Текст книги "От них исходило душевное тепло (сборник)"

Помню и люблю

Соломон Самуилович, Рахиль Ефремовна, Лия и Боря… Эта семья для меня оказалась родной. Добрые, отзывчивые, гостеприимные и чуткие к чужой беде и радости.

Я вспоминаю, как впервые познакомилась с ними и как потом, приезжая в Ленинград, всякий раз жила в этой семье. Поразило меня тогда одно обстоятельство: я зашла в комнату (а жили они на Литейном проспекте в коммунальной квартире), а из-за занавесок, шкафов, отгораживающих углы комнаты, появились многочисленные головы. «Боже мой, – подумала я, – где уж тут мне место найдется?». Но нашлось! И каждый раз при моем отъезде Соломон Самуилович говорил: «В следующий раз приезжайте сразу к нам и не занимайтесь строительством». Это, по-моему, было его любимое изречение. И когда бы я ни приезжала, в квартире постоянно толпился разный народ: аспиранты из республик Союза, сотрудники научных учреждений и просто знакомые. Шли за советом, за добрым словом, за поддержкой. Как магнитом, притягивали к себе С.С. и Р.Е. людей – так и звали их за глаза и в глаза. Их большие сердца отвечали любовью и сочувствием всем, кто приходил к ним за словами утешения, поддержки. А если они и поругивали порой кого-нибудь, то с отеческой лаской. При этом поражало полнейшее бескорыстие этих удивительных людей. А хлебосольство? Никто никогда не уходил, не отведав кушаний Рахили Ефремовны. Всех встречали с одинаковым гостеприимством, заботой и радушием.

Рахиль Ефремовна, 1947 г. Фото С.С. Шульмана.

А как С.С. хорошо знал и любил свой город! Как-то однажды он водил меня по городу всю ночь, показывая места, которые вряд ли и экскурсоводы-то знали. Я получила огромное наслаждение и лишний раз убедилась в разнообразных талантах С.С. Он увлеченно, вдохновенно рассказывал о дворцах, улицах, людях этого города, бесконечно любимого им.

Поразительно, но этим мудрым и душевным людям, при всей их занятости, хватало времени для всех. Это были настоящие Люди, которых, к сожалению, становится все меньше.

Рахиль Ефремовна была истинным другом Соломона Самуиловича. Между ними была подлинная, глубокая любовь. Как С.С. пережил потерю Р.Е. – не знаю. Но как-то пережил, что стоило ему, по всей видимости, огромного труда. Не берусь судить о научных заслугах С.С. и Р.Е. Но Соломон Самуилович имел много учеников и последователей. Он создал свою школу и вкладывал душу в своих учеников.

Вечная им память и низкий поклон! И я рада, что Соломон Самуилович и Рахиль Ефремовна воспитали таких же радушных и гостеприимных детей – Лию и Борю, почитающих своих родителей и не забывающих их.

Спасибо им за это.

Соломон Самуилович, май 1951 г.

Надежда Дашкина, Киев

Учитель и друг

Мое заочное знакомство с Соломоном Самуиловичем Шульманом относится к началу 1950-х годов, когда я, будучи студенткой старших курсов Киевского университета, серьезно увлеклась изучением миксоспоридий рыб реки Днепр (тема моей дипломной работы). Обратиться к нему, тогда уже известному специалисту в этой области, посоветовал мой научный руководитель, профессор А.П. Маркевич. Но осуществить «живую» встречу помогла ассистент кафедры зоологии беспозвоночных доцент В.П. Коваль, проявлявшая участие и большой интерес к моей работе как в студенческие, так и в аспирантские годы (в октябре 1953 г. я стала аспирантом этой кафедры). В те годы Вера Павловна Коваль часто бывала в Ленинграде, встречалась с Соломоном Самуиловичем, видимо, рассказывала о моих успехах и неудачах в изучении миксоспоридий, и он через нее попросил меня приехать в Ленинград, привезти собранный (обработанный и необработанный) материал и составить развернутый план работы над диссертацией.

К сожалению, я не воспользовалась этим предложением, и только в 1956 году, когда уже работала младшим научным сотрудником в Арахноэнтомологической лаборатории, состоялась эта встреча. Она врезалась в память по двум причинам.

Во-первых, я ожидала встретить солидного, вальяжного, очень серьезного (к тому времени я знала почти все его работы) ученого и в душе очень робела перед ним. Я встретила худощавого человека невысокого роста с копной густых, тронутых сединой, непослушных волос, за стеклами очков озорно и в то же время как-то грустно блестели необычайно чистые серо-голубые глаза. Мое представление о «недоступности» маститого ученого тут же улетучилось, а вместе с ним исчезли скованность и заторможенность. Стало легко и свободно.

Во-вторых – это «любезная» встреча некоторых сотрудников Зоологического института, с которыми мне впервые пришлось столкнуться. В то время Соломон Самуилович еще не работал в ЗИНе, и для беседы со мной он попросился в одну из лабораторий отдела паразитологии. Примерно через полчаса я увидела, как потемнели его глаза, сжались губы, и он тихо, но твердо попросил меня собрать бумаги, препараты и уйти из лаборатории. Ничего не понимая, я молча повиновалась. За дверью он объявил, что мы сейчас едем в ГосНИОРХ и там продолжим беседу. Причина: сотрудница лаборатории двумя руками зажала уши, «страдая» от нашей беседы, хотя говорили мы вполголоса.

В Лаборатории болезней рыб ГосНИОРХа, где до 1950 года работал Соломон Самуилович, его, а заодно и меня, встретили радушно, необычайно доброжелательно и тут же отвели мне рабочее место, предоставили в мое распоряжение коллекцию препаратов по миксоспоридиям и соответствующую литературу из лабораторной и институтской библиотек. Соломон Самуилович тогда мне сказал: «Я рад, что реабилитировал ленинградцев в Ваших глазах». Эту фразу он потом не раз повторял, знакомя меня со своими друзьями и единомышленниками, «истинными ленинградцами», по его выражению. Его влюбленность в родной город, его историю, архитектуру, традиции, интеллигентность «настоящих» ленинградцев была безгранична. Ни один экскурсовод (кроме Л.А. Алексеевой) из тех, которых я слышала, не мог показать город так, как это делал Соломон Самуилович. Благодаря ему я на всю жизнь полюбила Ленинград больше всех городов России, где мне довелось побывать. Во время многочисленных экскурсий по городу и его окрестностям он научил меня разбираться в архитектурных стилях – и это стало моим хобби. Помогло также чтение обширной литературы, собранной в богатой библиотеке Шульманов.

С 1958 года, когда Соломон Самуилович перешел на постоянную работу в ЗИН, наши встречи и переписка стали регулярными. И здесь нельзя обойти молчанием, что инициатором и встреч, и переписки была Рахиль Ефремовна. Соломон Самуилович не очень любил писать, он предпочитал «живое» общение, приглашал почаще приезжать в Ленинград, но я не всегда могла позволить себе такую роскошь. Поэтому вся тяжесть деловой переписки легла на плечи Рахили Ефремовны. Я старалась как можно более подробно отвечать на все вопросы, а уж если выбиралась в Ленинград, то с неподъемными сумками препаратов, с дневником вскрытий, зарисовок. И где же я «оседала» с этим багажом? Конечно, в доме Шульманов – вначале на Литейном проспекте, а затем на Васильевском острове. Об этом доме, уникальном по своему гостеприимству, радушию и теплоте, писали, пишут и будут писать люди разных поколений, которым хоть раз посчастливилось в нем побывать. Тешу себя надеждой, что я сумею когда-нибудь членораздельно изложить на бумаге свое восхищение хозяевами дома, рассказать о своей любви и преданности этим людям. Но лучше доказать это делом, а не словом. А сейчас я продолжаю рассказ о моем учителе. Годы, о которых идет речь, были годами напряженной работы над первым определителем паразитов пресноводных рыб СССР, вышедшим в 1962 году. По мере сил и возможностей я принимала участие в составлении определителя миксоспори-дий (первого после краткой сводки В.А. Догеля 1932 года), предоставив в распоряжение Соломона Самуиловича все свои опубликованные материалы по этой группе из бассейнов рек Днепр, Днестр, Дунай: рисунки, описания видов, сведения об их распространении. Я была чрезвычайно горда, что в таком солидном издании содержатся ссылки на мою фамилию. Однако и работая над определителем, и после его выхода мы оба почувствовали не то чтобы разочарование, но какую-то неудовлетворенность полнотой представленных там сведений. И опять началась упорная работа над осмыслением этой чрезвычайно интересной, но очень трудной группы: переописание видов, сведение многих из них в синонимы, глубокое изучение морфологии, физиологии, жизненных циклов, экологии, эволюции, филогении, зоогеографии. В 1962 году я переехала в Майкоп и начала чтение курса зоологии беспозвоночных в Адыгейском пединституте. В это время я очень интенсивно (не без помощи и чувствительных пинков Соломона Самуиловича) работала над завершением и оформлением кандидатской диссертации и в 1964 году защитила ее. Соломон Самуилович еще более интенсивно работал над докторской диссертацией и с блеском защитил ее в 1965 году. Обе диссертации посвящены миксоспоридиям, но в моей затронуты лишь некоторые перечисленные выше аспекты (переописание видов, сведение их в синонимы, вопросы экологии, зоогеографии), в его же дан развернутый анализ всех проблем, намечены конкретные пути их дальнейшего решения.

Начиная с 1962 года я все зимние каникулы проводила в Ленинграде – и снова в семье Шульманов, и всегда ощущала их тепло и заботу. Поэтому я была счастлива, когда Соломон Самуилович, а иногда и Рахиль Ефремовна с Борей приезжали в Майкоп. Соломон Самуилович читал лекции в пединституте, руководил подготовкой диссертации моей коллеги и друга Н.Д. Шаовой. Однако главной целью поездок была совместная разработка и составление нового типа определителя по миксоспоридиям – политомического. Несмотря на очень уплотненный график нашей работы, Соломон Самуилович находил время для общения и привлечения к «миксоспоридным делам» моих учеников, и они с гордостью называли себя «шульманятами», в отличие от нас с Н.Д. Шаовой, давно считавшими себя убежденными шульманов-цами. И здесь проявилась одна из удивительных черт Соломона Самуиловича – невероятная скромность в оценке своей значимости в науке и преданность идеалам своего учителя В.А. Догеля. Он нам сказал примерно следующее: вы вольны называть себя как угодно, но если уж назвались шульмановцами, помните, что вы догелевцы, и никогда не забывайте этого. Тем самым нам был преподан еще один урок научной и общечеловеческой этики. Я, как и большинство общавшихся с Соломоном Самуиловичем, не забуду этого до конца своих дней.

И еще о скромности и моральной чистоплотности моего учителя. Помогая очень многим, нуждающимся в его помощи, щедро раздавая идеи ученикам, он ненавязчиво заставлял их считать эти идеи своими собственными, и, по-моему, даже сам иногда верил в это. При всем этом он никогда, ни под каким видом не приписывал свою фамилию к работе, в которой не принимал непосредственного участия, как делали и продолжают делать многие научные руководители. И это я тоже запомнила на всю оставшуюся жизнь.

О шульмановском такте, простоте в общении с людьми любого ранга можно говорить до бесконечности. Мои знакомые, ученики, впервые столкнувшиеся с его неподражаемым демократизмом в общении, удивленно спрашивали: неужели это профессор, ученый с мировым именем? Он был напрочь лишен снобизма, высокомерия, зазнайства и едко, а порой беспощадно высмеивал людей с подобными качествами в своих многочисленных эпиграммах. Доставалось в них и носителям других, не менее «приятных» качеств: тупости, ханжества, подхалимства, казнокрадства и прочее, и прочее. Но в кругу друзей, единомышленников и просто интеллигентных людей, которых он уважал, Соломон Самуилович был душой общества. Его юмор, меткие остроты, прибаутки, анекдоты и просто смешные истории, которых он знал великое множество, заставляли оттаивать самых серьезных и угрюмых слушателей. Он знал и мастерски исполнял множество так называемых блатных песен, но мне запомнились и полюбились лирические песни, которые он пел негромким, хорошо поставленным голосом как-то особенно задушевно. С такой же задушевностью он читал и стихи любимых поэтов. Это была, в основном, военная и гражданская лирика.

О военном мужестве Соломона Самуиловича говорят его боевые награды и характеристики командования, а вот мужество человека, инвалида II группы, которому врачи запретили заниматься наукой и который, несмотря ни на что, достиг в ней небывалых высот, не было оценено по достоинству. Не отмечено наградами и гражданское мужество моего учителя, не боявшегося вступать в бой с любой несправедливостью. Об этом знают и помнят лишь люди, стоявшие с ним плечом к плечу во время его пребывания на посту председателя месткома Зоологического института АН СССР.

В последние годы, работая над вторым томом коллективной монографии «Класс миксоспоридий мировой фауны», я в силу своей занятости, а скорее в силу несобранности и отвлечения на другие второстепенные дела, недостаточно уделяла внимания порученной мне группе пресноводных миксоспоридий, чем не раз огорчала своего друга и учителя. Мне казалось, что впереди еще много времени и мы все успеем сделать. А времени оставалось на один куриный ступ…

В апреле 1997 года его не стало. Трудно передать словами ту боль раскаяния за все огорчения, которые я ему принесла и которые уже невозможно исправить…

Зинаида Донец, Ярославль

Воспоминания об С.С. Шульмане

Соломона Самуиловича Шульмана я знаю с лета 1966 года, когда, после года обучения в аспирантуре Калининградского технического института рыбной промышленности и хозяйства, я оказалась без научного руководителя и решался вопрос моего дальнейшего пребывания в аспирантуре. По ходатайству института в Министерство рыбного хозяйства СССР последнее обратилось в ЗИН АН СССР с просьбой о назначении С.С. Шульмана моим новым руководителем. Просьба была удовлетворена, и я поехала в Ленинград. Так состоялось наше знакомство.

Первое впечатление: узкая, длинная комната на третьем этаже ЗИНа в Отделе паразитологии, в которой неожиданно уместились едва ли не с десяток молодых людей и Соломон Самуилович, одновременно отвечающий на массу вопросов, кому-то что-то советующий, критикующий, тут же рассыпающий грозди эпиграмм на кого-то, смеющийся и гневающийся. Все это сразу было ошеломляюще, непонятно и очень захватывающе.

Потом началась работа, и меня окончательно покорила атмосфера, царившая в лаборатории, и ее рабочий настрой. Я попала в мир ленинградской, нет, петербургской Догелевской школы паразитологов, в которой в 60–80-е годы С.С. Шульман был одной из наиболее ярких фигур. О нем трудно писать: что ни скажешь, все будет односторонне и не отразит всей многогранности его личности. Он всю свою жизнь себя отдавал – стране (уйдя добровольцем на фронт), науке, семье, ученикам, друзьям и вообще всем, кто в нем нуждался. Вернувшись после войны инвалидом, он таковым себя никогда не считал и не давал себе никаких поблажек ни в работе, ни в экспедициях.

Лаборатория паразитологии ЗИН Академии наук СССР. Слева направо: В.И. Михалевич, С.А. Подлипаев, Хаецкий, С.С. Шульман, М.А. Волкова, М.В. Крылов, В.В. Решетняк, Сулягина, А.В. Янковский, 1980 г.

Соломон Самуилович был великолепным Учителем, хотя никогда не работал в учебных заведениях. Об этом свидетельствуют его многочисленные ученики, продолжающие его дело. Любое общение с ним было учебой, всегда от него узнавалось что-то новое, свежее, интересное. Работа в ЗИНе, встречи у него дома, экскурсии с ним по Ленинграду – все превращалось в увлекательный бесконечный семинар, необычайно интересный и полезный для ума и сердца.

Для нас, молодых тогда аспирантов, общение с Соломоном Самуиловичем и его женой Рахилью Ефремовной помогало не только разобраться в проблемах собственной работы, но расширяло кругозор и позволяло ориентироваться в ситуациях, зачастую очень далеких от биологии.

Дом Шульманов – сначала на Литейном проспекте, потом на Васильевском острове – всегда был наполнен людьми всех возрастов, которые приходили поделиться своими проблемами, спросить совета, помощи, просто пообщаться. Хозяев дома хватало на всех. Меня всегда восхищала жена Соломона Самуиловича – Рахиль Ефремовна, которая для всех находила теплое слово и, несмотря на крайнюю занятость, с удивительной чуткостью определяла, кому из нас в данный момент необходимы ее материнская помощь и забота.

Соломон Самуилович для меня и других его учеников был не просто научным руководителем, а на всю жизнь остался Учителем – учителем жизни, эталоном, на который хотелось быть похожим. Для него и Рахили Ефремовны таким эталоном был В.А. Догель, имя которого произносилось ими всегда с величайшим уважением и любовью. Рассказывая о нем, о его жизни, работе, о его лаборатории, они приобщали нас к Догелевской школе, чем мы и гордимся всю свою жизнь.

Соломон Самуилович был очень мужественным человеком.

Свои убеждения, свое мнение он всегда высказывал прямо, не считаясь с чиновными и другими регалиями. Он умел отстаивать свои идеи и всегда защищал своих учеников. Он лихо расправлялся с недоброжелателями. Слушать его во время спора, дискуссии было одно удовольствие. Речь его была яркой, ироничной, но чрезвычайно логичной и убедительной. А его эпиграммы! Двумя-тремя строчками он мог так «припечатать» человека, что соответствующий эпитет оставался зачастую навсегда. Эти эпиграммы и другие стихотворные строчки Соломона Самуиловича знали не только в ЗИНе, но и везде, где он бывал. А его разносы! Он умел их устраивать. Горе тому, кто под них попадал. Мне пару раз тоже приходилось выдерживать этот «ураган слов и эмоций». И, честное слово, после этой бури, которую, казалось, не выдержишь, плюнешь на все и уйдешь навсегда, неожиданно в голове становилось яснее, уходила обида и появлялось желание работать больше и лучше. Главное, мы понимали, что он заботится и беспокоится о нас. Я не знаю ни одного руководителя аспирантами, который бы уделял им столько внимания, сколько тратил на нас сил и энергии Соломон Самуилович. Он просиживал с нами ночами, вычитывая написанное с листа, не заставляя перепечатывать текст, всегда добивался четкости и ясности изложения, логичности выводов. Был очень требователен к качеству собранного материала, к правильности его обработки. Помню, согласовывая со мной порядок работы, он обратил мое внимание на тщательность проведения полного паразитологического анализа рыбы и сказал: «Привезете большое количество вскрытий – не поверю в качество Вашей работы». И какое удовлетворение испытывали мы, когда заслуживали его одобрение. У меня на всю жизнь сохранилась привычка: посмотреть на сделанное мною глазами Соломона Самуиловича – одобрил бы он это или нет.

Соломон Самуилович не был «ангелом во плоти», он был живым человеком, так же, как все, имел свои недостатки, иногда ошибался. Но все недостатки нивелировались яркостью его личности и значимостью той работы и научных достижений, которыми будет пользоваться не одно поколение паразитологов и которые навсегда останутся гордостью Российской науки.

Елизавета Евдокимова, Калининград

Воспоминания о самом человечном человеке, моем учителе

Мое знакомство с Соломоном Самуиловичем Шульманом, а по большому счету, со всей прекрасной, душевной его семьей, относится к далекому 1978 году. Кем я был тогда? Студентом пятого курса ихтиологического факультета Калининградского технического института рыбной промышленности и хозяйства. Впервые в жизни попадаю в Санкт-Петербург (тогда Ленинград) на встречу со своим будущим научным руководителем, который, как оказалось в последующем, во многом определил мою научную судьбу. Совсем неожиданная фраза при встрече: «Сударь! Я Вас очень ждал. Где Вы задержались?». Да, я задержался, так как не знал Питера, и добраться до Зоологического института оказалось делом непростым. Как выяснилось впоследствии, слово «сударь» Соломон Самуилович позаимствовал из лексикона своего «патрона» В.А. Догеля.

Для меня было совершенно неожиданным, что маститый ученый первым делом занялся моим устройством в Питере, и не только этим. Непременное условие: вечером я обязательно должен быть дома у Соломона Самуиловича на Васильевском острове. Именно первая встреча на квартире Соломона Самуиловича определила мое душевное отношение к его прекрасной, доброй и очень заботливой семье. Я могу с полной уверенностью сказать, что эта забота проявлялась по отношению не только ко мне, но и ко всем, кто приходил в дом к Соломону Самуиловичу и Рахили Ефремовне Шульманам. Благодаря огромной энергии и доброжелательности Рахили Ефремовны создавалось то неповторимое очарование и душевное спокойствие, которое испытывал каждый, кто находился в квартире Шульманов. Как бы ни был загружен день научной работой, существовала непременная традиция: вечером быть всем на месте, т. е. в квартире, чтобы вместе с хозяевами поужинать и обсудить планы на будущее. Вечерние встречи с разными интересными людьми – учеными, врачами, деятелями искусства и культуры (а дом Соломона Самуиловича и Рахили Ефремовны всегда был открыт для всех) – оставили в моей памяти неизгладимый след. С кем только я ни познакомился! Обсуждалось все, о чем только можно было говорить. Лишь значительно позднее, когда Соломон Самуилович переехал в Тольятти после трагической кончины Рахили Ефремовны, я понял, что значила в его жизни эта прекрасная женщина.

Мне очень трудно рассказать о том, что сделал для меня Соломон Самуилович. По всей видимости, он сделал самое главное: научил меня быть человеком, внимательно и чутко относиться к людям, невзирая на их ранг, всегда быть готовым прийти на помощь.

«Тольяттинский» период жизни Соломона Самуиловича очень сблизил нас. Я не переставал удивляться работоспособности этого человека. Можно сказать, что его квартира превратилась в своеобразный «штаб» экологической паразитологии. К нему приезжали из разных уголков России и ближнего зарубежья. Все получали необходимую помощь от этого душевного человека. Соломон Самуилович, несмотря на состояние здоровья – а ранения давали о себе знать, – по первому зову мчался не только оппонировать диссертации, но и оказать квалифицированную помощь «тонущим».

Были у Соломона Самуиловича и собственные планы. Он очень хотел написать новую книгу «Экологическая паразитология» и тем самым продолжить дело своего учителя Валентина Александровича Догеля. Я думаю, что 26 специалистов-паразитологов, учеников Соломона Самуиловича, защитивших под его руководством свои диссертации, обязаны осуществить задуманное Учителем.

Игорь Евланов, Тольятти