Текст книги "Психология, лингвистика и междисциплинарные связи"

Спонтанная устная речь, как и обыденное общение, существенным образом отличается от письменной речи и устной речи в регламентированных ситуациях. Понятие речевой жанр оказывается шире понятия функционально-смысловой тип текста (речи)за счет большей вариативности проявления в речевом материале, адекватности описания разнообразного речевого материала целевым установкам собеседников и различным параметрам ситуации общения. Понятие речевой жанр оказывается более релевантным с точки зрения коммуникации, поскольку учитывает каноны общения, а не только языковое воплощение речевой интенции и ситуации-темы говорящим.

С психолингвистических позиций первичные речевые жанры, бытующие в спонтанном общении, в большей мере отражают механизмы коммуникации и речепорождения. Собственно, первичные речевые жанры зачастую и составляют «отрицательный языковой материал» (Л.В. Щерба). Общими для первичного и вторичного повествования оказывается коммуникативное намерение (предоставить информацию о событии) и когнитивное содержание (событие как когнитивная единица, воплощаемая в фрейме повествовательного текста). Иначе говоря, общими для первичных и вторичных повествований оказываются ситуация-тема и только один из компонентов ситуации общения. Существенные различия в ситуации функционирования первичных и вторичных повествований неизбежно проявляются в языке.

4. Подведем итоги анализа соотношения ситуации общения и ситуации-темы на материале повествовательного высказывания.

4.1. Повествование определяется когнитивными, коммуникативными и языковыми признаками. Воплощенное средствами национального языка повествование представляет тип текста и речевой жанр.

4.1.1. Когнитивной основой повествования является событие. Событие как специфическое когнитивное образование в зависимости от сферы социального взаимодействия воплощается посредством как языковой, так и иной семиотической системы в специфическом культурном пространстве. Невербальное воплощение события освобождает повествование от языкового аспекта. Таким образом, повествование с характерной ситуацией-темой (событием) может существовать и вне речевого высказывания, за пределами собственно языковой сферы.

4.1.2. Повествование – функционально-смысловой тип текста, характеризуясь как языковыми, так и коммуникативными параметрами, представляет собой скорее языковой, чем коммуникативный феномен. Повествовательный текст способен выполнять «чужие»дискурсивные функции, выражая целый спектр речевых интенций.Ситуация-тема (событие) остается константной, а параметры ситуации общения – включая жанрообразующий признак речевое намерение – варьируют. Языковой феномен «тип текста» встраивается в различные коммуникативные ситуации.

4.1.3. Коммуникативное воплощение повествования – речевой жанр. Повествование как речевой жанр встречается в самых разных сферах общения, входит в систему как первичных, так и вторичных речевых жанров. Во всех подвидах первичных и вторичных повествований сохраняется два жанрообразующих параметра: когнитивное содержание (ситуация-тема, воплощенная в событии) и коммуникативное намерение (целеполагание). Естественно, оба параметра по-разному акцентируются в первичных и вторичных нарративах. Повествование как речевой жанр характеризуется намерением информировать собеседника о событии.Диалогичность повествования воплощена в чувствительности к нормам взаимодействия людей, в перспективе повествования, учитывающей интересы собеседника, и отчасти в линеаризации событий. Завершенность повествования обеспечена как исчерпанностью речевой интенции говорящего, так и достижением агенсами повествовательного текста поставленных целей. Коммуникативный феномен «речевой жанр» обнаруживает вариативность воплощения в текстовых структурах в зависимости от особенностей коммуникативной ситауции.

4.2. Ситуация-тема и ситуация общения определяют различные аспекты нарратива и по-разному влияют на развертывание повествования.

4.2.1. В целом можно признать, что ситуация-тема (событие) определяет структуру нарратива: как первичного, так и вторичного, как вербального, так и невербального. В структуре нарратива непременно присутствуют деятель и действие, нарратив линейно передает события и состояния. Линейность как соотношение линии нарратива и поля нарратива предопределена ситуацией-темой в большей мере во вторичных нарративах – в письменных художественных и публицистических повествованиях.

4.2.2. Ситуация общения определяет вариативность повествований. Сам нарратив выделяется на основе речевого намерения (интенции, целеполагания). Это константа ситуаций общения, в которых развертывается повествовательное высказывание. В основе классификаций подвидов первичных и вторичных повествований лежат переменные параметры коммуникативной ситуации.Прежде всего это нюансы целеполагания, включенность партнеров по коммуникации в текущую ситуацию (контактное или дистантное общение), совпадение коммуникантов и партиципантов референтной для повествования ситуации. Бульшее разнообразие подвидов вторичных повествований отражает бульшую регламентированность культурного общения по сравнению со спонтанным; соответственно у ситуаций регламентированного общения больше значимых параметров, изменение которых и «фиксируют»подвиды повествования.

4.3. Насколько позволяет судить предпринятый анализ, в основе выделения нарратива в самостоятельный речевой жанр и тип текста лежит прежде всего речевая интенция в сочетании с когнитивной единицей – событием. Иначе говоря, ситуация-тема позволяет выделить коммуникативную единицу, воплощающую определенную ситуацией-темой психологическую структуру во внутренней программе, а затем и в речевом высказывании. При этом у коммуникативной единицы определен только один параметр, соотносящий ее с ситуаций общения – речевая интенция.Приходится признать, что ситуация-тема не обладает достаточным потенциалом для перевода собственного когнитивного содержания в коммуникативное. Особенности перевода когнитивного содержания в коммуникативное обусловлены текущей ситуацией общения.

5. В целом выдвинутая гипотеза подтвердилась. Ситуация-тема и ситуация общения – разные коррелятивные понятия, которые разводятся в системе координат «когнитивное, языковое, коммуникативное».

Автономность когнитивной, коммуникативной и языковой сфер весьма относительна. Психолингвистический подход к речевому материалу предполагает анализ речевого высказывания как единицы речевой деятельности, отражающей внутренние, в том числе неречевые, этапы воплощения смысла посредством национального языка. В начале построения высказывания лежит мотив, на основе которого формируется речевая интенция (коммуникативная сфера), после чего строится внутренняя программа перехода от мысли (когнитивная сфера1313
  В настоящей работе мы не рискуем обсуждать соотношение когнитивной, эмоциональной и волевой сфер, обозначая все неязыковое и некоммуникативное термином «когнитивное».


[Закрыть]) к внутреннему слову, а затем – к слову национального языка (Ахутина, 2002, с.41).

Отечественная психолингвистика основана на психологии Л.С.Выготского, доказавшего социальную, т.е. коммуникативную природу психического (когнитивного). Ситуация-тема соотносится с мыслью по Л.С. Выготскому, с объектно-предметным содержанием высказывания по М.М. Бахтину, которое связывает с ситуацией общения замысел говорящего1414
  Сходство и различия в подходах Л.С. Выготского и М.М. Бахтина к исследованию общения глубоко и полно представлены в статье Т.В. Ахутиной (1984).


[Закрыть]. В свою очередь мысль порождаема мотивом, не решенной субъектом задачей. Как отмечает Т.В. Ахутина, «условия этой задачи, заданные предшествующей деятельностью субъекта, его аффективно-волевыми установками, всей его личностью, составляют некоторую внутреннюю ситуацию» (там же, с.40). Если мысль – это ситуация-тема, то условия задачи, ссылка на предшествующую деятельность и установки субъекта подразумевают социальный контекст – ситуацию социального взаимодействия, или коммуникацию, или общение.

Литература

Ахутина Т.В. Теория речевого общения в трудах М.М. Бахтина и Л.С.Выготского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1984. № 3.

Ахутина Т.В. Нейролингвистический анализ динамической афазии. М.:Изд-во УРСС, 2002.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979а.

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия,1979б.

Буддизм. М.: Эксмо-Пресс, 1999.

Богданов В.В. Моделирование семантики предложения // Прикладное языкознание. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С. 161 – 200.

Вежбицка А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.XVI: Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985. С. 251 – 275.

Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж. – М., Мэнге Ф., Пир Ф., Тринон А.Общая риторика. М.: Прогресс, 1986.

Жанры речи. Саратов: Изд-во ГУНЦ «Колледж», 1997 – 2005. Вып. 1 – 4.

Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речь москвичей: Коммуникативно-культурологический аспект. М.: Ин-т русского языка РАН, 1999.

Красовицкий А., Саппок К. Русское устье. Звучащая хрестоматия //Бюллетень фонетического фонда русского языка. Приложение № 14. Бохум – М., 2004. 104 с.

Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М.: Наука, 1969.

Леонтьев А.А. Понятие текста в современной лингвистике и психолингвистике // Психолингвистическая и лингвистическая природа текста и особенности его восприятия. Киев: Вища школа, 1976. С. 15 – 27.

Леонтьев А.А. Основы психолингвистики. М.: Смысл, 1996а.

Леонтьев А.А. Психология общения. М.: Смысл, 1997б.

Николаева Т.М. Просодия Балкан. Слово – высказывание – текст. М.:Индрик, 1996.

Новиков А.И. Доминантность и транспозиция в процессе осмысления текста // Scripta linguisticae applicatae. Проблемы прикладной лингвистики 2001. М.: Азбуковник, 2002. С. 155 – 180.

Bokus B. Inter-mind phenomena in child narrative discourse // Pragmatics.2004. Vol. 14. № 4. P. 391 – 408.

Bruner J. Acts of meaning. Cambridge (MA): Harvard University Press, 1990.

Shiro M. Genre and evaluation in narrative development // Journal of Child Language. 2003. Vol. 30. P. 165 – 195.

ВЫРАЖЕНИЕ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СОВРЕМЕННОМ ВОСТОЧНО-АРМЯНСКОМ ЯЗЫКЕ

А.С. Маркосян

В настоящей статье мы проанализируем категорию персонифицированного-неперсонифицированного склонения в армянском языке, которую в одной из своих последних работ А.А. Леонтьев назвал «крайне трудной для понимания» (Леонтьев, 2004,с.15). Эта проблема в армянской грамматической традиции трактуется как употребление существительного, взятого как вещь и употребление существительного, взятого как лицо.

Категория лица / не-лица определяет тип склонения: существительные, обозначающие класс вещей в функции объекта оформляются именительным падежом, (как в русском языке при склонении существительных мужского и среднего родов: увидеть дом), а существительные, обозначающие класс лиц – (родительно) – дательным падежом (почти как в русском языке при склонении существительных мужского рода, обозначающих одушевленные предметы: увидеть друга). Так, например, в армянском языке употребление существительного «врач» в функции прямого объекта требует различных форм, когда речь идет о лице (скажем,о конкретном человеке) и когда – о, так сказать, неперсонифицированной профессиональной функции, и такое употребление слова «врач» будет относиться к классу вещей: конструкции типа «вызвать врача» (вообще, любого врача, чтобы он осуществил свои профессиональные функции) и типа «пригласить в гости врача»(не любого, а именно данного, знакомого врача, врача как человека, как частное лицо), по-русски не различающиеся, в армянском языке грамматически оформляются по-разному: «вызвать врача» требует форму винительного, совпадающую с формой именительного падежа (բժիշկ կանչել [бжишк канчел]), а «звать в гости врача» или «вызвать (определенного) врача» – форму винительного, совпадающую с формой родительно-дательного (բժշկին կանչել [бжшкин канчел]). Иными словами, армянская конструкция բժիշկ կանչել [бжишк канчел] выглядит – в буквальном переводе на русский язык – как «врач вызвать».

Действие категории лица/не-лица отражается в том, что слова, семантически обозначающие одушевленные предметы, сами по себе, без необходимой для этого грамматикализации, не имеют специфических падежных форм, присущих персонифицированному склонению. И наоборот, при персонификации неодушевленных предметов, в функции прямого объекта они тоже проходят через такую процедуру грамматикализации и оформляются дательным падежом.

По свидетельству И.А. Смирновой, различия в функционировании имен, обозначающих лица и предметы, выражающиеся в противопоставленности двух форм винительного падежа (двух типов прямого дополнения) – оформленного и неоформленного – были подмечены и в персидском и ряде других иранских языков. Хотя это явление изначально связано с разделением имен на «класс личностей» и «класс вещей», оно определяется в иранских языках грамматическими факторами, а не является делением лексико-семантического характера (Смирнова, 1996, с.109, 110).

В русском языке такое деление на классы может быть чисто лексическим. Ср. падежную форму объекта в примерах «видеть покойника» или «видеть мертвеца», где объект оформляется как лицо и в примере «видеть труп», где объект оформляется как не-лицо (неодушевленный предмет), несмотря на то, что у всех трех существительных почти идентичное значение.

И.А. Смирнова далее пишет: «В.И. Абаев устанавливает и формирует лингвистически исключительно тонкое отличие деления имен на класс личностей и класс вещей от деления имен по признаку одушевленности/неодушевленности. Он пишет: «Существенное отличие этого деления на одушевленные и неодушевленные заключается в том, что одушевленность считается постоянным признаком определенной группы живых существ (человека и животных), тогда как деление на личности и вещи является не столько классификацией объектов, взятых абстрактно и статично, сколько классификацией отношений субъектов – объектов в различных конкретных ситуациях. Именно поэтому один и тот же предмет может трактоваться в одном случае как личность,в другом как вещь» [Абаев 1940: 9].» (Смирнова, 1996, с. 110-111).

О существовании грамматически выраженном противопоставлении маркированного и немаркированного прямого объекта, развившемся в оппозицию определенного и неопределенного объекта см. Иванов 1979. Там же обзор работ, в которых рассматриваются категория одушевленности / неодушевленности объекта, серии активных и инактивных глагольных форм, трехчленная структура дейксиса в древнеармянском и славянских языках.Интересующихся лингвистическим аспектом поднятой нами проблемы мы отсылаем к сборнику «Категория определенности – неопределенности в славянских и балканских языках» (М.: Наука, 1979). Мы же сосредоточимся на лингводидактической стороне сложного для усвоения материала при овладении армянским языком как неродным.

Для дидактически ориентированного описания такой категории, которой нет в языке обучаемых, важно раскрыть по возможности ее значение и действие. Самая частотная синтаксическая функция, в которой обычно рассматривается эта категория – это прямой объект. Поэтому мы остановимся на проблеме оформления прямого объекта и попытаемся взглянуть на нее с точки зрения обучения армянскому языку как неродному.

Более детальный анализ этой категории требует рассмотрения имен, обозначающих одушевленные предметы и имен, обозначающих неодушевленные предметы, и в других синтаксических функциях. Например, в пассивных оборотах реальный агентив, обозначающий лицо, ставится в отложительном падеже или с послелогом կողմից [кохмиц] «со стороны», а агентив, обозначающий не-лицо – в отложительном или творительном падежах.Так, Գրիգորն սպանվեց Հակոբից или Հւսկոբի կողմից [Григорн спанвец Акопиц или Акопи кохмиц] «Григорий был убит Акопом». Ծառերը ծածկվում են տերևներով: [Царерэ цацквум эн теревнеров] «Деревья покрываются листьями» Ծառերը տատանվում են քամուց: [Царерэ татанвум эн к’амуц] «Деревья качаются от ветра» (Джаукян, 1974, с.199). Мы ограничимся проблемой оформления прямого объекта и попытаемся выявить случаи деперсонификации лиц и персонификации вещей грамматическими средствами. Подчеркнем при этом, что аналогичные семантические тропы возможны и в других языках, но, например, в логике русской грамматики принято говорить только о метафоре или о соответствующем стилистическом приеме, а не о грамматической категории как таковой.

В монографии «Основы теории современного армянского языка» Г.Б. Джаукян представляет эту категорию следующим образом: прямой объект в армянском языке оформляется именительным падежом, если он выражен существительным обозначающим не-лицо, и, иногда, недетерминированным существительным, обозначающим лицо. Детерминированные существительные, обозначающие лицо, но иногда и недетерминированные существительные, обозначающие лицо (и персонифицированные не-лица)в функции объекта ставятся в дательном падеже. В современной арменистике принято объединять под общим названием «винительного падежа» употребление прямого объекта в форме именительного падежа существительных, обозначающих не-лицо, а также недетерминированных (иногда и детерминированных) существительных, обозначающих лицо и употребление прямого объекта в форме дательного падежа существительных, обозначающих детерминированное лицо (Джаукян, 1974, с. 199 – 200).

Справедливости ради надо отметить, что речь идет не о неясном изложении вопроса, а о большой вариативности применения категории лица/не-лица в пословицах, поговорках и классиками армянской литературы. В западно-армянском языке, как в классической армянской литературе, возможно оформление детерминированного прямого объекта, обозначающего лицо (даже собственного имени), в именительном падеже, в восточно-армянском такое оформление уже считается устаревшим.

Авторы пособия для учителей армянского языка (тот же Г.Б.Джаукян в соавторстве с Ф.О. Хлгатяном) более формализованно подходят к проблеме, что лучше отвечает дидактическим требованиям, предъявляемым к школьным пособиям. Так, согласно общему правилу, одушевленный объект оформляется именительным падежом, если он не детерминирован, не акцентирован,не охарактеризован, и принимает форму дательного падежа, когда он детерминирован, акцентирован, охарактеризован. Названия животных в функции объекта принимают форму именительного или дательного падежа в зависимости от отношения говорящего, который может по своему желанию персонифицировать или деперсонифицировать животное (Джаукян, Хлгатян, 1976, с. 105).

Для того, чтобы такое общее правило «работало» и на методику преподавания армянского языка как неродного, необходимо разобраться в том, какие характеристики существенны для функционирования категории лица/не-лица и сконструировать модель такого функционирования.

Мы проанализировали самые типичные примеры, при помощи которых обычно иллюстрируют действие категории лица/не-лица глазами изучающих армянский язык как неродной с целью выявления тенденций употребления интересующей нас категории в современном армянском языке. Детерминированность/недетерминированность прямого объекта, безусловно, играет важную роль, но те, для которых армянский язык неродной, не могут руководствоваться этой категорией (наличием или отсутствием артикля) для выяснения действия другой категории без предварительного анализа функций артикля в армянском языке.Укажем также, что в арменистике не принято оперировать категорией референции. Исследователи обычно ограничиваются понятием определенности/неопределенности. В нашем анализе мы будем исходить из того, что средства детерминации или референции служат для превращения общего имени в существительное, для функционирования которого и применяются в армянском языке категории числа, лица, падежа.

Вслед за другими исследователями мы будем называть «общим именем» словоформу без артикля.

Общее имя безразлично к категориям числа и количества, лица/не-лица, склонения и ряда других. Г.Б. Джаукян прямо указывает на то, что нулевое окончание многофункционально и его значение зависит от того, в оппозиции к каким формам мы рассматриваем исходную форму (Джаукян, 1974, с. 170). В армянском языке отсутствием артикля или нулевым окончанием обозначается понятие в абсолютном, неограниченном, полном объеме (Джаукян, 1974, с. 192). Проф. Джаукян также отмечает, что нулевое окончание можно рассматривать в оппозиции к нескольким формантам и тогда можно сказать, что имеются несколько различных нулевых окончаний, противопоставляющихся к различным формантам (множественности, падежной флексии, артиклю).(Джаукян, 1974, с. 164) Очень важно подчеркнуть многофункциональность нулевого окончания, т.е. исходной формы. Обращаясь к категории определенности/неопределенности мы будем помнить, что не только артикль, но и форманты множественного числа и падежные флексии имеют субстантивирующую функцию.

Однако по армянской грамматической традиции не принято выделять исходную форму имени и обозначать ее каким-либо термином, придавая ей отдельный (свой специфический) статус, а принято различать определенные и неопределенные существительные в зависимости от наличия или отсутствия постпозитивного определенного артикля, пишущегося слитно со словом.В категории неопределенности, как правило, не различают отсутствие артикля и употребление препозитивного неопределенного артикля, восходящего, как во многих других языках, к числительному «один», а иногда и неопределенных местоимений, типа «какой-то, какой-нибудь». Но по-настоящему недетерминированным, не соотносящимся ни с каким денотатом и даже не предполагающим никакой референции можно считать лишь употребление имени без артикля и без неопределенных местоимений. Имя, употребленное с неопределенными местоимениями или с препозитивным неопределенным артиклем, оставаясь грамматически неопределенным, отличается от общего имени тем, что приобретает некоторую референциальность. Отношения между категориями определенность/неопределенность и референтость/нереферентность можно представить следующим образом:

Рассмотрим каждую группу имени в функции прямого объекта,т.е. в той функции, в которой может проявиться категория лица/не-лица для названий лиц, животных и предметов, начиная с двух противоположных.

Имя без артикля. В этой позиции нейтрализуются многие грамматические категории, которые превращают общее имя в имя существительное. Названия лиц, названия предметов и животных употребляются как не-лицо, иными словами, нейтрализуется и категория лица/не-лица.

Недетерминированные названия лиц, употребляясь без какого-либо артикля или местоимения, в функции прямого объекта имеют только прямую форму, т.е. склоняются как названия вещей, например, Ուսումնական տարին կիսվել է, իսկ նրանք անընդհատ ջոկատավար են փոխում: [Усумнакан тарин кисвел э, иск нранк’анэндат джокатавар эн п’охум.] «Половина учебного года прошла,а они все время председателя отряда меняют (в смысле, все еще нет постоянного председателя)».

В синтаксическом окружении отрицания возможно деперсонификация даже собственных имен со значением «такого-то предмета нет» (одушевленного или неодушевленного), обозначаемого таким-то образом (таким-то именем). При этом следует различать отрицание качественное Սա Աիդւսն չէ: [Са Аидан чэ] «Это не Аида», где артикль не утрачивается, и отрицание количественное,т.е. прямое указание на отсутствие предмета Այստեղ Աիդա չկա, ես այստեղ Աիդւս չեմ տեսնում: [Айстех Аида чка, ес айстех Аида чем теснум] «Здесь Аиды нет, я Аиды не вижу (здесь таких нет)».

Несколько отклоняясь от основной темы статьи укажем, что в отрицательных местоимениях ոչ մի մարդ, ոչ մի բան, ոչ մի տեղ, ոչ մի + существительное [воч ми март’, воч ми бан, воч ми тех, воч ми + существительное] «никто, ничего, никуда/нигде, никакой + существительное», компонент ոչ մի [воч ми] может опускаться без ощутимых сдвигов в значении. Ср.

բաղնիսում մարդ չկար [бахнисум март’ чкар] «в бане никого не было» и բաղնիսում ոչ մի մարդ չկար [бахнисум воч ми март’ чкар] «в бане не было ни души», Эі µіЭ гЗ СілПіЭбхЩ [на бан чи хасканум] «он ничего не понимает» и սա բան չի հասկանում [на воч ми бан чи хасканум] «он ни черта не понимает», ես գլխարկ չունեմ [ес глхарк чу-нем] «у меня нет шапки» и ես ոչ մի գլխարկ չունեմ [ес воч ми глхарк чунем] «у меня нет никакой (ни одной) шапки», դու այսօր տեղ չե՞ս գնում [ду айсор тех чес гнум?] «ты сегодня дома?» и դու այսօր ոչ մի տեղ չե ս գնում [ду айсор воч ми ех чес гнум?] «ты сегодня никуда не идешь?». В скобках заметим, что во французском языке вторые элементы отрицательных конструкций (ne … pas, ne …personne, ne … point, ne … rien) являются полнозначными существительными, утратившими (во всяком случае, частично) свою субстантивность, или восходят к таковым, как rien к форме винительного падежа (rem) существительного res. Если во французском языке ne … pas является показателем отрицательности без значения «шага» в элементе «pas», а значение «лица» сохранилось в элементе «personne», то в современном армянском языке любое существительное без утраты своего лексического значения участвует в отрицательных конструкциях без дополнительной грамматикализации.

В отрицательных местоимениях ոչ մի տեղ, ոչ մի + сущ., компонент ոչ մի может опускаться (без особого ущерба) только в прямой форме (именительно-винительном падеже). Но можно зафиксировать косвенные падежи десемантизированных компонентов սարդ [март’] «человек» и բան [бан] «вещь, предмет» (которые и в других языках часто подвергаются граммаикализации).Ср.: прямую форму մարդ в отрицательном предложении в качестве объекта глагола «видеть» Ես այստեղ ոչ մի մարդ չեմ տեսնում: [ес айстех воч ми март’ чем теснум] «Я здесь никого не вижу» и дательный падеж того же слова в отрицательном предложении в качестве объекта глагола «говорить» (Ոչ մի) մարդու չասես: [март’у часес] «Никому не говори» или прямую форму բան в отрицательном предложении в качестве объекта глагола «знать» Նա բան չգիտի: [на бан чгити] «он ничего не знает» и отложительный падеж того же слова в отрицательном предложении в качестве объекта глагольного оборота «быть осведомленным» Նա բանից տեղյակ չէ: [на баниц техяк чэ] «он неосведомлен».

Образование косвенных падежей говорит о какой-то маркированности и, следовательно, о субстантивации, так как склонению может подвергаться только то, что мыслится существительным. Вкосвенных падежах при опущении компонента ոչ մի следует соблюдать известную осторожность, так как это может повлечь за собой серьезные смысловые изменения. Ср.: – Ու՞ր ես գնում: —Տեղ չեմ գնում: [– Ур эс гнум? – Тех чем гнум] (то же самое, что ոչ մի տեղ չեմ գնում [воч ми тех чем гнум]) «Куда идешь? – Никуда не иду», но: – Որտեղի՛ց ես գալիս: – Ոչ մի տեղից չեմ գալիս: [ —Вортехиц эс галис: —Воч ми техиц чем галис.] «Откуда возвращаешься? – Ниоткуда» – досл. «ни с какого места не возвращаюсь»(при опущении отрицательного компонента ոչ մի получается бессмыслица: Տեղից չեմ գալիս «с места не возвращаюсь»). Или: —Դու գրիչ ունե՞ս: – Գրիչ չունեմ: [ —Ду грич унес? – Грич чунем.] (то же самое, что ոչ մի գրիչ չուսես [воч ми грич чунем.]) « – У тебя есть ручка? – У меня нет ручки.», но: – Գրչից գո՞հ ես: – Գրչից գոհ չեմ: [ —Грчиц го эс? – Грчиц го чем.] « – Ты доволен ручкой? – Недоволен ручкой.» Это не означает то же самое, что «никакой ручкой не доволен» ոչ մի գրչից գոհ չեմ, это означает: «той ручкой (о которой речь, которой пишу) недоволенայն գրչից, որով գրում եմ գոհ չեմ.

Таким образом, никак не маркированное имя индифферентно ко многим категориям, в том числе и к синтаксической категории отрицания (в отличие, например, от русского, французского и ряда других языков, ср. род. п. нет шапки в русском языке, замену артикля предлогом de во французском языке). Поэтому, как было сказано, в армянском языке общее имя легко становится неглагольным компонентом отрицательных конструкций.

Несмотря на то, что немаркированное имя в армянском языке выглядит как обычное существительное, оно не имеет достаточной синтаксической самостоятельности. Общее имя в роли объекта ставится перед глаголом и в сложных глагольных временах перетягивает к себе вспомогательный глагол, а значит – перетягивает на себя ударение. Несмотря на такую акцентированность, оно (имя) не приобретает синтаксическую независимость,т.е. остается как бы инкорпорированным в глагол, как компоненты составных глаголов армянского языка, которые имеют такую же конструкцию, как ցույց տալ [цуйц тал] «показывать», ման գալ [ман гал] «прогуливаться».

Адекватное понимание фраз, содержащих ничего не обозначающее общее имя, имеющее смысл и выражающее некоторое свойство (по Падучевой), требует абстрагироваться от субстантивных категорий. Ср.: Առավոտյան նախաճաշելիս նա թևրթ է կարդում : [аравотян нахачашелис на т’ерт’ э карт’ум] «Утром за завтраком он газету (газеты) читает». В русском примере категории рода, числа и падежа, без эксплицитного выражения которых трудно представить себе существительное «газета» и мыслить его как «общее значение со свойством газетности», не позволяет увидеть, что в армянском примере на самом деле речь идет о том, что за завтраком он «занимается газеточтением».

По свидетельству Г.А. Климова, в эргативных языках типа аварского имеются транзитивные и интранзитивные варианты одних и тех же глаголов (правда, на уровне словообразования или супплетивных форм) примерно со следующими значениями: косить и заниматься косьбой, ткать и заниматься тканием, писать и заниматься письмом (Климов, 1973, с. 70). Вероятно, употребление немаркированного имени в армянском языке в функции прямого объекта (по терминологии номинативных языков), которое всегда препозитивно по отношению к глаголу, т.е. неотделимо от него, как неглагольный элемент составных глаголов, и перетягивает на себя вспомогательный глагол, также следует трактовать, как «заниматься чем-то» (как «заниматься газеточтением»). Тогда можно утверждать, что значение относительно независимого прямого дополнения, которое может как предшествовать глаголу, так и следовать за ним – «читать газету/газеты» – передается при помощи артикля или формантом множественного числа (или и того, и другого вместе). В другом месте Г.А. Климов говорит о различной степени синтаксической зависимости подлежащего и прямого дополнения от сказуемого, отражающегося в морфологическом оформлении каждого из них. «При этом автономия подлежащего проявляется в том, что в отличие почти постоянно немаркированного в плане выражения прямого дополнения оно имеет в эргативных языках с развитой именной морфологией самостоятельную марку» (Климов, 1973, с. 80).

Отражение отношения говорящего к объекту чисто грамматическими средствами можно усмотреть в известном выражении «кто девушку ужинает, тот девушку танцует»: здесь при увеличении валентности глаголов ужинать и танцевать (не что? – танец, а кого? – девушку) прямой объект привлекает внимание тем, что он для говорящего и слушающего – нерелевантен, и грамматически недооформлен (с девушкой). В данном случае можно было бы говорить об образовании новых глаголов, служащих для выяснения отношений соперничающих друг с другом говорящих субъектов мужского пола. В армянской разговорной речи мы констатировали окказиональные образования той же модели (увеличение валентности), типа «ученик заниматься», в значении «репетиторствовать».