Текст книги "Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи"

История вторая. О двух Мариях– матери и дочери

В счастливом ожидании

Солнечным и жарким августовским утром 1797 года у открытого окна небогатого лондонского дома сидела молодая женщина в белом утреннем платье и слушала голоса воробьев, устроивших скандал в кустах шиповника под окном, и далекие гудки из доков Темзы. Зловоние большой реки не доносилось сюда. Запах скошенной травы с окружающих квартал лугов мешался с дымком из ближайшего трактира, где жарили рыбу, и ароматом свежей сдобы из пекарни. По улице, напоминавшей скорее проселочную дорогу, пробежала стайка ребятишек, прокатил тележку зеленщик, торопясь на рынок, воровато оглядываясь, из кустов выбежала тощая кошка. Из дверей вышла няня с маленькой нарядной девочкой лет двух-трех от роду. Они остановились на дорожке около дома. Няня приподняла девочку на руки, что-то сказала, указывая на окно, и, улыбаясь, помахала женщине.

Женщина ответила на приветствие, поморщилась и откинулась в кресле, поглаживая живот. Стало видно, что она беременна, причем дохаживает последние дни. Женщина замерла, прислушиваясь себе, потом вздохнула и стала задумчиво вертеть перо в кончиках пальцев. Родов она не боялась: это была вторая беременность, и в первый раз все обошлось благополучно. Но будущее ребенка тревожило ее.

Разумеется, у него не будет такого детства, какое было у его матери: с вечно пьяным грубияном-отцом, частенько бившим и свою жену, и детей. Не проведет он и, подобно своему отцу, детство в семье священника, и едва ли сам станет священником.

Но могут ли два человека, не знавших счастья в детстве, подарить это счастье своему ребенку? Ведь их дом меньше всего похож на тихую гавань. Вернее, два дома. И в этом они отличались от большинства семей. Заключив брак на четвертом десятке лет (ей было 38, ее мужу – 41), они оба не готовы были расстаться с самостоятельной жизнью и поселились раздельно – в двух домах в новом районе Соммерз-Таун на севере Лондона, где жили люди среднего достатка, как англичане, так и сбежавшие от революции французы.

Женщина, ее звали Мэри, принадлежала сразу к двум этим группам – она была англичанкой и недавно вернулась из Франции с ребенком на руках, но без мужа. Вернее, ее первый муж, американец, приехал вместе с ней, но вскоре ее покинул и стал жить со своей любовницей. Мэри в отчаянии пыталась покончить с собой, предлагала неверному мужу жить втроем…

От чувства обреченности ее спасла встреча со старым другом – Уильямом Годвином. Дружба возобновилась, они нашли много общего в своих взглядах на жизнь, правда, в начале их знакомства Годвина поразил пессимизм Мэри, а ей, напротив, пришлась не по душе его, как она выразилась, «пламенная восторженность».

Но постепенно, незаметно для них самих, в разговорах по душам родилась любовь. Мэри не спешила снова связать себя узами брака – это противоречило как ее опыту, так и убеждениям. Но оказалось, что она беременна, и ей пришлось уступить настояниям Годвина. Она выговорила себе отдельный дом как последний бастион самостоятельности.

Тяжелые воспоминания

Такие взгляды и устремления были необычны для Англии конца XVIII века. Но и Мэри не была обычной женщиной. Рано вынужденная зарабатывать себе на жизнь, получившая такое же образование, как все небогатые дворянки и дочери промышленников, она оказалась перед трудным выбором.

Ее отец, Эдуард Уолстонкрафт, продал семейную фабрику, безуспешно пытался заниматься сельским хозяйством и вскоре разорил семью. Уолстонкрафты постоянно переезжали: то они жили на ферме, то в пригороде Лондона, то отправлялись в Уэльс – и едва сводили концы с концами. Мэри, второй ребенок и старшая девочка в семье, а это означало – опытная повариха, и портниха, и нянька для четырех малышей, устроилась компаньонкой к почтенной вдове Доусон, жившей в Бате. Но все прелести курортной столицы, которыми так наслаждались юные героини Джейн Остин, для Мэри были отравлены вспыльчивым характером ее покровительницы, которая не желала стеснять себя в выражениях при своей компаньонке. Крошечное жалование не окупало постоянных унижений. Кроме того, в семье было неладно: умерла мать Мэри – дочь провела с ней последние дни, стараясь облегчить ее страдания, – а младшая сестра Элиза неудачно вышла замуж. Побывав у Элизы в гостях, Мэри с ужасом заметила, что муж своей скаредностью и постоянными придирками довел недавно родившую сестру почти до сумасшествия. Малышку Элизу нужно было спасать. Мэри выкрала ее и увезла в Лондон, где заслужила единодушное осуждение друзей: нельзя разлучать супругов, брак которых благословлен богом, Элизе стоило запастись смирением и приспособиться к нраву мужа, какие бы дикие выходки он себе ни позволял. Даже священник мистер Клер, которому Мэри была обязана знакомством с поэзией и классической литературой и который отпускал прежде немало комплиментов ее уму и сообразительности, теперь отказал ей от дома.

Мэри, не слушая никого, терпеливо выхаживала свою сестренку. Как только та немного окрепла, девушки решили организовать частную школу. Друзья представили Мэри семье покойного Джеймса Бурга – страстного пропагандиста-реформатора, сторонника свободы слова и всеобщего образования. Вдова Бурга, разделявшая взгляды мужа, помогла Мэри деньгами, нашла подходящее здание, дала девушкам рекомендации, познакомила с семьями, где они могли найти будущих учеников. К сестрам присоединилась Фанни, или Френсис Блуд, лучшая подруга Мэри, с которой она встретилась во время одного из семейных переездов, и с тех пор переписывалась. Это была восторженная дружба двух девушек с похожей судьбой, но совершенно разными характерами. Они восхищались друг другом и были счастливы, что у них есть возможность жить вместе. Они мечтали о том, что не разлучатся никогда.

Робкая и застенчивая Фанни тоже в свое время была старшей в большой семье и умела ладить с детьми. Она прекрасно пела и играла на пианино: два занятия, которым следовало обучаться всем девицам, претендующим на звание образованных. К сожалению, Фанни вскоре заболела туберкулезом, и родители отправили ее в Португалию, в более мягкий климат. Там Фанни вышла замуж за купца Хуга Спейса.

Мэри, после размолвки с Клером отнюдь не утратившая любви к античным идеалам, мечтала о возрождении Лицея Аристотеля, о светлом здании посреди широкого луга, где дети обоих полов смогут заниматься физическими упражнениями, получать знания по ботанике, механике, астрономии и естественной истории, изучать основы философии, истории, политики в диалогах с учителями, вдохновленными древнегреческим философом Сократом и идеями француза-просветителя Жан-Жака Руссо. Но Мэри – глава семьи, обладавшая практической сметкой, прекрасно понимала, что осуществить этот идеал здесь и сейчас, опираясь лишь на помощь сестры и на веру в правоту своего дела, невозможно. И школа сестер ничем не отличалась от множества маленьких лондонских частных школ, за одним лишь исключением: там не было физических наказаний. Хотя бы в этом пункте Мэри не желала уступать общественному мнению, считавшему, что «уши ребенка находятся на его спине» и хорошая трепка спасает от лени и распущенности.

Но тут помощь Мэри понадобилась ее лучшей подруге – Френсис Блуд. Френсис написала из Лиссабона, где жила с мужем. Она рассказывала, что беременна, что боится родов, и звала Мэри к себе. Мэри, угадав за строчками нешуточную тревогу, сорвалась с места. Ей предстояло проплыть тридцать суток в условиях, которые сложно назвать комфортными и безопасными. Тесные душные каюты, скверная еда, февральские штормы и угроза нападения пиратов – вот что ожидало небогатых пассажиров вроде нее. В Лиссабоне Мэри встретила бледная и испуганная Френсис, мучимая дурными предчувствиями. Они оправдались: через несколько недель Френсис умерла от родов на руках у лучшей подруги. «Могильная земля сомкнулась над моим единственным другом, другом моей юности, – писала Мэри. – Но ее ласковый голос всегда звучит со мною рядом».

* * *

Мэри снова откинулась в кресле, глубоко дыша, пережидая схватку. Когда боль отступила, она в который раз удивилась: почему ее пол называют слабым? Да, солдаты рискуют жизнью на войне, но какому-нибудь мелкому чиновнику смерть грозит разве что от перепоя или от непомерного обжорства, если он к нему склонен. А его жена что ни год «идет долиной смертной тени», и если что-то пойдет не так, ни один врач не поможет. От опасности умереть в родах не застрахована ни одна замужняя женщина – ни поденщица на поле, ни леди на пуховых перинах. Разница лишь в том, что до поденщицы и ее дитя нет никому дела, а лорда врач в случае осложнений может спросить: «Кому его светлость повелит спасать жизнь – жене или наследнику?». Если лорд выберет ребенка, то женщине разрежут живот, извлекут младенца, обрекая родильницу на смерть от горячки…

Мэри тряхнула головой. Ну что за мрачные мысли! Зачем предаваться унынию? Знающие люди говорят, что вторые роды легче первых. Они с Уильямом еще выпьют вина на свадьбе своего сына или дочери!

И усмехнулась: какая непоследовательность! Считать брак кандалами, которыми мужчина сковывает женщину, и тут же мечтать о свадьбе! Но незамужняя женщина тоже носит кандалы, в которые ее заковало общество. Если она не ведет жизнь старой девы, ее презирают, ей не подают руки, отказывают в помощи и поддержке. Страшно обречь на такое свою дочь, не зная, будет ли она достаточно сильной, чтобы утешаться осознанием собственной свободы. Страшно представить, что твой сын когда-нибудь захочет подвергнуть такому испытанию любимую женщину…

Мечты и планы

Сына или дочери… Мэри снова погрузилась в воспоминания. Она никогда не думала, что выйдет замуж, и была даже рада этому: слишком уж неприглядной выглядела судьба всех знакомых ей замужних женщин. Короткая весна любви, потом беспощадная летняя страда: дом, дети, вечное беспокойство о том, что семья будет есть завтра, попреки, а то и побои мужа, затем грустная осень ранней и безрадостной старости, недомогания, новые тревоги и в конце – смерть как избавление. Оставаясь свободной от уз брака, она по крайней мере может мыслить, учиться и творить. Правда, ее творчество родилось из необходимости зарабатывать: пока она хоронила Френсис в Португалии, школа окончательно пришла в упадок, а Мэри теперь должна была помогать еще и родителям Френсис, едва сводившим концы с концами.

Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) – британская писательница, философ и феминистка XVIII века. Известна своим эссе «В защиту прав женщин» (1792), в котором она утверждает, что женщины не являются существами, стоящими на более низкой ступени развития по отношению к мужчинам, но кажутся такими из-за недостаточного образования.

«У женщины редко находятся достаточно серьезные занятия, способные заглушить ее чувства» (Мэри Уолстонкрафт)

Она попыталась идти традиционным путем: устроилась гувернанткой в семью леди Кингсборо и уехала в Ирландию. Но хлеб гувернантки слишком горек. Ее воспитанницы, Маргарет и Каролина, хоть и готовились к встрече новой гувернантки, как город готовится к осаде, вскоре полюбили ее за честность, уважение к их потребностям и за то, что она, в отличие от их матери, предпочитала похвалу наказаниям. Зеленые холмы с пасущимися стадами овец были очаровательны, но с хозяевами она уживалась с трудом: леди Кингсборо оказалась взбалмошной особой, любительницей выпивки и мужчин, не стесняющей себя правилами морали. Мэри писала домой: «Мне трудно убедить себя, что это не сон. Это место окутано такой торжественной глупостью, что кровь стынет в жилах». Иногда среди гостей леди Кингсборо попадались образованные и неглупые люди, для Мэри было радостью поговорить с ними, и они со своей стороны наслаждались беседой с разумной и начитанной девушкой, и вдруг… Входила леди Кингсборо, бросала Мэри несколько презрительных слов, и гости понимали, что они только что – о ужас! – говорили с гувернанткой, как с равной. Смутившись, они прерывали разговор и удалялись.

Чтобы спастись от одиночества, Мэри начинает фантазировать, набрасывать словесные зарисовки, портреты, характеры, сцены, еще толком не зная, получится ли из этого что-нибудь.

Поладить с леди Кингсборо Мэри так и не удалось. И когда через год семейство переехало в Бристоль, собираясь совершить вояж по Европе, Мэри решила, что это хороший момент, чтобы взять расчет. Вскоре она вернулась в Англию, стала давать частные уроки и занялась литературной деятельностью: по заказу одного издателя написала трактат «Размышления об образовании дочерей, поведении и важнейших обязанностях женщин в жизни». В те годы входили в моду книги-руководства, рассказывающие разбогатевшим буржуа, как не попасть в положение «мещанина во дворянстве» и выглядеть достойно в новых для них обстоятельствах. Тема как раз для нее: у Мэри был опыт и множество идей. Прежде всего необходимо обратить внимание на здоровье девочек: бедняжки целыми днями сидят неподвижно за рукодельем в душных комнатах, на них начинают надевать корсеты в 12–13 лет, уродуя еще не оформившиеся тела, в то время как их братья проводят дни на свежем воздухе, занимаются верховой ездой, фехтованием, гимнастикой. Мэри помнила, с каким восторгом она оставляла домашнюю работу и присоединялась к шумным играм своих братьев. Философы Джон Локк и Жан-Жак Руссо посвятили немало страниц в своих трактатах укреплению здоровья молодых джентльменов, но здоровье будущих жен и матерей их, похоже, совсем не волновало.

«Женщина создана специально для того, чтобы нравиться мужчине, – писал Руссо. – Мужчина в свою очередь должен нравиться ей, но это уже не столь безусловная необходимость: достоинство его заключается в силе; он уже тем одним нравится, что силен… Если женщина создана для того, чтобы нравиться и быть подчиненной, то она должна сделать себя приятною для мужчины, вместо того чтобы делать ему вызов; мощь ее заключается в ее чарах; ими-то она и должна принуждать его, чтобы он почуял свою силу и воспользовался ею».

Мэри ясно видела, что поведение мужчин, осознающих свою силу, таково, что женщине неплохо бы научиться оказывать им отпор, а также иметь возможность обеспечить себя самостоятельно, не полагаясь на чье-то покровительство. А для этого ей нужны не только физическое здоровье, но и умственное: широкий кругозор, привычка к здравым суждениям, знания. Нет, Мэри пока не решается спорить с общепризнанными авторитетами, но она может высказать свои мысли. В конце концов, она – женщина и уже поэтому разбирается в потребностях женщин лучше философов-мужчин. Перо быстро бежит по бумаге:

«Школа будет окружена лугом, на котором дети смогут играть… Но этот отдых надо также использовать для элементарного воспитания… Ботаника, механика, астрономия, естественная история, чтение и письмо заполняют часы, не мешая, однако, спортивным играм на воздухе. Элементы философии, истории, политики следует подносить детям по методу, которым пользуется Сократ в беседах со своими учениками…»

Но к какой жизни должен готовить своих воспитанниц воспитатель? Какую сферу деятельности он, а вернее, она видит для них? Достаточно традиционную – дом, семья, собственные дети. Добродетельная женщина должна меньше времени уделять нарядам и больше – благотворительности, облегчению состояния тех, к кому судьба не была благосклонна. Она должна быть религиозна без ханжества, энергична без легкомыслия, ответственно относиться к своим обязанностям жены и матери, понимая, что таким образом она вносит свой вклад в строительство более справедливого общества. Для того, чтобы она была способна выполнять свои обязанности, ее с детских лет нужно приучать к самодисциплине, неизменной доброжелательности, безупречным манерам. Но добиваться этого нужно не жестокостью, а любовью и собственным примером.

Книжка вышла и принесла автору всего десять гиней, но о ней заговорили. Отрывки из «Размышлений» были опубликованы в «Журнале для женщин» – популярном издании того времени. «Английское ревю» дало благоприятный отзыв на книгу. Рецензент отметил зрелость ума автора, его авторитетность и ясный разум и рекомендовал «Размышления» «всем, кто непосредственно имеет отношение к воспитанию юных леди». Издатель Джозеф Джонсон ввел Мэри в свой круг, где она познакомилась с людьми, которые могли помочь ей в будущей карьере писателя. Все подталкивает ее к тому, чтобы сменить род деятельности. Принять окончательное решение было трудно. Писательство считалось занятием, не слишком подходящим для женщины. В свете зачитывались романами Фанни Берни «Эвелина» и «Цецилия». Правда, когда Фанни посылала «Эвелину» в редакцию, она не подписала рукопись и изменила почерк, чтобы никто не узнал о ее авторстве. И даже в последующих изданиях, когда тайна авторства раскрылась, «Эвелина» все еще выходила анонимно. Но у Фанни семья не одобряла таких «публичных демонстраций». Мэри же было нечего терять и не от кого скрывать, к какой деятельности призывает ее сердце.

И Мэри переезжает в Лондон, где снова берется за перо. Она обустраивает всех членов семьи, пользуясь заработанными деньгами и знакомствами. Эвелина уезжает в пансион в Париже. Для Элизы находится место учительницы в школе в пригороде Лондона. Мэри помогает старшему брату Джеймсу устроиться на королевский флот, где он вскоре получает звание лейтенанта. Младшего, своего любимца Чарльза, она отправила в Америку, где он трудился на ферме и был вполне доволен своей участью.

Мэри работает на Джонсона и его компаньона Томаса Кристи для их радикального политического, философского, литературного и религиозного журнала «Аналитическое ревю» как переводчик, редактор, рецензент. Она изучает немецкий и французский языки, оттачивает слог, оттачивает свои идеи. В центре ее статей и рецензий всегда женщины – женские характеры, женские судьбы. Она хвалит роман Шарлотты Смит «Эммелина» за образ матери главной героини, «мудрой женщины, способной глубоко мыслить и чувствовать», она высмеивает «банальных, стандартных, подражательных и жеманных» женских персонажей в романах мужчин и приветствует все «естественное, новое и оригинальное».

В 1788 году выходит ее первый роман «Мэри», над которым она начала работать еще в Ирландии. В нем рассказана история женщины, вышедшей замуж по настоянию родителей, не испытывая никаких чувств к их избраннику, но нашедшей свое счастье за пределами брака: сначала в дружбе с женщиной, а потом, после смерти подруги от туберкулеза, в дружбе-любви с мужчиной.

Героиня обладала независимым характером и рациональным умом, не поддающимся влиянию общественного мнения. Она занималась самообразованием, много времени уделяла благотворительности. Мэри Уолстонкрафт не скрывала от себя, что «Мэри-из-романа» была ее идеализированным отражением. Она нарисовала образ, на который хотела быть похожей, и заставила свое идеальное «Я» убедиться в том, что брак без любви принесет ей одни страдания, и укрепиться на стезе независимости и самостоятельности.

В том же году вышла книга Мэри для детей «Подлинные истории из реальной жизни». Героинями этой книги были две сестры-сиротки: четырнадцатилетняя Мэри и двенадцатилетняя Каролина, и их мудрая гувернантка миссис Мейсон. В начале книги девочки, приехавшие с миссис Мейсон в деревню, были ленивы, жадны и невежественны, но миссис Мейсон на примерах из реальной жизни сумела объяснить им, что дурные привычки до добра не доводят. И девочки постепенно перевоспитались и твердо запомнили главный урок своей наставницы: «ничего не откладывать на завтра, делать каждый день все то добро, которое можешь». Мэри надеялась, что книги, подобные этой, заменят в детских сборники волшебных сказок и вымышленных историй, которые, по ее мнению, плохо готовили детей к жизни. Она не только не была романтичной, она считала романтику одним из величайших зол, особенно для женщины. Ведь мечты и фантазии отвлекают от того, что женщина могла бы сделать, они будоражат ум и чувства, но не приносят успокоения. Мэри часто говорила: «Воображение должно будить разум, а не разум – воображение».

Сто лет английских застолий

Аристократы конца XVIII века объедались бараньими котлетами, каплунами, окороками и отбивными, пирогами из фуа-гра с трюфелями, безе, фруктовыми желе, засахаренными фиалками, запивая все это шампанским. Бедняки часто питались только черным хлебом и супом. Во Франции это привело к Революции. Англию, уже пережившую свою революцию веком раньше, захлестнула волна патриотизма. Англичане в едином порыве отказались от французского кларета и перешли на португальский портвейн. Впрочем они не забыли и о истинно британских блюдах – в 1735 году было основано Высокое общество стейков как символа истинно английской еды. На собраниях общества исполняли гимн, призывавший дать англичанам вдоволь говядины и свободы. Победа при Ватерлоо стала предметом национальной гордости. А французы с ужасом смотрели на английских солдат, которые после битвы жарили мясо на кирасах убитых кавалеристов маршала Нея.

Но патриотизм не избавил Британию от проблем. В 1815 году из-за высоких налогов на пшеницу начали расти цены на хлеб, и по стране прокатились голодные бунты.

Из Франции также пришла мода на картофель. Поскольку урожай зерна во Франции был очень скудным, Людовик XVIII объявил конкурс на лучший продукт, который избавит Францию от голода. Фармацевт Огюст Пармантье приготовил целый праздничный обед из картофеля, который до этого считали ядовитым. Картофельный крем-суп, картофельный салат, запеченный картофель в форме, картофельный хлеб, картофельный пирог, а главное – картофельная водка смогли растопить сердца французских гурманов, а вслед за ними, как водится, новый продукт одобрила вся Европа. В начале следующего XIX века ромштекс, тушеный с картофелем в суповом горшке, уже был частым гостем на столе небогатых сельских сквайров.

Англичане также с удовольствием позаимствовали у французов луковый суп – еду бедняков. Только они готовили его со спаржей и шпинатом. Немного зелени из своего огорода не испортит заморское блюдо.

В георгианскую эпоху английские аристократы объедались не хуже французов, но из патриотических соображений предпочитали национальные продукты и национальные рецепты. В ту эпоху выходило уже немало кулинарных книг, написанных женщинами. Элизабет Рафелд, Ханна Глас, Шарлотта Мейсон щедро делились с англичанками секретами традиционной кухни.

В семье Остинов готовили по кулинарной книге Марты Ллойд. Она была дальней родственницей Остинов, вдовой с двумя незамужними дочерьми, и несколько лет арендовала дом у Джорджа Остина. Позже Марта переехала к миссис Джордж Остин, Кассандре и Джейн в Чотэн-котедж. С собой Марта привезла рукописный сборник рецептов, каких немало было в сельский Англии. Все рачительные хозяйки записывали понравившиеся рецепты, чтобы давать указания своим кухаркам. В книжке Марты был и луковый суп, и бифштексы с картофелем, и куриное карри – мясо курицы с приправой из галангала, куркумы, кайенского перца и рисовой муки – продуктов, привезенных из Индии.

В эту эпоху на столах британцев впервые появился чай, привезенный из Китая. Говорят, Байрон завтракал чашечкой чая с разбитым туда сырым яйцом, считая, что это предохранит его от полноты. Менее экстравагантные и более беспечные британцы подавали к чаю тосты, пироги и много джема. Джейн Остин также сама поджаривала на огне булочки для гренков. В Англии было принято поливать пшеничные сухарики вином, прежде чем положить на них сыр, чтобы гренки не пересыхали. Неизвестно, поливали ли вином гренки в доме Остинов, но почему бы и нет?

Еще одним традиционным десертом был трайфл – выпечка из бисквитного теста, часто смоченного хересом или вином, с заварным кремом, фруктовым соком или желе и взбитыми сливками. Этот рецепт приводит с своей книге Ханна Гласс.

Чай как бодрящий напиток подавали за завтраком, а холодными вечерами англичане согревались негусом – разновидностью глинтвейна, изобретенной Фрэнсисом Негусом еще во времена королевы Анны. Он готовился из портвейна, сахара и лимонов.

Георгианцам подавали много дичи. Оленина издавна была лакомством аристократии. После огораживаний бедняки уже не могли позволить себе зайчатины, зато на кухне дворян заячье жаркое вошло в постоянное меню. Его готовили с беконом, мускатным орехом, луком и пряными травами.

Марии Антуанетте часто приписывают фразу, которую на самом деле сказала глупая принцесса из сказки Руссо. «Если у бедняков нет хлеба, пусть едят пирожные». Из-за Наполеоновских войн в Британию приехало множество итальянских эмигрантов. Итальянские кондитеры познакомили британцев с мороженым. В моде были необычные сочетания вкусов: мороженое с пармезаном, с тыквой, с корицей или с черным хлебом. Так что у английских аристократов появился повод сказать: «Если у вас нет хлеба, ешьте мороженое». К счастью они устояли перед искушением.

В 1816 году принц-регент не устоял и, отступив от своих патриотических убеждений, нанял бывшего повара Наполеона Антуана Карема. Карме вернул британской кухне французский шик. Он угощал принца-регента супом с креветками, фаршированным паштетом, фисташками и трюфелями кабаньими головами, мясом на вертеле по-королевски, лососем, тушеным в шампанском, желе, приправленными куркумой, корицей и портвейном, суфле, меренгами, фруктами из марципанов и волованами с петушиными семенниками. Как раз в тот период принц-регент растолстел настолько, что газеты прозвали его «китом».

Из Франции также пришла мода на рулетку. Увлеченный этой игрой лорд Сэндвич изобрел сэндвичи – бутерброды, чтобы перекусывать ими прямо за игорным столом.

Королева Виктория любила ростбифы, мороженое и пудинги и к концу жизни изрядно растолстела. Впрочем, она дожила до восьмидесяти двух лет (в то время как средняя продолжительность жизни викторианской женщины составляла 48 лет). Наглядный пример того, что если женщине везло с родами и она могла получать медицинскую помощь, то все перекосы диеты ей были нипочем.

В викторианскую эпоху картофель уже был распространен повсеместно. Кроме него на стол могли подать… консервированную тушенку. Она была изобретена для британского флота, но стала популярна и у сухопутных гурманов. Впрочем, картошкой лакомились не только гурманы. В лондонских забегаловках появилась фиш-энд-чипс – порции жареной рыбы с картошкой. Дешевая и вкусная, это еда была нарасхват. На улице также можно было купить дешево жареных угрей, гороховый суп, бараньи потроха на оладьях и бараньи ножки. К концу века в Лондоне была 41 тысяча лотков с дешевой горячей пищей.

В моду также быстро входило карри. Но викторианцы добавляли карри к уже приготовленному мясу, поэтому вкус соуса оставался очень острым и горьковатым.

На званых обедах теперь сервировали стол «по-русски» – приносили блюда с кухни горячими перемена за переменой, вместо того чтобы, как раньше, сразу выставлять все на стол. Отдельную перемену блюд и предмет гордости хозяев составляли десерты, опять-таки включавшие в себя много жирных сливок, яиц, сахара, муки и масла. Изюминкой стола были вычурные десерты. Их, как правило, не готовили дома, а покупали у кондитеров. Желе с кларетом, желе с шампанским и торт с франжипаном (миндальным кремом) были заключительными аккордами роскошного пиршества. За время правления королевы Виктории потребление сахара выросло в 7 до 40 килограммов на человека в год.

«Празднование дня рождения в английской семье». Художник – Уильям Фрит. 1856 г.

Шеф-повар королевы говорил, что едой, которую каждый день в Лондоне выбрасывали в мусорную корзину, можно было накормить тысячу бедных семей. Бедняки умирали от голода и вызванных им болезней, а знатные люди – от несбалансированного питания, приводившего к атеросклерозу, инфарктам и инсультам. В тот период считалось, что овощи и фрукты с трудом усваиваются организмом, нарушают пищеварение и приводят к заболеваниям желудка и кишечника. Поэтому врачи рекомендовали питаться мясом и рыбой, которые часто измельчались в пюре и сдабривались большим количеством масла и жирных сливок. Добавьте к этому извечное пристрастие аристократов к демонстрации роскоши и изобилия, и вы получите поистине убийственную смесь.

Дело даже не в количестве еды. Разумеется, столы аристократов и в обычные дни, и по праздникам буквально ломились от пищи. Например, на завтрак, кроме традиционного английского порриджа, могли подать тосты с сардинами, яйца в соусе карри для любителей пряной пищи на индийский манер, мясные ломтики, приготовленные на гриле для тех, кто всему предпочитал хороший кусок говядины или свинины, кофе, горячий шоколад, хлеб, масло и мед. Конечно, никто не заставлял хозяев съедать все до последней ложечки, более того, как правило, большую часть продуктов выбрасывали. Но сам по себе продуктовый набор, включавший в себя большое количество белков, жиров и сладостей, содержал большое количество калорий и был чрезвычайно нездоровым. Одним из самых невинных следствий такого питания являлись постоянные запоры, поэтому аптеки продавали большое количество патентованных «чудо-препаратов» для очистки желудка и кишечника. Врачи, как в старые добрые елизаветинские времена, назначали своим больным «целительные» клистиры. Частой гостьей в аристократических семьях была подагра, болезнь, вызванная нарушением обмена веществ в связи с неправильным питанием. Средством от подагры считались устрицы, которые в начале века были достаточно дешевы и не являлись деликатесом. Но, поскольку устрицы были, например, лишь частью второго завтрака, за которым следовали обед и ужин, включавший в себя, к примеру, жареного целиком гуся, они мало помогали.

Такого рациона могли придерживаться лишь менее десятой доли процента англичан. Хотелось бы написать «к счастью», однако не получится, потому что в то же время миллионы жителей Великобритании страдали от недоедания. Один только знаменитый голод в Ирландии, случившийся в 1845 году, унес более миллиона человеческих жизней. Причиной его был паразит фитофтора, уничтоживший урожай картофеля, который являлся основной пищей большинства бедных ирландцев.

Но голодали не только в Ирландии. На протяжении XIX века население Лондона возросло до 6 миллионов человек. Тысячи из них жили в трущобах на хлебе и воде. Повсюду открывались благотворительные столовые, где кормили супом из ста граммов мяса на кастрюлю, репы и муки, и овсяной кашей, но они не могли утолись вечного голода бедняков.