Текст книги "Горячие ветры"

Постепенно Зубарев кровь остановил и вдруг раздался мощный взрыв. Это старая восточно-европейская овчарка, следуя примеру своих сородичей, тихонько подкралась к четвертому танку. Пятый танк вырвался вперед и на скорости мчался к окопам. В небе появилась «рама». Политрук точно знал, что у танкистов нет радиосообщения с самолетом, но в это мгновение растерялся, потому что танк двигался синхронно с пролетающим самолетом. Танк на мгновение остановился. И политрук в бинокль увидел, как еще одна собака прыгнула сзади на танк. На ней было четыре гранаты, и танк после взрыва загорелся. Один танкист попытался вылезти из верхнего люка, но языки пламени добрались до него, и жуткий вой разнёсся над перелеском. Немецкий танкист начал кататься по земле, пытаясь сбить пламя. Но постепенно затих. А огонь методично пожирал его форменную одежду.

И снова политрук сел писать донесение об уничтожении без единого выстрела и без потерь среди бойцов пяти вражеских танков. И снова Зубарев пополз с донесением к командиру батальона. Вернулся он через полтора часа, таща с собой пятилитровую банку самогона. Бойцы было оживились, но политрук бестрепетно вскрыл банку и вылил содержимое за бруствер окопа. Зубареву же сказал:

– Ещё раз позволите себе самовольную выходку, расстреляю перед строем.

Зубарев пристыженно молчал.

Ближе к вечеру политрук приказал Петру:

– Возьми с собой двух бойцов, крадучись идите в деревню, возьмите немного провианта и, если удастся, примани еще приблудных собак. Думаю, что немцы на этом участке больше наступать не будут. Но ты меня потряс: воюешь на расстоянии и сберегаешь мне личный состав.

Пётр на скупую похвалу политрука лишь пожал плечами.

Вернулись бойцы уже перед полуночью. Следом за ними семенили три пса. Один из них узнал пса Безродного и стал тереться об его бок. Две другие собаки тоже оказались дружелюбными. Зубарев восхищённо мотал головой:

– А ещё собак скотинами называют! Какая же это скотина? Это первые помощники людей. И защитники тоже.

Под бормотанье Зубарева остальные солдаты распаковывали вещмешки пришедших, в которых лежала немудрящая снедь. Шкурки от сала, немного молока и вареная картошка Петр разделил между четырьмя собаками. Больше всех досталось псу Безродному. Остальные собаки почитали его за вожака.

14 октября 1941 года на позициях было тихо. Лишь сгоревшие немецкие танки напоминали о произошедшем. А рано утром 15 октября к ним в окоп вместе с командиром батальона крадучись в полуприсяде пришли двое неизвестных. Они были в кожаных куртках и по их голосам и суровым взглядам можно было понять, что это были немаленькие по должности командиры, потому что командир батальона все время старался встать перед ними навытяжку.

Плотно сбитый невысокий мужчина с лёгкой сединой на висках снял фуражку, несколько минут отдыхивался, а потом, стараясь сделать свой грубый голос помягче, поинтересовался у политрука:

– Представьте мне того бойца, который при помощи собак за два дня подбил девять танков.

Пётр, который в углу окопа возился с двумя собаками, надевая на них железный пояс, а они неохотно ему подчинялись, слегка привстал, но не в полный рост, чтобы его не было видно из окопа, и доложил о себе.

Неизвестный командир в кожанке оценивающе осмотрел Петра. Вероятно, ему понравилась его спокойная уверенность в себе, и он спросил:

– Доложите мне, как вам удается наладить контакт с собаками всего за несколько дней! Это ваши собаки? Из владимирских лагерей?

– Никак нет, товарищ спрашивающий! Простите, не знаю вашего имени и отчества и воинского звания.

Неизвестный усмехнулся:

– Продолжайте доклад!

– Да вообще-то я с собаками себя сызмальства помню! И даже буйных приручал лет с четырёх. Видно, способности у меня есть к собакам. А потом, нет такого пса, если его покормить, погладить, да за ухом почесать, чтобы тебя потом укусить пытался. А если ему потом пошепчешь, да возле себя положишь, то он потом за тебя в огонь и в воду пойдёт!

Договорить он не успел, потому что невесть откуда появился фашистский бронетранспортёр и стал носиться вдоль перелеска, время от времени постреливая.

Петр подозвал к себе едва слышным свистом пса Безродного, быстро надел на него амуницию, что-то шепнул, поцеловал собачью морду и легонько шлёпнул правой рукой по спине. Собака очень аккуратно выползла из окопа, сделала несколько прыжков и исчезла из виду, слившись с осенней землёй. Сучка Лялька, которая была подругой Безродного, начала было подвывать, но Пётр сказал ей какое-то слово, и она тут же замолчала.

Все внимательно вглядывались вперёд. Ощущая свою безнаказанность, немецкий бронетранспортёр остановился и начал хищно поводить дулом пулемёта из стороны в сторону. Это продолжалось минут десять. Командир в кожанке не выдержал тягостного молчания и спросил:

– И когда же это произойдёт?

Ответом ему был взрыв бронетранспортёра.

Лицо Петра напряглось, на глазах выступили слёзы – он переживал за ставшую родной собаку.

Оба командира покачали в удивлении головами, а командир батальона в полуприсяде подошёл к Петру и сказал:

– Десять вражеских машин за четыре дня! Ну ты герой!

Неизвестный в кожанке скомандовал:

– Командир батальона! Обеспечьте прикрытие из пяти солдат. Вон там, в перелеске, за большой копной стоит наш автомобиль. Мы туда должны вернуться.

И приказал Петру:

– Следуйте с нами.

За время службы Пётр привык беспрекословно подчиняться, но в этот раз попросил:

– Разрешите попрощаться с бойцами, товарищем старшим политруком и с командиром батальона? Я понял, что вы меня насовсем забираете.

Командир в кожаной куртке одобрительно похлопал Петра по спине:

– Соображаешь, однако! Если мы при помощи твоего метода с фашистами воевать будем, то победим быстрее, а твои товарищи домой в семьи вернутся. Живыми и здоровыми.

Пётр каждого обнял и пожал руки. Когда очередь дошла до политрука, тот сказал ему:

– За первый бой я тебя к медали «За отвагу» представил, а за второй – к ордену Боевого Красного Знамени. Командир батальона подтвердил, что наградной лист передали по назначению.

Но оба незнакомых офицера уже торопили Петра, поглядывая на часы:

– Меньше чем через десять минут «рама» прилетит, а потом бомбардировщики появятся. У нас радисты сообщения перехватывают.

Через десять минут все произошло так, как предсказывали оба незнакомых командира – появилась «рама». Бойцы только-только сопроводили троих к ожидающему их автомобилю и начали возвращаться обратно.

«Рама» засекла одного из бойцов, который полз со снайперской винтовкой, потому что солнечный луч отразился в окуляре прицела. «Рама» пошла на вираж, чтобы получше рассмотреть, что это такое. Солдаты начали стрелять из автоматов вверх и подбили немецкий самолет на выходе из пике.

Тут же все заторопились обратно в окоп. Взрывной волной их отбросило на землю, а самолёт загорелся. Немецкий лётчик так и погиб в самолёте.

Через два часа Петра доставили в один из маленьких подмосковных городков. Приказали привести себя в порядок и быть готовым к докладу.

Он сидел в маленькой комнатке и дивился произошедшей в его судьбе перемене.

Тот самый офицер в кожаной куртке пригласил его следовать за ним.

Вошли в кабинет. Навстречу из-за стола вышел красивый с усталым лицом высокий генерал-лейтенант, который оказался ростом почти вровень в Петром. Он доброжелательно улыбнулся и протянул руку:

– Командующий фронтом Константин Рокоссовский!

Петр ответил и осторожно пожал командующему руку. Рукопожатие у командующего оказалось очень сильным.

Командующий предложил присесть рядом. Пётр осторожно присел на стул, потому что уже почти три месяца на стульях не сидел. Командующий понял это и благожелательно улыбнулся:

– Докладывайте о своих подвигах! У вас есть две минуты.

Пётр коротко доложил и попытался встать. Рокоссовский удержал его за плечо:

– А вот того не надо! Когда нужно будет, я сам прикажу. А ваше старание я вижу и ценю.

Он посмотрел на незнакомого офицера:

– К награде представили?

– Да, товарищ командующий. Сразу к двум. За первый бой к медали «За отвагу», за второй – к ордену Боевого Красного Знамени.

Рокоссовский задумался, потом встал, прошелся по кабинету, открыл сейф и достал две коробочки. Сам открыл их и прикрепил к гимнастерке Петра сначала медаль «За отвагу», а потом орден Боевого Красного Знамени. Орден был на винте.

Солдат взволнованно произнес:

– Служу Красной Армии и товарищу Сталину!

Константин Константинович Рокоссовский крепко обнял награждённого бойца, а затем сказал незнакомому командиру:

– К вечеру доставить в Москву, в Сокольники. Поставить на довольствие и определить к дрессуре собак для боевого использования.

– Вы молодец! За три-четыре дня делаете то, на что другим нужны месяцы и месяцы. Я тут ещё несколько строк черкну командиру питомника, чтобы он вас ещё и инструктором сделал – старшим над другими бойцами-кинологами. Вы – собачник от Бога.

…Немцы наступали и наступали на Москву. Жители и Красная Армии обороняли родную столицу. Пётр к началу контрнаступления 4 декабря 1941 года подготовил двадцать шесть собак. И ни одна из них не вернулась обратно в питомник. Единственное, что утешало его, так это донесения с разных мест Подмосковья. Все собаки выполнили боевые задания.

Когда фронт откатился от столицы, его перевели в специальный питомник под Лобню. Там он от своих же товарищей-инструкторов получил прозвище «живодёр». Обижаться было некогда, время было военное, суровое, да и работа была безжалостной, потому что собаки сразу направлялись в войска. А вот у его товарища по кинологической службе собаки были санитарами. А ещё были собаки, которые искали мины. Были собаки – доставщики спецсообщений. Были и караульные собаки, были и собаки, которые ходили в рейды с разведчиками.

Но когда Пётр Викторович шёл по территории мимо вольеров к своему месту службы к своим боевым собакам, то почему-то все другие собаки затихали, а солдаты вытягивались в струнку и обращались к нему почтительно.

Женился Пётр Викторович только в сорок лет. Демобилизовался в звании майора. Вроде боевой офицер, награды на кителе, а почему-то девушки его опасались. Как он только знакомился и вглядывался в них, то им становилось неловко. Но нашлась одна, подавальщица в столовой Валентина. У неё была маленькая собачка, которая всё время визгливо лаяла и крутилась под ногами. Но когда Пётр Викторович заходил в колхозную столовую, то она почему-то сразу затихала и льнула к нему. Когда он пришёл обедать второй раз, то Валентина присела к нему за стол, доверчиво обняла его правую руку и призналась:

– Мне мать моя говорила: «Как только встретишь человека, которого собаки любят, так за него замуж сразу выходи!» Вот я вам в любви и признаюсь.

Пётр Викторович впервые в жизни засмущался, хмыкнул и ничего не ответил.

Двадцативосьмилетняя девушка наклонилась к его руке и поцеловала её.

Разница в двенадцать лет оказалась на пользу в старости, когда Пётр Викторович разменял десятый десяток. А супруга Валентина по-прежнему бодра, энергична и гордится своим мужем. Они вырастили четверых детей, десять внуков и имеют уже трёх правнуков.

Когда период профилактического лечения в госпитале заканчивался, она приехала с детьми и внуками забирать своего ненаглядного.

Пётр Викторович спустился со ступеней госпиталя. Все родственники выстроились перед ним от старого до малого, а он поочередно обнял каждого из них. Он выглядел бодро и энергично пошагал к ожидавшей его машине. Солдат всегда в боевом строю!

Сила ненависти
Рассказ

Деревенька Жилино приютилась неподалеку от большой деревни Крюково. Вроде ничем не примечательна – около сорока дворов, стояла она в окружении замечательного соснового бора. На краю – большой пологий холм, с вершины которого просматривалась вся округа. У подножия холма стояла изба семьи Богатырёвых. Дед и отец ушли ополченцами защищать Москву, а мать, она же дочь деда, осталась с двумя детьми – четырнадцатилетней Любой и шестилетним Костиком.

Фашисты вошли сюда 21 октября 1941 года. Немного пограбили дома, а потом здесь оставили штаб дивизии. Поэтому пять забитых коров да десятка два курей, насильно взятых у селян, – это был только маленький оброк, потому что кормить крестьянам нужно было почти двести захватчиков.

Гауптман собрал всех местных жителей на площади возле сельсовета, затем забрался на грузовик, брезгливо осмотрел толпу, состоящую из стариков, женщин и детей, и нахально сказал на хорошем русском языке:

– Я вижу, что вы все рады нашему приходу. Вот стоит ваш батюшка, а рядом с ним пожилой мужчина, который держит хлеб-соль. Поэтому немецкое командование проявило к вам милость и оставляет вас всех жить в ваших домах. Вашу скотину больше никто забирать не будет. В каждом доме поселятся от трёх до восьми доблестных солдат вермахта. Ваша обязанность – обеспечить им питание, уход и заботу. Те, кто будет ревностно служить немецкому рейху, обихаживая наших солдат, будет получать дополнительно скотину и корма. Если кто-то попытается встать на пути наших воинских частей или совершать диверсии, то мы их будем публично вешать. Также будем после каждого акта неповиновения забирать по десять детей для отправки в Германию. Все понятно?

Толпа угрюмо молчала. Матери в страхе и отчаянии прижимали к себе детишек, которые испуганно жались к ним, как цыплята к наседке.

Немец усмехнулся. Затем примирительно сказал:

– Сейчас подъедет немецкая кинохроника. У вас должны быть счастливые лица. Каждому ребёнку раздадут по две советских конфетки. Мы уже захватили вашу фабрику «Красный Октябрь» и стоим на окраинах Москвы. Когда я дам команду, хлопнув два раза в ладоши, то вы должны улыбаться и радоваться встрече со своими освободителями от большевизма.

Несколько старушек зарыдали, услышав новость о том, что немцы, якобы, уже на окраинах Москвы.

Гауптман недовольно погрозил пальцем. Старушки расплакались ещё сильнее.

Несколько солдат подошли к ним и бестрепетно выдернули из толпы, подталкивая за ближайший дом. Кто-то в толпе охнул:

– Сейчас расстреляют!

Гауптман рассмеялся:

– Их никто не тронет. Их только положат на землю и будут держать под прицелами автоматов.

Одна из старушек утерла слёзы и попросилась обратно в толпу. Её милостиво отпустили. Ещё трое побрели к своим домам. Немцы их удерживать не стали.

Приехала машина кинохроники.

Немецкие солдаты начали бесцеремонно расставлять людей.

Немка с санитарной сумкой через плечо стала доставать из неё конфеты и раздавать ребятишкам.

Кинооператор увидел в толпе замотанную в платок четырнадцатилетнюю Любу Богатырёву и поманил её пальцем. Девочка без опаски подошла к нему. Немец сдёрнул головной платок и светлые волосы рассыпались по плечам. Оператор довольно крякнул:

– Колоссаль!

Люба ответила ему по-немецки:

– Герр кинооператор! Я ведь все-таки фройляйн, и вы могли бы меня попросить снять платок. Я бы сделала это с изяществом и уважением к вам.

Немец остолбенел: здесь, в центре России, в глухой деревеньке он услышал родную речь, да ещё она своим замечанием выставила его солдафоном – грубым и неотесанным.

Гауптман при помощи двух солдат спрыгнул из кузова грузовика и строевым шагом подошёл к беседующим. По-русски обратился к Любе:

– Что случилось, крестьянка? Почему вы не выполняете указания достойного представителя немецкой кинохроники?

Люба смело посмотрела ему в глаза и нараспев сказала по-немецки:

– Герр гауптман! Я бы предпочла говорить с вами на вашем родном языке. По-русски вы говорите хорошо, но пусть здесь вы снова вспомните о родине.

Капитан довольно загоготал:

– Действительно, фройляйн! Я привык по-немецки отдавать только команды и, к сожалению, даже и о расстреле. А вы так хорошо говорите по-немецки, откуда это?

Кинооператор тактично отошёл от офицера на несколько шагов и стал настраивать аппаратуру. Нацелил объектив на девушку и на капитана, и кинокамера застрекотала.

Гауптман по-отечески поправил спутанные волосы девушки и вкрадчиво сказал:

– Фройляйн! Я, возможно, бестактен, беседуя с вами здесь, но я готов навестить вас дома, а может быть, даже и поселиться в ваших покоях.

Люба растерялась. В это время к немцу подскочил шестилетний Костик и сжал кулаки:

– Не смей трогать мою сестру!

Гауптман недовольно повернулся и хотел было пнуть мешающего его галантной беседе мальчонку. Но потом передумал, достал из кармана теплого плаща с подбоем небольшую шоколадку и протянул её ребенку:

– Может быть, мы будем ещё и родственниками, поэтому не кричи на меня.

И осклабился, показав ровные белые зубы.

Люба тихонько шепнула брату:

– Костик! Возьми шоколадку и скажи по-немецки «спасибо»!

Тот понял, что сестра затеяла какую-то игру и подчинился:

– Данке шен, герр гауптман!

Затем он учтиво взял шоколадку двумя пальцами и стал её внимательно рассматривать. Довольный гауптман потрепал его по голове, а кинооператор продолжил съемку.

Затем он направил кинокамеру на толпу, и все стали послушно улыбаться. Сделала это и мама Любы и Костика, потому что поняла, что немцам это надо для чего-то и, видимо, от послушания местных жителей будет зависеть будущее деревни.

Гауптман широко раскинул руки и со всей доброжелательностью, на которую он был способен, произнес:

– Я и вверенное мне подразделение по охране штаба дивизии благодарим вас, московиты, за проявленное к нам внимание.

В это время ему навстречу двинулись семидесятипятилетний местный житель Игнат и батюшка из храма, что в деревне Крюково. Его привезли сюда несколько автоматчиков и разъяснили, что он должен делать.

Батюшка вздохнул и произнес:

– На всё воля Божья, и пока мы вам, супостаты, будем подчиняться.

Немецкий переводчик перевёл так, что выходило, будто бы он готов принять новую власть. Кинооператор, радостно двигаясь по мёрзлой земле, снимал и снимал. По его разумению, киноэпизод выходил удачный. Он отступил на несколько шагов, чтобы лучше было видно, как гауптман ломает каравай и макает краюшку хлеба в солонку.

Дед Игнат хотел было прошептать «жри, скотина, и подавись!», но вовремя сдержался, потому что понял, что если гауптман хорошо говорит по-русски, то реакция с его стороны может последовать самая непредсказуемая. И от покорности Игната во многом зависит судьба деревни Жилино.

Пожевав кусочек хлеба, гауптман запил стопкой водки и слегка скривился. Все жители внимательно наблюдали за его действиями.

Затем гауптман неожиданно обратился к людям:

– А вы довольны приходу немецких войск в вашу деревню?

Люба дипломатично ответила:

– Раз уж вы добрались и до нашей деревеньки, то, значит, войск у вас много, сила ваша велика, и я уже даже видела семнадцать танков и три зенитных орудия. А сколько же идёт ещё и на Москву!

Гауптман покивал ей и добавил:

– Танковая армия Гудериана и почти шестьсот тысяч немецких солдат готовы промаршировать по Красной площади. Так что вы правильно говорите о мощи вермахта, Люба!

Съёмка окончилась. Немецкие солдаты стали показывать жителям, чтобы они расходились. Гауптман взял присмиревшего Костика за руку и подвёл его к матери:

– Возвращаю вам вашего смелого малыша, но в следующий раз скажите ему, чтобы он был почтительнее с солдатами немецкой армии, а перед офицерами стоял навытяжку.

Костик обидчиво опустил голову.

Затем гауптман сделал знак двум солдатам, и они подошли к нему:

– Я расположусь в квартире этой доброй крестьянки. Думаю, что не будет возражать и фройляйн Люба. Возьмите мои вещи из кузова грузовика и отнесите в их дом. Я подойду позднее.

И он стал с дедом Игнатом договариваться: где и по сколько солдат разместят в крестьянских избах.

Валентина Никаноровна наклонилась к Костику и тихонько шепнула ему:

– Сынуля! Быстренько убери все фотографии дедушки и отца из горницы и из спальни. Заверни в холстину и спрячь в закутке в сарае.

Мальчик всё понял и быстро побежал вперёд.

Немецкие солдаты покорно тащили три огромных чемодана. Люба специально замедлила шаг и стала разговаривать с солдатами по-немецки. Её внимание было им приятно, и все они с удовольствием переговаривались.

Валентина Никаноровна приостановилась, достала из большой холщовой сумки небольшой жбанчик с квасом и стала угощать солдат. Они пили из одного стакана и, радостно смеясь, благодарили «русскую матку».

Валентина Никаноровна подливала им и приговаривала:

– Жаль, что вы не будете у нас жить, я бы угостила вас и коровьим молоком.

Она специально затягивала время, чтобы Костик успел выполнить её поручение.

Не спеша дошли до избы Богатырёвых. Костик встретил их у ворот в угодливом поклоне. Зашли через калитку. Немцы поднялись на крыльцо и поставили чемоданы у дверей. Спустились с крыльца, отошли на несколько шагов и с наслаждением закурили. Минут через десять подошёл гауптман. Он хмуро спросил одного из солдат:

– Почему не занесли вещи в дом?

Солдаты ответили, что не знают, в какой комнате остановится герр гауптман.

Капитан похвалил их за исполнительность и добросовестность. Он обратился к Любе на немецком языке:

– Фройляйн, ведите меня в свои покои и выделите мне комнату.

Люба подумала, что лучше всего поселить капитана в горнице, а они продолжали бы жить в спальне и детской.

Гауптману горница понравилась. Он даже несколько раз подкинул одну из трёх подушек, лежащих на широкой железной кровати.

Солдаты стали споро распаковывать чемоданы.

Валентина Никаноровна принесла и показала на стоящее в коридоре оцинкованное ведро, прикрытое фанеркой. И, чуть смущаясь, объяснила, что туда можно оправляться. Немец удовлетворённо покивал головой. В туалет на улицу он ходить не собирался.

Затем он прошёл и внимательно обследовал всю избу. Второй солдат ходил за ним следом.

Осмотр закончился. Гауптман прошёл в кухню и попросил Валентину Никаноровну покормить его. Стараясь умаслить квартиранта, Валентина Никаноровна выставила и отварную картошку, и рыбу, и разносолы. А также поставила и графинчик водки.

Гауптман приказал солдатам поселиться в соседнем доме, метрах в тридцати от избы Богатыревых. А сам приступил к трапезе. Ел он молча, а Люба и Валентина Никаноровна стояли в дверях и наблюдали за ним.

Поев, гауптман представился на русском языке:

– Меня зовут Фридрих. Фамилия моя Паульсен. Когда нет немецких солдат, можете обращаться ко мне «герр Фридрих». При солдатах называйте только «герр гауптман». Сейчас пусть мать помоет меня, и я лягу отдыхать. Никаких посторонних в доме быть не должно. Если кто-то из вас что-либо у меня возьмёт посмотреть или украдёт – расстрел на месте. Если я вас сам не позову – меня не беспокоить. Я люблю играть в лото и разрешу вам составлять мне компанию. Мои сапоги будут стоять снаружи у дверей горницы. Они всегда должны быть помыты и начищены. Также вы должны заботиться о безупречном виде моего мундира и моего плаща и ежедневно стирать моё нижнее бельё.

Валентина Никаноровна потемнела от обиды, но сдержалась: немцы начали устанавливать свои порядки.

Вечером, когда стемнело, гауптман проснулся. Он прошёл в кухню в кальсонах и в майке и потребовал хорошего ужина, как днём. Валентина Никаноровна достала оладьи, огурчики и поставила подкипать самовар.

Высокий и худощавый Фридрих съел и приготовленное ему, и то, что оставляли себе на ужин Богатырёвы. Затем ему захотелось играть в лото. Он проиграл около трёх рейхсмарок и небрежно сдвинул монеты Любе. Время от времени он похотливо посматривал на девушку.

Валентина Никаноровна глазами показала Любе, что если он прикоснётся к ней, то мать размозжит топором ему голову. Но немец повёл себя тактично:

Он предложил Любе выйти из комнаты, а сам обратился к матери:

– Мне нравится ваша дочь. Я – молодой мужчина, не женат, мне двадцать шесть лет, в ноябре меня произведут в майоры, а в декабре, когда захватим Москву, дадут подполковника. Я – выгодный жених.

Валентина Никаноровна помолчала и сказала:

– Когда будете подполковником, тогда продолжим этот разговор.

Немец обиженно надулся:

– Я могу сейчас изнасиловать вашу дочь в вашем присутствии и в присутствии её брата. Лучше договориться сейчас вдвоём.

Валентине Никаноровне в голову пришла спасительная мысль:

– А что, так невенчанные и начнёте семейную жизнь?

Немец задумался:

– Ну, если для вас так важен этот обряд, то я согласен на него и даже дам выкуп за вашу дочь. Что предпочитаете: рейхсмарки, золото?

Валентина Никаноровна попросила:

– Господин Фридрих Паульсен! А можно, мы батюшку позовём – Люба сбегает. А он уже скажет, с какого возраста можно выходить замуж.

Капитан благосклонно кивнул в ответ.

Мать вышла к Любе и уже через минуту хлопнула входная дверь.

Батюшка ещё не уехал к себе в храм в Крюково. Он откликнулся на просьбу Любы.

Немец милостиво разрешил батюшке сесть и по-русски поинтересовался:

– Ответьте мне на три вопроса. Можете коротко отвечать «да», и мы назначим дату венчания.

Батюшка вопросительно посмотрел на Валентину Никаноровну, увидел боль в её взгляде и неопределённо покивал.

Немец взял ситуацию под свой контроль:

– Вы проводили когда-нибудь венчание?

Батюшка хотел сказать, что с супостатами никогда не проводил и проводить не собирается, но решил сдержаться и односложно ответил: «Да».

– Сколько времени нужно на подготовку обряда венчания? – продолжил гауптман.

– Недели две-три, – ответил батюшка.

Немец недовольно поморщился, но по его лицу было видно, что он согласен.

– Покров уже прошёл, свадьбу играть можно, – встряла Валентина Никаноровна.

Немец поощрительно улыбнулся Валентине Никаноровне: похоже, дело слаживалось.

И он задал последний вопрос:

– С какого возраста у вас можно вступать в брак по светским и церковным законам?

Батюшка встал и твёрдо ответствовал:

– Предельно низкий возраст – пятнадцать лет. До этого периода девушка считается ещё ребёнком.

Ответ немного расстроил капитана. Он побарабанил пальцами по столешнице, а потом вдруг попросил-приказал:

– Принесите мне метрику Любы.

Валентина Никаноровна охнула, но перечить не посмела.

Немец внимательнейшим образом изучил свидетельство о рождении и сказал:

– 10 декабря 1926 года. Значит, свадьбу назначаем на следующий день.

Потом уточнил:

– До этого периода я вашу дочь трогать не буду и даже целовать не буду. Но чтобы она себя блюла.

Батюшка усмехнулся:

– Господин капитан! Где у нас тут молодые-то мужики есть? Так что верна-то она вам будет, раз уже сговорились.

Валентина Никаноровна в страхе посмотрела на батюшку и увидела лукавинку в его глазах. Это еёуспокоило и она только поклонилась немцу.

А тот встал и молча вышел из кухни.

Люба сидела в спальне и горько плакала: её судьба решалась без неё.

Минут через 15 немец вышел из своей комнаты и укрепил на косяке входной двери дощечку с колокольчиком. Один конец длинного шнурка он продел в специальное кольцо, а провел в комнату. Позвал хозяйку и показал ей:

– Я дергаю один раз – ко мне приходите вы. Два раза – Люба. Три раза – ваш маленький сын. Если дергаю четыре раза, вы приходите все вместе. Он зашёл в свою комнату и дернул шнурок. Колокольчик громко зазвонил. На звук вышла Люба, вытирая слёзы. Довольный, Фридрих ушёл к себе в комнату.

Люба приобняла мать за плечи, отвела её на кухню и тихонько прошептала:

– Вот так, мамочка! Ты, знатная колхозница, и я, ученица 7 класса, отличница, стали слугами.

Опять раздался звоночек. Валентина Никаноровна пошла в комнату к немцу, через несколько секунд вышла с потемневшим лицом и яростно зашептала Любе:

– Он требует, чтобы я его мыла. Всего!

Люба застыла в отчаянии. Потом выдавила из себя:

– Мама! Ты же Костика-то купаешь?

Мать тяжко вздохнула и пошла греть воду.

После помывки фашиста Валентина Никаноровна долго не могла успокоиться: это была моральная пытка.

Из-за закрытой двери раздавался храп.

Валентина Никаноровна обиженно прошептала:

– Слава Богу! Уснул, немчура.

Люба в это время прилаживала к двери своей спаленки еще одну щеколду – мало ли что ещёвтемяшится немцу в голову?!

В пять утра следующего дня раздался звонок – Фридрих Паульсен требовал к себе Валентину Никаноровну.

Она быстро набросила на себя халат и со спутанными волосами зашла в комнату к немцу. Тот отрывисто приказал:

– Через десять минут я должен кушать, а вечером приду около семи часов.

– Куда же вы, батюшки-светы, Фридрих?

Гауптман значительно посмотрел на неё и ответил:

– Мы будем строить один объект, и я буду там руководить.

Валентина Никаноровна деланно выказала ему своё восхищение, что очень понравилось немцу. Он решил, что повысил свой авторитет в глазах простой русской крестьянки.

По 6 ноября 1941 года Фридрих уходил очень рано и возвращался уже затемно. Немцы работали как проклятые.

Валентина Никаноровна привыкла к такому режиму дня немца. Смирилась она и с его ежедневными купаниями.

Любу он будто бы не замечал, а малышу иногда давал конфетку или шоколадку.

Костик односложно говорил «данке шен», брал подарок и убегал в комнату к матери.

Фридрих Паульсен смотрел ему вслед и негромко говорил сам себе:

– Ничего, и этого дикарчонка приручим.

Днём 7 ноября 1941 года гауптман вышел из дома в сопровождении трёх солдат. Валентине Никаноровне и её детям приказал на улицу не выходить. Вечером в окно постучала испуганная соседка и сообщила, что в деревне Крюково взорвали три немецкие автомашины, и погибло несколько солдат из шофёрской обслуги и охраны.

Едва соседка ушла, пришёл злой гауптман и сходу спросил:

– Вы ничего не знаете?

Люба ответила ему на немецком языке, что они были дома, как приказал гауптман, а к ним никто не приходил.

Немец подумал-подумал и рассказал о произошедших в Крюково событиях.

– Некоторые ваши жители, Валентина Никаноровна и Люба, не хотят честно служить Германии, их всё равно найдут и расстреляют, а лучше – повесят. Если что-то произойдёт у нас в деревне, то мы расстреляем десять взрослых, а десять детей пошлём в Германию.

Валентина Никаноровна охнула и стала мелко-мелко креститься.

Довольный произведённым эффектом Паульсен снял в коридоре сапоги и в носках прошёл в комнату. Перед тем как закрыть дверь, он кивнул Валентине Никаноровне: мол, помой и почисть сапоги.

Пришлось выполнять приказание.

Режим охраны вокруг деревни Жилино усилился. Как поняла Люба, объект достраивали, а потому немцы не хотели излишней огласки.

Люба решила во что бы то ни стало узнать, что это за объект. Вечером 10 ноября 1941 года она попросила разделить трапезу вместе с гауптманом. У немца было хорошее настроение и он милостиво разрешил. Подавала на стол Валентина Никаноровна. Костик стоял в дверях и с обидой смотрел на сестру и на немца. Тот вальяжно махнул мальчику рукой, чтобы и он садился за стол.

Подав блюдо, Валентина Никаноровна тоже пристроилась на табуретке у края стола. Немец пил рюмку за рюмкой и философствовал: