Текст книги "Русская весна. Антология поэзии"

 
От Заречья до самых Раменок,
Тех, откуда судьба звала
В социальную сеть ограбленных,
Отодвинутых от стола,
По апрельской земле коричневой
Ветры буйные распластав,
Отдает ледяной опричниной
Серый вереск погранзастав.
 
 
Как оке будет – надолго ль, накрепко ль?
Европейский ли содомит
Нефтеугольной вспыхнет Африкой,
Снежной Арктикой задымит?
Не бубоны б теперь отыскивать,
Мертвых прадедов укорять,
А от скотства поправить изгородь,
И не наново – вдругорядь.
 
 
В этом городе, ломком, путаном,
Словно Отче Наш, заучу,
Светоносную степь над Бутовым,
Либеральную к сволочью,
Потому что Вселенной родственны
И чужим языкам горьки
Русских вёсен седые отсветы,
Звездопалые огоньки.
 

 
Когда их жгли, в Москве была жара,
Струился воздух, плавились кондеи,
И жизнь текла, едва полужива,
Почти такой, какой ее хотели,
 
 
Разрублено шипела рыбья плоть,
Горючим спиртом жегся каждый продых
И силился сознанье пропороть
Больничный кафель в красноватых ромбах.
 
 
Поскрипывая в духе арт-нуво,
Катились дни, ленивы и прекрасны,
И не было средь них ни одного,
Кто был солдат и выполнял приказы.
 
 
Никто из них не грел щекой приклад,
Ушей не зажимал, не выл спросонок
В чаду моторизованных бригад
На месте друга находя кроссовок.
 
 
Ветвей древесных зыбкие клешни,
И зябкий пух, и тени на фасаде
Познали мы в тот миг, пока их жгли,
И пламя тихо подступало сзади.
 

 
Судьбу просиживая сиднями,
Не стали ни мудрей, ни старше,
Годами пялясь в небо синее,
Людской подверженное саже.
О, где ж ты, где ж ты, время летнее,
В каких запряталось новинах,
Когда покой – не привилегия,
Но достояние невинных.
 
 
Что раны? Резаным и колотым,
Смердеть им, под бинтами прея,
Как вестникам летать по комнатам,
Седые сбрасывая перья.
От клекотания и кликанья
Сползти бы в темень, будто аспид,
Пока земля, от крови липкая,
Стеной встаёт и тут же гаснет.
 
 
Готовься же. Клыки оскаливай,
Язык вывешивай багровый,
Пока над пустошью асфальтовой
Стожары грохают авророй,
И зной такой, что тухнут заводи,
Хоть освежителей попшикай,
Когда бомжиха крестит ауди,
И крест восходит над бомжихой.
Так снарядите, препоясайте
Парных – и парных, и непарных,
Сцедив с души тоску по ясности,
Чреватую телами в парках,
Чтоб на визира пленке радужной
Запечатлелись в назиданье
И пикировщики над ратушей,
И хрип в расстрелянном седане.
 

 
Теперь не до танцев, милая, не до песен.
Пока не в дыму мы, но роза ветров не с нами.
Война за стеной уже шепчет мне – будь любезен,
Забудь о себе, как турок в своем исламе.
Неужто придется вспомнить, чему учили?
Когда оглушат повестками в одночасье,
Останется залпом дёрнуть по мокаччине,
Друг в друга вдохнув – не жди меня – возвращайся.
 
 
Я так это вижу, словно прошло три года,
И ты отвлеклась, не дав никаких намёток
Писателям книг о гибели патриота,
Таких же, как я – несбывшихся, полумёртвых.
Смолчит обо мне и пепельный жар архивов,
Где тайн-то всего, кому проиграли Доджерс,
Не им повторять, от пламенных од охрипнув,
Ни имя моё, ни звание и ни должность.
 
 
Лишь тени моей не будет успокоенья,
Пока на ветвях, безвременьем закалённых,
Гневливее льва, священнее скарабея,
Не пискнет вороной раненый соколёнок —
Тогда средь аллей, златым сентябрём объятых,
Досаду неся чрез всю бытия порнушность,
Ты вздрогнешь с колец гортани до самых пяток,
И тихо пройдешь, на птицу не обернувшись.
 

 
Прощаешь и содом, и запустенье,
Когда, истерзан бесконечным сном,
Недели две не в силах встать с постели,
Лежит январь, предсмертно невесом.
А день уже прибавился немного,
И, неба задымленного густей,
Скрипит заслонкой царствия дневного
Холодный свет зеркальных плоскостей.
 
 
И вдалеке, где отмели песчаней
Курантов, что фатально отстают,
Сквозь череду надежд и обещаний
Просвечивает некий абсолют.
И в дверь его уже не постучаться,
В сенях не снять вакульих черевик;
Гармония природы безучастна
К людским стадам и назначенью их.
 
 
Но чьей бы плотью дух не облекался,
В нем каждый атом вечно выжидал,
Когда отпавший примет, как лекарство,
Рябящего экрана высший дар
И тот язык, лепечущий суконно
Змеиные слова – «гноись, иовь»,
И колокол, подвешенный за горло,
Боднувший воздух и умолкший вновь.
 

 
Пристанционным дребезгом звуча,
То в лихорадке буйной, то в истоме,
Истаявшим, оплывшим, как свеча,
Долбил февраль окно моё пустое.
И тихий кашель, что царапал свод,
Напоминал так неопровержимо,
Что каждый семьянин рожден как скот,
И плесневелый хлеб – его вершина.
 
 
Среди судеб крикливых и кривых
Металась явь, плыла рассвета хорда,
И млечный путь, что ко всему привык,
Сочился неизбежностью ухода,
Крушил панели звуковой прибой,
И раззвонившись, словно к возгоранью,
Трамваи разгонялись по прямой,
Отпихивая фуру эскулапью.
 
 
Пережидая транспортный коллапс
И мглу Москвы, что ныне окаянна,
Гремел замками магазин колбас,
Поддельных, как улыбка Микояна.
А винный через дверь уже пылал.
Походками слепцов туда входили
Сражённые похмельем наповал
С культяпками в прогорклом никотине,
 
 
Хватали за рукав – куда спешим?
Но что бы ни ответил им двойник мой,
Февральской гопоте недостижим,
Кружился дух с возлюбленной энигмой.
И этим был обязан не стихам,
Тем более не старцам и сусаннам,
Но лишь тому, что горлом постигал
В лучах весны и счастье несказанном.
 

Ирина Белоколос. Бывшей подруге

 
Как живётся, дорогая? Как там дышится —
В стольном граде златоглавом на Днепре?
Спится сладко? Вкусно естся? Умно пишется?
Безопасно в я-не-вижу-кожуре?
Отдала ли сына ты в «могилизацию»?
«Эсэмэсила» на танки и кевлар?
Носишь борщик на майдан и кормишь «нациков»?
И приветствуешь бомбёжки и пожар?
Как живёшь, подруга-экс? Какими думами?
Собиралась в гости… Передумала, поди?..
Птицы мира бьются в кровь стальными клювами
Лишь булыжник глух в бестрепетной груди…
 

Иван Белокрылов. Баллада о пономаре

Памяти Сергея Журикова[1]1
  Сергей Журиков, известный под псевдонимом «Ромашка», – командир подразделения народного ополчения Славянска, погиб 2 мая в ходе карательной операции киевской хунты, ранее служил пономарём Киево-Печерской Лавры.


[Закрыть]

 
Полстраны накрыла чёрная хмарь,
Гонит с севера пожаров волну…
Как случилось, расскажи, пономарь,
Что ты взял да и ушёл на войну?
Сколько в Сумах посходило с ума,
Чтобы пропасть между близкими рыть?
Киев пал, и под Черниговом тьма,
И во тьме нельзя про тьму говорить…
Осторожно положил свой стихарь,
И затеплил у иконы свечу,
И раскрыл тогда Господь свой букварь,
Показал Он, что тебе по плечу…
Мы тебя ещё помянем не раз…
Мы сгоревшие отстроим дома…
Посмотри же, Сергий, с неба на нас,
Чтобы в Славянске рассеялась тьма…
Знают все, когда ты пал, пономарь,
И уже не поднимался с земли —
Ты пошёл тропой небесной, как встарь
С Куликова поля иноки шли…
Там Ослябя ныне и Пересвет
Горних истин стерегут рубежи.
Если можешь, передай им привет,
То, как Славянск берегли, расскажи…
 

Галина Березина. «Поутру, по огненному знаку…»

 
Поутру, по огненному знаку
пять бронемашин ушли в атаку…
Стало чёрным небо голубое.
В полдень приползли оттуда двое.
Клочьями с лица свисала кожа,
руки их на головни похожи.
Влили водки им во рты ребята,
на руках снесли до медсанбата,
молча у носилок постояли —
и ушли туда, где танки ждали…
 

Любовь Берзина. «Собакою завыл снаряд…»

 
Собакою завыл снаряд,
Упал, взорвался.
И ты ушёл на небо, брат,
А я – остался.
 
 
Лежу, засыпанный землёй,
В крови и пыли.
Мы вместе уходили в бой,
Нас разделили.
 
 
Вверху – заплаты облаков,
И солнца дуло.
Не ветром – памятью веков
С полей подуло.
 
 
Там были те же облака,
И то же небо.
Убила братская рука
Бориса с Глебом.
 
 
Мне тополь, сбросивший наряд,
Главой кивает.
Один ушёл на небо брат,
Другой – стреляет.
 
 
И смотрит, от волненья бел,
Сквозь луг туманный
Мне прямо в душу сквозь прицел
Брат окаянный.
 

Владимир Берязев. «Это путь от ножа до ножа…»

«И комиссары в пыльных шлемах…»

 
Это путь от ножа до ножа,
До прорубленной танком межи,
За которой – плески «калаша»
На помин отлетевшей души.
 
 
Если против кого-то дружить,
Стиснув зубы, сцеплением рук…
Нам гражданскую не пережить,
Не утративши Родины, друг.
 
 
Обезлюдела русская степь,
Нет деревни в дали за рекой.
Если эта последняя цепь
Разомкнётся – не свяжем другой,
 
 
И тогда комиссары ЕС,
К мёртвым лицам безусым склонясь,
Разверстают Московию без
Нас – уже ничего не боясь.
 

Никита Брагин. «Принеси же из стольного Киева…»

 
Принеси же из стольного Киева
крестик медный, крупинку святыни,
и судьбиной своей обреки его
на дороги, просторы, пустыни,
и на север, в леса заповедные
отправляясь путем всей земли,
сохрани, как молитву заветную,
и печали свои утоли.
И когда совершится неправое
расторжение крови и веры,
и когда над Печерскою Лаврою
в грозной хмари завоют химеры, —
ничего не добьются преступники
в черном аде костров и костей,
потому что душа неприступнее
всех утесов и всех крепостей.
Потому что ни кровью, ни копотью
не замазать пресветлого лика,
и бесовскому свисту и топоту
не прервать литургии великой, —
не бывает Господь поругаем,
и во тьме не смеркается свет…
Помолись за спасенье Украины,
даже если спасения нет.
 

Максим Бурдин. «Иногда, возвращаясь с прогулок…»

 
Иногда, возвращаясь с прогулок,
пропитанный воздухом своей Родины,
я представляю, что попал под пули,
под удары снарядов «Град». Вроде бы
выжил. Лежу в крови, задыхаюсь, сглатываю;
боль пронзает все тело – так явственно…
Хочется мне надеть форму парадную,
такую же, в какой хоронят ангелов из Славянска.
Фильм о трех сотнях спартанцев мы все видели.
История повторяется, но эти парни
вдруг встали перед серьезным выбором,
из простых рабочих превратились в профессиональную армию.
Один против тысячи, тысяча против сонма; каждый
из них находится на волоске от смерти.
Вы посмотрите, как шутят они бесстрашно,
под минометным обстрелом. Черти —
те, которые пришли к ним с мечом, а не те, что
водятся в мифах разных народов мира,
уверенны в своей победе: и, конечно,
уверенны в том, что за ними правда, ведь за ними – сила.
Пусть эту мысль размусоливают и тешат
ею свои головы, глотки – пусть скопом пируют!
Ангелы из Славянска – не орел и решка,
не монетка, выброшенная под пули.
Ангелы из Славянска – это плеяда героев новых.
Это, возможно, ты, или я, или твои знакомые…
Это люди, не захотевшие надеть оковы,
которые предпочли оковам венцы терновые.
И они погибают. Но отчетливо слышно из уст их:
«Коломойский, Порошенко, Ярош, Тягнибок, иже с вами,
я родился русским, был русским, и я умираю русским.
Потому победим. Русские всегда побеждают!»
 

Александр Вулых. Еще раз о покаянии

 
Пока еще не прожит век,
И водка пьется без закуски, —
Покайся, русский человек,
За то, что ты родился русским!
 
 
Покайся, вены вскрой гвоздём,
С горилкой поцелуй бутылку,
Потом, как Троицкий Артём,
В эстонскую отправься ссылку,
 
 
И бей себя по голове
Руками до остервененья
За то, что в городе Москве
Ты жил до этого мгновенья,
 
 
За то, что Путина под суд
Не отдаешь ты каждый вечер,
За то, что «боингу» маршрут
В могилу проложил диспетчер,
 
 
Ты – русский, значит – виноват,
Что даром газ не шлёшь в Европу,
Что ты, несчастный колорад,
Пиндосов не целуешь в жопу,
Что нагло Крым украл, и вот
Не выполнив обам приказы,
Шестой американский флот
Остался без военной базы!
 
 
Ты виноват во всех грехах,
Которыми смердит планета, —
Поскольку на твоих руках
Лежит ответственность за это!
 

Максим Замшев. «Не хочу я, чтобы Балаклава…»

 
Не хочу я, чтобы Балаклава
Логовом стала чёрта.
Не хочу я, чтобы наша слава
В море тонула Чёрном.
Не хочу я, чтобы сны без веры
Были полны печали.
Не хочу я, чтобы псы Бандеры
Русскую кровь лакали.
Что я хочу?
Чтобы наши танки
Плыли дорогой лунной.
Что я хочу?
Чтоб убрались янки
Снова в свои салуны.
Мать городов русских – вечный Киев,
Где твоя стать и гордость?
Ты не грусти, мы тебя не кинем,
Шаг наш, как прежде, твёрдый.
С нами Господь, справедливость с нами,
Жизнью живём былинной,
Чтоб на Майдане сияло знамя,
Общее с Украиной.
 

Игорь Караулов. «Назовите молодых поэтов…»

 
«Назовите молодых поэтов», —
попросил товарищ цеховой.
Назову я молодых поэтов:
Моторола, Безлер, Мозговой.
Кто в библиотеках, кто в хинкальных
а они – поэты на войне.
Актуальные из актуальных
и контемпорарные вполне.
Минометных стрельб силлабо-тоника,
рукопашных гибельный верлибр.
Сохранит издательская хроника
самоходных гаубиц калибр.
Кровью добывается в атаке
незатертых слов боезапас.
Хокку там не пишутся, а танки
Иловайск штурмуют и Парнас.
Не опубликуют в «Новом мире» их,
на «Дебюте» водки не нальют.
Но Эвтерпа сделалась валькирией
и сошла в окопный неуют.
Дарят ей гвоздики и пионы,
сыплют ей тюльпаны на крыло
молодых поэтов батальоны,
отправляясь в битву за село.
Есть косноязычие приказа,
есть катрены залповых систем,
есть и смерть – липучая зараза,
в нашем деле – главная из тем.
 

Виктор Кирюшин. Донбасс 2014

 
Срезана пулей рябины макушка,
Втоптаны в ржавую грязь семена.
Бьёт миномёт.
И кукует кукушка.
Дни или годы считает она?
Может, вот здесь, у разбитой котельной,
Пламенем адовым вспыхнет зенит,
Мир пошатнётся, и крестик нательный,
Мамой подаренный, не сохранит?
Не упасёт от беды, как бывало,
В этом непереносимом огне…
Что ж ты, кукушечка, накуковала?
Что ж ты в сердцах напророчила мне?
Молча шагаем леском предрассветным.
Где, за каким затаился кустом
Брат мой и враг мой, с таким же заветным,
Мамой надетым нательным крестом?
 

Ирина Ковалева. Украина

 
Устраняя всех мыслящих ино-,
Затыкая им пулями рот,
Бес железным прутом, Украина,
Гонит в пекло твой бедный народ.
Хочет им, как фигурками нэцке,
В адский ящик сыграть на «ура».
В Краматорске, Луганске, Донецке
Кто-то не доживет до утра.
Чтоб тебя, с рушником на тарелке,
Грозди шин, баррикад оргалит
Проглотить, на одесской горелке
Сорок душ, как в Дахау, спалить,
Беспредел мирового приматства
Утверждая от дома вдали,
Чтоб, забыв про славянское братство,
Все кричали: «Хохлы!» – «Москали!»
Кто не скачет – тем двигают козни:
Смерть смешать им, в бутылки разлить!
Бесы братоубийственной розни
Спят и видят, как нас разделить.
Но пойдут они полем и лесом
Дров, наломанных ими, и пней:
Ведь вражда, возбуждённая бесом,
Богом данной любви не сильней!
 

Алексий Космос. «Горит земля в дебальцевском „кармане“…»

 
Горит земля в дебальцевском «кармане»…
Здесь мой рубеж! Здесь Родина моя!
Я сотни раз умру на поле брани —
И сотни раз воскресну снова я!
 
 
Да, я – бессмертен! Я ведь русский воин!
Да, я – герой! И дух мой – как броня!
Я – победитель! Я по-русски скроен!
Здесь мой рубеж! Здесь Родина моя!
 
 
Наступит мир – и снова мы вернёмся
К обычной жизни – шахты и поля!
И, видит Бог, счастливо улыбнёмся:
Здесь – Русский мир! Здесь – русская земля!
 

Марина Красильникова. «Я была ученицей примерною…»

 
Я была ученицей примерною,
Вместе с сотней других детей
О войне, как и вы, наверное,
Знала только из новостей.
 
 
Я не знаю, всех ли увижу я
Этой осенью снова за партами:
Расплатились многие жизнями
За судьбу политической карты.
 
 
Я не знаю, какими законами,
По каким таким чёрным правилам
Нас, родные когда-то народы,
Ненавидеть друг друга заставили.
 
 
Вновь попросят писать сочинение.
Как же я провела это лето?
Я в слезах, с комом в горле, волнением
В своих мыслях ищу просвета.
 
 
Мне о чем написать с красной строчки?
О подвалах, где мамы нас прятали?
Шуме танков и днём, и ночью?
Лужах крови, что с раненых капали?
 
 
Написать, может, в красках о взрывах,
Диком страхе, про минный обстрел?
Про молитвы «спастись!» в перерывах,
И о тех, кто спастись не сумел?
Спи, страна! Без попыток проснуться
Угодила ты в злые сети,
Никогда к тебе не вернутся
Поседевшие в детстве дети.
 
 
Ну, а я, обычная школьница,
Сочинением увлечена,
Здесь пишу, чтобы вам запомниться:
«Моё лето украла война!»
 

Марина Кудимова. Ватники

 
Посылает война соратника,
Но щедрота её кратка.
Из разведки четыре ватника
Возвращались без «языка».
 
 
Не контрактники и не штатники,
Не прошедшие инструктаж,
На манер пропаганды – ватники,
Хоть обряжены в камуфляж.
 
 
Ночь не треснула перестрелкою
И с врагом не столкнула в лоб.
Ватник держит осколки мелкие,
А от крупных спасёт окоп.
 
 
По дороге от виноградника
До ближайшего блокпоста
Убедились четыре ватника,
Что небесная ткань чиста.
 
 
На лоскутья она не делится,
А поделится – вмиг сошьют.
Только шёлковой зыбью стелется,
Как спасательный парашют.
 
 
Нет у междоусобий линии,
Смерть минувшего не вернёт,
Плащаницею этой синею
Тело жёсткое обернёт.
 
 
Как здесь танки понаворочали —
И куда лежать головой?
Кровью мокнет по Новороссии
Чернозём её даровой.
 
 
Над донецкою степью пуганой
Кропивянка поёт судьбу.
Ватник пылью пропитан угольной —
Не смывается и в гробу.
 
 
Кровь пробьёт покрова холстистые,
Запечётся – не разорвут…
Это «русскою реконкистою»
СМИ речистые назовут.
 

Бабка Лидка[2]2
  Бабка Лидка (Лидия Степановна Купцова) родилась 3 января 1941 года в Омске. Родом из амурских казаков. Училась в культпросветучилище. В конце 60-х два года специализировалась на выпуске швейных изделий (ватники, рукавицы). Разнорабочая. Без определенного места жительства. Православная.


[Закрыть]. Прощание Славянска

 
Знаю я, что будет дальше,
как продлится этот час:
вы детей убьете наших,
хорошо, что только раз.
А потом придет хана вам.
Время – сеять, время – жать,
по оврагам и канавам
снова мертвыми лежать.
Вперемешку, вместе с нами,
адский впитывая зной, —
с дочерями, сыновьями
бывшей Родины одной.
 

Наталья Лясковская. «А вдруг это не я убита под Донецком…»

 
а вдруг это не я убита под Донецком
в овраге у куста роса на волосах
и кофточка моя и рюкзачок простецкий
и мой нательный крест и стрелки на часах
стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце
когда снаряд влетел в отцовскую «газель»
что ж не прикрыли нас герои оборонцы
что ж дали помереть среди родных земель
да вон они лежат вповалку кто как падал
с простреленной главой с распоротым нутром
а с краю я тычком с пригожим парнем рядом
иваном василём георгием петром
и это я добыть семье воды и хлеба
не смогшая опять в халупе ледяной
лишь об одном молю безжалостное Небо
пускай они умрут в единый миг со мной
и это тоже я весь покалечен катом
стою под минный вой на проклятом мосту
а смерть в лицо орёт давай отборным матом
меняй скорее жизнь на лучшую на ту
и старики чей мир опять войной разорван
погибшие в боях отцы и сыновья
и матери в слезах и дочери по моргам
все эти люди я
все эти люди я
 

Светлана Максимова. Преображение. Август-2014

Посвящается моей маме в Донбассе

 

1.

И смотрю, запрокинувшись, долго я
в небеса и глаза предвечерние…
Пахнет яблоком белое облако —
это, матушка, Преображение.
 
 
Пахнет яблоком белое облако
над Украиной, когда-то радужной.
Через поле оплавленный колокол
черным яблоком катится, матушка.
 
 
И не знает, кому довериться —
звонарю, иль блуднице яростной.
А густое цветенье вереска
пахнет яблоком, пахнет райским-то
 
 
тем соблазном в тиши пожарища,
где целует беда в уста…
Мама, в косы вплети, пожалуйста,
мне лишь райские ветры августа,
 
 
А не эти, что пахнут порохом,
на лету поджигая аиста…
Через душу оплавленный колокол
черным яблоком катится… катится…
 
 
Между верою и неверием
разрывается это яблоко.
Мама, мама… Раскрыла двери ты
В пламя праздника и… заплакала…
 
 

2. 

Другу поэту, который ушел на войну
в степи, где я вырастала пацанкой упрямой,
верю ли я? А кому еще верить? Кому?!
Как пережить невозможную эту вину —
то, что я здесь, ну а мама моя… Ну, а мама…
 
 
В праздник пресветлый Фаворского света звоню
старенькой маме, чтоб голос хотя бы услышать.
«Преображение нынче», – я ей говорю.
Слышу в ответ – рев снарядов над крышей.
 
 
«Ну, ничего, – отвечает, – что людям, то й нам.
Ты не волнуйся, мы здесь отсидимся в подвале.
Это война…»
А зачем она эта война,
Старая мать понимает едва ли.
 
 
Помню, сказала: «Куда я поеду, куда?..
Это мой дом – здесь и справят однажды поминки.
Здесь рушником расцветала речная вода.
Ну, а теперь нет ни капли во рту, ни росинки…»
Это так больно, что боль не сложить мне в слова.
Это так больно, что боль прерывает дыханье.
Эта страна обезумела, словно вдова,
что посылает своих сыновей на закланье.
 
 
Эти гробы, что приходят с обеих сторон…
Чья в них победа, ответь мне, и чье пораженье?
Этот огонь… Эти стаи орущих ворон…
Преображенье твое, Украина,
преображенье.
 

Ева Меркурьева. «Мирные граждане в мирной столице…»

 
Мирные граждане в мирной столице.
Мирные каски. Мирные лица.
Мирно ведут себя. Мирно бастуют.
Мирно дерутся и протестуют.
 
 
Тем, кто не мирный, нету здесь места.
Мирные лозунги мирных протестов.
Мирно пинают мирные ноги
Тех, кто попался под них на дороге.
 
 
Всё очень мирно, бело и пушисто.
Мирные шествия мирных фашистов.
Мирные факелы. Мирный Бандера.
В Киеве мира – без счета и меры.
 
 
Утром туманным и темною ночью
Миролюбивый Майдан мироточит.
Мирно пьет чай. Мирно требует сыра,
Кофе, лимонов, уборки сортиров.
 
 
Каждую пятницу с миром под вечер
Повода ищут для мирного вече
Мирные «дети» в черных террорках.
Мирные цепи для мирной «разборки».
 
 
Мирная ненависть к просто прохожим,
Да и к водителям ненависть тоже.
Все, кто за гранью майданного бунта —
«Тушки», «титушки», «банда» и «хунта».
Думал ты, «мир» – это пение скрипки,
Солнце, объятья, цветы и улыбки?
Как бы не так! Мир теперь с кулачищем,
Дышит он злобой и ложью он свищет.
 
 
Мирный Майдан, он не сеет, не пашет —
Мирно поет. Мирно бьет. Мирно пляшет.
Мирно блокирует. Ты несогласен?
Значит, «титушка». Значит, опасен!
 
 
…Мирный Майдан заелозил до дыр
Слово когда-то хорошее – МИР.
 

г. Харьков

Альгис Микульскис. «Растекаюсь по древу дней огнехвостой мысью»

 
Растекаюсь по древу дней огнехвостой мысью,
Как цикуту, взахлёб, новостные порталы пью.
Потому, что живо каждое утро единой мыслью:
«Украина! Как ты? Скольких сегодня убьют?..»
Украина… Прибитый пылью жаркий цветок-подсолнух,
Сон из детства – я к лучшему в мире морю бегу в Крыму…
Расскажи мне, родная, какой же безмозглый олух
Распинает тебя? Расскажи мне, я всё пойму.
Да, я всё пойму. Вот приму ли только? Не обещаю —
Очень страшно плутать в закоулках майданов, войны, хулы…
Я умею прощать, но убийц твоих – не прощаю.
Что ж творите вы, вечные братья мои – хохлы???