Текст книги "Теория журналистики в России"

Однако что же здесь необычного в сопоставлении с другими областями знания? Разве так уж просты и одномерны, например, гуманитарные науки? Филология, в основе зыбкого единства которой лежит слово как предмет изучения… История, генеральным признаком которой является рассмотрение общества в прошедшем времени и в развитии… Театроведение, компонентами которого являются драматургия, актерское и режиссерское искусство, организация театрального дела, интересы и поведение зрителей, образование (набор компонентов перекликается с тематикой журналистских исследований)? Почему же о журналистике надо говорить как об исключении, если не как о вненаучном недоразумении? Напротив, историки исследований в этой области рассматривают привнесение познавательных ресурсов из других дисциплин как важный этап развития: «В 1970-х и 1980-х годах наблюдалось более сильное влияние социологии и антропологии на исследования журналистики, и это привело к тому, что можно было бы охарактеризовать как социологический поворот в данной области… Все большее внимание, уделяемое вопросам культуры, идет рука об руку с освоением качественных методологий, в первую очередь этнографических и дискурс-аналитических стратегий»[62]62
  Wahl-Jorgensen K., Hanitzsch Th. Op. cit. P. 6.


[Закрыть].

Сложность и многоликость теории журналистики ни в малейшей мере не препятствуют ее отнесению к разряду научных дисциплин. Напротив, именно так устроены другие дисциплина, в том числе имеющие долгую биографию и получившие официальное признание. Она входит как часть в широкое поле науки о журналистике, наряду с историей журналистики и критикой, подобно тому, как, например, литературоведение делится на теорию литературы, историю литературы и литературную критику. Журналистская теория полидисциплинарна, то есть она включает в себя ряд разделов, или субдисциплин, более или менее явно отличающихся друг от друга по предметно-содержательным признакам и методическому инструментарию.

Свое представление о структуре знания о журналистике и входящих в него субдисциплин нам приходилось показывать в предыдущих публикациях[63]63
  Политическая журналистика: учебник / ред. – сост. С. Г. Корконосенко. М., 2014; Социология журналистики: учебник для бакалавров / под ред. С. Г. Корконосенко. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2016.


[Закрыть]. Воспроизведем его в измененном и дополненном виде (рис. 1). Поскольку теория существует как совокупность концепций, школ, направлений научной мысли, мы используем наименование во множественном числе – теории. Субдисциплины объединяются в группы, соответственно делению наук, непосредственно имеющих дело с журналистикой: социальные, историко-филологические, технико-технологические, коммуникативные. Некоторые группы представлены нами подробнее, другие только обозначены, что в данном случае, для иллюстрации полидисциплинарного характера теории журналистики, не имеет существенного значения.

Внутреннее единство всего этого комплекса достигается благодаря концентрации внимания на журналистике как целостном объекте, имеющем границы самоопределения по сущности и внешним признакам и качественно отличающемся от иных форм общественной практики. Разумеется, внутри комплекса происходят процессы взаимного притяжения и отталкивания, складываются противоречия, возникают ситуации недопонимания и т. п. Все это, однако, явления естественные для широкой области исследований, и они не вступают в конфликт с общепринятыми алгоритмами научной жизни.

Рис. 1. Дисциплинарная структура теории журналистики

В последующих частях монографии предложенный комплекс получает подробное специальное освещение, хотя не все разделы теории представлены в виде самостоятельных глав. Более того, не все субдисциплины показаны на нашем рисунке. Тому есть объяснения: во-первых, они просто не умещаются в лаконичную графическую форму, а во-вторых, и это главное, теория журналистики действует как открытая система, допускающая изменения, дополнения и даже переосмысление. По меньшей мере так обстоит дело в России, где данная система оформилась на правах зрелой научной дисциплины.

Между тем здесь мы сталкиваемся с парадоксом. В глобальных рейтинговых измерениях российские теоретические школы представлены крайне низкими показателями. Согласно рейтингу QS World University Rankings 2015 по предметной области Communication & Media Studies, наивысшими показателями по цитируемости (research impact) обладают по преимуществу университеты США: The Ohio State University, Stanford University, Michigan State University, Cornell University; в Европе выстраивается следующий порядок: University of Amsterdam (Нидерланды), London School of Economics and Political Science, Loughborough University (оба Великобритания), University of Copenhagen (Дания), University of Helsinki (Финляндия), University of Oslo (Норвегия). Из российских вузов в топ-200 включен только МГУ им. М. В. Ломоносова.

Но это статистические обобщения, которые отражают скорее уровень известности школ, чем характер их деятельности. По отдельным дисциплинарным направлениям ситуация выглядит гораздо противоречивее. К этим выводам пришла научная комиссия СПбГУ в области СМИ и массовых коммуникаций в результате коллективного анализа, выполненного в 2017 г. Так, поскольку в западной традиции журналистская подготовка существует преимущественно в формате практико-ориентированного образования, там не имеет системного характера изучение истории журналистики. Соответственно история остается уделом единичных специалистов, работающих в разнообразных сферах, от истории книгопечатания в отдельных странах до социологии и политологии. В России же кафедры истории печати создавались в числе первых на профильных факультетах, и сегодня они являются мощными и продуктивными научными и исследовательскими подразделениями в СПбГУ, МГУ им. М. В. Ломоносова, Воронежском и других университетах. Подобным образом следует оценить положение дел с вопросами журналистского творчества. Они являются предметом специального рассмотрения, например, в Колумбийском университете (США), Институте журналистики Дортмундского университета (Германия), Высшей школе теории информации и коммуникации (Франция), однако преимущественно в прагматическом прикладном плане, а не теоретико-концептуальном. Проблематика медиалингвистики в зарубежных странах распределена в основном по другим научным направлениям: дискурсный анализ, спиндокторинг и др. Можно отметить работу лишь отдельных глубоких исследователей, объектом интересов которых являются медиатексты. В то же время в СПбГУ создана многочисленная кафедра медиалингвистики, выпускающая журнал под таким названием и регулярно ведущая одноименный сайт. Не имеют аналогов за рубежом кафедры теории и экономики СМИ в МГУ и теории журналистики и массовых коммуникаций в СПбГУ. Приводя названия подразделений, мы подразумеваем десятки крупных и оригинальных разработок, опубликованных этими коллективами.

Есть весомые основания утверждать, что специализированная теоретическая работа в области журналистики (а не коммуникативистики с ее неопределенно широким измерением) в большей степени характерна для российской традиции, чем для зарубежных школ, и в этом отношении отечественные университеты имеют приоритет. Поэтому нельзя примириться с инерцией, согласно которой российские научные школы не упоминаются, например, в энциклопедических изданиях по вопросам теории медиа и коммуникаций, таких как ежегодно обновляемая International Encyclopedia of Communication / W. Donsbach (Ed.), Oxford и Encyclopedia of Communication Theory / S. W. Littlejohn, K. A. Foss (Eds.), Thousand Oaks, CA, 2009. Тем более неоправданным выглядит опыт российского автора по описанию основных школ, теорий и концепций исследования СМИ в мировой истории: среди них нет ни одного представителя отечественной науки[64]64
  Дунас Д. В. Развитие и современное состояние теоретических исследований журналистики и СМИ в России: дис. … канд. филол. н. М., 2016. С. 206–216.


[Закрыть].

Однако проблема позиции в международных рейтингах нуждается в анализе и решении. Она возникает под влиянием экстра-научных факторов. Во-первых, мировые рейтинги строятся на основании частоты цитирования, а не содержательно-качественных характеристик выполняемых проектов, и это ведет к смещению оценочных показателей. Во-вторых, направление «Журналистика», которое активно поддерживается в России, не представлено в рейтинговых системах, оно растворено в Communication & Media Studies и Arts & Humanities, где априори преобладают, с одной стороны, зарубежные специалисты, с другой стороны – представители смежных с журналистикой областей знания. В-третьих, в России издаются единичные журналы по направлению Communication & Media Studies, зарегистрированные в базе данных Scopus. Решение проблемы может быть найдено в создании группы журналов по профилям Communication & Media Studies и Arts & Humanities, регистрируемых в ведущих мировых наукометрических индексах.

Конечно, это не исчерпывающая мера, если ставится цель добиться полноценного международного партнерства. Вырастают и другие крупные задачи научно-теоретического и организационного характера. Назовем некоторые из них.

1) Освоение инновационных подходов, которые обеспечат признанное лидерство в мировой науке. В этом отношении требуется регулярное сотрудничество с зарубежными организациями, прежде всего на правах инициаторов проектов, а не приглашенных участников. Круг объектов изучения необходимо расширить до международных и глобальных явлений и процессов, не ограничиваясь измерениями в локальных и даже национальных пределах.

2) Проведение фундаментальных и комплексных исследований журналистики как глобального политико-социального, культурного и духовного явления. Недооценка ее как действенного социального института, сведение ее до статуса медиа губительны, это неизбежно приведет к дегуманизации и деградации общественной жизни. Журналистика, суть которой выхолощена или хотя бы раскрыта поверхностно, теряет свое назначение и превращается в свою противоположность – в инструмент разрушения сознания и уничтожения социальных устоев, она провоцирует мощное усиление энтропийных процессов в сообществе людей.

3) Для обеспечения теоретических разработок репрезентативным эмпирическим материалом требуется создание сильной лабораторной базы. Коренным вопросом является финансирование инициативных проектов из бюджетных источников, без чего невозможно привлекать квалифицированных специалистов, том числе иностранных. Расчет на спонсорскую поддержку или солидное софинансирование в отрасли СМИ вряд ли состоятелен.

4) Оформление результатов научно-исследовательской работы в виде серий фундаментальных монографий новаторского характера и высокорейтинговых статей на русском и особенно английском языках.

Повышение престижа отечественной науки о журналистике следует понимать как высокую гуманитарную и профессиональную миссию. В свою очередь, завоевание российской исследовательской школой должного признания в мире должно рассматриваться, с одной стороны, как восстановление справедливости по отношению к трудам многих поколений ученых и, с другой стороны, как залог дальнейшего развития теории журналистики на основе широкого международного сотрудничества.

Глава 1.2. Теоретические компоненты истории журналистики

Вопрос о теоретических основаниях изучения истории русской журналистики представляет собой важную и малоизученную научную проблему. Сегодня в мировой науке намечаются тенденции к обособлению истории журналистики (Media history или Communication History) в самостоятельную сферу научного знания. Так как в западноевропейской традиции журналистская подготовка существует преимущественно в формате дополнительного практико-ориентированного образования в школах журналистики, то и теоретическое изучение истории журналистики не имеет системного характера. Однако если до начала 2000-х существование профильных подразделений изучения истории журналистики можно было считать национальной спецификой отечественной науки, то в последние годы они активно создаются по всему миру (2009 г. – Университет Шеффилда, Великобритания, 2010 г. – Технологический университет Окленда, Новая Зеландия, 2014 г. – Педагогический университет Нанкина, КНР, 2016 г. – Университет Конкордиа, Канада и т. д.)

На этом фоне в российской науке наблюдаются некоторые черты кризиса теоретических представлений об истории журналистики, отражающиеся как в неопределенности методологических подходов к научному исследованию, так и в поиске путей совершенствования методики преподавания этой дисциплины. Острый интерес профильного академического сообщества к проблематике преподавания истории журналистики в вузах и модернизации педагогических подходов к этой дисциплине подтверждают многочисленные методические семинары, круглые столы экспертов и специальные публикации, имевшие место в течение последних лет[65]65
  См., например, раздел «Проблемы и методика преподавания истории журналистики» в журнале «Век информации», 2017, № 3; материалы методического семинара «Современные технологии в преподавании и изучении истории русской журналистики» на международном научном форуме в СПбГУ: Средства массовой информации в современном мире. Петербургские чтения: тезисы 53-й междунар. науч. – практич. конф. 23–25 апреля 2014 г. / отв. ред. В. В.Васильева. СПб., 2014. Электронный сборник. URL: http://jf.spbu.ru/conference/4279.html и др.


[Закрыть].

Проблема во многом обусловлена специфическим процессом становления в нашей стране не столько истории журналистики, сколько журналистики как таковой. В отличие от прессы западноевропейской, изначально направленной в большей степени на экономические и политические цели, русская журналистика долгое время развивалась в контексте литературного процесса и оказалась прочно интегрированной в структуру литературного нарратива.

Несмотря на то, что еще в 1821 г. была предпринята первая попытка вычленения журналистики из общего потока литературных явлений[66]66
  Анастасевич В. Г. Краткое известие о всех с 1707 по 1823 годы выходивших в России повременных изданиях и ведомостях // Новости литературы. 1822. Кн. 2. № 23. С. 153–155; № 25. С. 183–185; Кн. 4. № 18. С. 74–77; Сопиков В. С. Опыт российской библиографии, или полный словарь сочинений и переводов, напечатанных на словенском и российском языках от начала заведения типографий до 1813 года, с предисловием, служащим введением в сию науку, совершенно новую в России, с историей о начале и успехах книгопечатания в Европе вообще так и особенно в России, с примечаниями о древних редких книгах и их изданиях с краткими из оных выписками. СПб., 1813–1821. Ч. 1–5.


[Закрыть], а вскоре начал разрабатываться и самостоятельный терминологический аппарат, свойственный журналистике как профессии и специфической отрасли творчества[67]67
  Проскурин О. А. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000.


[Закрыть], исследователи часто высказывают убеждение, что только на рубеже XIX–XX вв. произошло ее отчетливое размежевание с литературным процессом[68]68
  См. об этом: Жирков Г. В. Журналистика России: от золотого века до трагедии. 1900–1918 гг. Ижевск, 2014.


[Закрыть].

Есть основания оспаривать это утверждение, так как принадлежность журналистики в России к литературному процессу уже во второй четверти XIX века была весьма формальной – запрет государства на политические выступления общества заставлял журналистику притворяться литературой, размывал границы между беллетристикой и публицистикой, принуждал политическую проповедь прятаться за маской литературной критики. Очевидно, что ни Н. А. Добролюбов, ни Д. И. Писарев не были в настоящем смысле литературными критиками, а были общественно-политическими деятелями, использовавшими произведения литературы не как объект литературно-теоретического анализа, как формальный повод для развертывания общественно-политических умозаключений. Однако номинально работа Добролюбова о романе Тургенева «Накануне», в свое время глубоко потрясшая своим политическим пафосом В. И. Ленина, оставалась литературно-критической статьей.

Эта вынужденная «конспирация» русской журналистики середины XIX века неизбежно сказалась и на становлении научного знания об истории журналистики. По номенклатуре научных специальностей история журналистики относится к отрасли филологических наук (область исследований 15, согласно действующему паспорту специальностей ВАК), хотя современное состояние журналистики все чаще изучается в контексте политологии[69]69
  Динамику числа диссертаций по специальности 10.01.10. Журналистика, политические науки см., например: Фещенко Л. Г. Журналистика и массмедиа: библиографический указатель диссертаций, 1990–2010. СПб., 2011.


[Закрыть], что не удивительно, так как теснейшая вовлеченность журналистики в общественно-политические процессы очевидна. Но отчетливо репрезентируемая ныне как социальный институт и область политической жизни, в своем даже самом недавнем прошлом журналистика принудительным образом превращается в литературу. При том, что в России, где до начала XX века отсутствовали политические механизмы, позволяющие гражданам влиять на решения власти, именно журналистика являлась единственной сферой общественной жизни, где происходило формирование основ политических доктрин и политических «партий», а журналисты становились провозвестниками, а порой и вождями социальных революций.

В итоге неразработанность теоретических и методологических основ проведения исследования в сфере истории журналистики приводит, с одной стороны, к тому, что многие труды страдают описательностью, тяготеют к публицистической форме изложения, с другой стороны, к тому, что уже много лет продолжаются дискуссии, в рамках которых дебатируется приоритет исторических или литературоведческих подходов, выдвигаются предложения новых путей, например, изучения истории журналистики как совокупности дискурсов. Конечно, нельзя не признать, что предмет истории журналистики весьма многоаспектен. Что можно отнести к числу основных аспектов, изучаемых историей журналистики?

1) История идей: процесс становления социально-политических и философских доктрин, находивший свое отражение в творчестве русских публицистов.

2) История взаимоотношений журналистики и государства.

3) Эволюция организационно-экономических моделей прессы.

4) Становление журналистики как профессиональной индустрии (прежде всего кадровая и технологическая стороны этого процесса).

5) Жанровая и стилистическая специфика творчества определенного журналиста или эпохи в целом.

Большинство перечисленных тем относится, прежде всего, к социальной, экономической и политической истории страны, а не к развитию литературного творчества. Поэтому за исключением тех редких случаев, когда в центре внимания исследователя оказываются история становления журналистского жанра или стилистические особенности авторской манеры публицистов прошлого, филологические теории и подходы, применяемые без опоры на возможности исторической науки, оказываются нерелевантными. Современный историк журналистики зачастую находится в положении человека, вынужденного забивать гвозди отверткой: предлагаемый заявленной отраслью наук теоретический и методологический инструментарий не соответствует ни материалу, ни задачам планируемого исследования. Если же автор решается апеллировать преимущественно к исторической методологии, его научная работа вызывает естественные нарекания с точки зрения того, что она представляется к защите или к публикации в рамках направления филологии и не соответствует профилю. Как правило, в таких случаях единственным выходом является обоснование филологической направленности работы за счет специфики эмпирического материала – текстов публицистики, что, конечно, является определенной натяжкой.

В этой связи представляется важным обозначить существенную черту переживаемого историей русской журналистики в настоящий момент процесса поиска и конструирования теоретических моделей – ее генетическую и институциональную интегрированность в филологическую отрасль и одновременно естественное смысловое тяготение к исторической науке. При этом необходимо подчеркнуть, что данное суждение вовсе не имеет целью противопоставление истории и филологии, контрпродуктивное само по себе и особенно нелепое в контексте актуальных в современной науке тенденций междисциплинарного теоретико-методологического синтеза. Дело вовсе не в намерении исторгнуть историю журналистики из материнского лона филологии, из которого, заметим, вышла некогда и сама история, во времена Геродота бывшая лишь специфической формой литературного повествования. Речь идет о необходимости реабилитации исторической теории и методологии в историко-журналистских работах и о предоставлении исследователю свободы выбора релевантных его задачам теоретических и методологических оснований научного труда без риска быть подвергнутым обструкции за нефилологический характер его произведений.

Очевидна необходимость разработки современных интегративных теоретических и вытекающих из них методологических подходов исследовательской работы в сфере истории журналистики, которые учитывали бы специфику этой отрасли знаний, находящейся на стыке истории, литературоведения, политологии, социологии, коммуникативистики. Причем, учитывая обозначенную выше специфику предмета истории журналистики, логично предположить, что именно историческая теория может лежать в основе этих интегративных подходов. Каково в настоящий момент состояние теоретической составляющей исторической науки, и какими, исходя из этого, могут быть пути формирования современных теоретических концепций истории русской журналистики?

Наличие внутренне непротиворечивой теоретической концепции позволяет историку сформулировать представление об объективных закономерностях хода истории (или об их отсутствии). Эти закономерности в свою очередь становятся основанием для выявления критериев сравнительного анализа исторических явлений и логической базой для прогнозирования их развития. Кроме того, теоретические установки становятся основой для осмысления и оценки изучаемых процессов и явлений, формирует у исследователя хотя бы предельно общие установки для определения «что такое хорошо, и что такое плохо». Иначе говоря, при отсутствии у исследователя опоры на ту или иную теоретическую модель истории его научные штудии неизбежно обратятся в номинативно-описательное изложение более или менее значительного фрагмента эмпирического материала, без его комплексной интерпретации.

Кризис «деконцептуализации» проявляется во все более широко распространяющемся описательном характере научных работ по истории журналистики, зачастую сводящихся к схеме «существовала такая газета, она издавалась в такие-то годы там-то и тем-то при определенном числе подписчиков и была закрыта по таким-то обстоятельствам». То есть дается верифицированное, объективное, формально новое, но в целом мало ценное знание. В такой ситуации переход ученого на новый уровень исследовательской деятельности осуществляется не за счет более глубокого и зрелого теоретического осмысления явлений истории, а за счет масштабирования изучаемого объекта[70]70
  Розов Н. С. Философия и теория истории. Пролегомены. М., 2002. URL: http://www.nsu.ru/filf/rozov/publ/fti/fti1.htm.


[Закрыть], что мы, как правило, наблюдаем сегодня, когда переход от кандидатской диссертации к докторской зачастую осуществляется за счет укрупнения фрагмента рассматриваемого эмпирического материала[71]71
  Фещенко Л. Г. Указ. соч.


[Закрыть]. Причиной тому является отсутствие актуальных теорий и даже теоретических моделей, исследователям просто не на что опереться в формировании оценок и критериев сравнения, необходимых для полноценной концептуализации.

С одной стороны, это делает очевидной острую потребность в формировании более или менее ясных историко-журналистских теоретических концепций, с другой – печальный опыт советского времени, когда господство безальтернативной политически обусловленной теории вносило очевидную дисгармонию в развитие научно-исследовательского процесса, заставляет с опасением относиться к перспективам их возникновения. Поэтому важно подчеркнуть, что никакой комплекс теоретических представлений не может претендовать на абсолютную истинность. Необходимо сохранять плюралистическую картину историко-теоретических моделей, избегая того идеологического догматизма, страх перед которым заставляет противников теоретической истории отрицать саму возможность существования теоретических конструкций в гуманитарном знании вообще и в истории в частности[72]72
  Розов Н. С. Указ. соч.


[Закрыть]. Оставаясь умопостроением до определенной степени условным, ни одна теория не даст исчерпывающего и безальтернативного истолкования всему многообразию явлений исторического процесса; однако без апелляции к той или иной теоретической конструкции какие-либо, даже весьма условные комплексные интерпретации исторических явлений окажутся вовсе невозможными: исследователь будет или бесцельно «пополнять уже существующие громады фактологии»[73]73
  Там же.


[Закрыть], или спекулятивно рассуждать о не формализуемом на рациональном уровне «духе истории».

В самом обобщенном виде любая историческая теория конструктивно базируется на двух «китах»:

1) представление о характере динамики исторического процесса;

2) определение движущих сил исторического процесса.

При этом важно отметить, что в процессе формирования теоретической концепции именно эти «киты», эти основополагающие вопросы неизбежно решаются априорно. Они являются сами себе основанием, ибо, принимаясь как начальные точки построения системы, кроме волюнтарного решения автора идеи не могут иметь себе оснований ни внутри, ни вне ее. Их отдаленными источниками будут являться онтологические, антропологические, гносеологические представления автора теории и исследователей, ее разделяющих. Однако эта взаимосвязь не будет носить логически обязательного характера, сохранится достаточно широкая вариативность, так что носители общих представлений о смысле бытия, природе человека и познаваемости мира могут в своих размышлениях об истории породить существенно отличающиеся друг от друга теоретические модели.

На следующем этапе формирования исторической теории разрабатываются те ее аспекты, которые не могут устанавливаться априорно во избежание внутренних противоречий в концепции, они непреложно обусловлены конкретными решениями вопросов о характере динамики и движущих силах истории. К их числу относится периодизация истории. Ограниченность познавательных возможностей человека не позволяет осмыслять весь глобальный исторический процесс в целом, не прибегая на предварительной стадии к его логической фрагментации для удобства рассмотрения отдельных элементов. От того, насколько логичным и обоснованным будет процесс дробления элементов на этапе анализа, будет зависеть то, насколько гармоничным и непротиворечивым будет их объединение на этапе синтеза. Результатом опоры на непродуманную периодизацию могут стать искаженные глобальные выводы.

Обоснованная периодизация в рамках определенной теоретической модели формируется исходя из осмысления двух базовых аспектов – динамики и движущих сил исторического процесса. Например, если рассматриваемая историческая теория признает исторический процесс развивающимся линейно и поступательно, прочерчивая вектор его движения от экономической системы низшего порядка к максимально совершенной экономической системе, а главной движущей силой истории признает борьбу классов за свои экономические интересы, то естественной для нее становится периодизация по социально-экономическим формациям: феодализм, капитализм, социализм и т. д. Причем наряду с такой наиболее обобщенной периодизацией может формироваться и внутренняя периодизация, локализованная по территориальному и временному признакам, то есть применяющаяся к анализу процессов внутри конкретного государства и в рамках одной формации. Так, например, в рамках этой теории для периодизации истории России XIX века использовалось деление на этапы освободительного движения (дворянский, разночинный, пролетарский).

Современная картина исторической науки в отношении теоретических подходов весьма многообразна. Осмысление этапов формирования теоретических представлений человечества об истории сегодня составляет самостоятельную научную дисциплину и отражено во множестве специальных трудов. В контексте рассуждения о теоретических основаниях истории журналистики оно не является центральным вопросом, однако без обозначения хотя бы в самых общих чертах последовательного процесса становления исторических концепций невозможно охарактеризовать те актуальные вызовы, перед лицом которых стоит сегодня историческая наука в целом и окажется история журналистики, если будет позиционировать себя как часть исторической науки.

Вопрос о существовании объективных закономерностей истории есть, в сущности, вопрос о статусе истории как науки, то есть о ее принадлежности к сфере знания, соответствующей критериям научной рационализации. Зачастую само рождение истории как науки, ее преобразование из специфической формы повествования в собственно науку соотносится с концом XVIII века именно потому, что в это время «была поставлена проблема существования объективных исторических законов и предложены варианты ее решения»[74]74
  Ляхова Н. Л., Галанина Н. В. Проблема объективных законов истории в исторической науке // Социология и философия. 2006. № 3. С. 128.


[Закрыть]. В течение следующего столетия в целом господствовали системы, утверждавшие закономерный характер истории, диалоги между различными концепциями истории касались конкретной специфики этих закономерностей, не подвергая сомнению их существование.

Оптимистическим представлениям XIX века о том, что историческое знание позитивно развивалось, приближаясь к возможности формирования детерминистской модели научного объяснения истории, XX век противопоставил скептическое отношение к перспективам истории как науки. Выявление и доказательство объективных законов, действующих в том или ином фрагменте природы или человеческого бытия, это необходимая основа любой теории, позволяющая ей выполнять одну из главных своих функций – прогностическую. Именно прогностическая функция истории подверглась в XX веке острой критике, и наиболее бескомпромиссно эта критика была сформулирована в работах К. Поппера, провозгласившего, что «вера в историческую необходимость является предрассудком, и предсказать ход истории с помощью научных или каких-то иных рациональных методов невозможно», а следовательно, «теоретическая история невозможна; иначе говоря, невозможна историческая социальная наука, похожая на теоретическую физику»[75]75
  Поппер К. Нищета историцизма // E-libra.ru. Электронная библиотека. URL: http://e-libra.ru/read/349105-nisheta-istoritcizma.html.


[Закрыть].

Эта критика исторической науки во многом была вызвана апокалипсическим мироощущением человечества, пережившего одну за другой две мировые войны, ужасы которых подчеркивали несостоятельность господствовавшей до того рационалистической концепции движения истории от менее совершенных форм общественного бытия к более совершенным по мере развития человеческого познания: «оказалась скомпрометирована стержневая идея прогресса… Европейскому интеллектуалу XX в. пришлось признать за иррациональным и абсурдным качества самостоятельного бытия (а не теней, которым предстоит рано или поздно истаять под всепобеждающим солнцем разума)»[76]76
  Бойцов М. А. Вперед, к Геродоту // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 2 / под ред. Ю. Л. Бессмертного, М. А. Бойцова. М., 1999. С. 20.


[Закрыть].

Легитимация иррационального в науке привела к тому, что изучение объективированных исторических процессов сменилось изучением ментальностей участников этих процессов, начались антропологизация и индивидуализация истории: «историографический маятник начал возвратное движение от анализа неподвижных структур к изучению мотивов и стратегий поведения людей»[77]77
  Кром М. М. Историческая антропология. СПб.; М., 2010. С. 28.


[Закрыть]. А затем процесс развивался уже в направлении изучения влияния ментальностей исследователей на формируемое ими представление о картине исторического процесса. В поиске новых подходов к осмыслению прошлого парадигма «история пишется по источникам» сменилась парадигмой «историю пишут историки»[78]78
  Копосов Н. Е. Как думают историки. М., 2001. С. 4.


[Закрыть]. Размышления о нерасчлененности субъекта и объекта исследования в гуманитарном знании вообще и в истории в частности привели к рождению концепций, абсолютизировавших текстологический компонент истории: «поскольку мир дан нам только в языке и благодаря языку, наши репрезентации, несмотря на их кажущуюся порой объективность, не репрезентируют ничего, кроме породивших их языковых механизмов»[79]79
  Там же. С. 6.


[Закрыть].

При этом те концепции, которые должны были дать ответы на существующие вызовы, при своем стремительном развитии сами стали вызовами для исторического знания: девальвация принципа критического изучения первоисточников как основы исторического исследования изменила базовые представления о роли и функции истории, при этом «усугубило ситуацию распространение в околонаучной исторической культуре постмодернистского лозунга “каждый сам себе историк”»[80]80
  Репина Л. П. Ситуация в современной историографии: общественный запрос и научный ответ // Историческая наука сегодня: теории, методы, перспективы. 2-е изд. / под ред. Л. П. Репиной. М., 2012. С. 8.


[Закрыть]. Полное смещение акцента от объективного к субъективному, от генерализованных закономерностей к уникальному, к частностям и последовавшая за этим субъективизация самого процесса исторического исследования вызвали новый кризис, а затем и естественное противодействие ему в виде звучащих в современной исторической науке призывов феноменологического толка, влекущих историка «Назад, к смыслам».