Текст книги "Теория журналистики в России"

2. Социальные теории журналистики

Глава 2.1. Социально-философское знание о журналистике

«Рассматривая науку как деятельность, направленную на производство нового знания, важно принять во внимание историческую изменчивость самой научной деятельности… исторически меняются способы формирования нового научного знания и механизмы воздействия социокультурных факторов на этот процесс»[116]116
  Степин В. С. История и философия науки: учебник. М., 2011. С. 8.


[Закрыть].

Тяга к современности некогда предопределила приоритетность идентификации журналистики в категориях политической философии, политизированных концепций специалистов, изучающих массовую психологию, массовую культуру и пр. И это обстоятельство до сих пор питает представление о журналистике как составной части уже устоявшихся дисциплин. К тому же научное знание о журналистике еще не обрело своей канонизированной истории, как это присутствует в других сферах науки, где на страницах учебников закреплено, кто и когда создал ту или иную теорию, какими открытиями она была подтверждена / опровергнута позднее, какие непонятные и неизведанные явления лежат в основе исследований современных ученых. О журналистике как науке можно сказать, что в несобранном виде ее научная биография присутствует во многих работах исследователей, но как стройное повествование еще не создана. Попутно следует подчеркнуть: если так и не подведены итоги прошлого, то подобная «несобранность» становится тормозом в поступательном развитии научной дисциплины.

Каждая система не только сложно устроена, не только функционирует во взаимосвязях с другими системами – подобными ей и отличающимися от нее, но также обладает исторической динамикой, которая предопределяет современное состояние системы, дает понимание ее будущности. История здесь понимается не изложенным в последовательности перечнем фактов и событий, а изучением смены социально-политических и духовно-нравственных парадигм существования журналистики, определяемых сутью острой идейно-политической борьбы внутри социума. Поэтому справедливо подчеркивать динамику познания медиа – «истина не столько открывается, сколько создается в процессе социальной коммуникации», выступает результатом научного познания «коллективных субъектов»[117]117
  Актуальные проблемы философии науки: учеб. пособие / М. И. Терехина и др. М., 2015. С. 23.


[Закрыть]. Анализ парадигмы бытия журналистики прошлых времен перетекает в настоящее – через научное осмысление ее функционирования в социальном целом.

Теоретическое знание о журналистике видится в двух сопредельных измерениях.

Первое формируется социальными и этическими законами, имеющими наднациональный характер. Эти законы устанавливают функции журналистики (информирования, агитации, пропаганды, организации, публичного взаимодействия индивидов и социальных общностей), предопределяют борьбу за свободу печати, нахождение своего места во взаимодействии общественных сил, понимание социальной ответственности журналиста.

Другое измерение образуется с учетом конфигурации социальной и этнокультурной систем, в которых функционирует национальная журналистика. В такой системе складывается собственная, не похожая на другие, история журналистики, а ее содержание раскрывает особенные взаимосвязи конкретного социума и его медиа. Скажем, применительно к России исторически возникшие взаимосвязи обусловлены особым статусом журналистики как служения обществу.

Эти положения широко декларируются, но крайне редко сопоставляется с факторами этнокультурной идентичности социума. И это странно, тем более что фактор этнокультурной идентичности исторически глубже всех других исканий и борений за то или иное общественное понимание журналистики. Уже обозначенное верховенство идеи журналистского служения людям – то же проявление этнокультурного фактора. Потому что любые философские традиции (а их суть – понимание мира), перенесенные откуда бы то ни было на российскую почву, все равно оказываются под постоянным и неослабевающим влиянием новой для себя среды обитания. В. И. Ленин некогда афористично сказал, что Россия выстрадала марксизм, и то были не только верные и публицистически точные слова, со временем их смысл оказался и глубже, и шире: Россия перерабатывает, перестраивает на свой лад любые вероучения – философские, политические, религиозные. Однако в начале прошлого века еще не было понятно, что «философия не является ни творцом, ни, в принципе, средством распространения мировоззрения эпохи, что она – просто один из каналов культуры»[118]118
  Гуревич П. С., Палеева Н. Н. Философия культуры. М., 2014. С. 101.


[Закрыть]. Отсюда и следствия, в том числе в сфере понимания смысла и назначения публичного слова, следовательно, и теории журналистики.

Представление о журналистике, выраженное в политических документах и отечественной научной литературе двадцатого века, остается верным слепком своего времени. Потому справедливо как прямое, так и обратное прочтение известного правила: если по тем целям, которые стояли перед обществом, по тем задачам, которые оно решало в череде войн и строек, «в сплошной лихорадке буден» (В. Маяковский), по тем средствам, которые в экстремальной обстановке применялось им для решения своих очередных задач, можно представить себе соответствующую эпохе журналистику, то и по тем требованиям, которые предъявлялись к печати, потом к радио и телевидению, можно воссоздать облик и характер общества в целом, особенности его важнейших политических и культурных институтов. Поэтому, например, для современной французской философии характерно «замечать мир коммуникаций и делать на основе этого выводы о природе общества»[119]119
  Назарчук А. В. Теория коммуникации в современной философии. М., 2009. С. 6.


[Закрыть].

Итак, не может быть достоверной картина минувшего ХХ века без анализа идей о предназначении массовых коммуникаций страны на протяжении всего столетия. Безусловно, подобного рода задачи сами по себе порождают другие, охватить и решить их невероятно сложно. Тем более важно сосредоточить внимание на предмете нашего интереса, а это взаимодействие социокультурных / политических приоритетов общественного развития и доминант в теоретических представлениях о смысле и назначении журналистики. Приоритеты общественного развития рождаются в социальной практике, а находят выражение в философском политическом дискурсе. Особенностью такого философского дискурса является то, что он «не приемлет внутренней однозначности. Для него характерна универсальность и нацеленность… на широкий мировоззренческий круг проблем»[120]120
  Зубова М. В. Феномен философской коммуникации. Орел, 2012. С. 81.


[Закрыть].

И еще не забудем, что «философское познание способно генерировать новые мировоззренческие смыслы и тем самым вносить мутации в культуру, подготавливая кардинальные изменения социальной жизни… заготавливая заранее идеи, которые могут понадобиться в будущем»[121]121
  Степин В. С. Указ. соч. С. 265.


[Закрыть]. По мнению историка российской прессы XIX века А. И. Станько, «становление теоретических знаний о печати непосредственно зависело от познания закономерностей процесса мышления, изучаемых логикой»[122]122
  Станько А. И. Становление теоретических знаний о периодической печати в России (XVIII в. – 60-е гг. XIX в.) в.). Ростов н/Д., 1986. С. 143–144.


[Закрыть]. Утверждение носит объективный характер, и это значит, что философия в принципе устанавливает прообразы ценностных и политических ориентиров общества и его медийных институтов. Ориентиры конкретизируются как доминанты общественно-политических, эстетических и морально-нравственных требований к журналистике.

Доминанты обращенных к журналистской практике запросов общества понимаются нами как мировоззренческие представления, которые непосредственно или косвенно предопределяют смысл и назначение журналистики в тот или иной период истории страны. Это еще не теория журналистики, которая не всегда формируется, это политико-философские основания для нее. Причем конкретизация таких оснований парадоксальна. С одной стороны, в политике, культуре, образовании дают о себе знать разные философские школы, в соответствии с чем смысл и назначение журналистики в один и тот же период истории не должны восприниматься однозначно. С другой стороны, так бывает не всегда – приоритеты в социально-политических требованиях к журналистике формируются не в плюралистическом поле науки, их утверждает подкрепленная политической практикой и совпадающая с актуальным целеполаганием общества философская традиция, в связи с чем в журналистском произведении происходит, как отмечала В. В. Ученова, идейное «опредмечивание» цели как идеала, поэтому «структурообразующая категория цели сохраняется не только в материально-практической, но и во всех видах духовной деятельности»[123]123
  Ученова В. В. Гносеологические проблемы журналистики // В. В. Ученова. Три грани теории журналистики. М., 2009. С. 67, 68.


[Закрыть]. Это обстоятельство и определяет меру внимания общества к журналистике.

Известны мировоззренческие и политические концепции русской общественной мысли, оказавшие наиболее значительное влияние на российскую прессу прошлого века. Сошлемся на подробный анализ в коллективной монографии о зарождении и развитии отечественной теории журналистики: в одной из глав мы затронули традиционализм и морально-нравственные интенции славянофилов, демократизм западников, искания социал-демократов в их реформистском и революционном воплощениях[124]124
  См.: Сидоров В. А. Социально-философские теории журналистики // Теории журналистики в России. зарождение и развитие / под ред. С. Г. Корконосенко. СПб., 2014. С. 82–118.


[Закрыть]. Но за рамками анализа оказалось влияние на российскую печать сторонников религиозно-философских взглядов, метафизики всеединства, русского космизма, философских идей Льва Толстого и т. д. И тому были свои причины.

Во-первых, использованная нами выборка находит свое объяснение в самой истории: далеко не все философские концепции рубежа XIX и XX вв. нашли мощное подкрепление со стороны политики или, посмотрим иначе, не были взяты политикой в качестве своего теоретического базиса. Поэтому они либо косвенно воздействовали на складывающееся в обществе понимание задач прессы, либо вообще его не затронули. Именно так, например, случилось с религиозно-мировоззренческим просветительством широких слоев народа, несмотря на то, что начало ХХ столетия в России было отмечено религиозным Ренессансом. Однако к расширению значимости религиозного сознания «оказался причастен лишь небольшой слой интеллигенции. Представители религиозного Ренессанса почти не имели связи с народом, освободительным движением…»[125]125
  Сухов А. Д. Русская философия: характерные признаки и представители, особенности развития. М., 2012. С. 7.


[Закрыть]. Фактически, о том же в своем анализе идейно-политического просветительства начала прошлого столетия говорит А. К. Секацкий: «Оторванное от практики обучение, равно как и абстрактные моральные примеры, оказывают ничтожное влияние как на крестьян, так и фабричных рабочих»[126]126
  Секацкий А. Миссия пролетариата. СПб., 2016. С. 46.


[Закрыть].

Во-вторых, следует учитывать отсутствие непосредственного соприкосновения философии и журналистики – между ними нет законов прямого действия. Прежде всего, журналистика испытывает непосредственное влияние философии из сфер обществознания, максимально приближенных к социально-политической практике. И в самой философии не во всех ее областях наблюдается сближение с теоретическими представлениями о журналистике. Ближе подходят социальная и политическая философия, зато этика и эстетика скорее рефлексируют по поводу деятельности прессы, нежели формируют ее теоретический базис.

В основу нашего теоретического анализа положена марксистская методология учения о печати, которое представляет собой выражение материалистического понимания истории, прилагаемого к выработке представлений о духовной сфере общественной жизни. В данной связи были проанализированы как произведения политической философии начала ХХ века, так и работы по теории журналистики отечественных авторов. В теоретических источниках рассматривалась, прежде всего, мировоззренческая рефлексия их авторов как отражение доминант целеполагания общества своего времени. Внимание акцентируется на исторической обусловленности концепций теории журналистики и их ценностном выражении. Таким образом, в исследовании применяются историко-философский и ценностно-политический методы анализа в контексте марксистского тезиса о философии как орудии перестройки мира.

Идея практической реализации философского знания впервые была сформулирована в марксизме: «Философы различным образом пытались объяснить мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[127]127
  Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. М., 1955. С. 4.


[Закрыть]. С появлением марксизма в общественно-политическом анализе возникла принципиально неведомая до того ситуация. Выяснилось, что для успешного выполнения задач как по созданию революционной партии, так и по формированию классового сознания пролетариата необходима своя, демократическая, пресса. В качестве теоретиков К. Маркс и Ф. Энгельс обосновали положения о классовом характере печати и партийности журналистики, о чем многократно писали еще советские историки печати[128]128
  Напр., см.: Смирнов В. П. Ленинские принципы партийного руководства печатью. М., 1975. С. 5–9.


[Закрыть]. Открытые Марксом и Энгельсом законы раскрывают процесс возникновения журналистики как определенной целенаправленной общественной деятельности, появления журналистов как публичных представителей идеологов господствующего класса. Именно идеологи «регулируют производство и распределение мыслей своего времени»[129]129
  Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. М., 1955. С. 46.


[Закрыть], господствующих мыслей общества.

«По мере того, как учение К. Маркса получает все более широкое распространение, среди рабочего класса и образованных кругов общества начинаются попытки его практического применения. В ходе классовой борьбы возникает новое по качеству философское знание, которое сегодня можно назвать публичной философией. <…> В ответ на потребности практической борьбы философия Маркса… порождает свое инобытие в виде публичной философии, начинающей выполнять важные идеологические функции. Это различие весьма своеобразно проявляет себя в истории философской мысли в советский период, когда возникает и получает широкое распространение марксистско-ленинская философия»[130]130
  Шевченко В. Н. Публичная философия: между академической философией и идеологиями политических движений // Философские науки. 2014. № 1. С. 51.


[Закрыть].

Марксизм как учение о политическом преобразовании общества для России оказался явно лидирующим направлением философской мысли – в нем содержалось то самое зерно теории, впоследствии названное «руководством к действию», в том числе для выработки модели взаимодействия власти, политической партии, общества и печати. Причем, отметим вслед за другими учеными, в его ленинской интерпретации. В рамках марксизма активно формировалась его политическая составляющая, непременным следствием которой стала теория печати, отличающаяся органичным реагированием на реалии политической жизни России: «У рабочих Франции, Германии есть кроме газет немало других возможностей высказаться, у нас же заменой всего этого должна служить – пока не завоевана политическая свобода – революционная газета, без которой невозможна никакая широкая организация всего рабочего движения»[131]131
  Ленин В. И. Письмо к редакторской группе. Наша программа. Наша ближайшая задача. Насущный вопрос (Статьи для «Рабочей газеты») // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. М., 1967. С. 192.


[Закрыть].

Верная постановка проблемы еще не обеспечивала простоты исполнения. «Основоположники пролетарского социализма, и в особенности их последователи, не приняли во внимание специфики формирования массового сознания. Им казалось, что сами условия существования пролетариата неизбежно порождают социалистическое сознание в среде рабочего класса. Много позже, в начале XX в., Ленин поймет, что дело обстоит не так, что без внесения идей пролетарского социализма в рабочее движение последнее развивается по реформистскому пути. Это “внесение” предполагает наличие иных факторов – прежде всего специфические социокультурные сдвиги в народных массах»[132]132
  Пантин И. К. А. И. Герцен: начало либерального социализма // Вопросы философии. 2006. № 3 [электронный ресурс]. URL: http://vphil.ru/ index.php?option=com_content&task=view&id=251.


[Закрыть]. «Это свидетельствовало о необходимости разговаривать с рабочим классом на понятном ему языке, но свидетельствовало также и о том, что язык этот не был больше мертвым или иностранным… на нем и в нем общество определяло теперь свои насущные задачи, на нем и принимало решения. [Поэтому] ни один из привычных, разработанных и снабженных солидным архивом “дискурсов” не подошел для того, чтобы высказать новую истину»[133]133
  Секацкий А. Указ. соч. С. 277, 282.


[Закрыть].

В сознании широких народных масс начала двадцатого столетия происходили значительные социокультурные сдвиги, отмеченные усилением радикалистских настроений в среде как рабочего класса, так и крестьянства. Об этом свидетельствовали события 1905 г. – бои на Пресне в Москве и полыхавшие в губерниях помещичьи усадьбы. Тем не менее политические события тех дней наглядно показали как противоречивость социокультурных сдвигов в России, так и неоднозначность питавших эти сдвиги мировоззренческих основ. Историк философии говорит о поисках в среде русских мыслителей путей, которые позволили бы избегнуть капитализма, обойти его справа или слева, и в подтверждение цитирует И. Л. Солоневича: «капитализм у нас не любили ни “реакция”, ни “революция”»[134]134
  Цит. по: Сухов А. Д. Указ. соч. С. 66.


[Закрыть]. Иными словами, отмечалось стремление (но не возможности!) не касаться наиболее спорных вопросов общественного развития, которые и без того дифференцировали политическую мысль страны.

В 1909 г., после поражения первой русской революции, вышел в свет сборник «Вехи», наглядно показавший, как часть теоретиков, меняя прежние позиции, отреагировала на стихию революционных событий. Так, П. Б. Струве писал: «Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных инстинктов совершилась с ошеломляющей быстротой. <…> В том… заключалась не просто политическая ошибка, не просто грех тактики. Тут была ошибка моральная. В основе тут лежало представление, что “прогресс” общества может быть не плодом совершенствования человека, а ставка, которую следует сорвать в исторической игре, апеллируя к народному возбуждению»[135]135
  Струве П. Б. Интеллигенция и революция // Вехи. Из глубины. М., 2010. С. 174.


[Закрыть]. Еще более резко высказался М. О. Гершензон: «…Нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной»[136]136
  Гершензон М. О. Творческое самосознание // Вехи. Из глубины. С. 129.


[Закрыть].

В целом политическая практика начала двадцатого столетия порождала многообразие теоретических подходов к ее осмыслению и выработке новой стратегии. Как вопрос времени возник контрапункт разночтений в представлениях о народных массах и ведущих эти массы политических силах / лидерах. Мыслители разных направлений рассматривали политические процессы по вертикали («просвещенные лидеры и верящие в них массы»). И только в марксизме вызрело диалектическое сближение лидера (партия) и массы (пролетариат), политика рассматривалась не только по вертикали, но и в горизонтальных связях социума («массы формируют повестку дня и сближаются с лидерами»). И потому для марксистов, «когда интерес к политике, к вопросам социализма пробужден в наиболее широких слоях населения… исходным пунктом деятельности… должна быть постановка общерусской политической газеты»[137]137
  Ленин В. И. С чего начать? // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. М.,


[Закрыть].

1967. С. 9.

В теории печати советского времени, конечно, обращалось особое внимание на основополагающую роль газеты в партийном строительстве и, шире, в политической организации народных масс. Нет необходимости цитировать эти разработки, даже из позднейшего советского периода. Но следует обратить внимание на плодотворную мысль, высказанную А. Ф. Бережным в 1989 г. (а это, в перестройку, было далеко не простое для теоретика марксистской печати время). В полемической статье исследователь обобщил некоторые итоги советской литературы по теории журналистики[138]138
  Бережной А. Ф. Ленинская журналистика: некоторые вопросы теории и факты истории. Л., 1989. С. 48–52.


[Закрыть]. В работах своих коллег Бережной выделил восходящие к работам Ленина, но частично различающиеся между собой подходы к классификации принципов и функций прессы. Однако не эти частные отличия привлекли особое внимание ученого. Подчеркнув общность позиций советских теоретиков разных лет, Бережной сформулировал до него должным образом не выраженный принцип функционирования журналистики – связь с жизнью: «Да, именно связь с жизнью, и, следовательно, отношение к ней наряду с классовостью определяют характер журналистики, а отношение к действительности по-разному проявляется у представителей классовых лагерей журналистики»[139]139
  Там же. С. 53.


[Закрыть].

Для теории журналистики принцип связи с жизнью мог стать шагом вперед, если бы не сложная политическая конъюнктура 1989 г. Автор и ранее отстаивал данное положение[140]140
  Бережной А. Ф. Ленинские принципы советской печати // Газета: опыт, проблемы / сост. А. С. Осипов. Л., 1975. С. 46.


[Закрыть]. Оно не противоречило устоявшимся в советское время представлениям о деятельности прессы: если вчитаться в соответствующие документы советского периода, в которых руководящими органами конкретизировались требования к деятельности печати, телевидения и радио, то о связи с жизнью говорилось практически в каждом из них. Другой вопрос, что эти верные директивы всегда заслонялись более громкими, но уже не работающими лозунгами. Впрочем, вопрос о своевременности / несвоевременности той или иной теории выходит за рамки проблематики настоящей главы. Поэтому отметим главное для нас: тезис А. Ф. Бережного вырабатывается в традициях ленинградской / петербургской школы теории журналистики. Потому и не удивляет, что уже в наши дни петербургскими учеными формулируется тезис о жизнеподобии как генеральном законе прессы[141]141
  Корконосенко С. Г. Категория закона в теории журналистики // Журналистика в мире политики: матер. секционного заседания конф. Дни Петербургской философии-2007 / ред. – сост. В. А. Сидоров. СПб., 2008. С. 88.


[Закрыть]. Однако вопрос о географической локализации теории журналистики не назовешь существенным, важнее отметить ее российское происхождение.

Случайно или закономерно этот тезис нашел выражение именно в отечественной теории журналистики? Есть основания считать, что закономерность существует: представление о связи прессы с жизнью еще на рубеже прошлого и позапрошлого столетий зародилось в российской политической практике, популярность газет вызывалась, прежде всего, их предрасположенностью к общественным бедам и проблематизации фактов жизни: «быстрее всего неизбежность проблематизации поняли не ученые, а журналисты… с начала ХХ века самые интересные политические диагнозы были сделаны не политиками, а журналистами»[142]142
  Пятигорский А. Что такое политическая журналистика: размышления и соображения. Цикл лекций. М., 2007. С. 70.


[Закрыть].

Думается, философ подразумевал всю функционировавшую в начале ХХ века журналистику. И во многом он прав, хотя известно, что проблематизацией жизни уже давно занимались газеты, прежде всего демократического лагеря (см., например, исследования Б. И. Есина, А. И. Станько, Л. П. Громовой и др.). Тем самым они прокладывали дорогу марксистскому формированию социалистической воли пролетариата, хотя «как особая проблема, связанная с миром культуры, умственным и нравственным кругозором общества»[143]143
  Пантин И. К. Указ. соч.


[Закрыть], перед Марксом и Энгельсом она не стояла. И все же журналистская повседневность объективно способствовала выработке марксистского понимания смысла и назначения прессы в меняющихся исторических условиях. Императив журналистской практики – пробуждение в обществе «страсти политических обличений»[144]144
  Ленин В. И. С чего начать? // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 10.


[Закрыть], поиск и отбор корреспондентами актуальных фактов жизни. Так что марксизм-ленинизм, представляя собой философию политического действия, необходимым условием которого является политизация народных масс, по сути, сформировал в журналистике императив ее связи с жизнью, жизнеподобия журналистики.

Время меняет условия функционирования печати, а с ними ее цели, но неизменным остается пристрастное отношение журналистов к окружающему, подчиненное доминирующей цели общества. При этом нельзя не считаться с важнейшим положением политической философии, по которому изменение цели не должно затрагивать принципы: «Принципы – это не цель, не программа, не тактика и не теория»[145]145
  Ленин В. И. Речь в защиту тактики Коммунистического Интернационала. 1 июля // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. М., 1970. С. 24.


[Закрыть]. Целеполагание не может быть вне мировоззрения, предопределяющего в том числе смысл и назначение журналистики в конкретный период истории общества. Но как оказалось, изменение цели могло отодвинуть в тень принцип и тем самым отразиться на приоритетах в представлениях о назначении прессы.

В России теория журналистики по многим аспектам восходит к политической философии В. И. Ленина. Однако нельзя не задаться вопросом, насколько она актуальна и надо ли, развивая современную теорию журналистики, учитывать концепции столетней давности. На этот счет очень точно высказался известный философ Славой Жижек: «Повторить Ленина – это не значит вернуться к Ленину. Повторить Ленина – значит признать, что “Ленин мертв”… Повторить Ленина – значит повторить не то, что Ленин делал, а то, что он не сумел сделать, его упущенные возможности»[146]146
  Жижек Славой. 13 опытов о Ленине / пер. с англ. М., 2002. С. 251–252.


[Закрыть].

В словах философа есть некая ценностная загадка – о выборе критерия в отношении к сделанному и сказанному вчера. Коллизию образно разрешил Марлен Хуциев в снятом им еще в 60-е годы прошлого века фильме «Застава Ильича»: молодой человек, воображая встречу с погибшим на войне отцом, просит у него совета. И слышит, что он, отец, теперь уже моложе сына и потому не знает правильного ответа. Из подтекста кинокартины понимается, что настоящее – это не только череда сомнений, как и прошлое – не всегда источник истины, но, говоря словами философов, «без акцента на ценностной составляющей разнообразных целей и построения их актуальной иерархии не может быть речи о преемственности ценностей»[147]147
  Омельчук Р. К. Идеалы и ценности: Философия в контексте преемственности ценностей. СПб., 2013. С. 525.


[Закрыть].

Вторая половина двадцатого столетия и начавшийся новый век насыщены риторикой о правах человека, свободах и демократии. Предмет риторики утвердился в политической практике и обрел статус материальной силы. Так было и сто лет назад. Потому интересно обратиться к известному произведению Ленина, выполненному им в эпистолярном жанре. Это «Письмо Г. Мясникову от 5 августа 1921 года»[148]148
  Ленин В. И. Письмо Г. Мясникову // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. М., 1970. С. 78–83.


[Закрыть]. Среди работ Ленина, наверное, нет более ясно написанной и столь же не до конца осмысленной нами статьи, чем эта.

Причины и повод Письма понимаются из его контекста. В 1921 г. коммунист Г. Мясников подготовил две статьи, в которых рассмотрел проблемы жизни России, обострившиеся в стране после Гражданской войны, – бюрократизм и коррупцию, отрыв партийных организаций от беспартийных масс, непонимание в обществе и партии смены политических обстоятельств, когда лозунг гражданской войны должен смениться идеей гражданского мира и т. д. В связи с чем предложил свой метод лечения социальных болезней страны: дать «свободу печати всем – от монархистов до анархистов включительно». Ибо только свобода печати, по мысли Мясникова, способна разоблачить «кучу безобразий и злоупотреблений».

Отметим, что Ленин, отвечая Мясникову, с одной стороны, публицистически заостряет свое письмо, с другой – безукоризненно формулирует свою политическую позицию как научно выверенную. В этом смысле письмо, являясь политическим документом времени, может рассматриваться как политико-философское эссе, построенное на социологическом анализе повестки дня. Это произведение политической философии, которая представляет собой рефлексию политического бытия, то есть «сферу духовной деятельности людей, где формируются мировоззренческие, нормативные и ценностные основы мира политического, сама идея политического, идеи государства и власти»[149]149
  Гаджиев К. С. Введение в политическую философию: учеб. пособие. М., 2004. С. 47.


[Закрыть].

В письме есть точное определение места и обстоятельства действия. Адресату предлагается без сентиментально-обывательских оценок дружно и по-деловому заняться будничной работой по разгребанию завалов, излечению социальных болезней: болезней много, нужда и бедствия в стране велики, голод их усилил дьявольски, враг на полях Гражданской войны не уничтожен, а притаился, буржуазное окружение в мире во много раз сильнее Советской России и т. д. Все эти ценностные и оценочные суждения опираются на философские ценности более высокого порядка, назовем их в порядке упоминания: диалектика, гражданский мир, опыт революции, общеклассовая оценка.

В аргументации Ленина явственно слышится ценностное восприятие советской власти (что она сделала и делает), подкрепленное правдой политического контекста 1921 г. Поэтому, исходя из духа произведения, проанализируем его по двум аксиологическим параметрам – ценности (ценностные суждения) и оценки (оценочные суждения), которые являются полюсами ценностного отношения субъекта к чему-либо[150]150
  Чернякова Н. С. Ценностные основания культуры. СПб., 2003. С. 39.


[Закрыть]. За основу возьмем следующую классификацию ценностей и оценок: политические, научные, организационные и нравственно-политические.

В тексте Письма на первый план вышли политические ценности и оценки (20 и 23 соответственно), подкрепляемые оценками нравственно-политическими (14). Максимальное число упоминаний получили ценность свободы и ее оценка (18 и 7), причем в связанном виде, то есть обращение к философской категории свободы (22) включено в ценность свободы печати. И это не случайно: основная полемика в Письме идет как раз вокруг тезиса о свободе печати, понимания этой идеи в конкретных социально-политических обстоятельствах. Для Ленина, как видно из Письма, свобода печати производна от свободы вообще. Следовательно, над ценностью свободы печати возвышается свобода в качестве идеала. Идеал как наивысшая ценность никогда и никем не должен пересматриваться, он – в своем роде абсолют. Но Ленин пишет, что «мы в “абсолюты” не верим. Мы над “чистой демократией” смеемся»[151]151
  Ленин В. И. Письмо Г. Мясникову. С. 78.


[Закрыть], потому что в современном ему мире свобода получила и отрицательное значение – свободу покупать писателей и журналистов, фабриковать общественное мнение. Таким образом, ценность свободы обесценивается материальным ресурсом – у кого больше финансовых возможностей, тот свободно распорядится свободой всех…

Вопрос о свободе печати даже в XXI веке остается дискуссионным, хотя как в прямой и непосредственной постановке возникает сравнительно редко. Подразумевается, что спорить по этому поводу неприлично, что свобода печати должна быть, и чем более развита демократическая система цивилизованной страны, тем свободнее пресса. Мы не втянемся в этот спор, но заметим, что дискуссионными все равно остаются важнейшие аспекты теории журналистики, которые прямо вытекают из общепринятого по умолчанию тезиса о свободе печати, такие, скажем, как императивы независимости медиа или объективности в труде журналиста.

Зыбкость императива объективности (при этом мы не отрицаем стремление журналиста к объективности и правде жизни, считаем его обязательным), неустойчивость представления о независимости медиа возвращают нас к вековому опыту журналистской практики России. Но не к повторению. Так как нет необходимости возвращаться к дискредитации «“блестящего” болотного огонька “свободы печати”»[152]152
  Там же. С. 83.


[Закрыть], каким он виделся Ленину в контексте 1921 г. Сегодня «огонек» иной – новые времена, новые условия. Но и совершенно отрешиться от ленинской позиции тоже недопустимо – в Письме есть важнейшие посылки, на основе которых, в том числе и в наши дни, формируется теория журналистики. Посылки явные, давно известные, но почему-то они не замечались исследователями. Возможно, мешала бьющая в глаза дискуссионная острота вопроса о свободе печати.

И вот теперь, перечитывая Письмо, обращаешь внимание на его нацеленность – публицист обязан видеть реальность, какой бы горькой она ни была. Свободе печати, которая в тот момент могла обрушить все, что было выстроено за четыре послереволюционных года, противопоставляется связь с жизнью, ее злободневностью, и в этой связности печатного слова и актуальных вопросов текущего дня усматривается путь к решению вставших перед страной политических проблем. В Письме объективно оценивается текущая политическая ситуация, понимаемая как детерминант интерпретации политических ценностей.

Вот почему, в пределах главы анализируя важнейшие истоки теории журналистики в России, выделим, с одной стороны, генерализирующую функцию журналистики – связь с жизнью и жизнеподобие, с другой, ценностное начало журналистики. Хотя, как известно, аксиологический подход к прессе, да и к миру политики в целом, в начале прошлого столетия не был принят во внимание как в политической философии, так и в практике газетно-журнального дела. И это невнимание в свое время дорого обошлось отечественному миру медиа.