Текст книги "Русско-украинский исторический разговорник. Опыты общей истории"

Жизнь после смерти

Как пишет летописец, Андрей Боголюбский «кровью мученичьскою умывся пригрешении своихъ», то есть мученической смертью искупил свои грехи. А их, видимо, было немало.

Помимо бесконечных выяснений отношений со своими родственниками, которых он то изгонял вообще, то, обращаясь с ними как с «подручниками» и «простыми человеками», сажал по своему усмотрению на киевский и новгородский престолы, Андрей несколько раз пытался вмешаться в дела духовные.

С одной стороны, летописцы отмечали особую набожность князя.

В ход шли и подробные описания роскошных храмов, построенных по приказанию князя во Владимире и его окрестностях, и рассказы об основании им новых монастырей, и о щедрых пожалованиях «черньцемь и черницамъ, и убогымъ, и всякому чину», и о регулярных раздачах милостыни больным и обездоленным, и рассказы о ночных бдениях Андрея, когда он подолгу молился в храме, «смиряя образъ свои скрушеномь сердцемъ и уздыханье от сердца износя, и слезы от очью испущая, покаянье Давидово приимая, плачася о грисехь своихъ, възлюбивъ нетлененая паче тленьныхъ и небесная паче времененыхъ и царство съ святыми у Вседержителя Бога паче притекущаго сего царьства земльного, и всею добродетелью бе украшенъ, вторыи мудрыи Соломонъ бяшеть же».

Именно он был инициатором установления на Руси новых государственных праздников – Спаса (1 августа) и Покрова (1 октября). По распоряжению и при самом деятельном участии князя в 1164–1165 годах во Владимирской земле был создан целый цикл программных литературных произведений: «Слово Андрея Боголюбского о празднике 1 августа», «Сказание о победе над волжскими болгарами 1164 года и праздновании 1 августа», а также «Житие Леонтия Ростовского».

С другой стороны, всячески демонстрируя свою набожность, Андрей самым бесцеремонным образом пытался поставить церковь под свой контроль. И все это делалось с одной целью – укрепить любой ценой собственную власть. Такие попытки вызвали резкую реакцию со стороны высших православных иерархов, вплоть до константинопольского патриарха Луки Хризоверга.

Например, тот же самый Леонтий Ростовский дважды изгонялся князем. Причиной тому, видимо, были попытки Андрея отделиться от киевской митрополии, чего не хотели древнерусские иерархи, в том числе Леонтий. Андрей Юрьевич задумал учредить свою митрополичью кафедру. На нее он хотел возвести своего любимца Федорца, личность которого весьма сомнительна.

Вот, что пишет о нем летописец под 1172 годом: «Изъгна Богъ и святая Богородица Володимирьская злаго и пронырьливаго, и гордаго лестьця лживаго владыку Федорьца из Володимиря от святое Богородици церкви Златоверхои. И о тои вся земля Ростовьская не въсхоте благословения, удалися от него. И тако и сьи нечьтивыи не въсхоте послушати хрестолюбиваго князя Андрея, велящю ему ити ставиться къ митрополиту Киеву, не въсхоте. Паче же Богу не хотящю его и святое Богородици извьрже его изъ земли Ростовьское. Богъ, бо егда хочеть показнити человѣка, отиметь о него умъ. Тако же и надъ симъ сътвори Богъ, отя у него умъ. Князю же о немъ добро мыслящю и добра хотя ему. Сь же не токмо не въсхоте поставления от митрополита, но и церкви вси Володимири затвори и ключе церквьныя взя. И не бы звонения, ни пения по всему граду. И въ зборнеи церкви, в неиже чюдотвореная Мати Божия… и ту церковь дьрьзну затворити. И тако Бога разъгневи и святую Богородицю. Томъ бо дьни изъгнанъ бысть месяца мая въ 8 день, на память святаго Ивана Богословьца. Много пострадаша человеци от него въ держание его: и селъ изнебыша, оружья и конь, друзии же роботы добыша, заточенья же и грабления – не токмо простьцемъ, но и мнихомъ, игуменомъ и ереемъ. Безъмилоствъ сыи мучитель другымъ человеком головы порезывая и бороды, а другымъ очи выжигаше и языкы вырезывая, другыя же распиная по стене и муча немилостивне, хотя въсхытити от всих имение имения. Бо не бе сыть, яко адъ».

Трудно, однако, представить, что все перечисленные летописцем безобразия творились без ведома (не говоря уже, вопреки воле) Андрея Боголюбского: Федорец – его ставленник.

Дело кончилось тем, что по настоянию Луки Хризоверга Андрей был вынужден отказаться от своих далеко идущих планов. Похвалив князя за усердие к Церкви, константинопольский патриарх разрешил перенести резиденцию епископа из Ростова во Владимир, ближе к княжескому двору. За это князь был вынужден вернуть Леонтия (который при этом был возведен в сан архиепископа) на кафедру, а Федорца отправить в Киев, на митрополичий суд. Там тот был осужден и казнен на Песьем острове: «тамо его осекоша, и языка урезаша, яко злодею еретику, и руку правую отсекоша и очи ему выняша, зане хулу измолви на святую Богородицю».

Возможно, все это и стало причиной того, что Андрей Боголюбский очень поздно, скорее всего не раньше XVII века, был канонизирован как общерусский святой…

Впрочем, все эти перипетии оказались на руку киевским митрополитам: в их титуле после неудачной попытки разделить митрополии появилось маленькое, но немаловажное дополнение, впервые фиксируемое на печати Константина II (ум. 1169): «митрополит всея Руси» – вместо прежнего «митрополит Руси».

Решив политические проблемы в Ростово-Суздальской земле, Андрей Боголюбский обратил свои взоры на юг и на север. В 1169–1170 годах ему удалось временно подчинить своей власти Киев и Новгород. В древней столице Руси он посадил своего младшего брата Глеба, а в Новгород отправил «подручного» – князя Рюрика Ростиславича. После смерти Глеба Юрьевича Андрей назначил на киевский престол своего племянника, смоленского князя Романа Ростиславича, а его младших братьев, Давида и Романа, посадил в Вышгород и Белгород. Однако братья Ростиславичи вскоре перестали подчиняться своему властолюбивому дядюшке, обиженные тем, что он и с ними обращался как с «подручниками».

Тогда-то и состоялся знаменитый поход на Киев (1173), в котором, по свидетельству летописи, приняли участие ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы. К ним присоединились дружины полоцкого, туровского, пинского, городеньского, черниговского, новгород-северского, путивльского, курского, переяславль-русского, торческого и смоленского князей.

В XIX веке, когда вместо историй государств стали писать истории народов, началась национализация истории Киевской Руси. На восточноевропейском пространстве «оказалось» несколько этносов, желавших иметь собственные непересекающиеся истории, а Русь была вроде как одна. Этот «пирог» надо было разделить, хотя, как резать и на какие порции, было не совсем ясно. С середины XIX века разгорелись знаменитые споры о том, кто жил в древнем Киеве: великороссы или малороссы (украинцы). Ученые и публицисты пытались найти связь культурных и политических явлений с чертами той или иной «народной физиономии» – конструируемым «национальным характером». К примеру, краткость и сухую фактографичность новгородской летописи объясняли угрюмым характером северян. Напротив, более красочное и велеречивое киевское и галицко-волынское летописание связывали с особенностями живой натуры южан.

Точно так же в княжеских усобицах видели столкновения земель, а точнее населяющих их этнических общностей. В событиях древнерусской истории старались разглядеть истоки тенденций развития будущих восточноевропейских государств и народов. Во мнимом самовластии Андрея Боголюбского усматривали зачатки будущего московского самодержавия. В не менее мнимом вечевом и «федеративном» укладе южнорусских земель видели черты, якобы присущие малороссийской (украинской) истории. В целом на Киевскую Русь накладывали этническую карту XIX века. В результате в конфликтах, где по разные стороны оказывались суздальские и киевские князья, можно было подозревать российско-украинскую вражду.

Едва ли не самым болезненным в исторических спорах был вопрос о преемственности Киев – Владимир. Традиционная для российской историографии концепция зазвучала по-новому с точки зрения национальных историй. Если преемственность была, значит древний Киев был великорусским. Этот взгляд, связанный с именем Михаила Погодина, был неприемлем для украинской историографии. Если же Киев был малорусским, то это не преемственность, а враждебный разрыв, более того – унижение Киева Владимиром (читай: русскими украинцев). Соответственно нужно было как-то спасать ситуацию. Михаил Грушевский дал рецепт: горечь от разрыва с Владимиром он компенсировал идеей о преемственности Киев – Галич. Старая концепция московских исторических текстов получала зеркальное (украинское) отражение.

При всей кажущейся современному читателю естественности этих построений надо подчеркнуть: ничего общего со средневековой реальностью они не имеют. В том смысле, что вся система категорий здесь анахронична. В частности, совершенно не естественным является национальное прочитывание междукняжеских (именно так, а не межэтнических) отношений в Киевской Руси. Сама же «историческая преемственность» является абстракцией.

В XII веке выбор «Киев или Владимир?» не стоял. Несмотря на заклинания старых российских историков, никаких свидетельств «перенесения столицы» из Киева во Владимир и «унижения» Киева нет. Город оставался старейшим столом Руси, обладать которым князья стремились еще и накануне 1240 года. 1169 год не выглядит в наших источниках фатальным рубежом. В Киеве поменялся князь. Вместо Мстислава Изяславича в нем сел Глеб Юрьевич, переяславский (тоже «южный») князь, брат Андрея Боголюбского. Но почему не сам Андрей? В его действиях необычным было только одно. Будучи с некоторого времени генеалогически (и физически) старшим в родне, он мог претендовать на главенство в клане Мономаховичей, что собственно и делал. Он пытался влиять на то, кто сядет в Киеве и будет контролировать Новгород. Но при этом Андрей отказался от личных претензий на Киев и сосредоточился на обустройстве своей Суздальской земли. Возможно, пример отца – Юрия Долгорукого, всю жизнь боровшегося за Киев, три раза занимавшего его и подозрительно умершего в нем (отравлен?), повлиял на поведение Андрея.

Могут спросить: а что же тогда означает разгром Киева Андреем Боголюбским в 1169 году? Примечательно, что, интерпретируя его по-разному, украинская и российская национальные истории принимали реальность этого события.

Верно ли утверждение: «Андрей Боголюбский взял Киев»? Короткий ответ: нет. Поясним. В научной литературе неоднократно указывалось, что в 1169 году на Киев шли войска не столько Андрея, сколько союзных князей. Под Киевом были представлены силы большинства потомков Владимира Мономаха – этот клан был ведущим на Руси того времени. Киевский князь Мстислав Изяславич был как раз тем членом клана, который оказался в меньшинстве. Также к Киеву пришли князья черниговской линии Рюриковичей (Ольговичи). В целом под Киевом собрались контингенты из Смоленской, Черниговской, Ростово-Суздальской, Переяславской, Муромо-Рязанской и Полоцкой земель. Примечательно, что Андрей Боголюбский в походе не участвовал. Он лишь отправил сына Мстислава. Более того, против союзников на стороне киевского князя выступал родной брат Андрея Михаил.

Состав коалиции не отражал долгосрочных союзов князей (тем более земель или этносов). Большинство участников осады Киева еще год назад, в 1168 году, дружно выступали с Мстиславом Изяславичем против половцев.

Но может, Андрей Боголюбский был организатором, вдохновителем похода? Часто считают: упомянут первым – значит главный. Действительно в Киевской летописи среди участников похода первым назван Мстислав Андреевич, посланный отцом. Кстати, физическое отсутствие Андрея говорит не о том, что он «повелевал издалека», а скорее о его приоритетах (свой Владимир был важнее далекого и утерянного Киева).

Но если мысленно поменять порядок перечисления князей? Окажется, что ничего, свидетельствующего об особой роли Андрея, кроме места в списке, в рассказе о походе нет. Собственно, поводом для похода стали разногласия Мстислава Изяславича со смоленскими Ростиславичами. Андрей был только одним из тех, кого не устраивало усиление Мстислава в Киеве и (через его сына Романа) в Новгороде. Отрешившись от историографических стереотипов, мы увидим перед собой довольно заурядную усобицу представителей разветвленного клана Мономаховичей, к которому примкнул Андрей Боголюбский.

Был ли Киев взят? Строго говоря, нет. Собственно до штурма не дошло, поскольку киевский князь Мстислав Изяславич, видя превосходящие силы противников, оставил Киев. Бегство князя из Киева – случай не первый в истории. Скажем, в 1073 году Изяслав Ярославич бежал под давлением братьев. Что же случилось дальше? Киевская и Суздальская летописи сообщают о страшном разграблении Киева, учиненном союзными войсками. Однако нет никакой нужды объяснять грабеж этнической неприязнью, тем более что грабили в значительной степени «свои». К сожалению, это обычно для воинской этики – поживиться после успешной кампании. Если это и первый в своем роде случай, то отнюдь не последний. В 1203 году Киев был действительно взят и разграблен войсками бывшего киевского князя Рюрика Ростиславича, черниговских Ольговичей и половцев. Даже при всем желании разглядеть здесь умысел великороссов не удается.

И был ли грабеж 1169 года таким катастрофическим? Событие археологически не просматривается. Это значит, что ничего подобного взятию Киева монголами в 1240 году не произошло. Кроме того, в научной литературе уже давно бытует подозрение, что красочное описание двух– или даже трехдневного грабежа – гипербола киевского и суздальского летописцев. Уж слишком оно трафаретное и нарочито пафосное.

Наконец, обратим внимание на то, что яркая картина разграбления Киева и описание похода, якобы руководимого Андреем, происходят из двух «заинтересованных» летописей – киевской и суздальской. К счастью, мы располагаем летописью с третьей, не столь незаинтересованной, стороны – новгородской. Как и следовало ожидать, там нет ни одного элемента мифа о «взятии Киева Андреем»: ни инициативы Андрея Боголюбского, ни ожесточенного штурма, ни катастрофического разграбления. Вот как буквально описывает событие новгородский летописец: «ходили Ростиславичи с Андреевичем и со смолянами, и с полочанами, и с муромцами, и с рязанцами на Мстислава к Киеву. Он же не бился с ними, но оставил по своей воле Киев».

Как бы то ни было, трагическая гибель Андрея под ударами убийц положила конец его планам – и, скорее всего, послужила основанием для целого ряда мифов и легенд об этом князе.

Игорь Курукин. Владислав Яценко. Богдан Хмельницкий. «Переяславские статьи» и проблемы «воссоединения»

Распад СССР привел к тому, что в новосозданных или, как это может быть интерпретировано в отношении Литвы, Латвии, Эстонии, Украины, Белоруссии и Грузии, возродившихся национальных республиках произошел отказ от существовавшего ранее москвоцентричного видения своего прошлого. В результате довольно быстро начался процесс национализации истории. В случае с Украиной данный процесс сосредоточился на отказе, не всегда последовательном, от видения в прошлом исключительно позитивной роли России, которая была прописана в «Тезисах к 300-летию воссоединения Украины с Россией» 1654 года.

При освещении событий раннего Нового времени украинские историки, опираясь на научное наследие представителей «народной/народницької» и особенно «государственной/державницької» школы историографии, сосредоточились на освещении проблем козацкой государственности. При этом господствовавшая в советское время риторика о братском союзе двух славянских народов и позитивной роли России, а с 1721 года Российской империи, в защите украинцев от внешней агрессии со стороны «шляхетской Польши» и «феодальных агрессоров» из Крымского ханства и Османской империи в течение 1990-х годов и в начале XXI века уступила место колониальному дискурсу. Московское государство начало восприниматься как один из главных соперников созданного во время козацкой революции 1648–1657/58 годов государства Гетманщины. Одновременно в современном украинском историописании начали подниматься на щит аспекты политической и военной конфронтации в козацко-московских взаимоотношениях второй половины XVII – XVIII века, которые в советское время либо замалчивались, либо излагались вкратце и в москвоцентричном контексте.

Отмеченные тенденции не могли не отразиться на освещении деятельности и одной из наиболее значимых персон в пантеоне украинских национальных героев: гетмане Богдане Хмельницком. Прочно прописанный в национальном нарративе со времен козацкого летописания XVII–XVIII веков гетман, в условиях новейшей «национализации истории» нисколько не потерял в своем значении. Трехсотлетнее историографическое наследие всегда могло предложить как минимум две интерпретации личности и деятельности великого гетмана. Он мог быть истолкован и как символ политического сближения с Россией и как основатель самостоятельного украинского/козацкого государства Войска Запорожского или же Гетманщины[1]1
  Возникшее во время козацкой революции 1648–1657 годов государство получило название Войско Запорожское. Несколько позже для его обозначения появилось еще одно название – Гетманщина, получившее распространение в украинской историографии XIX – ХХ веков. Уже во второй половине ХХ века сначала в англоязычной историографии, а на рубеже ХХ – XXI веков и украинской стали использовать еще один термин – Гетманат. Новосозданное государство имело название созвучное с названием запорожского козачества, центр которого находился на Сечи. Уже после смерти Хмельницкого это привело к тому, что лидеры Запорожья нередко стремились проводить самостоятельную политику, противоречившую политической воле гетмана. Вследствие этого во второй половине XVII века за запорожской вольницей закрепилось иное название, подчеркивающее определенную независимость от Гетманщины, – Войско Запорожское низовое.


[Закрыть], чьи действия значительно влияли на политическую ситуацию в Центрально-Восточной Европе в середине XVII века.

Существовавшая в советское время в украинской исторической науке интерпретация, согласно которой прогрессивная роль Богдана Хмельницкого сводилась к приведению значительной части украинцев под власть московского царя и воссоединению «братских народов» в рамках былого «древнерусского государства», в 1990-х годах уступила место государственному прочтению деятельности гетмана. Вследствие этого Богдан Хмельницкий как символ «единства Украины и России» был вытеснен Хмельницким-державником. Приоритет второго символа над первым оформился после политической конфронтации вокруг украинского острова Тузла и своеобразного празднования 350-летия Переяславской рады – когда попытка президента Леонида Кучмы использовать «юбилей» для очередного лавирования в сторону РФ и заручиться поддержкой Кремля провалилась: украинские интеллектуалы, в том числе и историки, напротив, предпочитали говорить о гетмане-державнике и его разочаровании от «союза» с Москвой. Точку в утверждении за Хмельницким образа гетмана-державника поставила «оранжевая революция».

Существенно изменились и подходы в оценках событий Переяславской рады 1654 года и дальнейших договоренностей козацкого посольства Самойла Богдановича-Зарудного и Павла Тетери в Москве в марте – апреле 1654 года, известных как «Мартовские статьи». Переяславская рада перестала рассматриваться как апогей козацкой революции, а в ее оценке эмоционально-этническая трактовка «воссоединения» уступила место попыткам историко-юридического толкования событий. Среди последних наибольшую популярность у современных украинских историков под влиянием работ Михайла Грушевского, Вячеслава Липинского, Льва Окиншевича при определении политического статуса Гетманщины относительно Московского государства приобрели «вассалитет», «союзный договор» и «протекторат». Но, самое главное, в современной украинской историографии подчеркивается, что в условиях продолжения войны с Речью Посполитой Двух Народов Богдан Хмельницкий по целому ряду вопросов был не удовлетворен взаимоотношениями с московским царем. Украинские исследователи, так же как и западные украинисты, отмечают, что гетман не переставал искать после 1654 года новых союзов и новых протекторов для Гетманщины, действуя при этом вразрез с политикой Москвы.

Отмеченные выше метаморфозы в историописании не обошли стороной и российскую историческую науку. В СССР история «социалистических республик» отдавалась на откуп местным историкам. Обратной стороной этой медали было отсутствие в «национальных соцреспубликах» научных центров по всемирной истории. В результате после 1991 года российские исследователи, значительная часть которых без восторга и весьма болезненно восприняли отказ украинских, белорусских, литовских, грузинских и других бывших советских коллег по цеху от москвоцентричного прочтения их национального прошлого, были вынуждены несколько пересмотреть подходы к изложению как собственно российской истории, так и прошлого уже независимых государств.

Процесс оказался довольно сложным и до сих пор весьма далек от завершения. С точки зрения украинских исследователей и западных украинистов, в трудах их российских визави по-прежнему доминирует имперское наследие времен империи Романовых и СССР. При этом время от времени имеют место попытки модернизировать и легитимизировать «имперскую» историографическую традицию, подкрепляя ее нововыявленными документами и фактами. Тогда как в России изыскания целого ряда украинских исследователей (начиная от Михаила Грушевского и заканчивая современными трудами Натальи Яковенко, Ярослава Федорука, Виктора Брехуненко или Тараса Чухлиба) порой трактуются как «националистическая историо графия»[2]2
  Термин весьма своеобразный, восходящий еще к сталинским компаниям по борьбе с «украинским буржуазным национализмом» и не учитывающий существующую в современной украинистике периодизацию и историографические направления.


[Закрыть].

Как следствие, круг российских историков раннего Нового времени, чьи работы имеют резонанс и вызывают диалог или научную дискуссию среди их украинских коллег и западных украинистов, весьма ограничен. Среди последних первое место принадлежит петербургскому украинисту Татьяне Геннадиевне Таировой-Яковлевой и ряду московских исследователей – Борису Николаевичу Флоре, Татьяне Анатолиевне Опариной, Кириллу Александровичу Кочегарову, Александру Сергеевичу Алмазову.

В результате на сегодняшний день история средневековой России оказалась по большей части сведенной к развитию Московского государства, окруженного недружелюбными и безликими соседями. Какому нынче не только школьнику, но и студенту-историку ведомы имена и деяния молдавского государя Стефана III Великого или грузинской царицы Тамары?

Богдана Хмельницкого чаша сия миновала. Его образ, прочно вписанный в российский исторический нарратив с XIX века, пережил трансформацию 1990-х годов и остался на страницах не только вузовских, но и школьных учебников – однако несколько в разной трактовке. Согласно одной версии, Богдан Хмельницкий сразу после начала восстания стал проситься «под высокую руку» московского государя; по другой – пришел к этой мысли только в 1652 году; по третьей – гетман просил Москву о помощи, а Земский собор взял и «высказался за присоединение Украины». После чего триумфально состоялось «воссоединение» с уточнением, что украинцы перешли в российское «подданство». Последнее, однако, предполагало широкую автономию гетманской Украины, смысл которой, кстати, далеко не во всех рассказах раскрывается.

Последующие подробности еще более запутывают картину. С одной стороны, гетман стремился «освободить всех русских[3]3
  В начале 2000-х годов на страницах российского журнала «Родина» было выдвинуто предложение о разграничении при написании исторических текстов о Средневековье и раннем Новом времени непосредственно русских от русских представителей украинско-белорусского сообщества, проживавших на территории Великого княжества Литовского и Короны Польской, а позднее Речи Посполитой.


[Закрыть] людей (в смысле – украинцев и белорусов) от власти иноземцев и католической церкви», а его войско вместе с царскими ратями успешно сражалось против польской армии. С другой – в 1656 году он заключил «тайный союз» со шведским королем о разделе Речи Посполитой или готовился перейти «под протекторат Швеции» и поставить ей на службу козацкое войско. А сама «Хмельнитчина» сопровождалась «большими жертвами, вспышками национализма, еврейскими погромами».

Так, даже в текстах официально рекомендованных российских учебников образ великого гетмана выглядит зыбким, колеблющимся и стремящимся раздвоиться – в отличие от последней по времени научно-популярной биографии 1989 года в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия». В этой книге киевского профессора В. А. Замлинского Богдан уже в мае 1648 года задумал «объединиться с Россией» и последовательно стремился к этой цели – «воссоединение», по мнению автора, стало «делом жизни» Хмельницкого. Стоит, однако, помнить, что работа была написана в то время, когда прописанное в «Тезисах о 300-летии» москвоцентрическое видение украинской истории было незыблемым. В самой Украине в это время имели место лишь первые попытки исторической реабилитации гетмана Ивана Мазепы, но образ Хмельницкого-«воссоединителя» оставался незыблемым.

Окончательное утверждение гетмана в качестве отца-основателя независимой украинской державы (не случайно лидер «оранжевой революции» Виктор Ющенко в 2004 году вступал в должность президента в присутствии в зале парламента булавы и знамени Богдана Хмельницкого) как будто повлияло на «снижение» его образа в работах российских историков. Теперь уже можно встретить публикации российских исследователей, в которых Хмельницкий предстает амбициозным и беспринципным шляхтичем. Личные обиды и крушение политических планов (возглавить войну с турками по призыву короля Владислава IV Вазы) заставили его выступить против Речи Посполитой. Он считал себя подданным короля – но никогда не делал «ставку на кого-либо одного, рассматривая предложения дружбы крымского хана и турецкого султана, молдавского господаря и семиградского князя». В итоге выбрал «высокую руку» московского государя, но не мог ужиться с «тяжелым самодержавием» и начал «противодействие Москве» – и в итоге мало чем отличался от «изменника» Мазепы.