Текст книги "История Испании. Том 1. С древнейших времен до конца XVII века"

Погребальный комплекс Посо Моро – памятник ориентализирующего искусства Испании

Посо Моро – это наиболее величественный погребальный монумент Иберии VII в. до н. э. Он раскопан в 1970-е годы известным испанским археологом и иберологом М. Альмагро Горбеа. Ему же принадлежит и первый вариант реконструкции. Памятник имеет вид ступенчатой пирамиды высотой 6 м, выложен из крупных известняковых блоков и увенчан конусообразным куполом. На некоторых блоках сохранились фрагменты рельефов, образовывавших сплошные фризы. По четырем сторонам изваяны львы, вероятно, охранявшие покой усопшего.

По мнению М. Альмагро, главный смысл всего комплекса изображений на саркофаге – показать генеалогию погребенного владыки. Он возводит ее ко второму поколению богов, победившему Титанов, а именно к тому из них, которому удалось чудесным образом спастись от иберийского «Кроноса» – гигантского человекоподобного чудовища с двумя головами, символизирующими особую мудрость Небожителя, способного судить Время и его ход в земном и неземном мирах. Божество восседает на троне в готовности проглотить свою жертву – младенца, которого служитель культа извлекает из котла с кипящим варевом. Младенец, однако, остается живым и, подняв голову, вытаращенными от пережитой метаморфозы глазами оценивает происходящее. Можно считать, что перед зрителем развернут обряд инициации – не смерть жертвы, а ее спасение под покровительством Божества, или возрождение для новой жизни в качестве земного правителя верховного ранга.

Раскопки Канчо Роано начались в 1970-е годы и не завершены по сей день. Он располагался в центральном пункте регулярных встреч различных народов Восточного и Западного Средиземноморья, являясь своего рода узловым перекрестком. С конца VIII в. до н. э. он функционировал как резиденция местного правителя и главы союза племен Эстремадуры в одном лице, одновременно Канчо Роано являлся крупным межплеменным святилищем.

В районе современной Эстремадуры на сегодняшний день известно более десяти сооружений подобного рода. Хотя по своим масштабам они не идут ни в какое сравнение со святилищем Канчо Роано, тем не менее это внушительные по размерам сооружения, настоящие монументальные комплексы, располагавшиеся in natura, по первому впечатлению мало связанные с какими-либо конкретными поселениями и, по аналогии с Канчо Роано, называемые дворцами-святилищами.

Монументальный комплекс типа царского дворца-святилища из Канчо Роано. Реконструкция С. Селестино

Архитектурный комплекс Канчо Роано – это сложный и многослойный памятник. В древнейший и древний периоды своей истории (Канчо Роано «С»: VIII–VII вв. до н. э. и Канчо Роано «В»: конец VII–VI вв. до н. э.) он включал обширный двор, непосредственно примыкавший ко входу на священную территорию, крытый вестибюль и некое замкнутое помещение типа cella. Вход в святилище осуществлялся со двора: через широкие ворота можно было подняться в вестибюль, а чтобы попасть в «святая святых» нужно было пройти еще через одни двери, которые находились в северо-восточной части вестибюля и имели меньшие размеры.

В эпоху «В» во дворе святилища была возведена прямоугольная в плане платформа, выложенная из кирпича, которую – судя по находкам золы – можно определить как большой алтарь под открытым небом, тем более что рядом с платформой археологи обнаружили колодец, вода которого использовалась, видимо, при совершении обряда очищения. Другой алтарь располагался в cella, в эпоху «С» имел круглую в плане форму с конусовидным углублением в центре, служившим для поддержания сосуда, в который во время совершения обряда возлияния стекала священная жидкость. По соседству с алтарем находилось прямоугольное в плане, ступенчатое сооружение – видимо, стол для хранения жертвоприношений. Поскольку этот алтарь имел форму бычьей шкуры, или кипрского слитка, и таким образом символизировал принадлежность к верховному мужскому божеству, то можно допустить, что служитель его культа был одновременно и царем, и жрецом, а его святилище являлось и оракулом. В эпоху «А» (V–IV вв. до н. э.) на месте этого алтаря был воздвигнут пилон из кирпича, напоминающий по форме бетил, характерный не только для тартессийских, но и для иберийских святилищ. Собственно святилище было перемещено на крышу здания, оно уменьшилось в размерах и стало иметь вид часовни. Эта конструкция напоминает дворцовые строения и одновременно небольшие храмы древнесемитского города Угарита. В них при отправлении культа присутствовали не только царь и члены его семьи, но и, как это было принято считать в средиземноморских религиозно-космогонических системах, само верховное божество, чудесным образом инкарнировавшее в своего земного посланца – царя, призванного вершить божественный суд над подданными.

Признавая монументальный комплекс в Канчо Роано царским дворцом и святилищем одновременно, следует подчеркнуть, что на протяжении своей истории – вследствие постоянного взаимодействия с финикийцами и греками – он воплотил в себе разные варианты святилищ загородного типа, эволюционируя от династического к общинному и впоследствии к межплеменному. Если помещение «С» относится ко времени самостоятельной истории туземцев и отражает их исконные религиозные верования, то сооружение «В» начинает свою жизнь в период интенсификации контактов тартессиев побережья с обитателями тех глубинных территорий, которые обладали стратегически важными природными ресурсами и испытывали очевидное воздействие кельтов, выходцев с атлантического побережья современной Франции. Тартессийские агенты-посредники проникают в местную среду и устанавливают деловые отношения с вождями и служителями культа, руководившими жизнедеятельностью местных обществ. Ответный интерес воплощается по-разному, в том числе и путем создания таких святилищ, которые берут на себя роль патронов и арбитров во все усложнявшейся сфере деловых контактов со своими «клиентами». К их числу можно отнести и комплекс Канчо Роано «В». Сохранив свою основную функцию, он в то же время весьма расширил территорию и отвел ее часть для вспомогательных – по отношению к культовой – операций (в частности, хозяйственной и административно-социальной).

В собственно ориентализирующий период (VII в. до н. э.) западные финикийцы, пришедшие в Эстремадуру по стопам тартессийских агентов, участвуют в эксплуатации ее недр и в строительстве святилищ для патронажа столь многоступенчатой торговли. Одним из таких святилищ вполне может быть Канчо Роано «А», возникшее в середине VI в. до н. э. на месте предыдущего святилища «В». Оно было возведено в том пункте, откуда финикийцы начинали транспортировку приобретенных товаров в свои морские порты. Хорошим подтверждением выше изложенного тезиса может служить система дорог, в этот период существенным образом изменившая свою географию. Если в прототартессийский период основные транспортные артерии проходили по более западным землям, минуя тем самым Канчо Роано, то уже в VII в. до н. э. появляются их ответвления, включившие в свою орбиту комплекс «В».

Следующее столетие характеризуется возникновением большого количества туземных центров – производителей металлов (например, соседа Канчо Роано – Эль Медельин, Лос Пахарес и др.). Поскольку к ним следовало найти новые подступы, то сеть дорог на Пиренейском полуострове не только активно разрастается, но и по-новому структурируется. Наряду с многочисленными локальными дорогами возникает тот путь, который берет свое начало в Плаценции (совр. Пласенсия), проходит через Канчо Роано и завершается в устье Гвадианы.

Новая организация деловых контактов туземцев со средиземноморским миром, исключившая (после кризиса 600-х годов до н. э.) из участия Тартессиду и установившая вариант прямых связей туземных производителей-собственников-поставщиков с теми иноземными агентами, которые были заинтересованы в их продукции, ввела в число последних – наряду с финикийцами и пунийцами – греков Массалии, Великой Греции и Малой Азии, а также этрусков, иберов из восточных регионов Пиренейского полуострова и обитателей его атлантической зоны. Материальные следы их пребывания локализуются всегда однозначно – в местах функционирования туземных рынков, а наиболее успешными оказались фокейцы.

Основные сведения о торговом пути – итинерарии Западного Средиземноморья фокейцы получили от своих прямых партнеров – самосцев, а также от милетян и эгинетов, еще в архаическую эпоху открывших для себя богатства Запада. Свою роль сыграли и жрецы храма Артемиды Эфесской – ведущего святилища малоазийского Паниониона, сооснователем и активным членом которого была Фокея. О знакомстве жречества с Дальним Западом и стремлении включить его потенциал в орбиту своего контроля однозначно свидетельствуют факты прямого участия жрецов в основании Массалии, Алалии, Элеи и других фокейско-ионийских колоний Центрального и Западного Средиземноморья.

Единственной на Пиренейском полуострове колонией – в подлинном смысле этого слова – был Эмпорион (совр. Ампуриас).

Вопрос об обстоятельствах возникновения Эмпориона, несмотря на пристальный интерес исследователей к этому центру, продолжает относиться к разряду трудно решаемых. Указания античных авторов на его близкое родство с Массалией справедливо признаются в качестве достоверных большинством специалистов, однако степень этого родства оценивается по-разному. Долгое время в зарубежной, преимущественно испанской, историографии господствовало представление о том, что обе колонии были «сестрами-близнецами», основанными Фокеей на рубеже VII–VI вв. до н. э. Известные французские специалисты, отдавая предпочтение информации Помпея Трога (кстати, массалиота по происхождению), отстаивали тезис о возникновении Массалии после знакомства греков с иберийской частью Галльского залива. В современной историографии практически единодушно признается вариант дочерней зависимости Эмпориона от Массалии – как в вопросе о возникновении центра, так и с точки зрения его функционирования в качестве социально-экономического и политического организма.

Нам представляется, что истоки полиса следует связывать с плаваниями фокейцев метрополии, ибо именно они основали поселение на мысе Сан Марти и храм своей покровительницы Артемиды Эфесской при нем. Что касается хронологии, то это событие должно было иметь место до битвы при Алалии (535 г. до н. э.) и приближаться ко времени основания архаического эмпория в Массалии (рубеж VII–VI вв. до н. э. или возможно даже 620-е годы до н. э.).

Будучи основан как фактория, или торговая стоянка, Эмпорион с течением времени – по крайней мере, после битвы при Алалии – трансформировался в апойкию, т. е. в полис с собственной аграрной округой. Она была небольшой по размерам и образована серией местных поселений, обитатели которых были зависимы от общины греческой колонистов и обеспечивали ее необходимыми сельскохозяйственными продуктами. На протяжении всей своей истории Эмпорион дорожил контактами с южными соседями – индикетами, столица которых, Индика, вела с греками посредническую торговлю металлами Аквитании, Кантабрии и Астурии. Это последнее обстоятельство, как магнит, притягивало к Эмпориону не только туземцев Иберии, но и финикийцев Карфагена, стремившихся внедрить в свою практику – наряду с океанским торговым путем – комбинированный, средиземноморско-континентальный путь к металлам Пиренеев. Возможно, что финикийцы Гадеса, составив карфагенянам конкуренцию, подвигли их к обоснованию на Ивисе, миновать которую в плаваниях к Галльскому заливу было практически невозможно.

Фокейцы Эмпориона, стремясь к сохранению за собой контроля над торговлей в акватории залива, ответили карфагенянам усилением своих позиций в Роде и активизацией связей с Агатой и туземными поселениями прибрежного Лангедока. Такая политика принесла свои плоды, открыв ионийцам возможность увеличения импорта в туземные oppida глубинных регионов Западного Лангедока, располагавшиеся на берегах рек, крупнейшей из которых была Гаронна. Они возникли, скорее всего, именно с целью контроля над дорогами Аквитании (с ее запасами квасцов и рудными богатствами) и приобщения таким образом к заморской торговле.

Аналогичная картина складывается в этом же временном интервале в северо-восточной Каталонии. Так, только в долине реки Клодиан (совр. Флувия), не говоря о бассейне Эбро, развиваются три крупных иберийских oppida и множество менее значительных; их хозяйственная деятельность имела явно выраженную торговую ориентацию. В этих поселениях найдена сероглиняная керамика западногреческого производства, полностью совпадающая по формам и стандартам с керамикой Рюсино, Солье, Иллибериса. Выявлена значительная серия ее местных имитаций, которых особенно много в Агате, Ульястрете и Эмпорионе.

Во всех этих пунктах имеются этрусские керамические изделия, бронзовые кувшины и, что особенно интересно, этрусские имитации коринфской керамики, подобные тем, которые археологи обнаруживают в греческих колониях и многих туземных и пунийских центрах Апеннинского полуострова, связанных с греческой торговлей. Этот факт, а также присутствие вперемешку с этрусской керамикой ионийской продукции и наличие греческих клейм на этрусских амфорах VI в. до н. э. позволяет заключить, что западные ионийцы сохраняли свою традицию сотрудничества с этрусками в зоне Западный Лангедок – Каталония фактически на протяжении всего VI в. до н. э., хотя его постепенный спад начиная с 540-х годов до н. э. и регистрируется археологией. Этруски оказывали ионийцам услуги по транспортировке вина из Массалии в Иберию на западе, Лангедок на севере и Лигурию на востоке; этрусское посредничество было важным для западных фокейцев в их взаимоотношениях с дорийскими центрами Великой Греции, через которые проходил их путь в Восточное Средиземноморье – в Фокею, Кимы, Милет, на Самос, Хиос и т. д.

Что касается социально-политической организации архаического Эмпориона, то Страбон считает его полисом, впоследствии переросшим в диполис (Strabo III. 4.8). Какое содержание вкладывает в это понятие античный автор? Уже взятый сам по себе топоним отражает – подобно Эмпорионам Александрии, Медмы в Бруттии, Эгесты, Акраганта и др. – факт постоянного проживания в каталонском Эмпорионе какой-то части торговцев. Их Страбон называет эмпоритами; они, как и в других подобных центрах, группировались в общины. Этот этноним начиная с V в. до н. э. зафиксирован на монете полиса, а чеканка отражает факт приобретения социальной организацией эмпоритов функций государственного образования.

Курильница в виде головы Деметры

Община эмпоритов была небольшой. Если принять в качестве достоверного указание Тита Ливия о том, что длина древнейшей стены полиса равнялась 600 м, то можно допустить, что в ее пределах обитало не более 200–300 человек. Какие-либо упоминания о проживании туземцев в пределах раннего города отсутствуют. Видимо, они вошли в черту города эмпоритов после распространения его полисной территории на материк, однако на протяжении долгого времени стремились сохранять независимость.

Греческая монета Испании: клад из Эмпориона

Начало монетного чекана в Эмпорионе относится к V в. до н. э., хотя нумизматические находки столь раннего времени являются пока что редкими. Гораздо больше монет относится к IV–III вв. до н. э. Так, в 1926 г. в Неаполе Эмпориона был найден клад, состоящий из 897 серебряных монет и весящий около 840 г. Почти все монеты отчеканены в Эмпорионе, а 879 из них относятся к местной серии, которая характеризуется наличием на аверсе аббревиатуры полиса «ЕМ» и изображением головы богини Афины с совой. Другая иконография связана с изображением женского юожества типа Аретузы в виде головы с колосьями в прическе и в окружении дельфинов. Встречаются монеты с изображением Пегаса как еще одного символа Эмпориона. Монеты датируются 395–375 гг. до н. э. и по весу копируют афинский триобол V в. до н. э.

Большая часть монет изготовлена с использованием поврежденного штампа. Этот факт наводит испанских нумизматов (в частности, М. П. Гарсиа и Бельидо) на вывод о невысоком уровне монетного чекана в Эмпорионе, но не исключается и другое объяснение – резко возросшая потребность в монете, заставлявшая монетный двор пренебрегать метрологическими нормами. Возможно, что эта же причина привела и к лаконизму иконографии, и к созданию облегченной по весу монеты, когда фракция стала весить 0,94 г.

К концу первой четверти VI в. до н. э., наряду с фокейским эмпорием на мысе Сан Марти, по соседству с ним на перешейке, где находилась еще одна удобная гавань, и поблизости от небольшого туземного поселения возникает еще одно ионийское торжище. Его прямым соседом был некрополь Портиксоль, существовавший при выше упомянутом туземном поселении, часть захоронений которого принадлежала скорее всего поселенцам именно этого, второго ионийского эмпория. Если принять за достоверное определение Страбоном архаического Эмпориона как «Massalioton ktisma» (собственность массалиотов), то можно допустить, что ойкистом-основателем этого эмпория, как ядра будущей материковой апойкии, выступил оставшийся неизвестным житель Массалии. Продуктом синойкизма и явился Страбонов диполис: эмпорий на мысе плюс поселение массалиотов у основания этого мыса, обнесенные по периметру единой стеной и одновременно сохранившие ту стену, которая в прежние времена отделяла эмпорий от варваров. Тит Ливий отмечает, что в стене всегда существовала калитка, смотревшая в сторону туземной Индики. Издревле она была хорошо укреплена, а по ночам при ней несла службу треть граждан Эмпориона.

Опыт сотрудничества этой пары полисов оказался настолько плодотворным, что есть смысл остановиться на нем подробнее. Тем более, что таких сложных, триединых государств, античная история знает крайне мало.

Прежде чем возникло государство под названием Emporiae, существовали два поселения, разделенные стеной и в то же время соединенные между собой общей калиткой-porta. Вариант организации типа Emporiae был известен вплоть до времени Катона-консула, который посетил этот город в середине 90-х годов II в. до н. э. и описание которого положили в основу своей информации об Иберии Тит Ливий и Страбон. Археологами выявлено пока не более 100 м оборонительной стены, характером кладки напоминающей иберийские укрепления.

С VI в. до н. э. экономика соседей предполагала тесное сосуществование и взаимодействие, предопределившее процесс последующего объединения их социально-политических структур. Эмпорион строил свое благополучие на посреднической торговле, в то время как Индика, лишенная собственного выхода к морю, но получавшая товары из пространного «хинтерланда» в свой речной порт, не могла обойтись без контактов с греческим партнером. В результате развитие городской структуры туземного центра продиктовало ему компромиссный вариант организации политического управления: он сохраняет собственное правительство, но соглашается на осуществление контроля Эмпорионом. Это могло произойти еще до заключения первого римско-массалиотского договора в последней декаде VI до н. э. (Just. XLIII. 5.10). Такое срастание местной городской структуры с греческим полисом оказалось настолько перспективным для Индики, что римляне, учтя ее опыт, создали в прямом соседстве с нею собственное поселение, рассчитанное на проживание в нем своих negotiatores. В процедуре организации нового поселения эмпоритов приняли участие, как уже отмечалось, массалиотские эмпоры.

Статуя Асклепия

Таким образом, мы имеем, пожалуй, единственный в западносредиземноморском мире случай полной интеграции обществ, осуществившейся в силу их значительной экономической однотипности (ориентированность экономики на внешнеторговую деятельность и преобладающее значение сословия торговцев в социальной структуре обществ) и экономической потребности друг в друге Эмпориона и его туземного спутника Индики. Иберийская элита нуждалась в таких «экзотических» товарах, которые фиксировали бы в общественном сознании ее привилегированное социальное положение, а греки в качестве эквивалента приобретали разнообразное сырье. Анализ материалов некрополей Эмпориона и его Неаполя (Нового города) говорит о медленности и поэтапности процесса интеграции, обусловленных волей греческой общины и ее законами, однако к началу IV в. до н. э. захоронения в массе своей (независимо от способа погребения) демонстрируют относительное единство инвентаря. С другой стороны, Эмпорион навсегда сохранил свой греко-ионийский облик. Этот феномен объясняется, помимо самоидентификации, его тесными связями с Массалией, другими греческими центрами Средиземноморья, а также его богатством и высоким уровнем развития социально-политической организации, уже в VI в до н. э. создавшей свой образ жизни á la grecque: экономику, законы, систему мер и весов, архитектуру, письменность, традиции и систему взаимоотношений с соседями и Западным Средиземноморьем в целом, в то время как иберы лишь осваивали основы государственности потестарного типа, т. е. через институт вождества с его непререкаемым авторитетом и верховенством вождя.

За пределами своей прямой округи Эмпорион установил связи с юго-восточной и восточной Иберией, где на основе аккультурации сформировались самостоятельные и принадлежавшие к наиболее развитым на дальнем средиземноморском Западе локальные варианты иберийской культуры – контестанская, лаэтанская и др. Процессу иберизации во многом способствовало тесное сотрудничество Эмпориона не только с Индикой, но и с Ульястретом – еще одним спутником западноионийского полиса, проявившим, правда, твердое стремление к автономии.

Дама из Эльче – уникальный памятник иберийской скульптуры

Бюст дамы удивительной красоты был найден в 1897 г. на некрополе иберийского поселения Серро де Лос Сантос (совр. город Эльче, пров. Аликанте) и своей оригинальностью сразу же привлек внимание ученых. Их мнения разделились: одни считали даму знатной иберийкой конца IV – начала III в. до н. э., другие видели в ней гречанку или даже восточную аристократку более раннего времени. После полувековой полемики возобладала, как это часто случается, компромиссная точка зрения: это скульптурное изображение иберийской дамы, выполненное не ранее III в. до н. э. местными мастерами, хорошо знакомыми, однако, с восточносредиземноморскими традициями ваяния.

Первоначально Дама из Эльче была изображена в полный рост. Верхняя часть туловища, голова, украшения тщательно проработаны, а лацканы и складки ее торжественного одеяния, особенно по бокам, намечены довольно схематично и не создают впечатления элегантно драпированной ткани. В определенной степени аналогом может служить изобразительная техника Гран Дамы из Лос Сантос, а не Дамы из Басы. Вероятно, две первые были изваяны во фронтальной технике и должны были стоять прислоненными к стене либо восседать в кресле, придвинутом к стене.

Статуе была суждена вторая жизнь: еще в античную эпоху ее обрезали до размеров и пропорций бюста, в тыльной части выбили отверстие в виде ниши (для хранения праха некоего усопшего?) и поместили в могилу в качестве апотропейя – предмета, наделенного особой магической защитной функцией.

Раскопки Ульястрета были начаты в середине XX в. и пока далеки от завершения. В классическую иберийскую эпоху (V–IV вв. до н. э.) поселение имело столь эллинизированный облик, что на первой стадии его изучения испанские археологи квалифицировали его как изначально греческий центр, упоминавшийся Авиеном под названием Кипселы. Лишь к концу 1970-х годов была сформулирована точка зрения, что Ульястрет – это туземное, иберийское поселение, строившее, однако, свою экономику за счет тесных торговых контактов с греками и другими иноземцами.

Дама из Эльче – образец иберийского искусства

Ульястрет располагался на морском побережье в 11 км к юго-востоку от Эмпориона. Первоначально, к 600-м годам до н. э., здесь – на расстоянии 800–900 м друг от друга – находились два поселения, наиболее ранним и развитым из которых было Илья де Рейнак. В пределах Иберии именно оно дает пример естественного перерастания небольшого туземного поселения завершающей фазы эпохи бронзы в oppidum периода раннего железа. В основе этой метаморфозы лежал экономический прогресс, обеспечивавшийся развитием зернового производства, виноградарства, овцеводства, льноводства, а также разработками соляных копей и добычей железа и серебра. От этого времени сохранилась керамика, входящая в гальштатскую группу культуры полей погребальных урн восточной Каталонии – Западного Лангедока, изготовленная вручную, но очень разнообразная по формам и декору. Ее рассредоточение по значительной территории дает основания предположить, что уже изначально поселение занимало немалую площадь. Археологи оценивают ее в 4–5 га, по крайней мере. Застройка носила хаотичный характер, хотя жилища обычно возводились в пространстве между стенами поселения и акрополем. Дома имели собственный очаг, остатки одного из которых фиксируются на полу из плотно утрамбованной глины в едином с ранней керамикой слое (600–575 гг. до н. э.). Есть сооружение более значительных размеров и имевшее специальное помещение – святилище типа cella, прямоугольное и с выходом непосредственно на улицу. Имелся и культовый очаг, выложенный из обожженной глины и декорированный геометрическим орнаментом. Рядом найдены подставки для дров, таганы и светец – подставка для светильника. Вдоль одной из стен святилища располагалась скамья для сидения, она могла использоваться и в качестве стола для жертвоприношений, как это часто делалось в античных храмах. Скорее всего это домашнее святилище служило местом отправления культа предков, героизированных сородичами. Своим происхождением оно, как и подобные помещения побережья Каталонии и Лангедока, обязано кельто-лигурийскому миру, но обнаруживает и элементы греческой храмовой архитектуры.

Драхма из Эмпориона

К этому же времени относится первая импортная керамика. Характерно, что, как и в Эмпорионе, это финикийские амфоры наиболее распространенного в Западном Средиземноморье типа. Самая ранняя греческая керамика синхронна со второй фазой жизни Ульястрета. Местная керамика продолжает оставаться лепной, хотя появляется и кружальная. Археологические данные приводят к вполне определенному выводу о росте товарного элемента в местной экономике первой половины VI в. до н. э. и о постепенной смене ее ориентации на контакты с восточными греками и их партнерами этрусками, а не с финикийцами, пик торгового господства которых на средиземноморском побережье северо-восточной Испании остается, таким образом, позади. Своего рода символом экономического прогресса Ульястрета, как и всей Индикетии, могут служить зернохранилища, тысячи которых уже раскопаны археологами вдоль всего побережья Галльского залива.

К середине VI в. до н. э. трехстороннее взаимодействие становится настолько тесным, что для отдельных слоев горожан Ульястрета использование греческих изделий – обычное дело. Они привыкли к греческой питьевой керамике (и, следовательно, к вину и культуре винопития), к заморским благовониям и парфюмерии. Изобилует и серо-глиняная тонкостенная керамика (блюда, кувшины). Из изучения археологических остатков городской планировки создается впечатление, что обитатели строили свои дома по восточноионийскому стандарту и локтю. Жилища ремесленников (в частности, металлургов) имели такие элементы конструкции, как дымоходы и водоотводные каналы, их ориентировка находилась в прямой зависимости от местной «розы ветров». Дома иногда были даже двухуровневыми и обычно состояли из трех частей – зала с очагом, мужской половины и хозяйственных помещений, где археологи находят амфоры с остатками зерна, вина и даже мяса – вяленого или приготовленного в соусе.

Важной особенностью урбанистического облика Ульястрета V–IV вв. до н. э. становится организация акрополя. Акрополь был небольшим, окружен стеной с круглыми башнями. В его юго-восточной части располагался священный участок – теменос, на котором обнаружены руины двух храмов, подобных великогреческим.

Дама из Басы, или верховное женское божество

Дама из Басы – это скульптурное женское изображение, призванное охранять прах умершего. Оно было открыто в 1971 г. испанским археологом Ф. Преседо на некрополе Серро дель Сантуарио, расположенном по соседству с древнеиберийским поселением Басти (совр. Баса, пров. Гранада). Погребение являлось индивидуальным, остатки кремации (прах и кости) были помещены в отверстие, сделанное между спинкой трона и правой рукой статуи. Итак, статуя была использована как погребальная урна и датируется первой половиной IV в. до н. э.

Дама одета в длинную тунику, голова покрыта накидкой, в правой руке она держит голубку. Особой роскошью характеризуются ее украшения – колье, состоящее из трех рядов амфорок и булл, очень крупные серьги, диадема, украшенная несколькими фризами. Погребальный инвентарь включает нож, фалькату фибулы, украшения, несколько керамических сосудов и блюд. В каждом углу могилы находилось по кувшину.

Вероятно, Дама из Басы – это женское божество верховного ранга, прародительница и покровительница жизни, символами которой в средиземноморской индоевропейской иконографии являлись голубка, а также лев / львица, украшавшие трон.

Храмы Ульястрета, как и святилища соседнего центра Сант Жулья де Рамис, были сооружены на невысоком, искусственно возведенном подиуме со ступенями и по фасаду имели две колонны, фиксировавшие трехнефную внутреннюю планировку. Перекрытие поддерживалось не только этими колоннами, но и боковыми стенами: внешние образовывали с колоннами единую линию, а внутренние имели в глубине проходы в центральный неф храма. Верхняя часть фасада была декорирована антефиксами. В интерьере использовались штукатурка, вероятно, как более экономичный, чем мрамор, вид отделки, и тесаные из камня плоские плиты солидных размеров. Штукатурка была покрашена красной охрой.

Храмы Ульястрета дают явный пример причудливого использования ориентализирующего архитектурного стиля, несмотря на очевидную удаленность этого центра от собственно пунийского ареала – Андалусии. С течением времени они стали всё более явственно обретать эллинизированный облик. В частности, пол, подобно храмам Самоса, Дельф, Посидонии, стал мозаичным; обычно использовалась техника opus testaceum, о чем свидетельствуют находки на территории храма большого количества разноцветных терракотовых кубиков. Внутренние углы и дверные проемы были аккуратно выложены из крупных блоков кубической формы, хорошо отесанных по фасаду. В цистерне, расположенной по соседству, найдена алтарная плита. Из храма происходят 29 фрагментов полихромных терракотовых масок, видимо, являвшихся вотивными, а также несколько иберийских низкогорлых амфор, лепная керамика и очень плохо сохранившиеся изделия из железа и бронзы. Расцвет деятельности этого храма относится к III–II вв. до н. э. Судя по находкам масок Афродиты, в нем отправлялся культ этой богини, тем более что благодаря Страбону известно, что фокейские греки распространили этот культ по всему западносредиземноморскому побережью, начиная от Массалии и заканчивая мысом Нао (Strabo IV. 1.4).