Текст книги "От них исходило душевное тепло (сборник)"

Вспоминается также С.С. Шульман в паре со своим преданным лаборантом Лёней Исаковым. Когда они были рядом, то чем-то напоминали героев «Дон Кихота» Сервантеса в известном советском кинофильме, только имели обратное соотношение размеров. Лёня был здоровенным детиной высокого роста, а Соломон Самуилович на его фоне казался ещё «короче», чем был на самом деле. Помню, как Лёня радостно рассказывал мне об их поездке куда-то в Среднюю Азию, где профессора принимали как важного гостя со всем пышным восточным гостеприимством. Лёня даже слегка пожаловался, что в итоге они всё же несколько устали от выпитого и съеденного, а также от чрезмерных забот хозяев, но, тем не менее, был страшно доволен и горд своим шефом.

В кабинете С.С. Шульмана порой царил некий беспорядок, чему очень способствовали различные посетители. Однажды мы с Сергеем Подлипаевым зашли по каким-то делам, вероятно, хотели в очередной раз обсудить проблему поли– и олигомеризации. В комнате была какая-то суета, а Лёня судорожно вытирал тряпкой стол. «Что случилось?» – спросили мы. «Гликману опять не повезло с диссертацией», – спокойно ответил Соломон Самуилович. Оказалось, что Лёня и Л.С. Гликман, который приехал из Владивостока, слегка выпивали (оба были непромах по этой части) и опрокинули бутылку красного вина на докторскую диссертацию, которую Гликман уже набело отпечатал на машинке. Ему, действительно, не везло, так как в другой раз умер один из его оппонентов, и защиту диссертации отложили на неопределённый срок.

О Соломоне Самуиловиче всегда очень хорошо отзывались ученики. По крайней мере, я мог в этом убедиться на примере моего друга С.А. Подлипаева. Они ценили его как крупного, оригинального учёного, отзывчивого человека, всегда готового помочь.

В связи с этим хочу рассказать, как однажды он помог и мне, точнее моей жене. Она закончила аспирантуру в ЗИН АН СССР (по энтомологии) и какое-то время работала в Лаборатории систематики насекомых. Особых перспектив там не намечалось, да к тому же у жены явно появился интерес к работе с людьми и с книгой. Я, видимо, как-то обмолвился об этом при встрече с Соломоном Самуиловичем или сказал Сергею, а тот передал ему. По крайней мере, я сам никогда напрямую не просил Шульмана помочь в трудоустройстве жены, поскольку мне бы это и в голову не пришло: с какой стати ему помогать нам, посторонним людям, у него ведь и своих проблем немало?! Каково же было наше благодарное изумление, когда мы узнали, что он обратился с просьбой взять Лену на работу к своему другу Геннадию Александровичу Тарасову, который длительное время заведовал биологической редакцией в Ленинградском отделении издательства «Наука» и был известным в научных кругах человеком. После личной рекомендации С.С. Шульмана Лена была туда принята и со временем стала хорошим редактором, проработав в издательстве около 20 лет. Многие авторы, особенно зоологи, стремились отдать свои рукописи именно ей, понимая высокий качественный уровень её редакторской работы и ответственное отношение к делу, сочетаемые с уважением к автору.

Хочется отметить и ещё один момент: Соломон Самуилович очень гордился тем, что принимал участие в войне с фашистами. И по праву! Он ушёл на фронт добровольцем, участвовал в обороне Ленинграда, несколько раз попадал в тяжелейшие боевые ситуации, был трижды тяжело ранен. Однажды мы с Сергеем Подлипаевым увидели его в ЗИНе с орденами и медалями на груди. Вероятно, это был День Победы, праздник, отмечая который, в официальных учреждениях принято поздравлять ветеранов войны. Соломон Самуилович коротко рассказал нам несколько случаев из своей военной биографии, без излишней суровости или сентиментальности, без бравады и пафоса, весьма просто, но мы ощутили, какое мужество требовалась от этих людей, ежедневно смотревших смерти в глаза. Одним из страшных эпизодов в его военной жизни был «Невский пятачок», где уцелели очень немногие.

Хотя мы никогда не обсуждали с С.С. Шульманом текущую обстановку в стране, тем не менее, было понятно, что наши взгляды, скорее всего, не очень сильно различаются. По-видимому, политические дела его не особенно привлекали, как и многих других советских учёных, особенно старших возрастов, а может быть, он просто не хотел поднимать такие темы при нас. В известной мере это было даже естественно, так как старшее поколение прошло суровую школу советских будней. Даже в «вегетарианские» времена позднего СССР можно было за «неправильное» поведение попасть, как говорили, «под раздачу». Кроме того, всепоглощающее увлечение наукой, своим делом было «основным инстинктом» людей такого типа. Тем не менее, Соломон Самуилович поддерживал демократическое движение научной общественности, понимал необходимость перемен в устройстве Академии наук, особенно в плане борьбы с бюрократией. Не удивительно, что он примкнул к Ленинградскому (с 1991 года Санкт-Петербургскому) союзу учёных, хотя и не занимал в нём впоследствии каких-либо должностей.

Последние годы работы С.С. Шульмана в ЗИНе были не очень радостными. В этом институте он провёл бо́льшую часть своей жизни, стал широко известным учёным, написал ряд книг и множество статей. Всё это принадлежало не только ему как человеку и исследователю, но и институту, где он трудился. И тем не менее, однажды его попросили уйти… С формальной точки зрения ничего предосудительного сделано не было, так как Соломон Самуилович достиг пенсионного возраста (ему было уже 68 лет). Но многие в ЗИНе (и не только) хорошо понимали, что разбрасываться такими кадрами институту не стоило бы, что это не красит, в первую очередь, сам институт. Естественно, С.С. Шульман достаточно тяжело переживал объявленное ему решение. Несмотря на возраст, у него было ещё много разных идей и планов, незаконченных рукописей, интересных научных задумок.

К счастью, в стране нашлись люди, высоко ценившие С.С. Шульмана и его вклад в науку. В 1986 году он был приглашён на должность главного научного сотрудника-консультанта в Институт экологии Волжского бассейна АН СССР в городе Тольятти, где ему предоставили все необходимые условия для продолжения успешной работы. Более того, в этом институте гордились тем, что получили такого известного учёного-паразитолога.

Помню, однажды вечером дома раздался телефонный звонок. Это был Соломон Самуилович, который приехал в длительную командировку в Ленинград. Он рассказал мне о своём пребывании на Волге, о сотрудниках-паразитологах, о своих планах. Оказывается, он в это время работал над большой рукописью по фауне миксоспоридий, которую хотел напечатать в знаменитой серии «Фауна СССР», издаваемой в ЗИН АН СССР. Однако, посетовал он, объём рукописи получается столь огромным, что её трудно будет вместить в один том. Кроме того, надо ещё доработать раздел по систематике, для чего ему нужна помощь коллег из других городов, но это, несомненно, может задержать подготовку рукописи. Соломон Самуилович поинтересовался моим мнением, поскольку я в течение более десятка лет занимался издательской деятельностью в институте, а моя жена работала редактором в зоологической редакции издательства «Наука».

Обсудив ситуацию, мы решили, что лучшим выходом было бы разделить рукопись на две части. Общую часть, которая находилась в наибольшей степени готовности, отдать по возможности быстрее в издательство. «Конечно, – сказал я, – Лена с удовольствием возьмется за её редактирование. А пока с первым томом будет идти работа, что может занять не менее года, Вы успеете закончить вторую, таксономическую часть».

Это был, кажется, наш последний большой, серьёзный разговор.

В течение уже многих лет подряд регулярно, не реже двух раз в год, я прихожу в гости в дом № 2 по 7-й линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Здесь на последнем этаже находится квартира С.С. Шульмана. Каждый раз, глядя на оставшиеся после него стеллажи со множеством книг по паразитологии и общей биологии, я с теплом вспоминаю этого замечательного учёного и неординарного человека. В памяти всплывают его интересные научные выступления и статьи, наши встречи, смешные, а порой и весьма серьёзные ситуации.

Можно сказать, что мои встречи с Соломоном Самуиловичем продолжаются, в том числе и в лице его взрослых детей – дочери Лии и сына Бориса, тесная дружба с которым длится уже не один десяток лет.

Лев Боркин, Санкт-Петербург

Воспоминания о моих учителях

Ученики, они, как птицы, спешили в жизнь.

Ну что ж, спеши.

И каждый уносил частицу

его внимательной души!

М. Дудин

Мне очень повезло в жизни – я познакомилась с Соломоном Самуиловичем и Рахилью Ефремовной Шульманами еще в студенческие годы и с тех пор имела возможность часто встречаться с ними, бывать у Соломона Самуиловича в лаборатории в Зоологическом институте РАН и у них дома. Не раз помощь Соломона Самуиловича, его поддержка и внимание помогали мне и в работе, и в жизни. Самой замечательной чертой его характера была доброжелательность к людям, демократичность, отсутствие чванства. К нему всегда можно было подойти, чтобы получить совет специалиста или необходимую книгу, независимо от твоей должности, возраста и звания.

Вспоминая Соломона Самуиловича, невозможно представить его отдельно от Рахили Ефремовны. Они настолько дополняли друг друга, поддерживали во всех делах, что воспринимались как единое целое. Между ними царили такие добросердечные, дружеские отношения, которые скорее свойственны молодости и в жизни можно увидеть не часто.

Впервые я встретилась с Соломоном Самуиловичем, когда делала дипломную работу, а Рахиль Ефремовна была моим научным руководителем. Она просто предложила мне прийти к ним домой, поговорить с Соломоном Самуиловичем о теме диплома, посмотреть нужную литературу. Они жили в обычной ленинградской коммунальной квартире со множеством соседей и общей кухней, в какой жила и моя семья. Соломон Самуилович проявил живой интерес к моей работе о паразитофауне плотвы озера Врево, посоветовал, как сделать работу интересной, что прочитать на эту тему. При выполнении дипломной работы мне пришлось освоить новую тогда методику изготовления препаратов миксоспоридий с использованием пикрата аммония и определять большое количество спор. Однажды, после долгого, утомительного изучения спор под микроскопом, я нарисовала две из них в виде мужской и женской голов (а они действительно напоминают голову с глазами), пририсовала им шляпы, галстук и прочие атрибуты и подписала именами Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны. И вдруг этот рисунок увидела Рахиль Ефремовна, но не только не поругала меня, а показала его Соломону Самуиловичу и даже попросила подарить им его на память. Были они и на моей защите. Работа над дипломом и общение с четой Шульманов помогли мне почувствовать интерес к исследовательской работе и в дальнейшем определили мои научные интересы.

В период работы над кандидатской диссертацией я часто приезжала в Санкт-Петербург (тогда еще Ленинград) в командировки и каждый раз обязательно заходила к Соломону Самуиловичу и Рахили Ефремовне, чтобы получить совет, литературу или просто так. Тогда они уже переехали в большую отдельную квартиру в знаменитом профессорском доме на Васильевском острове. Фасад этого здания украшен многочисленными мемориальными досками с именами знаменитых российских ученых. Из окна квартиры открывается великолепный вид на Неву. Соломон Самуилович всегда подводил гостя к окну и показывал ему панораму города. Достопримечательностью дома была и замечательная коллекция миниатюрных стеклянных фигурок, которую Соломон Самуилович собирал много лет и с удовольствием показывал каждому гостю.

Многие из нас, тогда еще молодых, начинающих исследователей, познакомились друг с другом и сдружились именно у Шульманов. В их квартире постоянно были гости из самых разных городов России и бывшего СССР. До сих пор мы помним эти встречи – всегда интересные, веселые и дружеские. Любого гостя в доме Шульманов обязательно приглашали к столу и хорошо угощали. Мы, в свою очередь, старались привезти хоть маленький гостинец радушным хозяевам. Но самым дорогим подарком для Соломона Самуиловича были диссертации («борзые щенки», по его выражению). Уважение хозяев к личности каждого человека проявлялось и в том, что в конце вечера они обязательно провожали каждого гостя, нередко даже до трамвайной остановки, и обязательно желали доброго пути. А если приходилось засиживаться с делами далеко за полночь, то оставляли у себя ночевать. Мне дважды выпала такая честь. Проснувшись утром, я видела, что Рахиль Ефремовна укрыла меня и отгородила ширмочкой, чтобы свет не мешал мне спать.

Соломон Самуилович был официальным оппонентом моей диссертационной работы, защита которой проходила в г. Баку в Институте зоологии АН Азербайджана. Стоило ему приехать и сказать несколько теплых слов поддержки, как я сразу перестала волноваться и почувствовала уверенность в себе – защита диссертации прошла спокойно. После нее Соломон Самуилович подарил мне от своего имени и от имени Рахили Ефремовны чеканку, выполненную азербайджанскими мастерами. Она и теперь висит на стене в моей владивостокской квартире и напоминает о добросердечном отношении этих замечательных людей. После защиты диссертации я приехала в командировку в Ленинград, и Рахиль Ефремовна специально пригласила меня по телефону к ним на праздничный обед. На обеде был также заведующий нашей лабораторией Станислав Максимович Коновалов, которого Соломон Самуилович очень любил. Поздравления с успешной защитой и сердечные слова хозяев создали ощущение настоящего домашнего праздника, который запомнился на всю жизнь.

Однажды мне пришлось выступать в Зоологическом институте РАН с докладом от нашей лаборатории на симпозиуме по паразитологии и патологии морских организмов. Это очень ответственно для любого молодого специалиста. И здесь, как и много раз прежде, меня поддержал Соломон Самуилович. Незаметно для остальных участников он показал мне поднятый вверх большой палец – мол, все хорошо, не волнуйся, так и держись. Сколько раз в моей жизни поддержка, внимание и советы Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны помогали мне в работе! Они всегда расспрашивали меня не только о работе, но и о доме, семье, детях.

В 1991 году я была на стажировке в Калининграде – в Калининградском государственном техническом университете у Елизаветы Борисовны Евдокимовой как преподаватель Дальневосточного государственного технического рыбохозяйственного университета. Здесь мне посчастливилось присутствовать на лекции Соломона Самуиловича перед студентами-ихтиопатологами о природе паразитизма и его особенностях. И студенты, и мы с Елизаветой Борисовной с большим интересом слушали это выступление увлеченного ученого и интересного человека. Думаю, что студенты тоже запомнили эту лекцию.

Вспоминается мне и приезд Соломона Самуиловича к нам на Камчатку, на биостанцию «Радуга». Несмотря на плотный график работы, он находил время на общение с нами, молодыми и достаточно неопытными в жизни людьми. Именно наши вечерние разговоры о жизни были особенно интересными. Мы узнавали, например, что на войне было совсем не так, как описывается в книгах, и многое другое. Ведь Соломон Самуилович знал о войне из собственного тяжелого опыта. Он показывал нам, где у него в голове сидит осколок, который нельзя было вытаскивать. В этих разговорах не было старших и младших, мы просто рассуждали о разных вещах и узнавали о жизни без прикрас то, что не найдешь ни в каких книгах. Мало кто из приезжавших к нам на «Радугу» маститых ученых снисходил до таких задушевных бесед со студентами и молодыми сотрудниками.

Соломон Самуилович на Камчатке.

Соломон Самуилович в экспедиции на Камчатке, 1976 г.

Это доброжелательное, уважительное отношение Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны к людям, в том числе и совсем молодым, особенно было важно для меня и, думаю, для многих других, кто их знал. Вспоминая их, я стараюсь быть внимательной к своим студентам, чтобы они чувствовали доброе отношение и поддержку, а не желание «завалить» или унизить их. Все мы, кто бывал на встречах у Шульманов, были бы счастливы считать себя учениками Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны и очень надеемся, что так оно и есть. Добрая и очень светлая память об этих прекрасных людях всегда будет жить в наших сердцах! А на стене академического дома на Васильевском острове непременно должна появиться еще одна мемориальная доска с именами очень дорогих нам, замечательных людей – Рахили Ефремовны и Соломона Самуиловича Шульманов, одна на двоих!

Тамара Буторина, Калининград

От них исходило душевное тепло, согревавшее других…

В 1965 году я поступила в аспирантуру Зоологического института АН СССР (ЗИН). В те времена ЗИН был ведущим, или, как тогда говорили, «головным», институтом зоологической науки в Советском Союзе. В этом учреждении царил чопорный академический дух, отношения регулировались табелем о рангах, который исполнялся неукоснительно: академику – «академиково», профессору – «профессорово», эмэнэсу – «эмэнэсово»; аспиранты же и лаборанты составляли научный плебс, мнением которого вообще никто не интересовался. Но был один человек, для которого этот табель о рангах как бы вовсе и не существовал. Это был Соломон Самуилович Шульман, или, как его ласково называли за глаза и в глаза, Сом.

Доктор наук, имевший многих учеников в разных уголках Советского Союза и известность за его пределами, крупный паразитолог и уникальный специалист в области паразитологии рыб, Сом держался одинаково на равных как с академиками, так и с аспирантами и обожавшими его студентами-паразитологами. С начальством – без подобострастия, с подчиненными – без высокомерия. Его отношения к коллегам определялись исключительно личными качествами последних. Он ценил в людях ум, образованность, умение мыслить независимо и нестандартно, честность, чувство товарищества. Однако сплошь и рядом ему приходилось сталкиваться с совсем другими чертами человеческой натуры – предательством, раболепством, наушничеством и разными формами подлого приспособленчества. Он приходил в негодование, очень переживал, и эти негативные чувства выливались у него в эпиграммах. Эпиграммы были хлесткие, меткие, персонажи их – узнаваемы. Сколько таких эпиграмм, остроумных, смешных, а зачастую весьма злых ходило, бродило по ЗИНу, передавалось из уст в уста! Конечно, герои эпиграмм обижались на Сома, каждый из них находил эпиграмму на свою собственную персону неостроумной и несмешной, но этот гнев возмещался удовольствием от прочтения эпиграмм на своих коллег.

Тем не менее, недругов у Соломона Самуиловича было предостаточно – и явных, и тайных, – ведь он был возмутителем спокойствия. Хотя, конечно, тех, кто его любил и уважал, было значительно больше. В ЗИНе существовало неписаное правило или даже закон: каждый доктор наук, а тем более научный коллектив занимались своей определенной тематикой, то есть каждый «вспахивал свою борозду» на ниве науки. Было даже специальное выражение: «застолбить участок». «Заезд» на чужой участок рассматривался как неприличный поступок, как нарушение негласной научной этики. Подобных нарушителей называли «хунвейбинами». Но Шульман считал, что науку нельзя нарезать на делянки, ограждая их забором с надписью «посторонним вход воспрещен».

Такая позиция Соломона Самуиловича нашла яркое выражение в его многолетней и яростной полемике с академиком А.В. Ивановым. Лауреат Ленинской премии, академик Артемий Васильевич Иванов был общепризнанным авторитетом по проблеме происхождения многоклеточных животных. Он опубликовал монографию, в которой собрал, проанализировал и систематизировал практически все существовавшие в европейской науке гипотезы и концепции, касающиеся этой темы. Суть взглядов академика Иванова, если изложить их очень кратко, состояла в том, что многоклеточные организмы сформировались в результате дифференциации и интеграции колоний одноклеточных. Следовательно, многоклеточная особь сопоставима с высокоинтегрированной колонией одноклеточных, а ее клетки – с дифференцированными зооидами последней. Шульман был не удовлетворен этой концепцией. «Понимаете, – говорил он мне впоследствии, – если в кучу сгрудились малые, то ничего кроме кучи не получится. Как бы они там не располагались и не взаимодействовали, куча останется кучей». Сом любил образно «доносить» научные идеи. Наблюдая возникновение многоклеточного состояния в плазмодиях миксоспоридий, которые суть одноклеточные паразиты, Соломон Самуилович составил совсем иное представление о возможном способе происхождения многоклеточных организмов. По Шульману, если колонии одноклеточных формируются путем не доведенного до конца бесполого размножения, то многоклеточная особь может возникнуть только в том случае, если подобное размножение будет происходить под контролем интегративных механизмов исходного целого, пусть даже и очень слабых. Тогда развивается полимерное существо, состоящее из одинаковых клеток, объединенных в одно целое интегративной связью, унаследованной от исходной особи. Этот процесс Соломон Самуилович назвал полимеризацией. Таким образом, разногласия у С.С. Шульмана с А.В. Ивановым были принципиальными, и Сом очень темпераментно выступал на институтских семинарах и сессиях, пропагандируя и отстаивая свою точку зрения.

Несмотря на то, что я работала у академика Иванова и он был моим руководителем и учителем, концепция Шульмана о происхождении многоклеточных путем полимеризации казалась мне более ясной и понятной. Процесс полимеризации был сходен с дроблением яйца у низших многоклеточных, которые мне, эмбриологу, неоднократно приходилось наблюдать. Мне очень хотелось познакомиться с Сомом и поговорить с ним на эту тему, но случая не представлялось. Познакомил меня с Соломоном Самуиловичем и его супругой Рахилью Ефремовной дипломант Шульмана Платон Хохлов в июне 1976 года. Тогда я впервые попала в этот замечательный и гостеприимный дом. В этот вечер в доме Шульманов был праздник – его ученики вместе со своим руководителем и многочисленными друзьями отмечали окончание университета. Милая и добрая Рахиль Ефремовна хлопотала на кухне и накрывала огромный стол, как будто университет закончили ее собственные дети. У Шульманов было двое детей: сын Борис пошел по стопам отца и стал паразитологом, а дочь Лия, одаренная художница, имела свою мастерскую и работала по декоративному стеклу. И хотя их семья состояла из 4 человек, думаю, что очень редко в доме за стол садились все четверо. Как правило, у них постоянно жили и присутствовали самые разные люди: друзья младших Шульманов, ученики, студенты и аспиранты Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны, их коллеги и просто знакомые. Бывшие ученики Сома, приезжавшие в Ленинград в командировку из других городов и республик, всегда могли найти и стол, и дом под крылом у Рахили Ефремовны и умного, интересного собеседника и советчика в лице Соломона Самуиловича. Редкое по нашим временам, какое-то патриархальное гостеприимство отличало семью Шульманов. От этих людей исходило душевное тепло, согревавшее и притягивавшее к ним других. Помню шумные и веселые встречи Нового года в этом доме. Всегда было много молодежи, тостов, смешных и остроумных, песен под гитару, а в курилке, которой служила прихожая, обычно кипели научные споры.

Квартира Шульманов, довольно просторная, была заполнена книгами и старой мебелью, что создавало особый старомодный уют. Да и дом на набережной Лейтенанта Шмидта был старым академическим домом, увешанным мемориальными досками с именами некогда живших в нем академиков. Однако во времена праздников квартира заполнялась гостями, и в ней становилось тесновато. Соломон Самуилович обычно успевал поговорить с каждым гостем, расспросить о новостях в его жизни, рассказать о своих. Он был очень остроумным и веселым собеседником, шутки и остроты рождались у него, будто сами собой и непринужденно и легко сыпались в разговоре. Стишки и каламбуры зачастую могли быть приправлены крепкими словечками из области так называемой ненормативной лексики. Завернув что-нибудь особенно солененькое, он извинялся: «Понимаете, из песни слова не выкинешь…»

Соломон Самуилович и Рахиль Ефремовна составляли красивую и гармоничную супружескую чету. Сом – невысокого роста, плотный, с очень красивой, благородно посаженной головой, крупным носом и шевелюрой из густых серебряных кудрей над большими синими глазами, в которых прыгали смешинки, но которые становились серыми и колючими, когда он сердился. Рахиль Ефремовна, с короткой стрижкой и миловидными чертами лица, с немного грустными и добрыми глазами, казалось, совсем не умела сердиться. И оба они были неисправимыми оптимистами. Несчастье на этот дом обрушилось вместе с болезнью и смертью Рахили Ефремовны, которая долго и героически боролась со своим страшным недугом. Уже прикованная к постели и мучимая болями, она пела веселые частушки, когда ей становилось совсем невмоготу. Очень много народу пришло, чтобы проводить ее в последний путь. Все сотрудники и студенты кафедры зоологии беспозвоночных ЛГУ, где работала Рахиль Ефремовна, сотрудники Зоологического института и множество, множество людей, скорбевших о ее уходе из жизни. Квартира Шульманов не могла вместить и трети пришедших проститься с усопшей, да и весь двор академического дома был заполнен людьми. Думаю, что светлая память о Рахили Ефремовне и сейчас сохранилась у большинства из тех, кто с ней сталкивался и в жизни, и в работе.

Потеря самого близкого и преданного друга не могла не сказаться на здоровье и самого Соломона Самуиловича, которое не было крепким. Уйдя добровольцем в Народное ополчение в начале Великой Отечественной войны, он получил тяжелое ранение в боях под Невской Дубровкой, повлекшее за собой инвалидность. Обычно Сом подшучивал над своей инвалидностью, но боль и скорбь, загнанные внутрь, разрушают и подтачивают любой организм. Кроме того, беда, как говорят, никогда не приходит одна. Начались неприятности на работе. Искусственно тормозилось издание его книги. Его недруги объединились с целью сделать его жизнь в институте невыносимой. Я помню, как на доске административных объявлений появился выговор С.С. Шульману за невыезд на овощную базу. Сотрудники ЗИНа сбегались посмотреть на этот выговор. Большинство было в шоке. Кто-то хихикал – ведь в ЗИНе исполнялось негласное правило: на овощебазу ездили, в основном, лаборанты, аспиранты, младшие научные сотрудники. Я ни разу не видела на овощной базе ни одного доктора наук: за них так называемые человекодни отрабатывали лаборанты. А этот выговор Дирекция вынесла доктору наук, уважаемому и известному в научной среде человеку, к тому же участнику и инвалиду Великой Отечественной войны, больному старику, только что пережившему смерть жены. Самое удивительное, что ни партком, ни местком за него не заступились. Для меня это было знаковым событием – в ЗИНе крепли и стремились самоутвердиться силы с иным менталитетом и моралью. Академическая чопорность вытеснялась духом «демократической» вседозволенности.

Ершистого Сома боялись – уж слишком он был непокладистый, в общей упряжке не ходил. Шульман, конечно же, посмеялся над этим приказом. Его самолюбие, как мне показалось, ничуть не было задето. «Целились в меня, а попали в себя», – сказал он даже с некоторым удовлетворением. Но он ошибался. Атмосфера вокруг него накалялась все больше, и финал был предрешен. Сома уволили из Института. Сценарий был тривиален, а предлог вульгарен до смешного: то ли вменили ему невыполнение годового плана, не засчитав монографию в 1000 машинописных страниц, то ли уволили по сокращению штатов – отправили на пенсию. Но, так или иначе, на фоне отсутствия научной общественности – каждому была своя шкура дорога – сработала окрепшая корпоративность бюрократов от науки: возмутителя спокойствия уволили. Грустный парадокс заключался в том, что потерю понесли не Сом и не наука: потерял Зоологический институт, потерял одного из своих самых ярких, самобытных, оригинальных и смелых сотрудников. А Соломона Самуиловича пригласили жить и работать на Волгу, в г. Тольятти, где тогда был создан и развивался молодой академический институт, возглавляемый Станиславом Максимовичем Коноваловым, любимым учеником Сома.

После отъезда Соломона Самуиловича из Ленинграда я видела его всего раза три-четыре. Он «оброс» новыми учениками, был деятелен, энергичен, полон новыми научными идеями и планами. Вокруг него всегда кипела жизнь. Таким он мне и запомнился…

Маргарита Гуреева, Санкт-Петербург