Текст книги "Российский колокол №3-4 2017"

– Папа! – Галла рассмотрела в толпе отца и бросилась навстречу. Вчера, перед отъездом из дома, она вызвала отца на связь, и они проболтали довольно долго. Но сейчас была иная встреча, живая, ни с чем не сравнимая. – Я так рада тебя обнять!

– Пойдем ко мне? – отец увлек ее к себе в номер.

– До встречи, – успела она крикнуть Александру. – Я хочу познакомить тебя с ним, – сказала Галла отцу.

– В чем же дело? Зови!

Галла нажала на кнопку телефона-часов. В циферблате появилось лицо Александра, за ним слышался голос Олега.

– Вы где? Все там же? – спросила она.

– Мы решили вернуться в лабиринты. Есть участок, в который мы с тобой не заходили, – ответил Александр.

– Когда вернетесь, заходи к моему отцу. Он ждет с тобой встречи. Правда, папа?

Отец выглянул из-за ее плеча:

– Александр, буду рад пожать вам руку!

Через час в дверь постучали. Это он! Галла подскочила в переполнявшем ее волнении. Обернулась на отца. Тот стоял с готовностью принять гостя и, видимо, тоже волновался. Одобрительно кивнул.

На пороге застыл отец Александра.

– Нам надо поговорить с вами, – отец Александра представился.

Галла вышла в соседнюю комнату. Голоса мужчин доносились отчетливо, можно было не прислушиваться. Да, в общем-то, ей все было понятно. В памяти промелькнуло суровое выражение лица заведующего пятой параллелью, когда она стояла в толпе курсантов на собрании, когда они случайно встречались в коридорах курсантуриума, когда она выходила из кафе традиционников. Она не воспользовалась шансом, как он того хотел, как он велел. Потому не удивилась, когда услышала за дверью:

– Я не хочу, чтобы мой сын встречался с вашей дочерью. Я этого больше не допущу.

«Постойте! – хотелось крикнуть ей. – Я люблю Александра! Я еще не сказала ему об этом, но собиралась. И он меня любит! Неужели ваши капсулы могут помешать?»

Она выскользнула в холл и направилась в комнату отдыха.

Она перейдет на капсулы! Прямо сейчас!

Галла взяла с тумбы горсть разбросанных белых капсул. Добавила к ним еще горсть выдавленных из блистера. Потом несколько из пакетика. Нажала на часы-телефон.

– Александр! Я приняла капсулы! – торжественно сообщила милому лицу с профилем римского полководца. – Я люблю тебя и хочу быть с тобой!

Александр ошарашенно смотрел на нее, еще не осознав, что произошло. Почему-то бросился в глаза ее комбинезон с рисунком листочков мяты. Ах, вот где он их видел! А потом силой заставил себя принять сказанное Олегом:

– Там мои таблетки, они токсичны. Если проглотить их много, то…

Он не успел договорить – Александр уже бежал по лабиринту. Антигравитационные ботинки он отключил на ходу. Потеряв равновесие, упал, ударившись о ледяную корку. Подскочил и помчался дальше, пока не уткнулся в тупик. Забарабанил по ненавистной стене, рухнул на утоптанный снег, с минуту сидел, ничего не соображая.

Опять приник к телефону. Телефон молчал. Попытался связаться с Галлой телепатически. Тщетно!

Он не помнил, сколько блуждал по лабиринту. Когда вышел к каменной дорожке и окунулся в апельсиново-лимонный аромат, знал, чувствовал: все кончено. Он опоздал.

* * *

Ровно через год Александр досрочно завершил обучение в курсантуриуме. Он уехал в Арктику на только что открытый строительный объект и оборвал все связи. Спустя годы прошел слух, что он погиб во льдах при испытании межпланетной ракеты. А любители мистики поговаривали, что он встретил в лабиринтах призрак ускользающей Галлы и не прекращает попыток добежать до ее души. Впрочем, точно о нем никто ничего не знал.

Филология

Алексей Астафьев

Астафьев Алексей Юрьевич родился 17 марта 1980 года в д. Лукино Серпуховского района Московской области. Окончил факультет русской филологии Московского педагогического университета (2002 г.), факультет повышения квалификации преподавателей Московского государственного областного университета (2005 г.), очную аспирантуру Московского государственного областного университета (2007 г.). Кандидат филологических наук. Автор более 50 научных работ, посвящённых лексике русского языка, языку художественной литературы, методике преподавания, опубликованных в издательствах «Наука», «Спутник+», издательстве МГОУ и др. Работал учителем русского языка и литературы в школах г. Серпухова, преподавателем Центра довузовской подготовки Московского государственного областного университета, старшим преподавателем кафедры иностранных языков Российской таможенной академии. В настоящее время преподаёт в ГБПОУ МО «Серпуховский колледж». Пишет стихи.

Что такое авторское слово? Зачем автор обращается к нему? И может ли обычное слово стать таковым? Эти вопросы возникают при прочтении книги Ивана Белогорохова «Милиционер социума» (1).

Скажем сразу, что мы не будем рассматривать лексемы, изобретённые автором без опоры на канонические слова, хотя таковые, несомненно, встречаются на страницах романа («орклир», «флорен» и т. п.). Нас интересуют лишь номинации, созданные на базе обычных слов русского языка, поскольку количество словообразовательных моделей, имеющихся в языке, по сути неисчерпаемо. Ведь, думается, такие единицы, как «видеоглаз», «суперсолдат» будут вполне узнаваемы и понятны, однако привлекают внимание читателя в гораздо большей степени, чем базовые аналоги, которых, впрочем, практически невозможно подобрать.

Теперь определимся, как же называть такие слова. В науке нет единого мнения относительно их именования. Чаще всего используют термин «неологизм», хотя он неприменим к подобным единицам именно из-за того, что неологизмы, как правило, являются единицами языка, т. е. закреплены в словарях, а придуманные И. Белогороховым (далее – И.Б.) слова не отражены ни в одном толковом словаре.

Существует мнение о том, что рождённые в творческом поиске слова следует считать потенциальными. Так, исследователем Л. Джоглидзе еще в 1979 году было высказано предположение, что они «…являются реализацией потенциальных возможностей языковой системы» (2). То есть, заполняя лакуны языка, эти словоновшества могут появляться для обозначения чего-либо по необходимости. Однако слова из романа вряд ли могут считаться таковыми по причине того, что если они появились на страницах книги, то это говорит не о потенциальности, а, скорее, о реальности. Да и в язык они не входят, оставаясь уместными лишь на страницах романа.

Отсюда можно сделать вывод, что лексические новации И.Б. могут быть названы окказионализмами, т. е. единицами художественной речи, предопределяемыми изобразительной ореольностью контекста. Образованные по аналогии, они выразительно «богаче» своих узуальных (общеязыковых) собратьев, но не могут использоваться в языке по причине неуместности либо отсутствия самого объекта изображения.

Мы знаем, что в разные исторические периоды авторы всегда обращались к таким словам. «Непромокабли» и «мокроступы» у Н. Лескова, «рыхотелье» и «безъязыкая» у В. Маяковского, «архиважно» и «архинужно» у В. Ленина – это лишь малая часть примеров словотворчества, ставшего визитной карточкой речи указанных лиц.

На страницах книги «Милиционер социума» автор разместил множество словоновшеств, которые часто повторяются. Весьма показательно в плане словообразовательных пристрастий. Характерна для И.Б. словоформа «техномаг»: «…повинуясь силам техномага, каменная крыша под ногами Менга разошлась…» (с.6). Встречаемость данного слова высока, и производные от него «техномагия», «техномагиня» воспринимаются как вполне естественные в контексте. Эта естественность обусловлена не зрительной представляемостью (она весьма условна), а продуктивностью словообразовательной модели-образца. Слово создано способом интерфиксации по аналогии с номинациями типа «робокоп».

Подобных примеров у автора много. «Видеоглаз», «птицеробот», «крысочерви», по сути, созданы по одному образцу и имеют одинаковое строение. Но одинакова ли их образность? Нет. Весьма условные и плохо представляемые, они останутся только в контекстах. Их функция – привлечь внимание читателя. Характеристика таких слов весьма скупа. Так, птицеробот изображён «…в виде четырёхлапой красной птицы с длинным узким клювом» (с.12), а крысочерви – как «…полуметровые создания с телом червяка и крысиной мордочкой» (с.18).

Интерфиксация продуктивна для И.Б. и в плане создания им сложных окказиональных прилагательных. Уместно вписываются в текст слова «лиловоголовый» и «крысоголовый», причём автор, вероятно, намеренно, располагает их рядом, в пределах абзаца: «– Эй! – крикнул лурн, лиловоголовый человекоподобный монстр, чья морда напоминала крысиную» (с.22); «…в весе тело крысоголового существа почти что достигала сотни килограммов» (с.22).

Думается, интересны слова, претендующие на обозначение новых видов оружия и техники. Привлекают внимание номинации с префиксоидом кибер-: «киберангел», «кибермагический узор», «кибермагический барьер» и «киберинформационная сеть». Данный префиксоид позволяет автору сделать ставку на некую научность вновь изобретённых слов, что, впрочем, вполне отвечает требованиям жанра (ср. напр. «…эктоплазматическая пуля пробила защитный кибермагический барьер вокруг техномага…» (с.39).

Показательно слово «ампер-пистолет», оно облекается в «научную» оболочку именно использованием в качестве первой части реальной физической величины. Это слово характерно для И.Б. и встречается неоднократно: «Ампер-пистолет мог не успеть выпустить нужный залп…» (с.19); «Крайт спокойно опустил ампер-пистолет дулом вниз…» (с.19) и т. д.

Использование префиксоидов показательно для фантастики вообще, и книга И.Б. – не исключение: «гипервоздушный пистолет», «суперсолдат», «микросекунда» – эти слова привлекают внимание, но не удивляют. Являясь характерными для жанра в целом, они вряд ли могут считаться экспрессивными образованиями.

А вот находки автора в области создания им сложных слов представляются более интересными. Характеризуя гибкость и другие внешние признаки гуманоида, писатель использует слово «человек-кошка»: «Человек-кошка… довольно заурчал, сделавшись на миг большим котёнком» (с. 45). Видно, что большую роль здесь играют глаголы: «заурчал», «промурлыкал», «прошипел», «промяукал». Конечно, читатель зримо представит образ фантастического существа лучше в сравнении с кошкой, нежели просто увидит незнакомое слово «флорен». Но, чтобы фантастический ореол проявлялся сильнее, он наделяет придуманного гуманоида отличительным качеством «синекожий».

Изображая вампира, писатель применяет слово «зубы-иглы»: «Вампир даже не шелохнулся, только на сером лице расцвела сочувствующая улыбка, а вместо передних резцов бардовые дёсны выпустили кровососущие зубы-иглы» (с.33) (орфография автора – А.А.). Возможно, с точки зрения жанрового своеобразия это интересная находка, а в плане языка данная лексема выразительна именно сочетанием несопоставимых понятий.

Ироническая оценка звучит в словоформе «дылда-эльф»: «– Дурацкий дылда-эльф всё же попал в тебя, приятель…» (с.23). В представлении обычного читателя эльф – существо небольшое, а сочетание с просторечным «дылда» – «человек высокого роста» (3) придаёт ему черты насмешки, что поддерживается метким определением «дурацкий».

Как видно из представленных примеров, при описании фантастических существ трудно обойтись без «новых» слов, однако все они «работают» только в окружении канонических, и образность таких номинаций высока только в контексте. Поиск таких слов автором – всегда трудный процесс, и его успешность зависит от смыслового наполнения окказионального слова и построения по моделям, характерным для русского языка в целом. Словотворчество – не показатель малого словарного запаса, напротив, оно говорит о широком кругозоре творческой личности, способной на многое. Как знать, может быть, создание слова даст толчок развитию науки и, как следствие, появлению самого предмета, как это случилось некогда со словом «робот».

Можно сказать, что для И.Б. окказиональные слова – акт самовыражения, средство художественной выразительности. Их нереальность обусловлена контекстом, в котором такие лексемы обретают «прописку».

Однако всегда ли только вновь образованное слово способно оттенить новые понятия, и вообще, какой встречаемостью оно характеризуется у известных фантастов? Для сравнения мы обратились к роману С. Лукьяненко «Застава» (4), что обусловлено неким сходством общей тематики – проблемы социума, а также объёмом.

Фантастика – благодатная почва для появления окказиональных слов, однако в названном произведении С. Лукьяненко (далее – С.Л.) их меньше, чем у И.Б. Это объясняется простотой языка автора, желанием быть понятнее читателю, что может содействовать расширению читательской аудитории.

Интерес представляют вновь образованные сложные имена существительные («технопасторальность», «наноробот», «псевдоноздря»). Выразительна словоформа «технопасторальность»: «Картина подкупала своей технопасторальностью» (с.145). Словари фиксируют лишь «пастораль» и производное от него «пасторальный» (5), не обозначая форму «пасторальность», что само по себе усиливает новые смыслы. Однако в «сцепке» с техно– слово воспринимается весьма органичным, что видно в расширенном контексте («В железном паровозном нутре было светло – горело несколько газовых рожков – и неожиданно уютно» (с.145). Пастораль – т. е. идиллическое изображение жизни пастухов и пастушек на лоне природы в сочетании с техно– романтично изображает машиниста на своём паровозе. Важна сама картина, фон, и окказиональное производное от «пастораль» (как жанра прошлого) получается образным именно при изображении паровоза.

А вот слово «псевдоноздря», на наш взгляд, не может считаться выразительно «богатым», т. к. не привязано к объекту и в текст вводится только для привлечения внимания… героев: «Посадка в боевого человекообразного робота осуществляется через левую псевдоноздрю…» (с.314).

Близки подобным новообразованиям и такие лексемы, как «недогосударство», «самокопание». Изображая жизнь параллельного мира, автор использует ёмкое слово «недогосударство»: «Все эти недогосударства… «территории»… Клондал ещё туда-сюда, а остальные – полная анархия…» (с.201). Интересно, что в русском языке недо– указывает на «неполноту, недостаточность действия или качества» (6). В тексте же данное слово уместно заменяет сочетание «неполноценное государство», весьма органично вписываясь в сюжетную линию.

Слово «самокопание», созданное по образцу «самоанализ», «самобичевание», конечно, не столь образно, т. к. его значение затемняется созвучными узуальными единицами. Однако читательское воображение должно восполнять смысловую пустоту и содействовать выразительности. Нарочитая стилевая сниженность выделяет его среди канонических аналогов: «Так что хватит заниматься интеллигентским самокопанием, ты всё сделал верно» (с.202-203).

Экспрессивно и слово «чужемирье»: «Я с некоторой иронией прочитал список «праведников чужемирья»…» (с.249). Органичность его вхождения в текст обусловлена словообразовательной новизной. Окказиональная модель словообразования (от «чужемирный») указывает на потенциальность данной лексемы. Типичность данного примера поддерживается встречаемостью этой модели (ср. у В. Маяковского – «рыхотелье»).

Заметим, что примеры сложных слов у И.Б. также характеризуются частотностью, однако они менее реалистичны, что свидетельствует о невозможности их извлечения из контекста. Лексемы же С.Л. (по причине их большей потенциальности) тяготеют не к контекстуальной, а к речевой «прописке», т. е. могут быть понятными и вне романа.

Особую группу слов составляют лексемы со значением лица. Встречаемостью на страницах книги обладает слово «мартыш»: «Мартыш был крупным – почти с метр ростом» (с.6). Создание окказионализмов, относящих одушевлённое существо к определённому полу, не ново для авторов. Вспомним пример В. Маяковского: «Жирафке лучше: / жирафу-мать / есть / жирафёнку / за что обнимать» (7). Однако если у поэта окказиональность достигается с помощью необычной суффиксации, то у С.Л., напротив, наблюдается стремление образовать форму мужского рода от узуального «мартышка». Слово получилось уместным в контексте, причём эта уместность обусловлена не фантастичностью изображаемого существа, а, скорее, своей потенциальностью. В самом деле, в узусе много словарных «пустот», особенно при обозначении живых существ. Как видим, лексическая «свежесть» вновь образованного слова тесно связана с новизной грамматической. Подобное окказиональное образование естественно вписывается в контекст и заполняет эти лакуны. Частотность и простота указанной лексемы содействуют её запоминаемости.

Интересны примеры существительных, обозначающих принадлежность героев определённой местности. В узусе велик разброс суффиксов, относящих человека к месту проживания («москвич», «петербуржец», «туляк» и т. д.). Схожи с ними и окказиональные слова «оннелец» и «сталриец»: «…я оннельцев осуждать не могу» (с.219); «Сталрийцы были темнокожи, стройны, довольно миролюбивы, легко переселялись в Центрум…» (с.249). Перед нами типичные примеры вторичного окказионального образования, когда слово образуется от окказиональной основы. Фантастическая местность (Оннели, Сталра) служит базой для производных лексем и даёт возможность появления потенциальным прилагательным.

Заслуга С.Л. – именно в создании вторичных окказионализмов. Обычно узуальное слово является основой для единичного новообразования (ср. с примерами В. Маяковского «нобелец», «библеец»). Здесь мы наблюдаем образование слов от окказионального образца. Модель образования весьма продуктивна.

Схожее можно наблюдать и на примере окказиональных прилагательных. Их признаковое значение хорошо прослеживается в таких примерах, как «центрумный», «всепланетный», «иномирный». Окказиональное «Центрум» послужило «базой» для слов «центрумный» и «центрумский»: «…хотя пограничная стража и считалась всепланетной… «центрумной», но де-факто на каждой территории действовала сама по себе» (с.50); «Стутгар, на мой взгляд, был музыкантом, близким к гениальности, – на клавесине, вернее, его центрумском аналоге, он выделывал совершенно невозможные вещи» (с.84).

Здесь мы наблюдаем типичные словообразовательные модели, характерные для узуса. Окказиональная основа не мешает прилагательным быть понятными. Слово же «всепланетный» воспринимается также в соответствии с законами словообразования как сложное слово и его смысл не нарушается дополнительными оттенками.

Сказанное относится и к новообразованию «иномирный»: «Центрум не знал зажигалок в принципе – у иномирных газовых разлагался пластиковый корпус…» (с.92). Основа – сочетание «иной мир» – в принципе понятна, и окказиональное прилагательное от него воспринимается уместным.

Итак, мы видим, что окказиональное слово способно не только привлечь внимание своей необычной формой и звучанием, но и оттенить те смысловые грани, которые традиционное слово выделить не может. У И.Б. и С.Л. много окказиональных существительных и прилагательных, но нет глаголов. Это объясняется семантическими трудностями (понятность вновь созданных глаголов низка). Схожи и модели построения слов, правда, у С.Л. наблюдается тяготение к созданию новообразований на окказиональной основе. У С.Л. общее количество окказионализмов не превышает двадцати, что почти вдвое меньше, чем у И.Б., однако их уместность и понятность выше, что придаёт определённый «вес» таким словам. И.Б. придаёт большое значение именованию новых видов оружия, предоставляя читателю широкий «горизонт» для фантазии. С.Л., напротив, предпочитает использовать каноническое слово, не заостряя внимание на фантастичности изображаемого.

В данной работе мы не ставим целью выяснить, кто из заявленных авторов лучше. Это всего лишь попытка взглянуть на авторское словотворчество со стороны и убедиться в выразительности авторского слова.

Литература:

Белогорохов Иван. Милиционер социума. Ночная охота. – М.: Издательство «Спорт и культура – 2000», 2012. Все страницы в работе приводятся по этому изданию.

Джоглидзе Л.И. Новые слова в современном русском языке: Автореф. дис….??? канд. филол. наук. – Тбилиси, 1979, с.8.

Словарь русского языка: В 4-х томах. АН СССР, – 3-е изд., – М.: Русский язык, 1985–1988, т.1, с.458.

Лукьяненко С.В. Застава. – М.: АСТ, 2014. Все страницы в работе приводятся по этому изданию.

Указанный словарь, т.3, с.30.

Там же, т.2, с.434.

Маяковский В.В. Собрание сочинений. В 8 т. М., 1968, с.215.