Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2018"

Сергей Бирюков. Стихотворения

Бирюков Сергей Евгеньевич родился в 1950 г. в Тамбовской области. Окончил филологический факультет Тамбовского пединститута. Кандидат филологических наук, доктор культурологии. Преподавал в Тамбовском государственном университете им. Г.Р. Державина, почетный профессор этого университета. В настоящее время преподает в университете им. Мартина Лютера (Галле, Германия). Известен как теоретик и практик авангарда. Основатель и президент Международной Академии Зауми. Автор поэтических и теоретических книг. В том числе: «Муза зауми» (Тамбов,1991), «Зевгма» (М.: Наука, 1994), «Знак бесконечности» (Тамбов, 1995) «Року укор» (М.: РГГУ, 2003), «Ja ja, Da da, oder die Abschaffung des Artikles» (на русском и немецком, Leipzig, 2004, второе издание – 2012), «Sphinx» (Madrid, 2008), «ПОЭЗИС» (М., 2009), «Человек в разрезе» (Берлин, 2010), «Звучарность» (М., 2013), «Амплитуда авангарда» (М., 2014), «Окликание» (М., 2015). Лауреат 2-й берлинской лирик-спартакиады, международной литпремии им. А.Крученых, Всероссийской премии им. Ф.И.Тютчева. Член Союза российских писателей, Русского ПЕН-Центра. Стихи переведены на 25 языков. Участник международных поэтических фестивалей в России, Германии, Канаде, Македонии, Бельгии, Венгрии, Ирландии, Голландии, Австрии, Белоруссии, Украине, Эстонии, Румынии, Франции. Поэтические чтения в Польше, Сербии, Хорватии, Италии, Японии.

Поэтическое слово Сергея Бирюкова не только играет мускулами и демонстрирует энергию и эквилибристику культурного вызова. Это не стих с одним амплуа – репертуар доступных ему перевоплощений широк. Он в состоянии воспроизводить античные образцы – выпуклость, телесность слова, скульптурность эротики, гармонию соразмерности и покоя… В великолепной «Костроме», из двух частей: одна «Кострома» напевно-певучая («богиня Костромаа… Ом – аа…» – другая колючая, настороженно-ощерившаяся, цыганистая («кость, стрм, рома». Завораживает, прежде всего, это «стрм»: этот «стройэлемент» кажется ядром русских заумных фантазий: он намекает на птичий быт-полет (застреха, стрепет), но и на некие темные (чреватые опасностью и возбуждающие привкусом риска) похождения поэтического слова (страсти, странный, страх, на стреме, острог, стража, стрекача, стремя…). В целом же стих поэта, при всей «лирической иррациональности» (Татьяна Бек) – действительно «конкретный», технически оснащенный, аналитичный и конструктивно направленный. Биомеханика стиха. Химическая лаборатория: целеустремленный поиск неочевидных валентностей звуков. Характерны мотивы: шахматные, анатомические («Человек в разрезе»), производственные («Технология сонета»)… Кажется: магнит интонации собирает звуковую стружку в новые сочетания; жест актера убеждает в реальности, осязаемости этих фикций – вот же они, смотрите, пощупать можно! «Есть различие между женским и мужским…» Похоже, Сергей Бирюков представляет своего рода мужской вариант зауми и языкотворчества.

Елена Тихомирова, доктор филологических наук (Берлин)

Кострома

1. Скелет стихотворения

 
           Ю
             МА
        КСТРМ
КОСТРОМАМА
      О-О-А
           стрым
кость
       Рома
КЫ
    СТ
       РМ
 

2. Оболочка стихотворения

 
Богиня Кострома
ОМ – а
Кастра Ма-а-а
нет срама
а-а-гонь
горит горит
 
 
Богиня горит
говорит
солома
огонь
вода
плывет Кострома
Костромооооооой
 

Новые сведения о Петрарке и Лауре

 
Лаура пишет письмо Петрарке
шрифтом Times New Roman
в интернет-тетрадке
 
 
письмо исчезает
 
 
Петрарка пишет сонет Лауре
пальцы бегут по клавиатуре
 
 
письмо исчезает
 
 
на платье Лауры осыпаются
букв лепестки
 
 
в этот миг
они так близки
что руку вот протяни
коснешься мизинца
левой руки
 

Доклад о поэзии

(Из серии «Чисто конкретная поэзия»)

 
доклад о поэзии
надо произносить
как доклад о поэзии
а совсем не доклад
о повышении яйценоскости
кур
о калийных удобрениях
смело разрывайте
листы бумаги
поджигайте от —
дельные
структуры стиха
пускайте пузыри
поэзии
 
 
отбивайте такт стопой
(ибо сто-па!)
заденьте граф – ин
с водой
чтобы прозвенел
внезапно упадите на пол
несколько определений
из этой позиции
достигнут цели
а если нет
начертите знак вопроса
в темноте
фонариком
создайте общий рисунок
док – лада
 

Отвлеченные стихи-и

 
найти первое слово
потянуть за лапку
а а а а а а а а а а а
вот и готово
стихо-творе-ни-а
 

* * *

 
найти второе слово
ухватить нить
узелок основы
начать вить
 

* * *

 
и третье слово
о вот оно
начать ab ovo
открыть окно
 

* * *

 
и слово в слово
повторить
что может
отворить
дверцу судьбы
бы
бы
бы
 

Формула Филонова

 
Цветок разъят
розовеет мясо коня
дерево вырвалось
из глазницы
коричневатые прожилки мысли
на розовой коре
крошево металла
в бензиновой луже
расплавленный гудрон
льется за ворот
металлического охотника
женщина с японскими глазами
выныривает из Океана
с левого уголка
 

Хорошо темперированный текст

 
Мы стояли у Баха
Бах сидел в скворешне
это в Лейпциге было
конешно
по-нашему в Липецке
по-польски в Липске
это все потому что
липы
и потому лепо
Бах сочинял
у него ноты
застряли в парике
он идет налегке
опираясь
на скрипичный ключ
 
 
он ручьем сбегает
с небесных круч
он распространяет
звучарность
по окрестполям
он как будто знает
что будет
 
 
ТАМ
 
 
и вот уже крылышкуют стрекозы
и лепесткуют розы
и музыка тает на губах
wirklich – Bach!
 

О «Синем всаднике»

Кандинский, Марк, Макке,

уже вы вдалеке…

 
из окна
вижу я
о да, не Альпы
да, это синий всадник
смотри смотри
всадник всадник
в полете
через О
зеро!
 

* * *

Альфой начав, омегой немею.

Г.Р.Державин

 
Все-таки бывает улыбка
Альфа
Но так зыбко-зыбко
Бета
Что другими совсем письменами
Пропиталась бумага
И нет ответа
Ни криво ни прямо
Гамма
Твой треугольник волнист
Дельта
Приблизительно лета лист
Эпсилон, дзета
И дрожаньем напомнит листву
Эта
Как зовунью в ночи назову
Тхета
И ступени парят в тишине
Йота
И крестом умирает в огне
Каппа
Лишь луна
Как настольная лампа
В эту ночь остается со мной
Лямбда
Но другую совсем песнь
Затянуть надо
Все-таки улыбка бывает
Мю!
Когда взгляд тебя задевает
Ню
Когда выйдет из-под контроля
Кси
Омикрон твоего поля
Пи
Эта линия номер 15
Ро
Сигма тянется в n-пространство
Тау, ипсилон
Улетаю
 
 
Наступает окончание алфавита
Фи
Кажется что ваза разбита
Хи
Но на самом деле лепет и нега
Где минуя пси
Возлежит омега
 

Зеркала в Мурнау

 
отразиться в зеракалах
Дома Габриэле Мюнтер
в Мурнау,
где таятся отражения
Кандинского и Мюнтер,
где кисть ее и кисть его
пересекаются на зеркальном поле
в цветах полевых,
собранных неподалеку,
и твое отражение может быть
тенью хотя бы скользнет
или зацепится за лепесток
цветка —
нанесенного кистью Эллы
или Васа[1]1
  Так называли друг друга Василий Кандинский и немецкая художница Габриэле Мюнтер в пору их любви. Дом Г. Мюнтер в городке Мурнау в Баварии, где жили художники, сейчас музей.


[Закрыть]
 

OFF CHEHOF

 
Чехов – ох
ох – Чехов
Чехов – ах
Чехов – ахов
Чехов – смехов
Чехов – охов
Чехов – вздохов
Чехов – ох
Tschehow —
                 noch
 

Инверсии

1.

 
интересно жители Луны
ощущают ноосферу
которую им создали
жители Земли?
Во всяком случае
мы имеем к Луне большое влечение
и можно сказать даже притяжение
несмотря на то что футуристы
называли ее «дохлой».
С другой стороны —
две ноосферы
если они столкнутся
в ближнем космосе
не произойдет ли крушение ноосфер
и следовательно
обрушение огромного надземного
банка данных
из которого мы все
питаем наш дух?
А если из двух?
 

2.

 
Вот Витя Iванiв
трагической фигурой
идет сквозь обывательский
Берлин
и говорит:
– Вот блин…
напоминая мне
пробег Андрея Белого
сквозь тот же город
и думаю —
а вдруг!
а вдруг они
столкнутся
лоб в лоб —
вот искры полетят —
такиеееее —
может выгореть
Берлин
 

3.

 
– пространства нет —
говорит философ
– времени нет —
говорит другой
но что это там —
вопрос вопросов —
выгнулось дугой?
Может время,
а может пространство,
а может третье —
непознанное врепост —
неожиданно во весь рост
 

Точка опоры

По мотивам картин

чувашского художника А. Миттова

 
Женское начало земли
не отпускает мужчину.
 
 
Симметрия нереальна.
 
 
Правда – между полетом
журавлиным
и пешим шагом овечьим.
 
 
Голосом человечьим
говорит легенда.
 
 
Вечное лоно.
Трава
примялась и распрямилась.
И
белее метели
холмики
обнаженной
земли.
 
 
Устремленное ввысь
не дает упасть.
Как будто найдена
точка опоры —
удержать мир…
 

Самокритическое

 
все больше похожу на бодлера
лучше не смотреть на себя в зеркало
не смотреть в зрачок аппарата
… …….
но все-таки глянул опять —
бодлер
вылитый бодлер
правда знакомый дантист
утешил – ха-ха! – вольтер!
 
 
однако на фотографии
я снова увидел бодлера
а совсем не вольтера
 
 
я нарочно поехал в париж
и ходил там как зверь
исполинским крылом задевая
отвечая всем non parle
и смотри не смотри
верь не верь
говоря себе:
не бодлерь
 

К музе Зауми

 
я заострил свое лицо
тогда в начале девяностых
и картой мира как венцом
главу свою приправил остро
я попадал в разрывы слов
и фонетической слюной
я склеивал разрыв миров
звубуквицей сквозной
я пил заумное вино
и плыл по руслам книг
и я разматывал кино
назад не напрямик
 

Дельта

Сергей Тенятников. Стихотворения

Родился в 1981 г. в Красноярске. С 1999 г. жил в Германии (Лейпциг), с 2017 г. в Испании (Майорка). В 2011 г. закончил Лейпцигский университет по специальностям политолог, историк и филолог-русист. Пишет стихи и рассказы на русском и немецком языках, занимается переводами и видеопоэзией. В 2017 г. в издательстве Lychatz Verlag вышел русско-немецкий сборник стихов «Из твоего глаза вылупляется кукушка».

Стихи публиковались в литературных журналах «Белый ворон», «День и ночь», «Журнал ПОэтов», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Плавучий мост», «Эмигрантская лира» и в антологии «Прощание с Вавилоном. Поэты русского зарубежья». На немецком стихи публиковались в литературных журналах «Ostragehege», «Rhein» и в антологиях «buterbrod», «Das (hoch-)gelobte Land», «Die Abschaffung des Ponys» и «Schlafende Hunde» и др. Лауреат Шестого Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира – 2014» в Льеже (Бельгия), литературной премии Фонда им. В. П. Астафьева 2015 г. В 2015 г. вышел сборник стихов Глеба Шульпякова «Anfang der Religion» («Начало религии») в переводе Тенятникова на немецкий в издательстве hochroth Verlag..

* * *

 
голова Плутарха лежала
на письменном столе.
я её поставил, точно кружку,
гипсовая голова упала.
я сказал: ты сегодня
явно не в себе.
прошептала голова:
я память потеряла.
 

Мои немцы

 
мои немцы строили дома и дороги,
ходили за плугом, ковали железо,
служили царю, молились Деве Марии,
пекли хлеб, кочевали по Сибири,
 
 
жили среди татар, мордвы, староверов,
теряли глаза, существительные, могилы,
целовали землю снова и снова
и уходили под утро, будто домой из дома.
 

Камень

 
мой дедушка лет до тринадцати
не говорил по-русски.
«а школа?» – удивлялся я.
«война была. валенок не было».
«и где же ты так научился русскому?»
«скотину пасли.
пастух поднимет камень
и говорит: камень.
а я повторяю:
к-амень.
кам-ень.
ка-мень.
тогда камней много было.
так и выучил, с ними разговаривая».
 

Война

 
пока мы детьми играли в войну,
настоящая война незаметно вымирала.
ветераны, появлявшиеся раз в год в пиджаках
с медалями на улицах, были абсолютно не похожи
на тех телевизионных парадных героев.
их война была одинокая, а не великая.
их победа была смирение, а не красная площадь.
один из старших братьев моей бабушки
был ветераном с усохшей, будто детской, рукой.
наверное поэтому, я представлял себе,
что настоящая война подобна той, в которую мы играли,
и в которой мы исправно побеждали самих себя.
 

Пейзаж снаружи

 
если пойдёшь налево, потеряешь веру.
но зачем тебе призрак девы?
сколько ни повторяй «сезам»,
не откроются, как холодильник, небеса.
 
 
появился на свет, уже выиграл в лотерею.
разве недостаточно чуда греться у батареи?
надёжнее пол – его постоянство,
лишь он даёт пространство для танца.
 
 
поклоняйся иконам, ещё вернее стенам,
они не соврут, из чего наш мир сделан.
в окне пейзаж, как в туннеле, становится уже,
так зачем тебе те горы снаружи?
 
 
если пойдёшь направо, потеряешь голос.
но зачем тебе эхо слога?
всё равно криворукий Шива перепутает подарки,
вместо Нобеля достанет пуделя из шапки.
 
 
существовали ли греки, раз не было Гомера,
к чему же ты рассказываешь о людях нашего размера?
плавают головы и хвосты, пучат глаза рыбы,
уха навсегда примирит хищника с его добычей.
 
 
и пусть ещё чья-то жизнь светится и кружит
во вселенной, лицо твоё высохнет вместе с лужей.
так зачем играть на лире глухой тени,
коли она раньше утра выйдет за двери?
 
 
если пойдёшь прямо, потеряешь память.
но зачем тебе эта сознания яма?
знает каждый школьник, что по расписанию
движутся поезда, а не пассажиры, и что как песню
 
 
ни петь хором, от этого рояль не станет сосновым лесом.
к чему ломать себе ноги, раз есть колёса?
взгляни на окружающие тебя предметы,
что ты называешь своими. в них нету
 
 
жизни, и в этом их наивысшая польза
миру, который они славят, приняв лотоса позу.
так зачем же ты проращиваешь глазастый картофель,
разве Орфей вернулся домой без стоптанных туфель?
 

* * *

 
я слово «мы» хочу сейчас забыть,
на голову, как капюшон, набросив музыку.
не потому наш самолёт летит,
что мы боимся вместе быть,
а от того, что в одно мгновение мы,
точно вверх подброшенные дети,
на облаках молчим.
 

* * *

 
куда ни глянь, отовсюду торчат
уши вещей. под дверью,
точно коврик, разлёгся зверь.
сырое яйцо растекается, точно речь.
соль меряют щепотью —
слова шепотом.
 

* * *

 
я лежал вниз лицом в больницах и банях.
в реку пускал колесо-циферблат.
немцы выходили из киношного тумана,
говорили: «фюрер хурер. зай унзер брат.»
 
 
речь жива, как кирпич под известкой,
в груди краснеет ухо моё.
посмотри, пчёлы законопатили воском
попугаичье наше жильё.
 
 
стихотворение – голая морковь.
мой словарь шинкует кухарка клио.
и век-отец, глядя из роговых очков,
не может свою тайну выдать веку-сыну.
 

В ночь перед новым годом

 
у моей бабушки в избе жила икона.
ни у кого в деревне я больше не видел икон.
тысячи окон и ни одной иконы.
только в опустевшей деревне, откуда
бабушка родом, когда-то стояла церковь.
затем в ней разместили сельский клуб.
а когда я пришёл на это место,
там стоял лишь железный обелиск,
крашенный голубой краской
и увенчанный красной звездой.
на нём был список с фамилиями павших.
и каждый год на девятое мая
собирались люди у обелиска.
им было вместе хорошо, будто
не было войны, никто не умирал,
и церковь звонила в свои колокола.
люди радовались весне и встрече.
хотя, быть может, всё дело в алкоголе?
но я тогда не пил и радовался
просто так со всеми.
 
 
позже я узнал, что икона, для которой
бабушка из алюминиевой фольги
смастерила оклад, была бумажной.
Богоматерь с Младенцем были просто
напечатаны в каком-то журнале.
из него бабушка и вырезала этот образ.
когда я это теперь так вспоминаю,
мне делается одновременно больно и легко:
куда брели мы и что у нас осталось?
ни церкви, ни деревни. ни веры, ни земли.
не лучше ли принять иную веру,
а землю распотрошить
и сделать из неё паштет?
но я светлею, когда я думаю,
что у меня была бумажная икона
и со звездой железный обелиск.
не потому ли мы чувствуем и мыслим,
чтоб вспоминать о том, что жертва
не была напрасной, что жизнь – не тень,
а гаснущее и самовозгорающееся пламя.
 

Памяти М. М. З.

 
звёзды замолчали, будто никогда не говорили.
только дети, засыпая, повторяют: «жили-были».
но я помню эту птичью немоту и страх:
«где ж моя, расшитая тобой, рубашка?»
 
 
жизнь моя шатается, мой язык считает зубы.
если я домой вернусь счастливым, перебью посуду.
только солнце какой родины в мой затылок светит?
что за птица теперь бьётся надо мною с ветром?
 
 
всё моё наследство, всё соседство мира …
это всё как-будто ты мне на ночь сотворила.
скоро Рождество. будет снова плакать мальчик.
расщелкнул орех кедровый. он пустой, как мячик.
 

Философ

 
к концу жизни философ Лосев
практически полностью ослеп
и различал только свет и тьму.
это ему не мешало, напротив,
слепота позволяла ему пристальнее
разглядывать людей и их тени.
 

Андрей Санников. Три цикла стихотворений

Андрей Юрьевич Санников. Родился в 1961 в г. Березники (Пермский край). Один из создателей легендарной УПШ – Уральской поэтической школы. Лауреат литературных премий, публикуется в России и за рубежом.

От автора: По случайным, но всё равно огорчающим меня причинам эти циклы стихотворений до сих пор не были опубликованы в полной редакции. Благодарю за возможность выпустить их такими, какими они написаны.

Зырянские письма

 
В августе незрячем и невзрачном
на бомбардировщике прозрачном
двойники и даже тройники
отвезут меня в Березники.
 
 
Приземлимся при дожде и громе
на заброшенном аэродроме
в полвторого ночи и пойдём
к яме, где когда-то был мой дом.
 
 
На проспекте Веры Бирюковой
встанем мы, построившись подковой
и достанем ржавые ТТ.
Ливень всё сильнее и т. д.
 
 
Кашляем, на подбородках – сажа.
Вот и искажения пейзажа —
реки приседают и встают,
горы, как прохожие, снуют.
 
 
Нас, как будто в тамбуре, болтает,
дождь то вниз идёт, то зависает.
Яма то зевает, то вопит,
то шипит, как будто в ней карбид.
 
 
Вот теперь-то всё должно случиться —
шансов нет, но может получиться.
Ржавчина стекает из руки.
Щёлкнули железные курки.
 
 
Мы стреляем, что есть силы, в яму.
Пауза на длинную рекламу.
А потом всё хорошо – зима,
дом в снегу на склоне у холма.
 

* * *

 
внутри несытных рябоватых рек
чего-то ищет смотрит человек
рукав засучит сунет руку в реку
и кто-то пальцы тронет человеку
 
 
и из воды пойдя кругами вдруг
потянутся к нему десятки рук
стесняющихся тёплых и печальных
на каждом пальце в кольцах обручальных
 
 
лицо им подставляет человек
смеётся плачет говорит про снег
горит костёр на низком берегу
начнётся снег костёр горит в снегу
 

* * *

1.

 
Листва, листва лежит во рту Урала —
как вяленые рыбы и листва —
и лёгкий дым идёт. И стук, и шелест.
Урал один сидит на берегу,
горит костёр и у огня собака,
покрытая глазами, как росой.
Куда пойти? Все умерли недавно
и стали – наконец-то – как живые,
и разошлись куда-то по делам.
 

2.

 
Проходит осень, наступает лето,
проходит лето, наступает осень —
летят, стеклом блистая, паутины —
на берег деревянные моторки,
как выдры вышли и легли у ног.
Зима, зима – нам не нужна ни осень,
нам не нужно ни лето – мы устали
без снега, без снегов, без наготы.
 

3.

 
Страна вокруг – как шиферная кровля
панельной молодой пятиэтажки,
стоит Урал и курит наверху.
Сейчас к нему поднимется Алина —
татарка из четвёртого подъезда —
«Какая красота! Ты не замёрз?»
 

4.

 
Конец апреля, сигареты «Лайка» —
на пачке изображена собака,
покрытая слезами и росой —
кури-кури! Как хорошо на крыше!
Как хорошо и холодно на крыше!
Как холодно и солнечно на крыше!
Как холодно на крыше – б***ь, п***ц!
 

* * *

С. И.

 
холодно а было тепло
(кровь хрустит как будто стекло)
 
 
вот и наступила зима
(ходят по Усолью дома)
 
 
ночи или тёмные дни
(в небе дыры или огни)
 

* * *

I

 
Далёкий край, похожий на прицеп —
вокруг него одни леса и горы.
одни леса – и горы в них стоят,
как будто мебель в утренней квартире,
т. е. внезапно, вывалив нутро.
Соседи что-то сверлят спозаранку
и каменная мебель дребезжит.
И птицы дребезжат над ней, мятутся —
 
 
как будто клочья полиэтилена
в воронке ветра с мелкими камнями.
Растёт воронка, втягивает воздух,
стоит полупрозрачная юла
над лесом. А внизу гуляют люди —
здороваются, хлопают себя
то по груди, то по боку – неслышно
внутри одежды дребезжат мобилы,
как будто зубы у детей растут.
 

II

 
Меня родили в доме из бетона,
меня везли в коляске из клеёнки,
меня кормили сахаром и воблой,
меня носили в небо на плечах.
В три года я увидел мотороллер,
в четыре года я увидел мёртвых,
мне непрерывно снятся эти сны —
мне непрерывно снятся непрерывно
вокруг домов изрытая земля,
вокруг домов заброшенная стройка,
а под землёй качается вода.
 

III

 
Когда я вижу сливочное масло —
я узнаю его и улыбаюсь,
как будто бы июнь и я в лесу,
и лес вокруг меня коми-пермяцкий,
и очень хорошо, что я умру,
и за спиной река или собака.
 

* * *

 
горя пламенные горы
и прозрачны и сухи
замирают разговоры
прекращаются стихи
 
 
воли каменные воды
не имеют глубины
только соли или соды
ширины или длины
 

Плотный песок

 
Лампочка, наполненная кровью,
загорелась у меня в груди —
это называется любовью.
Я люблю тебя, не уходи.
 

* * *

 
Всё изменилось непоправимо.
На небе стало 4 луны.
Я взял себе дополнительно имя
Феофилакт, т. е. «жизнь без вины».
 
 
Этими фото я располагаю,
но до сих пор не решился смотреть.
Горе уменьшилось, я полагаю —
где-то на четверть, а, может, на треть.
 
 
Не беспокойся о нашей свободе,
не беспокойся о жизни моей
и не пиши мне сюда. Ну, вот, вроде
я и ответил тебе. Т. е. ей.
 

* * *

 
Теперь на оцинкованном железе
печатают печальные газеты
и раздают с грузовиков прохожим.
Ещё июнь, но листья опадают.
 
 
Случилось что-то – только надо вспомнить,
что именно. Я не могу проснуться
или уснуть. Прозрачны стали веки.
Теперь у взрослых руки без ногтей.
 

* * *

 
На небольших велосипедах
из меди или серебра
обэриуты в белых кедах
под вечер едут со двора.
 
 
В полях планеты и початки
съедобный излучают свет —
сняв кеды и велоперчатки
они идут пешком след в след
 
 
среди светящегося поля,
среди огромной темноты,
среди сияющего горя
невыносимой немоты.
 

* * *

I

 
Когда уже и жизнь погасла,
и наступила темнота —
куски светящегося масла
вываливались изо рта.
Когда и вечность перестала,
и пылью сделались грехи —
остался привкус от металла,
похожий на мои стихи.
 

II

 
С деревянной веткой в руке
он сидит на крыше один.
Слеп с рождения. А вдалеке
проплывают несколько льдин.
 
 
Открывает рот – изо рта
свет идёт, как из маяка.
Закрывает рот – темнота
наступает. Только река
 
 
светится зелёным слегка.
 

* * *

 
Отсохла половина сердца.
Спокойно смотрит человек,
как из его ладоней кверху
идёт холодный мелкий снег.
 
 
Вокруг него стоят собаки.
Вокруг собак стоят дома.
Вокруг домов стоит ограда.
А за оградой – смерть сама.
 

* * *

 
Из бедной проволоки ток
перетекает в эту лампу —
и видит белый потолок,
и возвращается обратно,
 
 
и говорит в стене другим,
живущим в проводе созданьям,
что умер, что лежал нагим,
что был в каких-то длинных зданьях,
 
 
что больше нечего хотеть,
что горе состоит из света,
что нужно только потерпеть
в убогой проволоке этой.
 

Следы горения

 
Убывает тело, будто снег,
наступает перемена жизни —
если раньше путал смерть и свет
то теперь совсем чужих и ближних.
 
 
Мартом тыльным очи отирать —
хороши ли слёзы земляные?
хороши ли слёзы огневые?
хороши ли?.. Надоело врать.
 

* * *

 
Сердце моё надуто,
будто воздушный шар.
Выпил и почему-то
вспомнил, как уезжал.
 
 
Как говорил, смеялся
и на часы смотрел.
Жалко, что не остался.
Жалко, что постарел.
 
 
В поезде в Соликамске
сел у окна, уснул.
Вышел в Волоколамске
позавчера в загул.
 
 
Жили, переживали,
прожили. Ну и что.
Люда? А ты жива ли?
Не за что. Ни за что.
 

* * *

 
Облако по небу тихо идёт —
белое и молодое.
Что-то оно говорит и поёт
о торжестве и покое.
 
 
Речка внизу, на Челябинск шоссе
недалеко от Сысерти.
Да, – о покое и о торжестве.
И о любви. И о смерти.
 
 
Проходя среди этих дождей,
уступая дорогу деревьям —
я совсем позабыл про людей
и про то, что случилось под Пермью,
 
 
И про то, что часы на руке
почему-то наполнились ртутью,
и про то, что я жил налегке,
и про то, что я умер под утро.
 

* * *

 
…И эта важная печаль,
похожая на полученье
письма и на его прочтенье,
когда всю жизнь свою так жаль.
 
 
Окликнут, спросят – говори,
прохожему рукав сжимая,
что есть иная жизнь, иная,
а эта жизнь – огнём гори.
 

* * *

 
Носишь сердце, прикасаешь руку
к снегу на заснеженном кусте.
Позвонишь уехавшему другу,
спросишь – как погода в Элисте?
 
 
Жизнь идёт, как тихая собака
рядом и глаза у ней белы.
Помнишь, здесь была большая драка —
а теперь здесь пятна от золы.
 
 
Города, похожие на горе —
например, Челябинск или Тверь.
Даже если лучше будет вдвое —
всё равно всё будет, как теперь.
 
 
Только это ничего не значит.
Я хотел быть счастлив – и не смог.
Каждому, кто говорит и плачет,
кажется, что он не одинок.