Текст книги "Альманах «Литературная Республика» № 2/2018"

 
Мир между Ним, Всемогущим, и человеком,
Грешным и нищим и диким не стоил бы праха пустого,
Кабы не Жертва – великая светлая Жертва Голгофы.
Шёл человек, пожирая корзинами яблоки Рая,
Но оставался здоровым и в умственной силе.
Божия Милость надменностью нашею не уязвлялась.
Грозы и моры и беды иные, но с нами Он, с нами.
Грянули сроки – и сокрыли собой, от себя, для себя мы Его сами.
Но не силою бурь и огня Он обратно Открылся.
Было открытье свободного нашего разума мукой,
И очевидности, понятой, меры и метры минуя.
Нет, не раскаянных слёз в части рабства у временной силы
Сила Извечная ждёт, а дороги познанья.
Путь отступленья – ещё не дорога,
Свет осиянный роняет порою не солнце.
 

1995

 
Свет не познать, светилам поклоняясь,
И не откроешь Рай, в лучи играясь,
Когда в стремленье к Свету свет поник,
То даже солнце в полдень – смертный лик.
Светило Разума и в небесах светило
Извечный Свет собой не заменило.
Пускай незыблем вековечный век —
Водою канут камень, лёд и снег.
Да, воскресают и цвета, и светы,
И оживут угасшие портреты,
Но неугасшее, прищурив горний свет,
Спустившись ночью в солнечный сонет,
Окрепнет в лад сияющей Вселенной,
Восходом вечным вечновоскрешенной.
 

1995

 
Дышат, дышат, дышат липы, дышат зимним мёртвым часом,
Снулый день в прожектор влился, он – ничейная луна.
Новой сказкой пепси-кола колет милую минутку
Дня рождения чужого, точно суть потёмок сонных.
Вечером с луны ничейной для ничейной общей жизни —
Три стакана полусонных желтоватого огня.
В парком воздухе, как раньше, липнут волосы под шапкой.
Точно в лакомый колодезь, тянет к прошлым серым дням:
Может, там ничья селена Солнцем Общим обернётся
У начала нашей жизни, у серебряного дна!?
 

1980

 
Вот сидим мы в машине, напускно боясь —
Где-то фара у «Скорой», как синий глаз
Фантомасовской думаной дичи,
В ночь дорога всё диче и диче.
Тьмою полит снегов каравай,
И дубы рады белым перчаткам,
Набрякает в тепле голова,
Расплываются страха начатки.
Что-то там на стекле. Или мир на стекле.
Или света умершего перья.
Вылезай, сонный хмырь, сгинь, мотор! А в седле
Сёдлам, креслам не можешь не верить.
Свет Земли за стеклом. И тревожной волной
Он штурмует надутые двери.
Стук земного ядра – а мотор неживой,
И мотору так хочется верить!
По Земле хлещут беды морозным кнутом,
И грозятся волками наброситься.
Дрёма. В ней мы висим на стекле ветровом
На морозном наветренном острове.
 

1979–1995

 
Первое апреля —
День весёлого недоверия и неверия.
Но – пишет солнышко указ
Золотыми перьями,
Чтобы в солнце мы хоть раз,
В жизни раз поверили.
Золотое перо зиму зачеркнуло.
Верным радужным лучом нынче потянуло —
И в набрякшие пески, в душу вод поверишь:
Ход весны не вопреки Первому Апреля.
В несподручный век и час
Верить не с руки нам:
Смерть признаешь, иль печаль —
Льдышкой жизнь застынет.
 

1979

 
Обнажённая речка запела,
Заплясали на дне голыши —
Не стыдись обнажённого тела,
Не стесняйся открытой души.
 

1986

 
Весна левее левых крыл
И тоньше слов, что в силах иль не в силах
Открыть уход весны с её извечным возвращеньем.
Нелепо левое крыло, что правость правды не взяло,
У правды – всё, но нет сторон,
В весне спаялись бренность с постоянством.
 

1995

 
В бастильной пустыне и стыни пустынной
Простор тягомотен и рабственно глух.
Но выдох могучей живой благостыни
Вернёт буйной пыли пламенный дух.
Каменья небытья он серого скосит,
И серой усталости мертвенный пух.
Под солью засохших на камне испарин
Властитель движенья Вселенной застарен,
В позёмку он загнан, в сухую росу.
Но щебень ленивый недвижный распаришь —
И взроешь, отмоешь, отпустишь грозу!
 

1994

 
А ниже – что? Глухой затон,
Теряет суть теченье в нём,
Там для беспечных вод загон —
Рубеж последних волн.
 

1994

 
Ты звезде укажи на её прилёт,
Ты труду скажи, чтобы он прилёг.
 

1992

 
Тяжко по слепым сугробам путь месить,
Летом по асфальту будем бабочкой ходить,
Серая дорожка без изъян,
Это не болото, это не бурьян.
Высунулся в зиму серенький квадрат —
Летнему привету рад я и не рад.
Нам зимою снится милая трава,
А кудрявым летом в сон глядит зима.
Но над сном о лете зло сереет грусть,
Зимние асфальты – ссадин нудный вкус,
Волком серым злобен голубой обман.
Ты в стогах сугробов не цвети, бурьян!
 

1979–1987

 
Глаза фасеточные – капли дождевые,
Слепы, и всё же чувствуют упругость
Дороги, что раздулась от воды:
«О, гром, бессменный поводырь,
Веди, веди меня, где ПЫЛЬ!»
А поводырь оглох от собственного брёха,
И слышится ему: «Веди меня, где БЫЛ!»
День. Ночь. Неделя. Слепоты кольцо.
Какая мука в этом круге биться!
Тобой самим, твоею слепотой
Сотворено оно… Таран, свобода, выход!
В любую сторону, от всех поводырей,
Куда бы ни на есть – сорвись скорей!
Внизу – листвы зелёные очки,
Сосуд прозрачный, полный сока солнца.
Целительный для зренья цвет и свет.
Как выход из безвыходности прост!
И в новые места уж тянет дождь
Поводыря за тёмно-синий тучи ватник.
 

1979–2016

 
Я на небе душистом июньском лежал,
Кайфовал под прохладой стеклянной.
Шквал уныло вломился и в лапу зажал,
И не пикнул я в этом футляре.
В дергуне «Жигули», колесом семенят,
Агрегат из страны бунтовитой
Клацал всем веществом, и бузила земля,
Было небо землёю залито.
Знаю, как улетают, всем миром дымя,
И плюют, как на шибздиков смерти…
И кому написать, что сегодня не я,
А Земля не вернулась из смерча!
 

1984

 
Лист стиха по-нахальному бел,
Оттого и берёзе не вылинять,
И великая разница слов и дел
Слово с деревом не разминет.
 

1979–1992

 
Осень арбузами пахнет,
Что в клетках зелёных лежат.
Плод полосатый разрежешь —
Клёна услышишь свежесть
И свежей земли аромат.
Он с первым морозом явился.
Лужи, как половицы,
Нынче скрипят по ночам.
В платье арбузно-морозном
Рано явилась осень
Терпкой зарёю к нам.
 

1978–1986

 
Ноябрь. Сошлись снега с песками.
Был Хаос – злой мороз.
Двух Сил, взаимностью зеркальных,
Иначе б не нашлось.
 

1994

 
Декабрьская полночь черна и сыра,
Дожди на прудах оскользаются,
Прижался к траве, что по-волчьи сера,
Огромный белёсый заяц.
Висит над страною бесснежный прогноз,
На пасмурный морок похожий.
«Прохожий, привет! Это я, Дед Мороз,
Виновник зимы непогожей!
Любая снежинка и капля, поверь,
Запомните, внуки и деды:
Когда-то дрались за Отечества дверь,
Теперь защищаем планету.
Я бросил морозное дело своё,
Планета бушует недаром,
Не терпит угрюмое брюхо её
Притихших вселенских пожаров.
Мороз – пустяки пред всеобщим концом,
Шагаю по лужам угрюмым
По миру простым перехожим певцом,
Запрятав в багажник юмор.
И мирной зимой будет лёд голубеть,
И синий морозец будет,
И снежной пыльцой липа с дубом звенеть,
И холод людей не остудит».
 

1984

 
Мой новогодний колокольчик ёлочный.
Стекло прозрачно, словно небо детства,
И дёшево, и глухо, и бессильно,
Подобное обыденной судьбе.
Но сердцу – на заре и на закате —
Не уместиться в малый язычок.
Нам быть бы языками вечевыми,
Что всенародно грозно вырываться
ИМЕЛИ ЧЕСТЬ – за Слово и за Силу.
А здесь легонько прищемило сердце
От краски той бордовой, неуклюжей,
И радость неуклюже отразившей,
И высоту, и звук, и цвет рассвета.
Другие судьбы – в вымысле и в жизни —
Имели таковые колокольца.
И в поиске той мощи вечевой
Упали хрупкой радужною пылью,
Что не назвать могучим словом «бренность».
Ведь в этом слове слышен отзвук веча.
И оттого я в этих перезвонах
Чужую пыль навеки оживил бы —
Извечная небесная попытка,
Извечно светится она и светит мне…
 

1982–2001

 
Солнце заходит, сереет день,
Сумерки сходят с небес.
С известью серой был взвешен день
Наш в полушарье небес.
А на кладбИще исторьи темней
Прошлого снулый лес.
Люди в соборе в цепях стерегут
Разум под стражей колонн:
В книгах старинных его не найдут —
Нынче – иной закон.
Ночь настаёт, и все кости встают,
Вышел над судьями суд…
Суд не с заглавной – Истории суд…
Тёмного мира осколки идут…
В яму! Нас там не найдут!
Вот королевский мудрец Папагалл —
Вот попугай из бурьяна восстал,
Каждое слово Земли повторял…
Скука и страх в темноте.
Клювом о полночь Вселенной стучал
Яростно «точка – тире»:
«Нате, любуйтесь, я – ваша мечта,
Кости одни, а живу.
Солнце – ничто, а история – та,
Что я в могиле храню.
Высох весь я, и устал говорить,
Разум вам, чую, не друг!
В вечности погреб мне уходить —
Крикнул деляга-петух!»
Солнце расправило хвост петуха.
Как бы, забыв, не дойти до греха,
Как бы, приняв, не дойти до греха,
Среднее – это дойти до стиха.
Мудрость столетий уж слишком лиха!
Где исторический опыт лежит,
Нынешний фраер забыл:
Солнце в костях бы искать надлежит —
Солнце за чирик спустил.
Выслушал мненье сие клюворыл —
ПОтом пиджак пропитал:
Славу разумного я нацепил,
Славу приличного – снял.
Пусть же над правдой хихикает зверь,
Пусть зубоскалит кино:
Внук Папагалла с правдой моей
С лапами лезет в пшено!
 

1976–1987

 
Земля! Небо твоё расторкано дырами труб,
Синь его нами – наглыми, бренными —
беспардонно сосётся.
Но не солнце подключено к человечьему ламповому шнуру,
А пока человек – великий гость у Земли и у
Солнца!
 

1986

 
У Вселенной стоять на посту —
Человека участь святая:
Охранять сто столетий звезду,
И лететь, до неё дорастая.
 

1986

 
Не пойдя на пожар, прах оставить и пар
Лишь за слово, округе не нужное.
В поднебесье маршрут люди с ямы начнут:
Такова стартплощадка мужества.
 

1987

 
Выскочившая из массы,
Взлетает зелёная змейка —
О, жёлудя ревность к скамейке,
Где отдыхает Мастер!
 

1987

 
Если пламя бессильно, мне жалко его:
В твердь не вгрызться, небес не достать,
В бесприютном незнанье не греть ничего,
А ведь искра Начала чиста.
 

1986

 
Смеясь, сияют-светятся на смокинге прорехи,
Мы – чистые и мудрые, одеты как шуты.
За что же нам – Юпитерам, досталось на орехи?
Мы золотой орех не отличали от звезды!
 

1987

 
Готовые любить, готовые убить,
Мы прозевали зёвом суперменства час,
И что для нас, убогих, может хуже быть,
Чем в ящике лежащий Фантомас!
 

1987

 
После шума варяжского леса
Поднимался славянский дуб,
Но склоняет в гордыню сердце
Наш капризный трибунный дух.
 

1987

 
Якаю: я – коммунизм – человек с мечтою
предлинной,
Всё отмерено мной – глубина и ширь,
Одного опасаюсь: в какие залезут глубины,
И какими верстами куда зашагают мои малыши?
 

1987

 
Я – панк, я бэби, брошенное миром.
Галактика – невкусная жратва,
В моей душЕ, как в дУше, триста дырок,
А в голове – пустые жернова!
 

1984

 
От Маленького Мука спасу не было б —
Летающая обувь плюс престол…
Да мыслимо давать дорогу в небо ли,
Кто не душой, а телом ад прошёл!?
 

1986

 
Дать людям силу, открыть им дорогу
Лапой когтистой своей.
Только урок стоил дорого – много
Ям на Земле от когтей.
 

1988

 
Переменам судьбу перемены пока не устроили.
Путь и компас – дела наживные, а нужен ли новый пример? —
Чем негодны когда и кому три васнецовских воина,
И наветренной нашей страны пионер!?
 

1987

 
Ушедший байдарщик промчит по реке,
Как чайки, качнутся бакены,
И солнышко в доброй железной руке
Будет шуметь вместо факела.
Я встану из давней могилы своей,
Хвачу без стыдливой краски:
«МОЯ это сказка, и быть ей моей,
Всемирной став вечной сказкой!»
 

1983

 
Словно касанье священной руки,
Плуг лечит землю от зимней депрессии.
Прячьтесь, жуки, пауки, червяки,
От белоклювых грачиных репрессий.
 

1979

 
Стыдится дождливая зимняя мгла
Глаз огненных, голых, голодных.
Прощай, бабка-ёлка, ты с толком прошла
Свой радостный путь новогодний!
 

1983

 
Сколько гулких морей последняя капля скопила!
Населенческой проседью поседела Земля:
Под собой разожгли мы в гордыне горнило.
Мало – жить, по-простому ишача и с ближним делясь!
 

1988

 
Что нам порой остаётся на свете!
Жаба зелёно-серая,
Тело твоё – как сердце,
Песня – как вздох столетий
В мареве на рассвете.
Ты – точно пряник плесневый,
Выпыленный цементом,
Но сафьяном песенным
Пылаешь ты на рассвете.
В мареве – вздох столетий.
 

1979

 
Порождает земля озверелый осот,
А нутро тешит нежностью словно.
И ласкают кусты в чистоте нечистот
Отписного кладбИща сурового
Сладость свежих сердец, что нещадностью сот,
В злобу города глухо закованы.
Здесь рождённые императрицами
ОБЪИМПЕРЕНЫ: «серые крысы».
Худобу выстилает уродка-земля,
Подло нежа себя выпускницами.
И сбивается жизнь, хоть не сбита Земля,
Измеряема глобусной спицею.
Но сухие пустые породы дрожат.
И живые богини в породах лежат.
 

1995

 
Ты, Земля, и кругла, и долга,
И к стопам твои трещины строги.
Только месят, как глину, века,
По Земле волосатые ноги.
Паутинит урода тоска.
Средь подобных себе одиноки
Неуклюжие наши века.
Ну, а мы – волосатые ноги.
Только б сила пришла навсегда,
Нам бы топать в столетиях стойко!
А в ботинках – совсем красота —
Не устанут весёлые ноги!
 

1988–2001

 
Весна молода, и лучей восторг
Холодным огнём жжёт и кровь, и аллею,
Небо – как линза. И жизни сок
В зимнем привычном бессилье млеет.
О, свод небесный! – весны слова,
Их солнечный ветер – сухой и пресный.
Фонтанная дива с дельфином мертва
В нежданной живой теплоте небесной.
Чужих времён и чужих городов
И в ней, и в нас огнь весенних слов,
И преет дерево в мягком огне,
В чистой живящей лучистой волне.
 

1985–2001

 
Бурленье зарницы, рассвета варенье —
Дух жажды и голода камнем замкнут!
Вопросы долой! За шикарным печеньем
Мы всем коллективом летим на Луну!
Но нам не взлететь! Золотое сеченье
Зубрим, стариками готовясь ко сну.
А вкусное всё же приснится печенье —
В Эдем восхождение – через Луну!
 

1994

 
Живой и красный огонёк,
Он по душе идёт и плачет,
Но равнодушна духота
Миров в преддверье Мира.
 

1994

 
Иногда встреча нам всяких разлук тяжелее.
Мудрость эта – не мёд, и не радость открытья,
Это – крики луны, избежавшей весенних любовных пожаров,
Избежавшей живительных прикосновений.
Эта мудрость даёт, но ничто никому не приносит:
Оприходуешь будня приход и равнодушье рутины!
 

1994

 
В наших ожиданиях высохло нежданное,
Окрылить способное. Все пути стреножены,
Светят три последние звезды.
С них – трёх искр негаснущих,
Млечный путь откроется, время оживёт.
Свершены надежды, осветились будни,
Воды стали водами, а землёй – земля.
 

1994

 
Вас били коленом? Молотят с колена
Лабазников новых в лощёных подъездах.
Влюблённые рыночного поколенья,
А надо на рынок в Сокольники ездить!?
И прадеды в общих могилах едва ли
Не верят, что правнуки повоевали!
 

1993

 
Мокрое небо, сердится сердце,
Копятся капли, скулит душа.
Век просадил сады ни за так,
Чёрт в них теперь совершенствует сор.
«Жизнь, Свобода, Любовь!» —
Таков привет великих шалунов,
Спасавшихся не Богом, а боями.
Слова, те слова три – не уходящий свет,
Но запаяли шалуны его в завет – мирской завет,
И ВСЁ теперь – НИЧТО. Но отпаять завет —
Признай шалуний тот завет приветом.
 

1992

 
Во времена застоя
Слон три копейки стоил.
А конь взрывной Пегас
Во мгле бесплатно гас.
Но тот ли рок сейчас?
Напашем мильоны, посадим лимоны,
От смерти поют и до смерти поЯт
Мильоны-лимоны, лимоны-мильоны,
Да так, что не просят огня батальоны
Читающих чохом ребят!
 

1995

 
Целитель глядит на большой аппетит
Народа к обилию тайн:
Ведь мелок бессмертья во здравии щит —
Нырнуть бы в Судьбы океан!
Вахлацким пиликаньем телеэфир
Козлиные кости сживлял.
«А ну, ты, всесилия эликсир,
В грядущем себя от меня утаил!?» —
На космос вдруг я зарычал.
Целитель: «Дам самую первую тайну Земли,
Но клятву с Земли я возьму —
Не хочешь гореть или ползать в крови —
Ты кровью не будь, не родись, не живи,
Не стой и не пой, и светил не лови —
И свет не уронишь во тьму!»
 
 
…
 
 
– Вы дали ненужною тайной ничто,
Взяв слово не жить – с никого?
– А что может мудрою быть простотой —
Лишь то, что небытьем мертво!
 

1994

 
Грубости я слышал, нежности – произносил.
Разума верная крыша требует силы жил.
Верность грубее правды, верность порыва нежней.
Но на земле ещё не рай – Разума Эмпирей.
Будни дымны аурой плутающего поэта.
Пусть мы в загоне топтанья, пусть в повседневья
нетях.
Ни лепты в грядущую славу. БЕЗ ЛЕПЕТА —
о делах:
Будь только правым, право, а золота стоит зола!
 

1995

 
Если ты – из Будущего птица —
Труд трудов – раскрыться и лететь:
Душной тучей станут сзади длиться
Зори – те, что сердцем разглядеть.
 

1999

 
Паренья нету, не было б паденья —
В колдобе прячет пошленький урод
Неслыханные пенье и горенье —
Вперёд, Земля, и звёзды все – на взлёт!
Не возвещати – согревати бурю,
Не обещати вечную лазурь.
Её освищет хлипенький ханурик —
Чтоб взлёт не пал, а светоч не был хмур.
Пусть грянет буря – только, если буря!
Пусть прянет солнце – только, если солнце!
Сияет Разум – только, если Разум!
А тени их, вовек не выводимы,
Помогут грянуть, прянуть, воссиять!
 

2000

 
Очень хочется быть беляшом?
Человеком – не очень почётно?
В печку жариться сядь телешом,
И к столу сам подайся охотно!
Но не хочешь скотиною пасть —
Усекаешь, душою мужая:
Лишь тогда уважаема власть,
Если сирых она уважает.
Пусть силён обожаемый день —
Он растает бездушною пылью.
Над бессильем оскалилась тень —
И величье своё уронила,
И восходы свои закатила.
Не геройство – паденье и стыд
Обернутся бессилием горя,
Если голос неслышный забыт
Ради клика великого хора.
Будет мука: величье – мука,
Если руки подменит Рука.
 

1998

1

 
Мало неуёмным взмыть побегом,
Жаждать низи – или высоты:
Только имя строит человека
Хилым, грозным, сложным иль простым.
Полные имя, фамилия, отчество —
Бездна бесстрастной истории, тишь ледяная.
Имя, распластанное в реверансе изгиба «на вы»,
Изнутри ледяное, таит злобу снежного призрака.
Ты, но с тобою на «ты», где порхает беспечная вьюга,
Шутя, так легко заморозить доверившегося.
Человек выше имени, но не жить без него,
От него умирая подчас.
 

2

 
Не спросит у света оскаленный вал
Крахмальненьких прав для гонимых.
Я силам стихийных борений давал
Под звёздами гулкое имя.
Я силам стихийных борений давал
Средь слов неумолчное Имя,
И ведал, что грозный оскаленный вал
Слугу своего не поднимет.
 

3

 
И нам идти по высохшему следу
Имён гремучих, не ища имён.
Чиханье городских камней охрипшим летом
Всех алчет заглотать в постылый сон.
А нам не воплотить, а воскресить не жившее:
Песку без имени не жить, а только тлеть
В ознобе зноя, кликах, звук не слышащих.
Пусть – кличку клика, но – Себя – иметь!!!
А зной вовсю озлобился в долине,
Что безымянностью пустых песков мертва.
И не спасти ни сути, и ни чина,
Не строя именищам ИМЕНА.
 

1988–1998

 
Что – кино? Может, песенный шарик,
Не придуманный шар голубой.
Там, в убойные муки играя,
Всех побоев смежается боль.
Кучкой скучились Землю хапнУвшие,
Что в пожаре любом – господа.
Но, глазища слезищей замучив,
Вверх и вниз заглянём на года.
Ночь ясна. Голубеется шарик.
В синеве притаилася мгла.
Пусть невольницы песней и шалью
Укрывалась веками Земля,
Мы раскрытую правду сражений
Шалью сказки надёжно оденем.
 

1983–1998

 
В движении пластинка – как планета.
С небес её, железных и не грозных,
Исходит пасмурный, больной и снежный сон,
А в мокрых облаках кипят моторы,
Своим гуденьем голову сжимая.
На той планете – улей, он уютен:
Гитары электронные, как пчёлы,
Жужжат и обходительно, и мягко —
У нас, у нас весь этот жёлтый свет – живой,
А дверь тонка, и песни там уж нету,
А дымный дождь и муторное небо.
Я утомился песней почему-то.
Не в песне чудо: ведь она —
Лишь чудище безвредное, в печали желтоглазой
От грусти опустило серый хвост.
Тоскуем, брат, тоскуем мы по веку,
Где солнце в чистоте своей всеобщей
В счастливом небе радостно раскроет
Падение свободного дождя.
 

1981–2001

 
Мы Вечность чтим, её не зная сути,
И оттого не понимаем мира —
Себя, в себе, вокруг иль меж собой:
Порочна бренность, сила преходящих —
Поток живой живых бесстыдно уязвляет.
Им ненавистна служба смертной власти,
И влюблены они в цветы Земли,
Подвластные Земле, Луне и Солнцу,
Подсудные Единому, Кто Есть.
А бренный человек – живой, но бренный —
Не человек для вечности живой,
Нет лада меж живыми и живыми,
Когда нет лада в долготе и сроке.
Поймёт ли море силу капли каждой,
Поймёт ли солнце общность света в мире,
Поймёт ли Вечность общий рок мгновений,
Поймёт ли человека род людской!?
 

1995

 
Цвета – не зренье. Не шуршите, шоры.
Сомненье – созиданья смелый рой.
Позор от славы, славу от позора
И жизнь от смерти чистит взор крутой.
Окрепло болью Будущего жало,
Боль – выше чина, и в рожденье – боль.
И славы воспалённая опала
Взметает созиданья смелый рой.
 

1999