Текст книги "Бессмертный полк. Истории и рассказы"

Частый мой сон – немец догоняет меня, уже рядом, за спиной, может выстрелить, а мои ноги не бегут. И однажды во сне мне все-таки выстрелили в спину, в лопатку – мистика, но это место долго болело, и мне его долго лечили.

А потом была школа. Учителям было запрещено кричать на нас – почти все в классе были после оккупации. Я хорошо училось, но однажды стояла у доски – какая-то задача никак не решалась, и математик (был чудесный учитель, но вышел из себя) стукнул стулом об пол и что-то резкое прокричал, и я описалась у доски, потом сразу ушла домой, но в классе меня не дразнили, и с учителем отношения не испортились.

Всю свою последующую жизнь я, заполняя анкеты в пионерлагерь, поступая в мединститут, в автобиографии писала, что с 1941 по 1943 год была в оккупации, и это было клеймом, хотя моя мама прошла войну и отец погиб.

А те, кто прожил войну в тылу, может быть и в таких же лишениях, но этого бремени не несли. В институте при поступлении надо было набрать баллов с запасом, это был 1955 год. Я поступила в мединститут, закончила его и 37 лет отработала врачом с милосердием и добром к больным.

С мужем мы прожили в браке 54 года, с 26 октября 1962 года, мужу сейчас 88 лет.

Алла Васильевна и Константин Павлович Исаченковы

Мама мне говорила: «Брак держится столько, сколько хватает терпения у женщины». В нашей жизни, когда мама была жива, как и многие вдовы ее возраста, мужей которых унесла война, так вот, она учила меня: лучший кусок отдавать мужу, беречь его сон, покой, быть благодарной, что он есть, радоваться этому, благодарить судьбу.

Ну вот, наверное, я и живу по ее заповедям: все муки и радости у нас с мужем общие, и мы очень боимся остаться друг без друга. Мы не одиноки. У нас есть доченька и двое замечательных внуков – 26-летний Юра и 14-летняя Лаура. Муж у доченьки – добрый, хороший человек, наша защита и опора.

О моей теперешней жизни в мои 78 лет: мой муж, Константин Павлович Исаченков, тоже прожил и выжил в оккупации на Смоленщине. В 2000 году заболел лимфолейкозом, мне пришлось бросить работу офтальмолога, врачам удалось его вылечить, а мне – выходить. Сейчас он в стойкой ремиссии, но в результате ломкости костей после падения в 2015 году – перелом шейки бедра левой ноги, но после установки эндопротеза он на костылях и ходит самостоятельно.

Он был в оккупации десятилетним подростком, и теперь уже он единственный свидетель расстрела на Кукиной горе в Каспле под Смоленском. Расстреляли тогда 157 человек – коммунистов, евреев и простых жителей. Сейчас на месте их захоронения установлен памятник с их именами. Дети, школьники ухаживают за братской могилой. Муж был не только свидетелем расстрела, но и участвовал в спасении ребенка. Когда приговорённых вели на расстрел мимо дома, где Костя жил с мамой, в их огород мать успела бросить младенца. Семья мужа спасла этого младенца и передала его в еврейские семьи в Рудню. А ведь их могли за это расстрелять. В семье мужа было шестеро своих детей. Он подробно описал это в своей книге «Война глазами подростка».

Наверное, страшное военное детство закалило меня, научило выживать и бороться за своих дорогих людей, друзей. Видимо, выработался иммунитет на выживание. Но иногда щемит сердце от того, что не получилось полноценного детства с милым отцом. Его заливистым смехом, игрой на аккордеоне. Он был красавец ростом 180 см. Что в вечной печали прожила жизнь мама, бывшая в той, довоенной жизни плясуньей и певуньей. Я и сейчас бережно храню ее туфельки, в которых она танцевала чечетку. И опять задаю себе вопрос «за что?» все это с нами произошло. И вот теперь портрет отца, старшего лейтенанта, кадрового офицера, погибшего в первые дни войны, я несу в нескончаемом людском потоке, и потом снятся эти молодые, глядевшие на всех с портретов, и, наверное, своими несостоявшимися радостями жизни предостерегающие нас от беды. Хотя сами уже никогда не смогут обнять своих внуков и правнуков, порадоваться их успехам и тому счастью, что над ними мирное небо.

Алла Васильевна Исаченкова

Разведка боем

Мой дедушка, Абрамов Евгений Михайлович, родился 1 ноября 1920 года в деревне Марково Озёрского района Московской области. До войны работал на ткацкой фабрике в городе Озёры помощником мастера.

В 1940 году был призван в армию, проходил службу на полуострове Ханко, где и встретил начало войны.

Вернувшись с войны, практически ничего не рассказывал о своей службе. В ноябре 1941 года газета «Правда» написала о героической обороне полуострова Ханко, где говорилось о том, как «горстка храбрецов, патриотов земли советской, презирая смерть во имя победы, являла пример невиданной отваги и героизма». На что Евгений Михайлович ответил: «Никаких я героических подвигов не совершал. Мне просто неудобно, что вы меня выделяете. От товарищей неудобно…»

После войны продолжил работать на ткацкой фабрике. Всю жизнь прожил в г. Озёры.

Евгений Михайлович умер 13 августа 1995 г.

О нем сохранились две заметки в газетах (они на фото). Также дедушка написал фрагмент своих воспоминаний, которые сохранились в виде тетрадных записей. Вот что он писал:

После Ханко – Кронштадт

В начале декабря 1941 г., оставив полуостров Ханко, пришли в Кронштадт. Как я после понял – в этом была большая необходимость.

Веселый, чистый довоенный городок был на себя не похож. Шла первая блокадная зима, не работали водопровод, канализация, отопление, не было света. От частых бомбежек и обстрелов вылетели стекла в окнах домов, повсюду властвовал голод.

Остров Котлин, на котором стоит Кронштадт, расположен в 30 км на запад от Ленинграда: 7 км до южного берега, 20 км до северного берега. Окружен насыпными фортами с находящимися на них батареями разных калибров, что создавало его неприступность.

Южнее Кронштадта на берегу находился город Ораниенбаум. Его противник не мог взять из-за сильного огня кронштадтских батарей, но врагу все-таки удалось выйти к морю на участке протяженностью 15–20 км между Ленинградом и Ораниенбаумом. Немцы заняли прибрежные города: Урицк, Стрельну, Петергоф.

Севернее Кронштадта берег захватывали финны. Море покрылось льдом, по которому могли пройти даже легкие танки. Кронштадт оказался под угрозой быть отрезанным от Ленинграда.

Корабли, имеющие свой ход (не поврежденные), ушли в Ленинград, оставив фарватер в торосах, спаянных из глыб льда. Часть моряков сняли с ушедших кораблей, и на базе отряда, пришедшего с Ханко, был создан батальон морской пехоты, расквартированный в Кронштадте. У нас не было опыта воевать в пехоте, но зато злости и ненависти к врагу за все виденное и пережитое было предостаточно. Мне довелось в этом батальоне служить во взводе разведки командиром отделения. Много было разных заданий – это и ночные поиски, разведка минных полей противника, наблюдение за противником с близкого расстояния в ночное время.

Почти каждую ночь напролет, предоставленный всем морозам, ветрам и метелям, стоял батальон на льду. Первая военная зима была холодной. Многое забылось со временем, но одна из операций запомнилась хорошо.

Приказ, как всегда, был коротким: вклиниться в оборону противника, взять языка, выявить огневые точки противника.

Отряд численностью в 13 человек вышел с угла военной гавани с наступлением темноты, потому что с бугристого берега Петергофа противник просматривал всю территорию. Шли 15 км, т. е. маршрутом наших дозоров до полузатонувшего и вмерзшего в лед корабля, который был как бы границей между кронштадтским и ленинградским дозорами. Далее повернули в сторону Петергофа, прошли фарватер, обошли минное поле противника. Лед был покрыт снегом сантиметров на 15–20. Когда надо было ползти, разделились: головным пошел командир отделения Зарецкий с тремя матросами. Я с тремя матросами – слева метров на 30–40. С правой стороны, на таком же расстоянии, командир отделения Шмелев с двумя матросами и немного сзади – командир отделения Зимичев с одним разведчиком, как бы связным. Зимичев был старшим. Подползая к берегу противника, я обратил внимание на его поведение. Обычно они, не стесняясь, простреливали местность из пулеметов, освещали осветительными ракетами, а тут – тишина, и где-то в глубине мигнули как бы карманным фонарем. О замеченном немедленно, через разведчика, доложил Зимичеву, который передал: «Несмотря ни на что, задание надо выполнить». Для себя уяснил, что внезапности не получится – будет бой, и далеко не равный.

Евгений Михайлович Абрамов

Подползли к ограде, похожей на церковную, за поросшей акацией одноэтажное каменное здание (на топографической карте оно значится как музей, но это не тот красавец музей, который стоит на бугре, в окружении фонтанов, а внизу, прямо у берега и вдается немного в море). По обе стороны бетонные причалы для подхода кораблей, высотой около двух метров. Снегу здесь было больше, даже переходил в сугробы.

Зарецкий прошел к берегу вдоль ограды. Я вышел на его след, и вдруг удар – наподобие сильно хлопнувшей двери. Это был выстрел ракетницы. Над нами повисла осветительная ракета, стало светлее, чем пасмурным зимним днем.

Пока висела ракета, немцы не стреляли, как бы выбирая цель и уточняя, сколько нас. То же делали и мы. В этом музее, видимо, у них никого не было, а то бы они нас расстреляли в упор, а может, чего-то ждали. Как только ракета погасла, а другая не успела взлететь – раздалось несколько пулеметно-автоматных очередей, как бы трусливых, одна из которых сразила Зарецкого. К сожалению, я не помню его имени и откуда он родом, помню только, что он был хороший, простой парень, и, когда собирались в разведку, спросил его, почему он не берет маскировочный халат. Он сказал, что у него белый полушубок, под цвет снега, и что халат стесняет движения. Вот, видимо, немцы и приняли его за главного. А дальше начался ураганный огонь.

У меня ранило матроса в ногу, и он начал отползать. Дернулся другой – пуля попала в руку. Проползли мимо разведчики Зарецкого. Невозможно было ни стрелять, ни командовать, стоял сплошной ад, метель не от ветра, а от пуль. Остался у меня один разведчик, почему-то запомнилась его фамилия – Омельченко. И тут заметил, что оказался мишенью, – по мне бил пулемет, метров с 50–60, пули трассирующие и ощущение такое, будто пролетают искры то с правой, то с левой стороны. Ночью особо не прицелишься. Упал, сдвинул снег автоматом, лежу, не двигаясь, – еще несколько очередей мимо, видимо, догадались, что я убит, по мне стрелять пока перестали. Огляделся – разведчика моего нет. Достал гранату, бросил за ограду наугад, чтоб взрывом сбить немцев с толку. В несколько бросков отошел назад и за угол ограды так, чтобы у этого пулемета быть не в поле зрения. Потом еще назад, чтобы ракеты не перелетали меня, а не долетали. Здесь можно немного разобраться.

Вижу, в сумерках прыгает на одной ноге Зимичев, наш старший. В руке наган, вокруг снег подбрасывают пули, и к нему ползут два матроса, посланные Шмелевым ему на помощь. Шмелев в такую переделку не попал, он шел с правой стороны, перед ним причал – на него не влезешь, но такую смелость, которую проявили эти матросы, не всегда увидишь и в кино.

Я дал очередь по пулемету, мешавшему им. Он почему-то на время замолк. Может, пули рядом застучали и озадачили немцев, но этого было достаточно, чтобы эти храбрецы подхватили его на руки и быстро потащили. Я вижу и радуюсь за них. Вижу, присоединился к ним Шмелев, подполз и я. Начинало светать. Быстро, по очереди: то мы со Шмелевым его, то эти два матроса (их фамилии – Исаков и Антоничев, не забудутся мной никогда) стали оттаскивать Зимичева хотя бы от пулеметного огня. Оттащили на километр, дальше нельзя, полон сапог крови. Наган не сдает, три последних патрона приберег для себя, и получается, что рука занята, нога перебита. Разрезали сапог, пуля попала в коленную чашечку. Перевязали, бинтами привязали и сапог. За этим занятием застал нас рассвет, а с ним и смертельная усталость, но надо отходить. Подняли раненого, не прошли и двадцати шагов, как впереди разорвались четыре снаряда. И так пять километров. Маскировочные халаты стали из белых черными и порванными пулями и осколками снарядов.

Били большим калибром, потому что пробивало до воды. И вот радость – над головами, с ревом и свистом, пролетел 12-дюймовый снаряд с линкора «Марат», который из-за повреждений не мог уйти в Ленинград. Снаряд угодил в место нашей перестрелки, где, как муравьи, высыпали немцы поискать трофеи, и вот нашли. С этого момента их батареи стрелять по нам перестали.

Чувствую, обессилили окончательно. Навстречу нам выслали две подводы, запряженные лошадьми, на чем и добрались до Кронштадта.

Раненых обработали медсестры и отправили в госпиталь. Увидел там Омельченко, он был не ранен, но трясся как в лихорадке. На второй день он попросился перевестись в пулеметную роту, где через неделю был убит осколком снаряда.

Первую часть приказа нам выполнить не удалось, зато вторую – с лихвой. Так и была озаглавлена заметка в газете «Краснознаменный Балтийский флот» в начале марта 1942 г.: «Разведка боем».

После этого еще раза два-три ходили в ночную разведку (поисковую) у берега противника. Лед на заливе стал слабнуть. В конце марта 1942 г. переведен на береговую батарею № 200 командиром отделения разведки.

Может, какие моменты со временем забылись, но фамилии подлинные, и, возможно, кто-то остался жив. Впереди оставалось еще три года войны.

Елена Абрамова

За пять дней до капитуляции

В нашем семейном архиве сохранились старые фотографии и письма.

Среди них – фотография красивой девушки с роскошными густыми русыми косами и пронзительно голубыми глазами.

Это родная сестра моего прадеда, Щетинина Анатолия Матвеевича, – Лариса Щетинина, или Лара, как ее звали в семье.

Ослушание

Лариса была единственной дочерью в семье, где росли еще три брата: старший Николай, средний Владимир и младший – мой прадед Анатолий.

Отец Ларисы, Матвей Алексеевич Щетинин, окончив учительскую семинарию, сначала был учителем в городе Баланде (ныне город Калининск в Саратовской области). Здесь он познакомился с Валентиной Владимировной Рубановой, отец которой был священником. Дочь должна была выйти замуж за священнослужителя, но ослушалась родителей и выбрала в мужья учителя. В семье шутили, что он приворожил ее своими голубыми глазами. Поженились они в 1916 году. Свадьба была в селе Белый ключ Вольского уезда Саратовской области. Венчались в церкви Михаила Архангела, а в церковь ехали в карете, которую дала помещица Бекетова. После революции Щетинины переехали в Сердобск на Крестовоздвиженскую (ныне Первомайскую) улицу, в дом Осипа Трифоновича Щетинина, где родились все их дети.

Лариса Щетинина

В 1938 году один из сыновей Матвея Щетинина и Валентины Рубановой – Владимир – поступил в Саратовский университет на биологический факультет. Год спустя его сестра Лариса поступила в тот же университет на медицинский факультет, успешно сдав 7 экзаменов.

На подступах к Берлину

Началась война… В 1941 году Владимир был на полевой практике, но уже в июле ушел на фронт. Больше родные его не видели. Единственное письмо пришло 29 января 1942 года. Родные с горечью узнали, что он погиб на Волховском фронте в 1942 году.

В 1943 году Лариса была направлена на фронт. В 1944-м она приехала в родной город, где поправлялась после ранения. Со слов родных, ее комиссовали, но она вернулась в свою часть, в которой служил ее любимый.

Со своей частью Лариса дошла до самого Берлина, где и погибла 29 апреля 1945 года на подступах к Берлину от руки немецкого снайпера, не дожив до капитуляции гитлеровской армии всего пять дней…

Один из ее однополчан в письме от 24 июня 1945 года прямо из Германии так сообщал о смерти Ларисы Матвеевной Щетининой: «…работая врачом в нашей части, презирая опасность, под огнем противника, смело оказывала медицинскую помощь раненым бойцам и офицерам, всегда была там, где был самый горячий бой. Нашу любимую Ларису можно было видеть днем и ночью на самых опасных местах боя, на улицах Берлина. Не страшась смерти, Лариса выполняла свой долг перед родиной, спасая жизнь борцам за родину… Лариса не поберегла себя и прямо, не маскируясь, бежала к тому месту, где были раненые, в результате через пять минут после ее ухода мне и еще двум товарищам пришлось вынести с поля боя нашу дорогую Ларису, тяжелораненую в голову. Ранил ее фашистский негодяй-снайпер, хотя у нее на рукаве шинели ясно был виден красный крест – знак медицинского работника. Похоронили мы ее со всеми воинскими почестями в пригороде Берлина…»

В семье Ларису запомнили очень доброй, приветливой и доброжелательной. И ее смех – открытый и радостный.

В 1985 году на территории Саратовского медицинского института установили мемориал. На мемориальной доске записаны имена сестры и брата – Ларисы Щетининой и Владимира Щетинина, – которые погибли на фронтах Великой Отечественной войны, защищая Родину.

Кисляева Д. С. – учащаяся,

Дзыбинская Н. П. – учитель

(МОУ лицей № 2, г. Сердобск)

Молитва ребенка

Бойченко Александр Алексеевич родился 31 августа 1906 года в селе А-Донская Воронежской области, в семье крестьянина-середняка. В семье было четверо детей – трое мальчиков и одна девочка. Когда ему исполнилось 11 лет, отец его умер, и он остался старшим в семье.

Александр Алексеевич Бойченко.

Простой красноармеец

Когда началась война, 22 июня 1941 года, дедушке принесли повестку в 12 часов ночи в этот же день, и 24 июня он был взят на фронт. Провожать его пошла вся семья – жена и двое детей. Путь был дальний – 8 км пешком… Бабушка плакала всю дорогу… Когда пришли к военкомату, там было уже много призывников с семьями. Кругом плач, музыка, крики… Когда скомандовали строиться, бабушка Лиза и дочери бросились к дедушке Саше с плачем и не отпускали его… Ему пришлось силой разнимать кольцо любящих рук и идти строиться… Потом весь строй погрузили на пароход до Лисок, оттуда на поезд до Воронежа. Из Воронежа они поехали в Брянскую область, г. Гомель. Под Гомелем в поселке Белореченск уже шел бой. Армия отступала до Острогорска. Дедушка получил первое ранение под Белгородом, Большетроицкий район, 28 июня 1942 года. Часть отступала к Воронежу через Острогорск. Город горел, они переехали мост, где скопились множество беженцев, гурты крупного рогатого скота (который гнали из Белоруссии и Украины в тыл), военная техника. Когда переехали реку Дон, дедушка попросился забежать домой. Их комиссар ехал в направлении Лиски. Старшина Попков Федор Иванович подвез дедушку до села Лосево, что в 18–25 км от Дуванки, и дальше он пошел пешком. Рана на ноге болела, и он шел с палочкой домой, чтобы обняться с семьей. Это было 7 июля 1942 года. Через 2 дня родные провожали отца через поле на Михайлову, в Гаврильск. Там он встретил Дубовицкого Федора Дмитриевича, главврача ветеринарной службы, и ветеринаров, знакомого милиционера. Они помогли ему добраться до санитарной части в Семеновке, где он долечивался после ранения. А оттуда после лечения его отправили в Сталинградскую область, станция Уничи. Там еще полтора месяца он лечился в госпитале. После лечения был отправлен поездом на Воронеж. Немец был уже под Воронежем. Их высадили с поезда перед Воронежем и сказали идти пешком до Воронежа. Продуктов не было. Когда шли через населенные пункты, просили есть у населения. Как-то остановились на ночь в одном селе. Председатель колхоза попросил косить хлеб. Их было 20 человек, командовал ими младший лейтенант. Они косили, а немецкие самолеты летали над ними… Два дня косили, кормили хорошо. Потом приехало начальство и их направили на распределительный пункт в Воронеж. Второе ранение получил там же в танковой части при наступлении на Воронеж, разрывная пуля попала в правую руку ниже локтя… В условиях полевого госпиталя кости собрали неправильно. 8 октября 1942 года попал в госпиталь в Тамбовскую область, г. Кирсанов, где пролежал несколько месяцев. Руку пришлось ломать. Доставать осколки и раздробленные кости. Из госпиталя его комиссовали 30 июля 1944 года инвалидом 2-й группы. 8 месяцев семья не знала о нем ничего… В село приходило каждый день по нескольку похоронок. С их улицы погибли в каждом доме, и только дедушка вернулся благодаря молитвам его младшей дочери Нины, которая молилась каждый день Богу, чтобы ее «папочка остался живой…». И Бог внял молитвам ребенка…

Раненая рука еще долго напоминала о себе, раны открывались, несколько раз его оперировали. Последняя операция была в августе 1951 года, когда у него родился первый внук, Александр, названный в честь него и погибшего старшего брата зятя. Правой рукой дедушка не мог кушать, но он ее постоянно разрабатывал.

Дедушка получил первую награду – орден Красной Звезды в госпитале, когда был ранен в руку в бою за Воронеж. Когда закончилась война, он получил орден Отечественной войны и множество медалей. Дедушка был очень скромным, трудолюбивым и честным человеком, которого все уважали и любили.

Елена Николаевна Коломицкая