Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №4/2018"

дельта

Стихотворения
Геннадий Русаков

Русаков Геннадий Александрович родился в 1938 году, воспитывался в Суворовском училище, учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Работал переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН в Нью-Йорке и Женеве. Автор одиннадцати книг стихотворений. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Национальной премии ≪Поэт≫ (2014).

Живет в Москве и Нью-Йорке.

15 августа 2018 года Геннадию Александровичу Русакову исполнилось 80 лет. Редакция журнала поздравляет Геннадия Александровича с прошедшим юбилеем и пользуется случаем сердечно пожелать ему счастья, здоровья и вдохновения.

 
1. Чего-то в жизни понимаем,
чего-то силимся понять…
Не тех, кто нужен, обнимаем
(а тех не хочется обнять.)
Всё стало просто по раскладу,
и с этим вроде повезло:
дождь зачастил к пустому саду —
воды по первое число.
Я тихим радостям старенья
веду прилежный кондуит:
у Зинки варится варенье,
телок на привязи стоит.
А жизнь опять мне тянет руку:
– Чего надулся, брось, налью!..
И я у Шаховых по звуку
свои дровишки узнаю.
 
 
2. В этой вирусной погоде
должен быть какой-то прок:
может, счастье на подходе.
Или время лучших строк.
Что-то явно приключится
или вдруг произойдёт:
ангел по небу промчится
и на землю упадёт
где – нибудь за нашим домом,
возле заднего пруда —
в окружении знакомом,
где лишь ветер и вода.
Он пройдёт к себе задами.
От калитки вякнет пёс.
Ангел тихо скажет маме:
– Я вот тут тебе принёс…
 
 
3. А я живу на людях, но один.
Среди других, но неприметен глазу.
Я самый средний в мире середин
и потому не различаем глазу.
Но я давно на это не ропщу —
мне хорошо в моей серёдке мира.
(Я вас к себе в соседи не пущу,
хотя и пожалею для близира…)
Чем дольше жизнь, тем жальче уходить,
как ни страшны её круговороты:
«Всегда успеет, падла, наследить!»
говаривал в училище комроты.
И не без основанья, признаюсь:
где ни живи (хоть на задворках рая),
она найдёт очередную гнусь,
тебя вполне конкретно выбирая…
 
 
4. Водомерки куда-то спешили
на своих неудобных ногах:
просто воду слегка ворошили,
соревнуясь в нелепых бегах.
День крепчал, набирал амплитуду.
С неба капала влага-вода.
Я такому природному чуду
удивлялся, но лишь иногда.
Птица-галка куда-то летела.
У сарая полынь зацвела.
(Впрочем, галка всего лишь хотела,
а потом передумала).
Невеликие радости эти…
Я их все, уходя, заберу:
мне покамест живётся на свете.
Я, граждане, попозже помру.
 
 
5. Какое просторное лето
и туго натянутый свод!
И хочется, чтобы всё это
не кончилось разом, вот-вот.
Чтоб время в дождях не промокло,
чтоб кто-то взглянул на меня
сквозь чисто промытые окна
такого хорошего дня.
Довольно душа полетала —
пускай посидит у окна.
Посмотрит, какого металла
сегодня над нами луна.
Посмотрит спокойно и молча —
как надо смотреть на луну.
…Налью себе рюмочку жёлчи:
глядишь, поскорее усну.
 
 
6. Любовь была, и слава ей навек!
И жизнь прошла то в радости, то в плаче.
Я, видно, не пустяшный человек,
раз не сумел прожить её иначе.
В ней было всё, что нужно и что нет.
Меня тогда от счастья било током
на протяжении двух тысяч лет
в Господнем мире, страстном и жестоком.
Любимые, спасибо за любовь —
за этот пыл и лёт напропалую!
Вы отлюбили. Нынче вновь и вновь
я ваши тени бережно целую.
У вас уже ни плоти, ни имён.
Да я и сам почти что бестелесен
в нечётком воздухе иных времён,
который мне уже так странно тесен.
 
 
7. Чтоб не мучиться: «Ново? не ново?»
(Наплевать, и старьём обойдусь!)
Чтоб собой удивлённое слово
уходило бродяжить на Русь.
Чтобы, Господи, жить как навскидку:
где-то вспыхнуло – еду! лечу!
Чтоб любови счастливую пытку
прижимать, как подругу, к плечу.
Чтобы лёгкость движений и взмахов,
невозможный полёт воробья
после всяких восторгов и ахов,
и высокой тоски бытия.
Чтобы «Нет, не могу!» накатило:
лягу возле и рядом с собой.
Только б жизни на это хватило!
Только б сразу и наперебой…
 
 
8. Тихий дождь почти что шепотком.
Хмурый день, любимая погода.
Сесть за стол, подумать ни о ком,
позабыть число и время года.
И вздохнуть, как будто после слёз —
будто кем-то понят и утешен.
Будто всё взаправду и всерьёз —
стар и глуп, к тому же не безгрешен.
Жил, как мог, под мудрых не кося,
допускал посильные излишки,
чтобы жизнь, пока ещё не вся,
исправляла их без передышки.
Как любил я, всё же, эти дни!
Стынь и ветер, слякоть по дорогам…
Словно мы и вправду не одни.
Словно разговариваем с Богом.
 
 
9. Всё будет, граждане, как надо:
всё в самый смак и прейскурант.
Кому положено – награда,
кому покуда красный бант.
Ей-богу, тут не до разборок:
дают – бери, а то сопрут.
Прошёл автобус в девять сорок.
В селе внизу спустили пруд.
Сенцов базарит с продавщицей:
в чекушке обнаружен скол.
Как тут от жизни не тащиться,
поставив ей законный кол
за неуменье и незнанье,
за не отсюда и не так!
За неуместность вспоминанья
того, что прожито не в такт.
 
 
10. Спокойным мастерством нас радуют июли,
готовностью свершать полезные дела:
развешивать в саду тучнеющие дули,
с дождём ходить вокруг садового стола.
Есть мудрость в этих днях и утешенье в прочих,
и тени по стерне от низких облаков.
Суров солдатский быт у пчёл чернорабочих,
среди которых я, Геннадий Русаков.
Я тоже свой взяток считаю на ладони
и забываю счёт на третьем пятаке,
когда опять дожди за Редькиным долдонят
всего за три версты, уже невдалеке.
Не надо ни о чём жалеть между дождями:
всё будет и пройдёт, опять зашебуршит.
И снова Божий мир небесными гвоздями —
мелкотоварным дождиком – прошит.
 

Стихотворения
Юлия Покровская

Поэт, переводчик, член Союза писателей Москвы, член Русского Пен-Центра. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», Континент», «Плавучий мост», альманахе «Предлог» и др. Автор книг стихотворений: «Выбор» (Авиатехинформ, 1996), «Солнечное сплетение» (Предлог, 2004), поэтического переложения книги П.Луиса «Песни Билитис» (Вита Нова, 2010). В переводах печатались стихи французских (Ж.Дю Белле, В.Гюго, А.Самен, А.Жид, П.Валери, Ж.Кокто, П.Элюар, М.Уэльбек), а также польских, сербских и др. поэтов.

 
Серпантинная дорога —
жизнь моя, моя стезя.
Впереди бежит тревога
и догнать ее нельзя,
 
 
обойти, вздохнуть свободно,
все предчувствия гоня,
потому что, соприродна
мне, она сильней меня.
 
 
И всегда была – в начале,
и останется в конце —
старшею сестрой печали,
тенью на моем лице.
 

 
Этот узел меня доконал:
мало было других безобразий —
он прямой открывает канал
для космической связи.
 
 
Как локатор, сигналы ловлю,
отзываюсь на них поневоле.
Гроз и солнечных бурь не терплю,
ненавижу магнитное поле!
 
 
Каждый чих всяких дур волновых,
как зеркальное их отраженье,
повторяю. Но прямо под дых
бьет любой поворот и движенье.
 
 
Протестую (с годами – сильней)
всею плотью, болящей и тленной,
позабыв, что и болью своей
я причислена к лику вселенной.
 

 
Возьми меня в ученики!
Я не прошу внимания —
лишь крошками корми с руки
взаимопонимания.
Не холь меня и не лелей —
я из того сословия
словесного, кому елей
опасней, чем злословие,
чем холодность и неуспех,
чем древний страх цикуты.
И мне достаточно утех
одной душевной смуты.
 
 
Любую предназначь судьбу —
как пес, я кинусь в ноги
и вынесу, хоть на горбу,
все рытвины дороги,
и рвы, и надолбы пути,
что прочих всех дороже, —
лишь ручку мне позолоти,
чтоб почерк вышел строже.
 
 
Возьми меня в ученики
и не давай поблажки!
Твои уроки, жизнь, легки,
хотя и слишком тяжки.
 

Наталье Аришиной

 
Карты легли или звезды взглянули добрее?
Что ни задумаю, стало вдруг все получаться,
как у того ловкача, молодца, брадобрея,
что со своею Сюзонн так спешил обвенчаться.
 
 
Граф Альмавива! Все ваши усилия тщетны:
не переплюнуть, хоть лопни, любимца Фортуны,
чей темперамент, сродни извержению Этны,
сплошь заполняет собою любые лакуны…
 
 
Не оплошать бы и мне: упоение кратко,
и не откупишься: в том же флаконе – расплата.
Наша Фортуна на многие фортели падка.
Как тут не вспомнить отвергнутый дар Поликрата?!
 

 
Хоть большего мне и не надо,
но меньшего я не хочу.
Обещана коли награда,
пускай я ее получу.
 
 
Желательно раньше, чем позже,
натурою, а не деньгой —
добавкой шагреневой кожи,
цветной новогодней фольгой,
 
 
асфальтовой мглой под ногами,
шуршанием палой листвы
и свечкой каштана, как в храме,
затепленной в сердце Москвы.
 

 
Вот лежит это чистое поле,
голубых под луною кровей —
Приходи разгуляться на воле,
снегопад, снегодуй, снеговей.
 
 
Заводи свою жалобу, вьюга,
затяни свою песню, пурга.
Будто ищут смертельного друга,
закадычного кличут врага.
 
 
Где здесь половцы? Где печенеги?
Далеко ль Золотая орда?
Так печально о вещем Олеге
этой ночью гудят провода.
 
 
Все так близко и так неделимо,
что не скажешь наверняка,
облака ли проносятся мимо,
или ветер торопит века?..
 
 
Но бескрайние эти равнины
не обнимет ни голос, ни взгляд.
Все стирает – и беды, и вины —
снеговей, снегодуй, снегопад.
 

 
Ну, и какой тебе надобно воли? —
Низкое небо в заснеженном поле,
свет еще брезжит, но скоро уйдет,
точно народник унылый в народ.
 
 
Ты же иди на любые четыре
стороны света, известные в мире.
Или подальше куда-то еще,
как объяснят тебе через плечо.
 

 
Снежное марево, кружево, крошево —
дом занесло аж по самые уши.
– «Как вам живется? Что в мире хорошего?» —
Скажут ли мне стариковские души?
 
 
Белое, черное – сколько запасов! —
Только контрасты в российской природе.
И надрывающий сердце Некрасов —
наш современник при всякой погоде.
 
 
Недалеко и отъехали, в общем-то:
час электричкой да час на автобусе.
Дятел, синички – все местное общество,
и не ищи эту пропасть на глобусе.
 

Художнице Елене Колат

 
Небо вроде чуть поголубей.
Женщина в очках, нелепой шляпке
в зимнем сквере кормит голубей,
снег летит на розовые лапки.
Кажется, что весь окрестный свет
сторожит чугунная ограда…
Женщина их кормит столько лет,
что уже и уходить не надо.
Не из нашей жизни существо:
и открыта так и простодушна,
будто со святыми есть родство.
Ко всему готова и послушна.
 
 
Замкнуто полотен бытиё.
Трогать их нельзя – смотреть и видеть.
Это хорошо: в толпе её
и толкнуть могли бы, и обидеть.
 

 
Гроза гуляла по окраинам,
вовсю играя желваками.
Она ревела зверем раненым
и зло ворочала белками.
 
 
И запахи озона пряного
грозили бунтом и убийством,
и, двигаясь с упорством пьяного,
она дышала евразийством.
 
 
И сокрушала все на подступах,
стволы валила и столбы,
и в быстрых молниевых отсветах
я видела лицо толпы.
 

 
Придется завести собаку,
чтобы кого-нибудь любить.
Ведь если верить Зодиаку,
у Девы спутник должен быть.
 
 
Веселый, чтоб душа наружу,
Но воин, хоть бы и один.
Куда там сыну или мужу —
Он не предаст, как муж и сын.
 
 
Я расшибусь в лепешку, чтобы
не обмануть твоей любви,
о мой дружок высоколобый,
с неясной примесью в крови.
 
 
И если повезет, до гроба
нас обойдет печали тень.
И, чтоб не мучиться, мы оба
умрем в один и тот же день.
 

 
Куда же ты, радость моя, подевалась?
И в руки плыла, да никак не давалась.
 
 
Куда же ты, счастье мое, утекло?
Так близко ходило, что блузку прожгло.
 
 
Надежда моя, с кем живешь ты теперь?
«Не бойся, – твердила, – все сбудется, верь!»
 
 
Любовь моя, ты лишь осталась со мной.
Одна только ты всем потерям виной.
 

 
Над улицей ночной Одессы,
неповоротливо легки,
летят, гудя, как «Мерседесы»,
большие майские жуки.
Такси воздушное свободно. —
Ну что же ты? Лови момент.
Лети, любовь, куда угодно,
неверный пятый элемент.
 
 
Не бойся, я не буду нищей:
со мной останутся всегда
огонь, нуждающийся в пище,
зверек прирученный – вода,
и ветер, с норовом мальчишки,
как парус треплющий поля,
моей, быть может, лучшей книжки…
И ждущая свое земля.
 

 
Когда Он дары раздавал, мне хватило всего,
всего, кроме, может быть, капли безумной отваги.
Бесстрашной была только раз я, и то на бумаге,
а в жизни – ни разу. Ни до и ни после того.
 
 
Мне нет, и не будет, наверно, уже оправданья:
зачем испугалась я стать твоей тенью, мой свет?
Теперь я – лишь тень, чьи всегда одиноки скитанья,
и света не будет ближайшую тысячу лет.
 

 
Ах, не этих скаредных кукушек,
не любимца сцены соловья —
хоровое пение лягушек
слушаю, развесив уши, я.
 
 
Как у них выдерживает горло?
Врассыпную разом все мальки.
Из нутра такая страсть поперла,
что, боюсь, не устоят мостки…
 
 
Если бы меня вот так любили,
так хотели б от меня детей,
Я жила б счастливой среди лилий
на виду у белых лебедей.
 

 
Зачатый на лоне природы,
ребенок мой жив и здоров.
На лбу его отблеск свободы,
пугающий всех докторов.
 
 
А я над его колыбелью
стою, обалдев от любви,
покуда заносит метелью
все храмы мои на крови,
 
 
и эти воздушные замки,
и те голубые мечты,
поскольку у няньки и мамки
желанья, как репа просты.
 
 
И столько на сердце заботы,
и столько тревоги в лице,
что можно до самой субботы
не вспомнить о блудном отце.
 

 
Не надо забегать вперед,
пусть все идет, как есть:
за ночью – день, за годом – год,
за ожиданьем – весть.
 
 
Пусть все случится в свой черед,
но чтоб жилось легко,
не надо забегать вперед
и видеть далеко.
 
 
Не надо трогать переплет,
как бабушкин ларец.
Не надо забегать вперед —
заглядывать в конец.
 

Стихотворения
Виктор Обухов

Обухов Виктор Альбертович. Родился в г. Ростове-на-Дону, в конце 80-х принимал участие в местной литературной жизни (объединение «Дон», «Заозерная школа»). С тех пор – в литературной жизни не участвовал, хотя иногда печатал статьи или стихотворения в журналах «Грани» (Германия), «Новый журнал» (США), «Лепта», «Очарованный странник» (Россия) и т. п. Несколько стихотворений было опубликовано в коллективном сборнике «Ростовское время (стихи 38-ми)».

«…если бы меня попросили определить манеру этого поэта относительно каких-нибудь внятных координат, я бы раз восемь отказался от аналогий, от поиска предшественников и корней, а уж после пробормотал бы: сравнивать ни с кем не могу, совершенно самостоятелен, но живет неизвестной величины огоньком где-то в треугольнике меж трех, удаленных друг от друга огромных звезд: Блоком, Анненским, Г. Ивановым».

Вячеслав Кожемякин, поэт, издатель

 
то кружится в толпе как в танце саломея
то из чужого светится окна
а мне бы ей сказать что я всегда был с нею
но где была она
 
 
она всегда в делах как будто завтра грянет
то ль праздник то ль война залетная родня
внезапная свекровь татары и древляне
и ей не до меня всегда не до меня
 
 
но может средь забот свершений и рутины
вдруг вспомнит обо мне и поскучнев лицом
окликнет из толпы обманутого сына
чтоб оскорбить презрительным словцом
 
 
и я отвечу ей а что я ей отвечу
за все ее дела за всё что мне должна
с сиротской прямотой угрюмо и навечно
что я ее люблю что мне нужна она
 

 
День прошел. Как песок. Как вода.
В никуда. Как вчера. Как всегда:
 
 
В нескончаемом шуме и гаме,
В разнобое рекламных огней,
Меж делами, деньгами, долгами
– День за днем – одинаковых дней.
Он ничем не запомнится в мире,
Доцветет, как ночной фейерверк,
Не заметив, что в темной квартире
С человеком молчит человек.
 
 
День за днем: только он и она.
Что ж молчат?.. и о чем тишина?..
Столько слов было днем – обо всем!
(Это – днем. – Не сейчас. Не вдвоем…)
 
 
Столько слов! – для минутных событий,
Новостей, перетолков, обид —
День за днем пронося,
по орбите
Вавилонская башня летит, —
Не годятся, не те, бесполезны?
Или сила им здесь не дана,
И, как мостик, качаясь над бездной,
Держит дом тишина, тишина?..
 
 
Не придумать слова. Не найти, —
Хоть свечу, хоть пожар засвети.
 
 
В телевизоре шастает няня,
Словно семечки, лущит слова,
За окном полыхне́т огнями
Разноцветная штука – москва,
А в квартире – усталые тени
Продолжают свою тишину,
Как немой разговор поколений,
Проигравших и мир, и войну…
 

М.-

 
…эта женщина!.. (запахи мая,
Ночь в июне, цветы на лугу…)
Как не много я в ней понимаю.
Да и то – рассказать не могу;
Этот взгляд, эти губы ли, плечи…
– Что сумеет сказать человек —
Нищим голосом, скудным наречьем,
Не справлявшимся с чудом вовек?..
 
 
– А она!.. – как субботнее пенье
Грозной силы, творящей миры,
Как затейливый ход в обновленьи
Восхитительно сложной игры,
Как гаданье по солнечным пятнам,
Как воздушный дворец на песке,
Как письмо – обо мне – на невнятном,
Незнакомом родном языке…
 

В. Сендерову

 
…может, там и оплакивать нечего,
А уйти – и не числить родным,
Возле дыма былого отечества
Не остаться столпом соляным,
– Пусть бы дальше – не праздник с попойкою,
Пусть бы – труд, бесполезный почти,
 
 
Неуют, неприкаянность, – только бы
Поскорее отсюда уйти
В новый, нашею грязью не тронутый,
Светлый мир, поманивший чужих, —
За прозревшими путь цицеронами,
За волшебными дудками их…
 
 
…но ушли – а за далями серыми,
Навсегда проведенной чертой,
Из отсюда – слепыми Гомерами
Так и видится век золотой,
И – в душе неприкаянной, свыше ли,
Но – звучат, обретают права
Благодарные, странные, лишние,
Уносимые в вечность слова,
И сияют красою невиданной,
Окликаясь по далям времен:
– Византия моя, Атлантида ли,
Затонувший мой град Аваллон…
 

 
И там, где утро, будет вечер;
Изучат мир, как свиток зол,
И небу голос человечий
Вернет таинственный глагол,
И он взлетит в безмолвный воздух,
Забрав и краски, и тепло,
 
 
Смущая птиц, качая звезды…
А здесь – всё будет так, как шло.
И бывший брат окликнет брата,
Не золотые вспомнив сны,
А на единственном понятном,
На звучном языке войны.
 

Не дай мне Бог сойти с ума…

Пушкин

 
1– Где мы?.. что мы?.. – ведь еще недавно…
Суетный бормочет человек,
И в глазах – безумных, как у фавна, —
Смерть богов, отчаливший ковчег.
 
 
…а в моих – обидное бессилье:
Вижу – а дозваться не могу,
Словно мы уплыли – и забыли
Брата на кисельном берегу,
Словно потеряли человека
Где-то там, где будущего нет, —
Только голоса на млечных реках,
Сны по кругу, музыка и свет.
Да и что сказал бы в утешенье?
Кто он мне, бедняга-визави?
Он-то выбыл, а у нас – крушенье:
Ни надежд. Ни веры. Ни любви.
 
 
– Эх, а ведь недавно…
Вспомнишь с грустью
Словно сон о веке золотом;
Отойдешь от зеркала – отпустит.
Не совсем, – отложит на потом…
 

 
2Понимать?.. завидовать?.. жалеть их?..
Малых сих, чье время вспять пошло?
Бывших братьев, что теперь, как дети,
Не умеют знать добро и зло?
 
 
– Не заметить.
Жить в своих заботах.
Круг за кругом (словно карусель)
На конях-ракетах-самолетах
Мчаться на указанную цель,
Сказку опускать до скорбной были;
Былью – исковеркать лик земли…
 
 
– Словом, братьев здесь не посрамили.
Тоже – кто нашел с чего – сошли…
 

 
3А быть может, в мире все – как дети?
Вдохновенный детский беспредел?
Только – сын ехидного столетья —
Без любви глядел – не разглядел? —
Не познал их норов голубиный,
Заповедна дум их красота,
Словом, – не откроются глубины,
То есть – не разверзнутся врата?..
 
 
…душная Москва. Литое небо.
На скамейке парковой сижу,
Торможу. Кидаю крошки хлеба
Сизому крылатому бомжу.
Хорошо здесь. Сонно и безлюдно.
Летний день лениво настает,
В небесах торжественно и чудно
Трактором рокочет вертолет,
В теремах – царевны. Спят, отрады.
В здешнем мире – все для них свои,
Им-то и любви твоей не надо;
 
 
А тебя – не пустят без любви…
 

 
Вавилонские реки текут по земле моей.
Вавилонской пылью покрыта земля моя.
На ветру звенящем чуть виден в пыли еврей,
Приглядеться – нет, не еврей, почему-то – я.
 
 
За спиной моей – гул и грохот, смешки да вой.
Вавилонские боги себе громоздят уют.
Голоса их – ветер. Они говорят со мной:
– Отчего здесь для нас не пляшут? что ж не поют?..
 
 
…на осину – арфу. – Здесь, возле мутных вод,
Что я им спою, хозяевам этих дней? —
Разве только то, что нашелся еще народ,
Что бредет по своей земле, как чужой на ней?
 
 
Разве так: – меж родных небес и родных могил —
Ничего мне нет, и едва-то хватает сил,
Чтобы помнить все, что – мало, не так – любил,
Не того хотел, не так, не о том – просил,
 
 
Разве так: – в пыли, вдали от иных путей —
Мой бездомный голос ищет забытый путь,
Все звучит, зовет: – мы здесь, на земле Твоей;
Мы – Твои, мы – помним, мы есть… и Ты – не забудь…
 

* * *

 
Далеко, видать, разошлись пути.
Мы давно уже не одно.
У меня такого и не найти,
Что зверьку целиком дано.
Отчего так вышло? В мозгах изъян?
Всепланетный переворот? —
Словно проклят гением обезьян
Горделивый безумный род,
Словно все закрыты для нас пути,
Лишь одна и есть колея,
 
 
По которой спешим от родства уйти
В направленье небытия;
И всегда за нами – лишь кровь и грязь,
И всегда впереди – ни зги;
Мы – враги всему, что помимо нас,
И друг другу тоже враги.
И порой – в конце неладного дня —
Затоскуешь смертной тоской:
«Целый мир, как видно, против меня.
Охренеть от чести такой».
 

* * *

 
…теперь это – клякса, пятно темноты,
Дыра и пробел…
Вот кто бы додумался слушать кусты? —
И куст прогорел,
Как рай (не хотели, чтоб он – в шалаше),
Как огненный шар
Звезды, раскрывающей небо душе…
Как эта душа.
 
 
И та, что давно говорила со мной
В ночи у костра —
Ушла, замолчала и стала иной, —
Не мать, не сестра,
И сам я ничей, как зверек под кустом,
Не брат и не друг,
А так: неизвестный наукам фантом.
Обугленный звук.
 
 
…но только – мерцают еще огоньки,
Как детские сны,
Как звезды в задумчивых водах реки,
Во взгляде жены, —
Как будто бы мир удивительный тот
Еще не закрыт,
Где молния огненной веткой цветет,
И гром говорит,
 
 
Как будто залог, что вернешься туда, —
Не битый, не злой, —
Где в небе звезду окликает звезда
Над сонной землей,
А жизнь бестолковая, – вдруг да она,
Сгорая дотла, —
Была – хоть кому, хоть зачем-то нужна?..
Зачем-то была…
 

* * *

К. Кравцову

 
Многое дано понять поэтам,
Угадать и видеть наперед;
– Отравили гамлета лаэртом?
(Гамлета полоний не берет), —
– Было. – Все уже на свете было:
Серный ливень, поцелуй дотла;
Черепаха резвого эсхила
(«Именем зенона!..») догнала,
Ободрали марсия как лоха…
– Всё знакомо. Новость не нова.
Каждый миг, событие, эпоха, —
Для всего придуманы слова.
 
 
Только жизнь – всегда из удивлений:
– В тишине, в квартирном полусне,
Бродишь неприкаянно, как гений,
Сверлишь взором штору на стене:
Быть или не быть?.. – ответ записан.
Что за шторой?.. – даже не смешно.
– Ну а все ж: полоний или крыса?..
Отодвинешь —
а за ней – окно;
И в него – вливается прохлада,
Звездная ночная синева,
Росчерк молний над небесным садом;
И – зачем какие-то слова…