Текст книги "Откровенные рассказы странника духовному своему отцу"

Итак, опять пустился я в уединенный путь мой и почувствовал такую легкость, как будто гора с плеч свалилась. Молитва все более и более утешала меня, так что иногда сердце мое воскипало от безмерной любви к Иисусу Христу и от сего сладостного кипения как бы утешительные струи проливались по всем моим суставам. Память о Иисусе Христе так напечатлевалась в уме моем, что, размышляя о евангельских событиях, я как бы их перед глазами видел, умилялся и радостно плакал, иногда в сердце чувствовал радость, что и пересказать сего не умею. Случалось, что иногда суток по трое не входил в селения человеческие и в восторге ощущал, как будто один только я на земле, один окаянный грешник перед милостивым и человеколюбивым Богом. Уединение сие утешало меня, и молитвенная сладость при оном бывала гораздо ощутительнее, нежели в много людстве.

Наконец дошел я до Иркутска. Поклонившись святым мощам святителя Иннокентия, начал думать сам с собою: куда же мне теперь идти? А здесь долго жить мне не хотелось, ибо город много людный. В раздумье пошел я по улице. Вот и встретился мне здешний какой-то купец, остано вил меня да и стал говорить: «Ты странник? Что же не зайдешь ко мне?» Мы пришли с ним в бога тый его дом. Он спросил меня, какой я человек, и я рассказал ему мое происхождение. Выслушави, он начал говорить мне: «Вот бы ты простран ствовал в старый Иерусалим. Там-то святыня, ка кой нигде подобной нет!» «С радостью бы пошел, – ответил я, – но не имею к тому средств; сухим пу тем до моря могу пройти, а море переехать за платить нечем, надо много денег». «Желаешь ли, – сказал купец, – Я предоставлю тебе средство.

Вот я прошлого года отправил уже туда одного старич ка из наших мещан». Я упал ему в ноги, и он стал говорить: «Слушай же, я дам тебе письмо к род ному сыну моему в Одессу, он там живет и имеет торговые дела с Константинополем; у него ходят корабли, и он с радостью довезет тебя до Кон стантинополя, а там велит приказчикам своим на нять для тебя место на корабле до Иерусалима и деньги заплатит. Ведь это стоит не очень дорого». Услышав это, я обрадовался, много благодарил сего моего благодетеля за его милости, а паче благодарил Бога, что Он являет мне такую отеческую любовь Свою и попечение о мне, окаян ном грешнике, не делающем никакого добра ни себе, ни людям и туне изъедающем чужой хлеб в праздности. И так я у сего благодетельного купца прогостил три дня. Он написал мне по обещанию своему письмо к своему сыну обо мне, и вот я иду теперь в Одессу с намерением достигнуть и до святого города Иерусалима. Но не знаю, допу стит ли Господь поклониться Его Живоносному Гробу.

Рассказ третий

Перед самым выходом из Иркутска я пошел еще к духовному отцу, с которым вел беседы, и сказал ему: «Вот я уже совсем на пути в Иеруса лим; зашел проститься да поблагодарить за христианскую любовь ко мне, недостойному стран нику». Он сказал мне: «Бог да благословит путь твой. Но что же ты ничего мне не сказал о себе, кто ты и откуда. Много я наслушался от тебя о твоих путешествиях; любопытно было бы узнать о твоем происхождении и жизни до странничества».

– Хорошо, – сказал я, – с удовольствием расскажу и это. Это не длинная история.

Родился я в деревне Орловской губернии. После отца и матери осталось нас двое: я да стар ший брат мой. Ему было десять лет, а мне два года – третий. Вот и взял нас дедушка к себе на прокормление; он был старик зажиточный и чест ный, держал постоялый двор на большой дороге, и по доброте его много стаивало у него приез жих. Стали мы у него жить. Брат мой был резв и все бегал по деревне, а я больше вертелся около дедушки. По праздникам ходили мы с ним в цер ковь, а дома он часто читывал Библию, вот эту самую, которая у меня. Брат мой вырос и испор тился – приучился пить. Мне было уже семь лет; однажды я лежал с братом моим на печи и он столкнул меня оттуда, и я повредил левую руку. С тех пор и по сие время ею не владею – вся вы сохла.

Дедушка, видя, что я к сельским работам буду неспособен, начал учить меня грамоте, и как азбуки у нас не было, то он учил меня по сей же Библии, как-то: указывая азы, заставлял складывать слова да примечать буквы. Так и сам не по нимаю, каким образом, твердя за ним, я в продол жение времени научился читать. И, наконец, когда дедушка стал худо видеть, то часто меня уже за ставлял читать Библию, а сам слушал да поправ лял. У нас нередко стаивал земский писарь, который писал прекрасно, я смотрел, и мне нрави лось, как он пишет. Вот я и сам по его примеру начал выводить слова, он мне указывал, давал бу маги и чернил и чинил мне перья. Так я и писать научился. Дедушка был сему рад и на ставлял меня так: вот теперь тебе Бог открыл гра моту, будешь человеком, а потому благодари за сие Господа и чаще молись. Итак, мы ко всем службам ходили в церковь да и дома очень часто молились; меня заставляли читать «Помилуй мя, Боже…», а дедушка с бабушкой клали по клоны или стояли на коленях. Наконец мне уже стало семнадцать лет, и бабушка умерла. Дедуш ка стал говорить мне: «Вот у нас нет хозяйки в до му, а как без бабы? Старший брат твой замотал ся, я хочу тебя женить». Я отказывался, представ ляя свое увечье, но дедушка настоял, и меня же нили, выбрали девку степенную и добрую, двад цати лет. Прошел год, и дедушка мой сделался при смерти болен. Призвав меня, начал он про щаться и говорит: «Вот тебе дом и все наследство, живи по совести, никого не обманывай да молись больше всего Богу, все от Него. Ни на что не на дейся, кроме Бога, ходи в церковь, читай Библию да нас со старухой поминай. Вот тебе и денег ты сяча рублей, береги, попусту не трать, но и скуп не будь, нищим и церквам Божиим подавай».

Так он умер, и я похоронил его. Брату стало завидно, что двор и имение отданы одному мне. Он начал на меня злиться, и до того враг в сем помогал ему, что даже намеревался убить меня. Наконец вот что он сделал ночью, когда мы спа ли и постояльцев никого не было: подломал чу лан, где хранились деньги, вытащил их из сунду ка да и зажег чулан. Мы услышали уже тогда, когда вся изба и двор занялись огнем, и едва выскочили из окошка, в том только, в чем спали.

Библия лежала у нас под головами, и мы ее выхватили с собой. Смотревши, как горел дом наш, мы между собой говорили: «Слава Богу! Хоть Библия-то уцелела, хоть есть чем утешиться нам в горе». Итак, все имущество наше сгорело, и брат от нас ушел без вести. Уже после узнали, когда он начал пьянствовать да хвалиться, что он день ги унес и двор зажег.

Остались мы наги и босы, совершенные нищие, кое-как в долг поставили маленькую хижину да и стали жить бобылями. Жена моя была рукодельная, мастерица ткать, прясть, шить, бра ла у людей работу да день и ночь трудилась и меня кормила. Я же по безрукости моей даже и лаптей плести не мог. Она, бывало, ткет или прядет, а я сижу около нее да читаю Библию, и она слушает да иногда и заплачет. Когда я спрошу: «О чем же ты плачешь? Ведь, слава Богу, живем», то она и ответит: «То мне умилительно, что в Библии-то очень хорошо написано». Также помнили и де душкино приказание: постились часто, каждое утро читали акафист Божией Матери и на ночь клали по тысяче поклонов, чтобы не искушаться.

И так жили мы спокойно два года. Но вот что удивительно, что хотя о внутренней молитве, творимой в сердце, и понятия мы не имели и никогда не слыхали, а молились просто только язы ком да без толку клали поклоны, как болваны кувыркались, а охота к молитве была, и долгая наружная и без понятия молитва не казалась трудною, но отправлялась с удовольствием. Вид но, правду мне сказал один учитель, что бывает тайная молитва внутри человека, о которой он и сам не знает, как она сама собой производится неведомо в душе и возбуждает к молению, кто какое знает и как умеет.

По прошествии двух лет таковой нашей жизни вдруг жена моя занемогла сильною горячкою и, причастившись, на девятый день скончалась. Остался я один-одинехонек, делать ничего не мог; пришлось ходить по миру, а было совестно про сить милостыню. К тому же такая напала на меня грусть по жене, что не знал, куда деваться. Как, бывало, войду в свою хижину да увижу ее одеж ду или какой-нибудь платок, так и взвою да и упаду без памяти.

Итак, не мог я долее переносить тоски моей, живя дома, а потому продал свою хижину за двадцать рублей, а какая была одежда моя и женина, всю роздал нищим. Мне дали по калечеству моему вечный увольнительный паспорт, и я немедленно взял свою любезную Библию да и пошел куда глаза глядят. Выйдя, думал я, куда же теперь идти? Пойду прежде всего в Киев, поклонюсь угодникам Божиим и попрошу их помощи в скорби моей. Как скоро решился на сие, стало мне легче, и дошел я до Киева с отрадой. С тех пор вот уже 13 лет безостановочно стран ствую по разным местам; обходил много церквей и монастырей, а теперь все уже больше скитаюсь по степям да по полям. Не знаю, благоволит ли Господь добраться до святого Иерусалима. Там пора бы, если будет воля Божия, уже и грешные кости похоронить.

– А сколько тебе от роду лет?

– Тридцать три года.

– Возраста Христова!

Рассказ четвертый

Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование спасения мо его.

(Пс. 72, 28).

Справедлива русская пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает», – сказал я, придя еще к отцу моему духовному. Я полагал, что нынешний день буду идти да идти по пути ко святому граду Иерусалиму, а вот вышло иначе. Со всем непредвиденный случай оставил меня и еще на три дня в сем же месте. И я не утерпел, чтобы не прийти к вам, дабы известить о сем и принять совет в решимости моей при сем случае, который совсем неожиданно встретился следующим об разом.

Распростившись со всеми, я пошел с помощью Божией в путь мой, и только хотел выйти за заставу, как у ворот последнего дома увидел сто явшего знакомого человека, который некогда был такой же, как и я, странник и которого я года три не видел. Поздоровавшись, он спросил, куда я иду. Я ответил: «Хочется, если будет угодно Богу, в старый Иерусалим». «Слава Богу! – подхватил он. – Вот есть тебе здесь и хороший попутчик». «Бог с тобой и с ним, – сказал я, – разве ты не знаешь, что, по своеобычному моему нраву, я никогда не хожу с товарищами, а привык странствовать всегда один?» – «Да выслушай-ка: я знаю, что этот попутчик будет тебе по нраву. Как ему с тобой, так и тебе с ним будет хорошо. Вот видишь ли, отец хозяина этого дома, в котором я нанимаюсь работником, идет по обещанию тоже в старый Иерусалим, и тебе с ним будет повадно. Он здешний мещанин, старик добрый и притом совершенно глухой, так что, как ни кричи, ничего не может слышать. Если о чем его спросишь, то нужно написать ему на бу мажке, и тогда ответит. И поэтому он не надоест тебе в пути, ничего говорить с тобою не будет, он и дома-то все больше молчит, а для него ты будешь необходимым в дороге. Сын его дает ему лошадь и телегу до Одессы, с тем чтобы там ее продать. Хотя старик-то желает пешком идти, но для его поклажи и некоторых посылок ко Гробу Господню пойдет с ним и лошадь. Вот и ты свою сумку можешь положить тут же. Теперь подумай: как же можно старого и глухого человека отпу стить с лошадью одного в такой дальний путь? Искали, искали проводника, но все просят очень дорого, да и опасно отпустить его с неизвестным человеком, ибо при нем есть и деньги, и вещи. Согласись, брат, право, будет хорошо; решись во славу Божию и для любви к ближнему. А я хо зяев-то о тебе заверю, и они несказанно будут сему рады; они люди добрые и меня очень любят, вот уже я нанимаюсь у них два года». Поговорив так у ворот, он привел меня в дом к хозяину, и я, увидев, что, должно быть, семейство честное, со гласился на их предложение. Вот теперь и расположились мы на третий день праздника Рождества Христова, если благословит Бог, отслушав Бо жественную литургию, отправиться в путь.

Вот какие нечаянные случаи встречаются на пути жизни! А все Бог и Его святое провидение правят делами и намерениями нашими, как и на писано: и еже хотети и еже деяти Божие есть (Флп. 2, 13).

Выслушав это, отец мой духовный сказал: «Сердечно радуюсь, любезнейший брат, что Господь и еще неожиданно устроил увидеть тебя через непродолжительное время. И как ты теперь свободен, то я с любовью продержу тебя подольше, а ты мне и еще расскажешь по больше о своих поучительных встречах, бывших в твоем продолжительном странническом пути. Я и все прежние твои рассказы с удовольствием и внимательностью слушал».

– Это я с радостью го тов сделать, – ответил я и начал говорить: – Всего было много, доброго и худого. Всего долго не расскажешь, да многое вышло уже и из памяти, ибо я старался в особенности помнить только то, что руководствовало и возбуждало ле нивую душу мою к молитве, а все прочее редко вспоминал или, лучше сказать, старался забывать прошедшее, по наставлению святого апостола Павла, который сказал: стремлюсь к поче сти вышнего звания, задняя за бывая, в предняя же простираяся (Флп. 3, 13). Да и покойный блаженный мой старец говаривал, что препятствия сердечной молитве нападают с двух сторон, с шуией и десной, то есть если враг не успеет отвратить от молитвы суетны ми помыслами и греховными замыслами, то возобновляет в памяти поучительные воспоминания или внушает прекрасные мысли, чтобы только хоть чем-нибудь отвлечь от молитвы, ему не тер пимой. И это называется десное крадение, при коем душа, презрев беседу с Богом, обращается к удовольственной беседе сама с собою или с тва рями. А потому и учил меня, чтобы во время мо литвы не принимать и самой прекрасной духовной мысли, да и по прошествии дня, если случится увидеть, что время проведено более в назидательном размышлении и беседе, нежели в существенной безвидной молитве сердца, то и сие почитать неумеренностью или корыстолюбивой духовной жадностью, в особенности для новоначальных, ко им необходимо, чтобы время, проводимое в молитве, преимущественно превозмогало большим количеством перед тем временем, которое провождалось в занятии прочими делами благочестия.

Но нельзя же и всего забыть. Иное само собой так глубоко врезалось в память, что и долго не воспоминая о нем, живо памятно, как, например, одно благочестивое семейство, у которого Бог удостоил меня пробыть несколько дней по нижеследующему случаю.

Во время странствования моего по Тобольской губернии случилось мне проходить через ка кой-то уездный город. Сухарей оставалось у меня очень мало, а потому я и вошел в один дом, что бы выпросить хлеба на дорогу. Хозяин сказал мне: «Слава Богу, ты пришел ко времени, только что сей час жена моя вынула хлебы из печи, вот тебе теплая коврига, молись за нас Богу». Я, поблагода рив, стал укладывать хлеб в сумку, а хозяйка, увидев, сказала: «Какой мешок-то худой весь истерся, я переменю тебе», – и дала мне хороший, твердый мешок. От души поблагодарив их, я по шел далее. На выходе в мелочной лавочке по просил немного соли, и лавочник насыпал мне не большой мешочек. Радовался я духом и благода рил Бога, что Он указывает мне, недостойному, таковых добрых людей. «Вот, – думал я, – теперь на неделю без заботы о пище буду сыт и доволен. Благослови, душе моя, Господа!»

Отойдя от сего города верст пять, увидел я на самой дороге небогатое село и небогатую де ревянную церковь, но хорошо украшенную снару жи и расписанную. Проходя мимо, я пожелал воз дать поклонение храму Божию и, войдя на паперть церковную, помолился. Сбоку церкви, на лужке, играли двое каких-то малюток лет по пяти или шести. Я подумал, что это поповы дети, хотя они и были очень хорошо наряжены. Итак, помо лившись, пошел далее. Не успел отойти шагов де сять от церкви, как я услышал за собою крик: «Нищенькой! Нищенькой! Постой!» Это кричали и бе жали ко мне виденные мною малютки – мальчик и девочка. Я остановился, а они, подбежав, схва тили меня за руку: «Пойдем к маменьке, она ни щих любит». – «Я не нищий, – говорю им, – а прохожий человек». – «А как же у тебя мешок?» – «Это мой дорож ный хлеб». – «Нет, пойдем непременно, маменька даст тебе денег на дорогу». – «Да где же ваша маменька?» – спросил я. – «Вон за церковью, за этой рощицей».

Они повели меня в прекрасный сад, посредине коего я увидел большой господский дом; мы во шли в самые палаты. Какая там чистота и убран ство! Вот и выбежала к нам барыня. «Милости прошу! Милости прошу! Откуда тебя Бог послал к нам? Садись, садись, любезный! – Сама сняла с меня сумку, положила на стол, а меня посадила на премягкий стул. – Не хочешь ли покушать или чайку и нет ли каких нужд у тебя?» «Всенижайше благодарю вас, – отвечал я, – кушанья у меня целый мешок, а чаю хотя и пью, но, по нашему мужицко му быту, привычки к нему не имею, усердие ваше и ласковое обхождение дороже для меня угощения; буду молить Бога, чтобы Он благословил вас за такое евангельское страннолюбие». Говоря это, я почувствовал сильное возбуждение к возвращению внутрь. Молитва закипела в сердце, и мне по требно стало успокоение и безмолвие, дабы дать простор сему самовозникшему пламени молитвы, чтобы скрыть от людей наружные молитвенные признаки, как-то: слезы, воздыхания и необыкно венные движения лица и уст.

А потому я встал да и говорю: «Прошу прощения, матушка, мне пора идти; да будет Господь Иисус Христос с вами и с любезными вашими деточками». – «Ах, нет! Боже тебя сохрани уходить, не пущу тебя. Вот к вечеру муж мой приедет из города, он там служит по выборам судьей в уезд ном суде. Как он обрадуется, увидев тебя! Он каждого странника почитает за посланника Божия. А если ты уйдешь, то он очень опечалится, не увидев тебя; к тому же завтра во скресенье, ты помолишься с нами у обедни и, чем Бог послал, откушаем вместе; у нас каждый праздник бывает гостей до тридцати нищих Христовых братий. Да что же ты ни чего и не сказал мне про себя, откуда ты и ку да шествуешь! Поговори со мной, я люблю слу шать духовные беседы людей богоугодных. Дети, дети! Возьмите сумочку странника и отне сите в образную комнату, там он будет ночевать».

Слушая сии слова ее, я удивлялся да и подумал: «С человеком ли я беседую или какое мне привидение?»

Итак, я остался дожидаться барина. Рассказал вкратце мое путешествие и что иду в Иркутск. «Вот и кстати, – сказала барыня, – ты непременно пойдешь через Тобольск, а у меня там родная мать монахиней в женском монастыре, теперь же и схимница; мы дадим тебе письмо, она тебя при мет.

K ней многие приходят за духовными сове тами. Да вот также, кстати, отнесешь ей книжку преподобного Иоанна Лествичника, которую мы выписали для нее из Москвы, по ее приказанию. Как все это будет хорошо!» Наконец время приблизилось к обеду, и мы сели за стол. Пришли еще четыре барыни и стали с нами кушать. Окончив пер вое кушанье, одна из пришедших барынь встала, сделала поклон к образу, а потом поклонилась нам, пошла и принесла другое кушанье и опять села; потом другая барыня также пошла за третьим кушаньем. Я, видев это, стал говорить хозяйке: «Осмелюсь, матушка, спросить, эти ба рыни-то родня вам, что ли?» – «Да, они мне сестры: это кухарка, это кучерова жена, это ключница, а это моя горничная, и все замужние, у меня во всем доме нет ни одной девушки». Слыша и видя сие, я еще в большее приходил удивление, бла годарил Бога, указавшего мне таких богоугодных людей, и ощущал сильное действие молитвы в сердце. А потому, чтобы поскорее уединиться и не мешать молитве, встав из-за стола, я сказал барыне: «Вам нужно отдохнуть после обеда, а я, по привычке моей к ходьбе, пойду погулять по саду». – «Нет, я не отдыхаю, – сказала барыня, – и я пойду с тобою в сад, а ты мне расскажешь что-нибудь поучительное. А если тебе идти одному, то дети не дадут тебе покоя. Они как скоро тебя увидят, то не отойдут от тебя ни на минуту, так они любят нищих, Христовых братий и странников».

Нечего мне было делать, и мы пошли. Войдя в сад, чтобы удобнее мне было сохранять безмолвие и не говорить, я поклонился барыне в ноги да и сказал: «Прошу вас, матушка, во имя Божие, скажите мне, давно ли вы провождаете такую богоугодную жизнь и каким образом достигли сего благочестия?» – «Пожалуй, я тебе все расскажу. Вот видишь, мать моя – правнучка святителя Иоасафа, которого мощи на вскрытии почивают в Бел городе. У нас был большой дом в городе, флигель коего нанимал небогатый дворянин. Нако нец он умер, а жена его осталась беременной, родила и сама умерла после родов. Рожденный остался круглым бедным сиротой; моя маменька из жалости взяла его к себе на воспитание, через год родилась и я. Мы вместе росли и вместе учи лись у одних учителей и учительниц и так свык лись, как будто родные брат с сестрой. По неко тором времени скончался и мой родитель, а ма тушка, оставя городскую жизнь, переехала с нами вот в это свое село на житье. Когда мы пришли в возраст, маменька выдала меня за своего воспи танника, отдала нам это свое село, а сама, по строив себе келью, определилась в монастырь.

Дав нам свое родительское благословение, она сделала нам такое завещание, чтобы мы жили по-христиански, молились усердно Богу и более всего старались исполнять главнейшую заповедь Божию, то есть любовь к ближним, питали и помогали нищим Христовым братиям в простоте и смире нии, детей воспитывали в страхе Божием и с ра бами обходились, как с братьями. Вот так мы и живем здесь уединенно уже десять лет, стараясь сколько возможно исполнять завещание нашей матушки. У нас есть и нищеприемница, в которой и теперь живут более десяти человек увечных и больных; пожалуй, завтра сходим к ним».

По окончании сего рассказа я спросил: «Где же та книжка преподобного Иоанна Лествичника, которую вы желаете отослать к вашей родительнице?» – «Пойдем в комнату, я найду ее тебе». Только что мы усе лись читать, приехал и барин. Увидев меня, он любезно меня обнял, и мы братски, по-христиан ски расцеловались, повел в свою комнату да и говорит: «Пойдем, любезнейший брат, в мой каби нет, благослови мою келлию. Я думаю, что она (указал на барыню) тебе надоела. Она как увидит странника, или странницу, или какого больного, то рада и день и ночь не отходить от них; во всем ее роде исстари такое обыкновение».

Мы во шли в кабинет. Какое множество книг, прекрас ные иконы, Животворящий Крест во весь рост и при нем поставлено Евангелие. Я помолился да и говорю: «У вас, батюшка, здесь рай Божий. Вот Сам Господь Иисус Христос, Пречистая Его Матерь и святые Его угодники, а это (указывая книги) их божественные, живые и неумолкаемые слова и наставления. Я думаю, вы часто наслажда етесь небесной беседой с ними». «Да, признаюсь, – ответил барин, – я охотник читать». – «Какие же у вас здесь книги?» – спросил я. «У меня много и духовных, – ответил барин, – вот целый годовой круг Четий-Миней, сочинения святителей Иоанна Златоуста, Васи лия Великого, много богословских и философ ских, а также много и проповедей новейших зна менитых проповедников. Библиотека моя стоит мне тысяч пять рублей».

«Нет ли у вас, – спросил я, – какого-либо писателя о молитве? Я очень люблю о молитве читать». – «Есть самая новейшая книжка о молитве, сочинение од ного петербургского священника». Барин достал толкование молитвы Господней «Отче наш», и мы с удовольствием начали ее. Немного погодя пришла к нам и барыня, принесла чаю, а малют ки притащили целое лукошко, все серебряное, ка ких-то сухих словно пирожков, каковых я и от роду не кушал. Барин взял у меня книжку, по дал барыне да и говорит: «Вот мы ее заставим чи тать, она прекрасно читает, а сами подкрепимся». Барыня начала читать, а мы стали слушать. Я, слушая чтение, внимал и производившейся мо литве внутрь моего сердца. Что дальше шло чте ние, то молитва развивалась более и меня услаж дала. Вдруг я увидел, что быстро промелькнул кто-то перед глазами моими, словно по воздуху, как будто мой покойный старец. Я встрепенулся, но, чтобы скрыть это, сказал: «Простите, вздремнул маленько».

Тут я почувствовал, что как бы дух старца проник мой дух или засветил его, я ощу тил какой-то свет в разуме и множество мыслей о молитве. Только что перекрестился и хотел ото гнать сии мысли, барыня прочла всю книжку, ба рин спрашивает, понравилось ли мне это сочине ние. И началась у нас беседа.

– Очень нра вится, – ответил я, – да и молитва Господня «Отче наш» есть выше и драгоценнее всех написанных молитв, какие мы, христиане, имеем, ибо ее пре подает Сам Господь Иисус Христос, и прочтенное толкование оной очень хорошо. Только все на правлено большей частью к деятельности христи анской, а мне случилось читывать у святых отцов и умозрительное, таинственное изъяснение оной.

– У каких же отцов ты это читал?

– Да вот, напри мер, у преподобного Максима Исповедника да в «Добро то любии» у святого Петра Дамаскина.

– Пожалуйста, не припомнишь ли что, скажи нам!

– Извольте. Начало молитвы: «Отче наш, Иже еси на небесех» в прочтенной книжке толкуется, что под сими сло вами должно разуметь внушение братской любви к ближним как детям единого Отца. Это очень справедливо, но у святых отцов и еще далее и ду ховнее сие разъясняется; именно – они говорят, что в сем изречении должно возводить ум на Небо, к Небесному Отцу, и воспоминать обязан ность нашу ежеминутно поставлять себя в при сутствие Божие и ходить перед Богом. Слова «да святится имя Твое» объясняет книжка тщанием, дабы не произносить имя Божие без благоговения или в несправедливой клятве, словом, чтобы святое имя Божие произносить свято и не употреблять его всуе. А таинственные толко ватели видят здесь прямое прошение о внутрен ней сердечной молитве, то есть чтобы святейшее имя Божие напечатлевалось внутрь сердца и самодействующей молитвой святилось и освящало все чувства и силы душевные. Слова «да приидет Царствие Твое» таинственные толковники изъясняют так: да приидет в сердца наши внутренний мир, спокойствие и радость духовная. В книжке толкуется, что под словами «хлеб наш насущный даждь нам днесь» должно разуметь прошение о потребно стях, необходимых для телесной жизни, не излиш них, но токмо нужных и для помощи ближним достаточных. А преподобный Максим Исповедник под именем на сущного хлеба разумеет питание души хлебом небесным, то есть словом Божиим, и соединение души с Богом богомыслием и непрестанной вну тренней молитвой сердца.

– Ах! Это великое дело и почти невозможное для жителей мира, чтобы достигнуть внутренней молитвы, – воскликнул барин, – хотя бы и наружную-то помог Господь отправлять без лености.

– Не ду майте, батюшка, так. Если бы сие было невозможно и непреодолимо трудно, то Бог не запо ведал бы сего всем. Сила Его совершается и в не мощи, а опытные святые отцы предлагают к сему спо собы, облегчающие путь к достижению сердечной молитвы. Конечно, для отшельников мира они указывают средства особенные и высшие, но и для мирян также предписывают удобные же и верно ведущие средства к достижению внутренней мо литвы.

– Нигде мне не случалось читать о сем подробно, – сказал барин.

– Извольте, если угодно, я прочту вам в книге «Добротолюбия».

Я принес мое «Добротолюбие», отыскал статью святого Петра Дамаскина и начал читать следующее: «Должно научиться призыванию имени Божия бо лее, нежели дыханию, во всяком времени, и месте, и деле. Апостол говорит: «непрестанно молитеся», то есть он учит, чтобы иметь памятование о Боге во всякое время, на каждом месте и при всякой вещи. Если ты что-нибудь делаешь, должен иметь в памяти Творца вещей; если ви дишь свет, помни Даровавшего тебе оный; если видишь небо, землю, море и все находящееся в них, удивляйся и прославляй Создавшего оные; если надеваешь на себя одежду, вспомни, чей это дар, и благодари Промышляющего о твоей жиз ни. Кратко сказать, всякое движение да будет тебе причиной к памятованию и прославлению Бога, и вот ты непрестанно молишься, от сего всегда будет радоваться душа твоя».

– Вот извольте видеть, как сей способ к непрестанной молитве удобен, легок и доступен для каждого, кто только имеет сколько-нибудь человеческих чувств.

Это им чрезвычайно понравилось. Барин с восхищением обнял меня, благодарил, посмотрел мое «Добротолюбие» да и говорит: «Непременно куп лю себе такую книгу. Я ее скоро достану из Пе тербурга; а сейчас для памяти я спишу эту статейку, которую ты прочел, сказывай мне». И тут же он скоро прекрасно переписал ее. Потом он воскликнул: «Боже мой! Ведь у меня есть и икона святого Дамаскина». (Это, вероятно, была икона Иоанна Дамаскина.) Он взял рамку, вставил под стекло написанный лист да и повесил под иконой, ска зав: «Вот живое слово угодника Божия под его изображением будет часто напоминать мне, что бы исполнять сей спасительный совет в его де ятельности».

После сего мы пошли ужинать. За столом по-прежнему сидели с нами все люди, мужчины и женщины. Какое было благоговейное молчание и тишина во время стола! Поужинав, мы все, люди и дети, долго молились. Меня заставили читать акафист Иисусу Сладчайшему.

По окончании служители их пошли на покой, и мы втроем остались в комнате. Вот барыня принесла мне белую рубашку и чулки. Я поклонил ся в ноги да и говорю: «Не возьму я, матушка, чу лок, я их от роду не нашивал, мы привыкли всегда ходить в онучах». Она побежала опять и принесла свой старый кафтан тонкого желтого сукна да и разрезала на две онучи, а барин, сказав: «Вот у него, бедного, и опорочки-то почти развалились», – принес новые свои башмаки, большие, ко торые он сверху сапог надевает, потом и говорит мне: «Поди вон в ту комнату, там никого нет, да перемени с себя белье». Я пошел переоделся и опять вышел к ним. Они посадили меня на стул и начали обувать. Барин стал обертывать онучами мне ноги, а барыня начала надевать башмаки. Я сперва не стал было даваться, но они приказали мне сидеть и говорили: «Сиди и молчи. Христос умывал ноги ученикам». Мне нечего было делать, и я начал плакать; заплакали и они.

После сего барыня осталась в покоях ночевать с детьми, а мы с барином пошли в сад в беседку. Долго нам не спалось, мы лежали да и поговаривали с барином. Вот он и начал приступать ко мне:

– Скажи, Бога ради, по самой истине и по совести, кто ты такой? Ты, должно быть, из хорошего рода и только напускаешь на себя юродство. Ты читаешь и пишешь хорошо и правильно говоришь и рассуждаешь; этого не может быть в мужицком воспитании.

– Я по сущей правде и чистосердечно рассказывал как вам, так и вашей барыне мое происхождение и никогда не думал лгать или обманывать вас. Да и для чего мне это? А что я говорю, то говорю не свое, а слышанное от покойного богомудрого старца моего да вычитанное со вниманием в святых отцах; более же всего дает свет моему невежеству внутренняя мо литва, которую не сам я приобрел, а милость Божия да старческое учение поселили ее в мое серд це. Ведь это возможно каждому человеку; стоит только побезмолвнее углубиться в свое сердце да побольше призывать просвещающее имя Иисуса Христа, то сейчас же каждый почувствует внутрен ний свет и ему будет все понятно, даже и неко торые тайны Царствия Божия он увидит в свете сем. Да уже и это глубокая просветительная тай на, когда человек узнает сию способность само углубляться, видеть себя внутри, наслаждаться са мосознанием, умиляться и сладостно плакать о своем падении и испорченной воле.