Текст книги "Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия"

Выделение в консерватизме «культурной» составляющей общепринято, причем «культурная сфера» определяется достаточно широко – от политической культуры, религиозных, моральных ценностей до стереотипов бытового поведения и норм общежития.

Как уже отмечалось, консерватизм – наиболее ценностно наполненное политическое течение, однако он прагматичен, не имеет детерминистского образа будущего, изначально допускает плюрализм и совместим с демократическим устройством общества. По этой причине консерваторы находятся в постоянном поиске баланса между сохранением старого и строительством нового, фундаментальными ценностями и их практическим воплощением в конкретных исторических условиях. Мораль и религиозные верования в этом процессе играют роль важнейшей скрепы и ориентира для действий. Эти нормы для консерватора вписаны в концепцию государственного устройства. Особенно это подчеркивается экспертами в отношении США: Консерваторы верят, что есть какие-то ценности… какой-то фундамент, какая-то сердцевина, ради которых можно идти умирать и которые можно защищать с оружием в руках. Европейской традиции, по оценке другого американского эксперта, это было свойственно скорее в прошлом: В Европе это было понимание государства в качестве органа просвещения, в качестве воплощения моральных ценностей общества и стража этих ценностей. Некоторые первые конституции, в том числе Конституция 1812 года в Испании, содержали четвертую ветвь власти – моральную власть. Это традиционный европейский консерватизм… Но это время прошло.

Главное противоречие в этой сфере – между устоявшейся картиной мира, в которой для консерваторов непременно присутствуют и моральные нормы, опирающиеся на христианские устои, и ценностными сдвигами, описанными выше. Именно этими факторами обусловлены явления в европейской политике, против которых направлен пафос нового консерватизма: мультикультурализм, отмена запретов на аборты, «социальная эмансипация» сексуальных меньшинств вплоть до легализации однополых браков, ювенальная юстиция, право на эвтаназию, нормы политической корректности, ломающие привычное бытовое поведение и т. п.

Отметим, однако, два существенных ограничения для нового консерватизма в этой сфере, практически консенсусно подтвержденные западными экспертами.

Во-первых, новые нормы государственной политики, регулирующие сферу морали и семейные отношения, пользуются поддержкой большинства в западных обществах, включая и сторонников системного консерватизма. У некоторых новых консерваторов моральные темы не находятся на первых ролях; например, Партия свободы в Нидерландах открыто поддерживает равенство сексуальных меньшинств и т. п. По оценке немецкого эксперта, большинство в Германии до сих пор может не поддерживать однополые браки или усыновление, но у нас хорошее чутье, когда это превращается в дискриминацию. То же справедливо и для американского общества: Не думаю, что моральные взгляды всей Америки сместились вправо… Большинство американцев толерантны к гомосексуалистам; в системе, конечно, присутствует расизм, но ситуация стала намного лучше. Америку нельзя назвать расистской страной.

Эксперты приводят трактовки религиозных и моральных ценностей, которые, по сути, признают проделанную эволюцию. Немецкий эксперт подчеркивает: Христианство для меня вовсе не означает консерватизм, христианство для меня означает революцию, прогресс. Это клише, с которым я не согласна. Британский эксперт считает, что признание однополых браков защищает институт брака. Во-первых, это позволяет геям и институту брака находиться в одной плоскости, и это содействует развитию самого института брака, поскольку именно упадок гетеросексуального брака был аргументом за легализацию.

Подобная эволюция оценивается практически всеми экспертами как позитивный процесс. Бразильский эксперт считает: Что касается вопроса толерантности к сексуальным и этническим меньшинствам, то мы можем утверждать, что это одно из важных достижений нашего времени… Ослабление традиционных социальных норм является частью этого процесса. Французский эксперт говорит то же о процессах секуляризации: Франция очень ценит секуляризацию… Религиозные ценности, если относиться к ним умеренно, без фанатизма, совпадают с ценностями республики: открытость, толерантность. Проблема не в религии, проблема в фанатизме.

Еще один важный аргумент, приводимый разными экспертами – ценность частной жизни, которая должна быть отделена от вмешательства политики. Особенно часто об этом говорили французские эксперты: Что касается «культуралистского» вопроса в отношении гомосексуализма… то это выдуманная проблема. Я считаю, что каждый делает все, что хочет. Почему это стало политической проблемой, я не понимаю.

Во-вторых, как указывалось в предыдущем разделе, моральные и семейные темы – это тактическое преимущество новых консерваторов: по этим вопросам они звучат порой убедительнее системных консерваторов. Но реальной целью новых консерваторов (но не ультраправых) является борьба за власть или, по крайней мере, политическое влияние.

В оценках перспектив политической борьбы вокруг культурных ценностей необходимо избегать крайностей. Было бы преуменьшением считать деятельность «новых консерваторов» арьергардными боями устаревших ценностей. Пример возрождения религиозно-нравственного обоснования государственного курса при президенте Р. Рейгане показывает политический потенциал традиционных ценностей. Бразильский эксперт акцентирует непреходящую важность моральных ценностей для консерватизма: Религия олицетворяет все, что консерватор хочет для своего общества… В США и Европе в 1940-х гг. консерваторы начали постепенно расставаться с религией, становясь более светскими, но данный курс претерпел серьезные изменения в 1980-х гг. с приходом президента Рейгана к власти.

В практическом плане новые консерваторы сдерживают темп принятия новых социальных норм, борются против неизбежных при их утверждении эксцессов; там, где системные консерваторы сохраняют верность этим ценностям, процесс выражен более отчетливо. Американский эксперт привел следующий пример: Наиболее распространенным словом в польском политическом дискурсе в прошлом году было слово «гендеризм». Польша, к примеру, не ратифицировала документы Европейской конвенции против жестокости в отношении женщин, потому что это «гендеризм».

Важность для консерватизма миграционной ситуации и миграционной политики в странах Запада определяется масштабом этой проблемы. В настоящее время в странах Евросоюза по разным оценкам проживают от 47 до 51 млн мигрантов или лиц с мигрантскими корнями; значительная их часть – мусульманская диаспора, доля которой в среднем по Евросоюзу составляет порядка 6 % населения, и эксперты уверенно прогнозируют рост до 8 % в ближайшие годы (Этносоциокультурный конфликт: новая реальность современного мира, 2014, с. 124–125).

На ранних этапах (1960–1980-е гг.) приток иммигрантов воспринимался с оптимизмом, как ресурс развития, тогда же родилось и понятие «мультикультурализм» – уважение многообразия культур с надеждой на плавную ассимиляцию новоприбывших в европейские общества. Такая политика оказалась в тренде общей эволюции общественных ценностей толерантности и недискриминации. Однако оптимистические настроения сменились озабоченностью и уже в начале нынешнего века стали восприниматься не только как «фактор разрушения культурно-цивилизационного ландшафта континента», но и источник угрозы общественной безопасности; в последние годы к этой озабоченности добавилось восприятие мигрантов как «социальных иждивенцев и конкурентов на рынке рабочей силы» (там же, с. 126–128).

Пределы политики мультикультурализма были видны уже давно, однако открытый отказ от нее произошел во многих европейских странах почти синхронно и был озвучен стоявшими у власти системными консерваторами А. Меркель (октябрь 2010 г.), Д. Кэмероном, Н. Саркози и министром иностранных дел Нидерландов М. Ферхагеном (февраль 2011 г.). Разумеется, мультикультурализм – лишь малая часть сложного комплекса проблем мигрантов в европейских обществах, однако по реакциям на него отчетливо видно, что власти, особенно если они представляют правоцентристскую партию, не могут игнорировать эту тему. Как отмечает британский эксперт, центристские партии, которые были у власти в Европе с 1940-х гг., теперь вынуждены придерживаться популистской риторики, как, к примеру, поступают Кэмерон, Олланд, даже Меркель.

В США миграционная проблема также является острой, хотя, будучи страной иммигрантов, США имеют давний опыт интеграции новоприбывших, получивший название «плавильного котла». Однако и в Америке в последние десятилетия эта аллюзия все чаще стала заменяться на «слоеный пирог»: сосуществование в одном сообществе выходцев из различных культур (своеобразный аналог мультикультурализма).

Приоритетность темы мигрантов для консерваторов (как и общества в целом) обусловлена сочетанием экономического и культурного факторов. С одной стороны, мигранты разрушают привычный уклад жизни коренного населения, раздражают «бытовых консерваторов» тем сильнее, чем больше этническая дистанция (разница в расовой, лингвистической, конфессиональной идентичности) между ними. Мигранты воспринимаются как «чуждые», недостойные уважения или даже толерантности. Американский эксперт приводит следующий пример: В Айове 30 лет назад… проживало всего 2 % мигрантов из стран Латинской Америки, а сейчас проживает 16 %. Это значит, что дети ходят в школу с детьми, которые на них не похожи, что человек идет в местную закусочную и видит людей… говорящих на другом языке. Поэтому могут возникнуть проблемы. Между тем, как подчеркивает тот же эксперт, большинство иммигрантов более религиозны и более привержены традиционным моральным и семейным ценностям, чем даже сами коренные жители.

С другой стороны, мигранты рассматриваются как нахлебники (получатели социальной помощи) или конкуренты за рабочие места. Реальная острота этой конкуренции трудно поддается измерению: как правило, мигранты занимают трудовые ниши, которые местное население заполняет неохотно, но мифы об этом почти всегда используются в антимигрантской пропаганде. Оба мотива протеста против мигрантов работают «в резонанс».

Различие между странами Евросоюза и США в этой области в том, что в Америке на первом плане находятся именно экономические мотивы; политкорректность не допускает в американском обществе даже малейших расистских намеков, хотя несомненно, что имплицитно антимигрантская пропаганда Партии чаепития собирает дивиденды и на латентных расистских настроениях.

Как и тема моральных ценностей, протесты против миграционной политики используются новыми консерваторами как конкурентное преимущество для критики правящего истеблишмента и расширения своей электоральной базы. Неслучайно декларативный отказ от мультикультурализма был объявлен консервативными западными лидерами на фоне последствий социально-экономического кризиса, когда, с одной стороны, обострилась «экономическая ревность» обществ к мигрантам, с другой – под вопрос была поставлена эффективность их социально-экономического курса в целом. Наиболее остро, по оценкам экспертов, эта проблема стоит во французском обществе: Важные социально-экономические проблемы касаются абсолютно всех: и иммигрантов, и французов… Вместо того чтобы пытаться их решать, мы пытаемся перевести стрелки и сказать, что во всем виноваты иммигранты… Данное положение вещей поощряет расизм и антисемитизм во французском обществе.

Прогнозировать изменения в миграционной политике западных стран достаточно сложно. Активность новых консерваторов по мигрантской проблеме дает свои плоды и вынуждает системных консерваторов быть инициативнее, пытаться перехватить эту тематику и перейти к более жесткому регулированию миграции. Однако кардинальных сдвигов все же ожидать не приходится. Испанский эксперт указал, что испанские правые лишили мигрантов прав на медицинское обслуживание, французский – что Саркози перенял у Национального фронта многие основополагающие темы и идеи, чтобы на них построить свою избирательную стратегию. Яркий пример тому – иммиграция. Лишь в Германии радикальные антимигрантские настроения остаются маргинальными: по оценке немецкого эксперта благодаря нашей истории… мы очень чувствительны к таким вещам, поэтому если политик начинает действовать и говорить в праворадикальном направлении, за этим тут же последует резкая реакция других политиков, СМИ, церкви, общества… Демонстрации против [антимигрантского движения] PEGIDA были куда многочисленнее самого движения…

Внешнеполитическое измерение понятия «сильное государство» – патриотизм, защита национальных интересов на международной арене в условиях демократического государства – является консенсусным для всех значимых политических сил, что не исключает различий между ними по конкретным внешнеполитическим аспектам. Консерватизм как политическое течение не имеет уникальной внешнеполитической доктрины: в вопросах войны и мира, европейских интеграционных процессов консерваторы и сменявшие их у власти другие политические силы чаще руководствовались «надпартийным» подходом и демонстрировали высокую степень преемственности внешней политики.

На уровне тренда, как подчеркивали наши эксперты, консерваторам чаще был свойственен «реал-политический» подход, принятие решений на основании баланса сил, а не либеральных принципов (британские эксперты описывали различия во внешней политике вигов и тори в XIX в.). Это вполне согласовывалось с традиционной трактовкой ими ценности государственности, «разумного эгоизма», который предполагал воздержание от участия в международных конфликтах, если к этому не вынуждали прямые угрозы национальной безопасности, т. е. речь, по сути, идет о национализме, приоритете внутренних интересов государства перед глобальными. Американский эксперт указывает, что традиционный американский консерватизм… до Эйзенхауэра и может быть даже дальше – это политика, граничащая с изоляционизмом. Британские эксперты говорят о традиции осмотрительности во внешней политике. Бразильский эксперт родовой чертой консерватизма называет реализм, потому что они считают суверенное государство самым главным актором в глобальной сфере.

За последние десятилетия в подходе консерваторов к внешней политике произошли две значимые перемены.

Во-первых, процессы евроинтеграции стали мощным ускорителем экономического развития; менее очевидным, но важным для участников интеграционных процессов фактором стало формирование общего пространства ценностей политической демократии и политического стратегического союза. Развитие институтов Евросоюза означало передачу части полномочий на наднациональный уровень, т. е. ограничение суверенитета. Это породило конфликт двух консервативных трактовок сильного государства: с одной стороны, суверенного государства, полностью определяющего собственную социально-экономическую и политическую повестку дня, с другой – государства конкурентоспособного и динамично развивающегося. Пока процессы интеграции развивались поступательно и приносили ощутимую отдачу, голоса евроскептиков были едва ли не маргинальными. Однако пробуксовка в интеграции, связанная с принятием европейской конституции, расширением Евросоюза на страны с более низким уровнем социально-экономического развития, и особенно кризис 2008–2009 гг., дали евроскептицизму сильные аргументы. Их резюмирует британский эксперт: [Евроскептическую] риторику поддерживает и средний класс, который также против иммиграции, но за то, чтобы правление осуществлялось из Парижа, Лондона, Рима и т. п. Я думаю, что у этих партий есть будущее, особенно с учетом того, что в грядущее десятилетие Европа вряд ли будет очень успешной. Впрочем, и до этого отношение к евроинтеграции в Великобритании было более скептическим, чем в континентальной Европе. Как подчеркивает британский эксперт, Консервативная партия хотела бы, чтобы [Евросоюз] представлял из себя объединенный рынок, не больше, но не политический союз. Причина не в том, что им не нравятся другие европейские страны, а потому что это идет против принципа «суверенитета парламента».

Дополнительным, но в некоторых случаях (особенно во Франции) важным фактором стал антиамериканизм, исторически восходящий к традиции внешней политики де Голля, выведшего Францию из военной организации НАТО. По оценкам некоторых французских экспертов, де Голль проповедовал то, что нужно бороться с Англией и США, чтобы поддерживать национальную идею, а ныне эту традицию предали: новое размежевание проходит между теми, кто принимает навязанную американским империализмом глобализацию, и теми, кто считает, что для общего блага людей необходимы национальные государства и национальные культуры… Один из главных принципов Фронта под руководством Марин Ле Пен – это борьба за величие Франции, за ее суверенитет, за благополучие ее граждан.

При этом эксперты не считают наследие голлизма евроскептическим: при нем Франция активно участвовала в интеграционных процессах: Де Голль стоял за свободу торговли внутри Европы, где бы Франция занимала и удерживала свое ведущее влияние. Таким образом, евростроительство для него было просто необходимым.

Вторая перемена связана с американской политикой неоконсерватизма, восходящей к временам администрации Рейгана. Логика «холодной войны» подтолкнула американских консерваторов к курсу активного противостояния Советскому Союзу, который после распада последнего трансформировался в интервенционистский подход, ранее более свойственный президентам от Демократической, а не Республиканской партии. Как подчеркивает британский эксперт, США возложили на себя ответственность уберечь мир от коммунистического влияния, и именно так стало развиваться интервенционистское мировоззрение. Ей вторит американский эксперт: Неоконсерваторы, как мне кажется, совершенно справедливо считают себя либералами [времен] холодной войны… Спросите любого американца, в чем разница между либеральным и консервативным мышлением, – говорить будет о внешней политике. Неоконсерватизм, в отличие от нового консерватизма (при внешней схожести терминов), по внутриполитическим вопросам близок к позициям системных консерваторов и не разделяет лишь их подход к внешнеполитическим вопросам. Напротив, новые консерваторы, например поддерживаемый Партией чаепития потенциальный кандидат в президенты Рон Пол – еще больший изоляционист, чем Обама. Он, может быть, вообще ничего не стал делать и вообще всю оборону бы уничтожил. И отовсюду ушел.

И евроскептицизм, и антиамериканизм, часто выступающий в обличии антиглобализма, не являются позициями, свойственными лишь новому консерватизму. Подобные настроения характерны для всех новых политических сил, бросающих вызов традиционному истеблишменту (в частности, для новых левых). Показательно, что первый прецедент откровенно евроскептического правительства в странах Евросоюза – это коалиция новых левых и новых правых в Греции после выборов 2015 г.

В целом будущее изоляционизма в европейской политике зависит не от новых консерваторов, а от способности стран Евросоюза преодолеть последствия социально-экономического кризиса и найти новый подход к управлению процессами европейской интеграции.

Перспективы противостояния в консервативном лагере

Политический консерватизм в странах Запада – живой, динамично развивающийся организм. Главная тенденция, прослеживающаяся через все национальные модели развития консерватизма – преемственность и непрерывность традиции: консерваторы опирались на всю сумму достигнутого их непосредственными предшественниками, стремились сохранить сущность этих достижений и ради этого были готовы жертвовать формой и подвергать переосмыслению конкретные, подчас даже базовые ценности с целью адаптации их к новым условиям и потребностям общества.

Благодаря этому именно консерваторы в послевоенной Европе смогли встать во главе процессов восстановления разрушенной экономики и строительства «государства всеобщего благоденствия», пойти на решительные реформы ради повышения эффективности и конкурентоспособности своих экономик, возглавить процессы модернизации и демократизации своих обществ. Такая развивающая, модернизирующая миссия консерватизма – современный феномен, не отменяющая его уважения к традиции, а порой – и охранительных тенденций. Как и во все времена, консерватизм остается сложным и неоднозначным идейным течением и политическим институтом.

В важнейшей консервативной ценности – сильном государстве – главной составляющей стало понятие об эффективной экономике. Построение социального государства позволило решить целый ряд задач, вполне созвучных базовым консервативным ценностям.

Главное достижение социального государства в том, что оно позволяет оптимизировать взаимодействие экономики и социальной сферы: доступность образования и здравоохранения становятся непременным условием экономической эффективности; добавим, что дееспособная система социальной защиты возможна лишь при «зарабатывающей» экономике. Государственная система социальной помощи и защиты становится гарантией от «революционизма». Наконец, подобная система соцзащиты стала новой формой реализации общественной солидарности и соблюдения иерархии в новой социальной среде. Все это – реализация базовых консервативных ценностей, со значительным изменением формы (по сравнению с традиционным консерватизмом), но сохранением основного содержательного наполнения.

В то же время, новый консерватизм будет и дальше оказывать воздействие на европейскую политику. В социальной (или электоральной) базе новых консерваторов можно выделить «ядро» – твердых сторонников жестких взглядов по вопросам «культурного консерватизма». Оно относительно невелико и не будет расширяться. Периферия же этой социальной базы – «консервативная эмоция», усугубленная экономическим кризисом и резкими шагами, например разрешением однополых браков, – может сжиматься и расширяться в зависимости от общего контекста политики.

Эти движения доказали как на выборах, так и в других формах наличие общественного запроса на критику и воздействие на политический истеблишмент с консервативной стороны. В этом процессе можно выделить значимые позитивные факторы:

• Формируется новый канал влияния граждан на политику, причем происходит это демократическим, эволюционным путем, через переформатирование партийной системы; агрегация общественных интересов становится более интерактивной, в политику вовлекаются новые силы и перспективные политические фигуры.

• Требования новых движений корректируют темп реформ и политических процессов, порожденных сдвигами в общественных ценностях. Благодаря их давлению реализуется один из основных постулатов консервативного мышления в любом определении – постепенность и продуманность любых изменений, модерация слишком быстрых и порождающих расколы и напряженность реформ.

Вместе с тем необходимо обозначить как жесткие ограничители влияния новых консерваторов, так и риски и негативные стороны их успехов:

• Как уже отмечалось, новые консерваторы опираются на поддержку меньшинства, а многие вообще оказываются вне политического истеблишмента: они не рассматриваются как коалиционные партнеры, а в двухтуровых голосованиях против их кандидатов консолидируются все центристские силы. Вероятность их прихода к власти или даже превращение в сильного коалиционного партнера на сегодняшний день невелика. Наиболее перспективные из этих партий обретают (следуя терминологии Дж. Сартори) «потенциал шантажа», т. е. вынуждают более крупные политические образования считаться со своей позицией, но коалиционный потенциал у них может возникнуть лишь в исключительных случаях, например во фрагментированных партийных системах. По оценке американского эксперта, новые консерваторы усилятся, и вопрос в том, станут сильнее они сами или их идеи? Распространится ли их влияние на правящие коалиции – это другой вопрос. Эксперт не сомневается, что существующие системы сдвинутся в сторону идей, которые им угрожают.

• Второй значимый ограничитель – преемственность государственного курса, как в области социально-экономической политики, так и значимых для новых консерваторов тем. Резкие повороты политики, тем более отмена принятых законов – крайне редкие явления в современном западном мире. Так, американские эксперты единодушны, что идеи Партии чаепития вряд ли укрепятся в этой стране… Любой американский политик понимает, насколько раскалывающими общество являются позиции, которые отстаивают «культурные консерваторы», и если он и будет пытаться пойти им навстречу, то только так, чтобы минимизировать эти расколы.

• Третий ограничитель – доминирование ценности недискриминации, которая разделяется абсолютным большинством европейцев. Там, где требования новых консерваторов явно или имплицитно подразумевают возвращение к дискриминации (например, по основаниям гендера или сексуальной ориентации), большинство в обществе и политическом истеблишменте консолидируется против подобной позиции.

• Многим из новых консервативных партий присущ правый радикализм, который раскалывает общество и подрывает общественное согласие, конструктивное обсуждение проблем.

• Нельзя сбрасывать со счетов «фактор цинизма», неизбежного в любой политической борьбе. Системные консерваторы считают символические жесты в сторону традиционно консервативного электората вынужденным шагом в избирательных кампаниях и мало что делают в его интересах после победы на выборах. Новые консерваторы также во многих случаях используют ценностные аргументы в целях достижения высокого электорального результата и столь же цинично корректируют свои позиции, если чувствуют, что правизна мешает им расширить электоральную поддержку.

Очертить зоны консенсуса для всех консервативных движений в целом или системного и нового консерватизма можно только в самых общих чертах. Практически никто из консерваторов («старых», «современных» и «новых») не ставит под сомнение рыночный характер экономики и ограниченность роли государственного вмешательства в нее. Соответственно, зоны разногласий по экономическим вопросам касаются лишь отдельных моментов: степени вмешательства (ограниченной или совсем малой, что особенно характерно для американского консерватизма), отношения к глобализационным процессам и взглядов на соотношение полномочий национальных правительств и наднациональных институтов.

В сфере социальной политики противоречия острее: в первую очередь это касается распространения социальных благ на мигрантов. Проблема гораздо большего масштаба – объем и алгоритм распределения социальных льгот – порождает конфликты внутри всего политического истеблишмента, а не только консерваторов. При этом у всеохватных партий новых консерваторов требования социальной поддержки идут дальше, чем у системных консерваторов. В качестве общего тренда можно предсказать: Европу ждет сокращение объема перераспределяемых государством социальных благ, США – сохранение реформы медицинского страхования («Obamacare»), даже в случае победы на следующих выборах кандидата от Республиканской партии. Однако главная причина сокращений – не в активности нового консерватизма, некоторые отряды которого, напротив, из популистских соображений выступают с развернутой социальной повесткой дня, а в последствиях экономического кризиса.

Также консенсусной для всех консерваторов является ценность демократического устройства общества. Отклонения от этого консенсуса имеются, причем разные по типу: в Испании до недавнего времени не прекращались попытки возрождения постфранкизма. В США республиканцы (не обязательно из Партии чаепития) пытаются ограничить активное избирательное право социальных низов. Явно недемократические формы коллективных действий используют ультраправые, именующие себя консерваторами. Однако на концептуальном уровне все консервативные движения не видят альтернативы демократическому устройству общества и именно так трактуют ключевую консервативную ценность государственного суверенитета.

По моральным, религиозным и другим вопросам, условно объединяемым понятием «культурный консерватизм», новые консерваторы существенно расходятся с системными, хотя степень расхождений по отдельным пунктам весьма различна. Значительный масштаб имеющихся противоречий задан объективно. В отличие от социально-экономических тем, по многим острым вопросам в сфере культуры (в широком смысле) невозможны количественные компромиссы (типа большая или меньшая ставка налога, объем финансирования и т. п.). Каждая проблема или позиция требует однозначного решения, причем сильно эмоционально заряженного, поляризующего общество на его сторонников и противников. Но именно эмоциональность таких вопросов облегчает новым консерваторам возможность обозначить свое отличие от системных, отстроиться от них, сформулировать электоральный месседж.

Самые острые проблемы противостояния внутри консерватизма – проблема мигрантов в Евросоюзе и евроскептицизм. И то и другое не порождено социально-экономическим кризисом, но многократно им усилено. В европейской политике практически неизбежно произойдет ужесточение миграционной политики и, в частности, доступности для мигрантов мер социальной защиты. При этом стоящие у власти системные консерваторы будут стараться сохранить и интересы нуждающейся в мигрантах экономики (как это происходит, например, в Великобритании на фоне заявлений правящей коалиции об ограничении иммиграции), и недискриминационные гуманистические подходы к миграционной политике. Однако ответ на вопрос «Если не мультикультурализм, то что?» пока не найден, равно как нерешенными остаются структурные проблемы евроинтеграционных процессов.

В США ситуация складывается иначе. Во-первых, для Партии чаепития большее значение имеет экономическая повестка дня, а ее акценты на моральных и религиозных ценностях все же вторичны. В ситуации однотуровых мажоритарных выборов лучшая позиция для кандидата, опирающегося на консервативный электорат – центристская. Успех республиканцев (в т. ч. кандидатов, поддержанных Партией чаепития) на выборах в Конгресс в 2014 г. объясняется не подъемом «чаепития», а массовым электоральным протестом против политики демократической администрации в Белом доме. В 2016 г., скорее всего, и кандидат в президенты, и большинство других республиканских выдвиженцев будут выступать с умеренных позиций.