Текст книги "В этом мире, в этом городе…"

Галина Булатова

Небушко

 
Уже ноябрьски строга
Дорога между городами.
Гуляют по полю стога,
Припорошённые снегами.
 
 
Под взором туч отяжелев,
Бьёт в лобовые стёкла ветер,
Но кружевами ришелье
Встают берёзы на просвете.
 
 
О расставание, замри!
О время, выпростай объятья!
Два сердца у моей земли:
Одно – Казань, одно – Тольятти.
 
 
Мой неотъемлемый вокзал,
Чьи ожиданья несказанны…
Тысячелетняя Казань,
Ты знала дух прабабки Анны!
 
 
На старой карточке – она
И прадед Голышев Василий.
Ах, жаль – другие имена
В том прошлом улицы носили.
 
 
И Рыбнорядской нет уже,
Где шли под ручку чинно двое,
И не разгуливать душе
Адмиралтейской слободою.
 
 
Лишь неизменный небосвод
Всё приближает перспективы —
И фото «Хлебниковъ» живёт
И «сохраняет негативы».
 
 
Каким-то чудом из былин
Жизнь возвращается по кругу.
И самый нежный исполин
Во тьме мою целует руку,
 
 
Рассеяв снов тревожный ряд
При неумолчном крике чаек… —
Там белокрылый Автоград
Души в мятежнице не чает…
 
 
Родные, как пройти пути —
Мучительные, родовые,
Где дробью перелётных птиц
Пронзает небушко навылет?
 

«Хрупко синица тинькнет…»

* * *

 
Хрупко синица тинькнет
На волоске от дня.
Если рассвет утихнет,
Ты разбуди меня.
Лето свернулось в кокон
На годовой ночлег.
Синим квадратам окон
Снится из детства снег.
 

Горлица

 
Прибиралась в горнице,
Тихо щебеча,
Но таила горлица
В горлышке печаль.
 
 
Думушка былинная,
А работа – быль:
Сдула бы пылиночки —
Вытираю пыль.
 
 
Что по доскам босая —
Рана не страшна,
А саднит занозою
Горлинки душа.
 
 
Трепетная веточка,
Хрупкий стебелёк,
Если б только весточку
Ты подал, сынок.
 

Дедушка мой Булатов

Моему дедушке

Петру Степановичу Булатову

 
Память ценнее клада, если добро в судьбе…
Дедушка мой Булатов, вспомнилось о тебе.
Вглядываюсь в начало: кто-то скромней едва ль —
Долго в шкафу молчала страшной войны медаль.
 
 
Это и мой осколок – жизнью неизлечим.
…Сельский директор школы слову детей учил.
Светлой души, нестрогий – с лёгкостью я пойму
Тех, кто с других уроков тайно сбегал к нему.
 
 
Письма писал – от Бога, всяк ему бил челом:
Было не так уж много грамотных на село.
Добрая слава греет щедрого на Руси:
Что отдавал на время, то забывал спросить.
 
 
Ну же, баян, играй-ка вальсы амурских волн!
Старая балалайка, вспомни байкальский чёлн!
Дедушка мой Булатов, в камне – овал простой…
Правнук уже в солдатах, правнучка – под фатой…
 

Папе

 
С дрожью входило, стирая черты
Время у тела в больничной постели.
До голубого безмолвья светлели
Папины синие прежде глаза.
 
 
Кто-то чужой на разрыве дышал,
Хищно змеились лиловые трубки.
В окна листом (или сизой голубкой?)
Папина билась душа: «Отпусти…»
 
 
И, неизбежному дверь отворя,
Утру молилась Святая Татьяна.
Падал вчерашний листок покаянно
На ослепительно-траурный снег.
 

«Не напоказ – в себе свой храм ношу…»

* * *

 
Не напоказ – в себе свой храм ношу,
Но звон колоколов пронижет время.
Когда-нибудь счастливо напишу
Я лучшее своё стихотворенье.
 
 
Но сколько нам отмеряно годов
До бронзовой, ручной работы, точки?
Аукцион. Ваш лот уйти готов —
И зазвучат бесстрастно молоточки.
 

Ивану Данилову[5]5
  Иван Данилов (1941–2010) – из плеяды ярчайших казанских поэтов-шестидесятников.


[Закрыть]

 
Да, мы любуемся дерзкими,
которые здесь и сейчас,
которые с возраста детского
тянут на силача.
Отмеченные медалями
и звёздами всех мастей,
которые зажигали мы
от искры на бересте.
Но будет что на поверку,
когда отгорит, отойдёт
прекрасными фейерверками
украшенный небосвод?
Какою горькою пылью
осядут их имена
на творческом изобилье
во всякие времена?
 
 
Хоть я не из той породы —
мне ближе терпенья труд,
я знаю, славные годы
сами меня найдут.
Между любовью и болью,
где-то на склоне лет,
звёзды крупною солью
лягут на мой хлеб.
 

«Со скрипом ломались перья…»

* * *

 
Со скрипом ломались перья,
Не в силах строке помочь.
Бунтующе хлопнул дверью
Ушедший в сырую ночь.
 
 
И свет золоточервонный
Ссыпала с него листва,
И тень человека в чёрном
Манила его из рва.
 
 
Босая, в излёте танца —
За суженым по струне.
Но хватит ли слёз остаться
В безумной его стране?
 
 
И пить на краю траншеи
С дождями на брудершафт?
Всё туже сжимает шею
Предательский алый шарф.
 
 
Легонько заря коснётся
Невольного палача, —
Любимое насмерть солнце
Зайдёт с твоего плеча.
 

Дорога в Казань

 
Дорога тянется туда,
Где хлыст могучих камских вод
У берегов своих пасёт
Холмов зелёные стада;
Где за рекою косогор —
Приволье ёлок и берёз,
И завораживает взор
Тясячелистник в полный рост;
Где в казане меж гор кипят
Закаты с привкусом надежд,
И невозможный взят рубеж
До неизбежного тебя;
И где, предвосхищая вздох
Восторга с грустью пополам,
Гуляют месяц со звездой
По бирюзовым куполам.
 

Елена Бурундуковская

«Прощальная краса. В окошки бьётся осень…»

* * *

 
Прощальная краса. В окошки бьётся осень.
Иди, её встречай, запутайся, робей.
Пока ещё сквозь сон. Очнёшься ровно в восемь.
И партия сдана с будильником в борьбе.
Иди сводить мосты и подводить под схемы.
Всё рушить и губить. И пестовать опять.
Вести потерям счёт. И думать, что мы, где мы.
И в хляби ноября разверстые ступать.
Не нравится – не пей отравную микстуру.
Несолоно хлебай протёртый супчик дня.
Всё кончено. Прошло. А вдруг, и вправду, сдуру,
Ещё последний взор, последний сноп огня.
Пожаром озарит поблёкшую округу,
Раздразнит, распалит опять из озорства…
Невыспавшийся кот пророчит боль и вьюгу.
Крадётся по пятам бездомная листва.
 

«Под птичьих крыльев хлопотанье…»

* * *

 
Под птичьих крыльев хлопотанье,
Ночей и дней круговорот.
Нас лето обложило данью
И одарило от щедрот.
То банным жаром оглоушит,
Шутя сгоняя семь потов,
То поразит вселенской сушью,
То сымитирует потоп.
Но ветра шёлковое платье
Тебя обнимет всей душой,
И в этих трепетных объятьях
Так несказанно хорошо,
Что забываешься от счастья
И просыпаешься, себя
Пусть малой ощущая частью
Страны, где крыльями слепя,
Стрекозы тучные сигают
И забывают, как сигать.
И время смотрит не мигая
На всю земную благодать.
Где муравьи, собравшись скопом,
Слагают коммунальный дом,
И лягушачьи перископы
Стоят в затоне золотом.
 

«Студентка знает то, что ничего не знает…»

* * *

 
Студентка знает то, что ничего не знает,
В автобусе вися, вздыхая на ходу.
Июнь грозит грозой, и крутится резная
Ретивая листва. И в городском саду
Тусовка до утра. Покрашены скамейки.
И треки соловья, и ролики зарниц.
А хлопоты пусты, а неудачи мелки,
Пока гремит гроза, и юность без границ.
Транжирь её, транжирь налево и направо,
В общаге жития не ведая преград.
Пока ещё сладка чернильная отрава,
И манною с небес – невыспавшийся град.
 

«Наблюдая над жизнью, которая, в общем, прошла…»

* * *

 
Наблюдая над жизнью, которая, в общем, прошла
как у всех, а не так, как когда-то мечталось,
я скажу «так какого же надо рожна!»,
подавляя к себе бесполезную жалость.
Нет, не принца на белом, не замков на зыбком песке,
а чего-то хотелось – теперь и не вспомнить.
Что ж ты, солнце моё, всё пытаешься что-то успеть,
отыскать на просторах прокрустовых комнат,
если в заднем кармане Вселенной сплошная дыра,
прошлогоднего чёрного снега бесценней,
и последнюю душу заблудшую сплавили в рай,
и последнюю свечку задули на сцене.
 

«Ничего не вечно под луной…»

* * *

 
Ничего не вечно под луной.
Ничего. Но правды нет и выше.
Полоумный дождик проливной
С маху расшибается об крыши.
Складывает крылья мотылёк —
Некому раскочегарить пламя.
Спит земля, уставясь в потолок
Противоположными полами.
Дремлет улыбающийся сад,
Струями простроченный косыми,
Как вчера, как сотни лет назад.
Как в те дни, которым вечность имя.
 

«Расскажи-ка мне, девочка в галстучке шёлково-красном…»

* * *

 
Расскажи-ка мне, девочка в галстучке шёлково-красном,
Про советское детство моё, если в ту глухомань
Ещё тропы ведут. Как мечтали светло и напрасно,
В пионерских бараках взахлёб набираясь ума.
Нас учили всему понемногу, всерьёз и о главном.
Начиналась о Родине песня сегодня и здесь.
И дымок орудийный из воздуха прошлого плавал.
И «Зарниц» полыхали зарницы на небе чудес.
Школа правила перья, корнала вихры под гребёнку,
Любопытства порок разбавляя с грехом пополам.
И сидела зараза ненашенских сказок в печёнках,
И носил её ветер уже по горам, по долам.
Кровь бросалась в лицо, отзываясь морозом по коже.
Время шло на двоих, становясь равнодушней и злей.
Голенастая девочка, ты на меня не похожа.
Никогда, никогда, никогда, никогда не взрослей.
 

«Колыбельную песню надышит простуженным горлом…»

* * *

 
Колыбельную песню надышит простуженным горлом
Пенопластовым снегом укрытый по плечи январь,
И останется каждый в своём одиночестве гордом
Допивать бытия приворотный отвар.
С неизбывной любовью и нежностью необоримой,
Подставляя под крупные звёзды лицо,
Обращаться на «вы» к равнодушной равнине,
Где забыли давно и не ждут беглецов.
Где снега и снега и молчанье, молчанье навеки,
И поспешных желаний несбывшийся сонм,
Где всё лучшее спит вечным сном в человеке,
И реальнее жизни прерывистый сон…
 

«Как ласточкина тень, метнётся взрослый воздух…»

* * *

 
Как ласточкина тень, метнётся взрослый воздух,
Молекулы смешав любви и нелюбви,
Настоянный на снах, на полуночных звёздах,
Замеченный везде… Лови его, лови!
Репейник, чистотел и что-то без названья…
Блаженный воздух дней, встающих на крыло.
Как бабочки тогда, капустницы, сновали!
Румянилось небес застенчивых стекло.
Придумай свой расклад, скрои фасон бедовый,
Пометки на листках узорчатых прочти,
Пока на вкус, на цвет, на выдох уготован
Unreal truly world, Неведомый почти!
 

«В природе проще нет картины…»

* * *

 
В природе проще нет картины:
Берёзки, кочки, озерцо,
Где рыбаки таскают тину
И ветру отдают лицо,
Где сызмальства владеет каждый
Общепонятным языком.
И солнце утоляет жажду
Прохладным неба молоком.
И день, по-своему счастливый,
Идёт в зенит, не торопясь,
И лиловеют жарко сливы
В садах, готовые упасть.
И смотрит радостно создатель
На своего труда плоды.
Единовременный ваятель
Земли и неба, и воды.
Он смотрит, смотрит ниоткуда,
Щеку ладонью подперев,
Как бережной туман окутал
Строенья дружные дерев.
 

«Босыми ногами по тёплой песчаной земле…»

* * *

 
Босыми ногами по тёплой песчаной земле,
Травинка в зубах и на сердце приятная лёгкость.
Возделывать сад и ребёнка растить не во зле,
И чувствовать рядом заботливый локоть.
Как всё изменяется в мире, но так неизменно вокруг.
Крапива с малиной в обнимку живут, не стесняясь.
Опять повторяется жизни растительный круг,
На месте цветка образуется завязь.
Всего лишь звено в бесконечной цепи перемен,
Травинка в зубах и на сердце приятная лёгкость.
И я ничего не прошу этой жизни взамен.
Она уже там, ещё там, за горами, далёко…
 

Борис Вайнер

Из жизни ангелов

* * *

 
Нет у ангела пола,
А ещё – потолка.
Только крылья и голос,
Слышный издалека.
 
 
Ангел крыльями машет,
За собой нас зовёт;
О, как птенчик отважен,
Что решился на взлёт,
 
 
А узнал и паденье —
Потому что всегда
Двуедино движенье,
Двуполярна звезда,
 
 
И неявно решенье,
И туманна тропа
Между сенью и тенью,
Между пан и пропал,
 
 
Между ликом и лихом,
В непролазной тщете,
Где ни в озере тихом,
Ни в звенящем дожде
 
 
Ни живою, ни мёртвой
Не бывает вода,
Где ни бога, ни чёрта,
А верней – ни черта.
 

* * *

 
На улице, тихой и влажной
От двухчасового дождя,
Я ангела встретил однажды,
Пустынной тропой проходя.
Хотя одному только небу
И ведомо, кто ему свой…
Но если он ангелом не был,
То клеткою был стволовой —
Невидной, неслышной, начальной,
Эфирной на вечных весах.
И космос мерцал инфернальный
В его родниковых глазах,
Как словотворящая бездна
За краткой строкою Басё:
Ещё ничего не известно,
Уже предначертано всё.
И тучкой смятенье парило
Над детской его головой:
В незнаемый край уходил он
Неверной дорогой земной,
С надеждою хрупкой на милость
Своей отдаваясь судьбе…
И светом нездешним светилась
Жемчужинка в нижней губе.
 

Старый трамвай

 
Глаза пустынные стеклянные,
Зубовный скрежет, звон и лязг —
Каких судеб обетованное,
Каких любовей, войн и дрязг?
 
 
Какую жизнь (смешную? горькую?),
Как тень рябая по лицу,
Своими пробежал задворками
Он по железному кольцу?
 
 
Куда домчать ему мерещилось,
Что этот выбрал он маршрут?
Зачем он в сны не верил вещие
О том, что рельсы уберут?
 
 
Как тело бренное трамвайное
Из зноя вынес и дождя
И неужели – знанье тайное
Хранит, из круга выходя?
 

Половник

Г. Г. Маркесу посвящается

 
Никто Половнику не пишет
И не заходит просто так.
А для залётных пары мышек
Не друг Половник и не враг.
 
 
А что хозяйка? Что хозяйка…
Она хозяйка, да не здесь.
А где хозяин? Угадай-ка:
Всё колобродит где невесть.
 
 
А где девчонка? Счастья ищет
Который год в чужой стране.
А где мальчонка? В поле свищет,
Не дозовёшься по весне.
 
 
А где старушка? А старушки
Как увезли – с тех пор и нет.
А жучка с муркой? А подружки
За бабкой следом – и привет.
 
 
Никто Половнику не пишет.
Он думу думает свою:
Пойду-ка, думает, для мышек
Водицы в блюдечко налью…
 

Ремейк

 
…Волшебна ли, обыкновенна
Или ни два, ни полтора —
Она по сути неизменна,
Как кошки с мышкою игра.
 
 
Из вдохов, выдохов и вздохов
Она что в этот миг, что в тот,
Что в отзвучавшую эпоху,
Где с марта начинался год
 
 
Строкой-другой мартиролога,
Апрель цедил то прель, то сок,
Май в синей майке у порога
Качался с пятки на носок,
 
 
Июнь вьюнковый, тополиный,
Спешил одеться от-кутюр,
Юлил в листве июль шмелиный,
Был август густ, как конфитюр.
 
 
Сентябрь сентенциями сыпал,
Октябрь октавами бренчал,
Ноябрь брёл на пару с гриппом,
Декабрь капризы привечал —
 
 
И шёл, не враг и не товарищ,
На коду кругооборот,
Где каши с январём не сваришь
И не моргнув февраль соврёт.
 

Ворон

 
Слева облачка свеченье,
Справа листики «шу-шу» —
Я бежал из заключенья,
Я на лавочке сижу.
 
 
Мне не спится, не поётся,
Я сегодня сам не свой,
Оттого, видать, и вьётся
Чёрный ворон надо мной:
 
 
Взор грознее пистолета
(Чистый опер из угро),
Отливает фиолетом
Воронёное перо —
 
 
На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Где он только не цыганил,
С кем знакомства не водил,
 
 
Над отверстою могилой
Nevermore не пел кому…
И зачем, скажи на милость,
Тихий лавочник ему?
 
 
Я невиден и приватен,
На двери моей – засов.
Не ищу на солнце пятен,
Не вздымаю парусов.
 
 
Что в природе происходит —
Всё давно предрешено.
Что ни день светило всходит,
Что ни ночь темным-темно,
 
 
Все при деле: орки воют,
Шелкопряды тянут нить,
Туча мглою небо кроет —
Верно, нечем больше крыть,
 
 
Коноплю растит ботаник,
Детский сад ушёл в загул,
Из болота всплыл «Титаник»,
В речке «Боинг» затонул,
 
 
На базаре пошукали —
Безголового нашли,
Пока голову искали,
Ноги встали и ушли;
 
 
Вот и я пойду, пожалуй,
С толстой сумкой на ремне.
Променяю гнев на жалость:
Много жалости во мне.
 
 
Мурку жалко, жучку жалко,
Жалко трезвых и хмельных,
И училку-бормоталку,
И здоровых, и больных,
 
 
Жалко ближних, жалко дальних,
Жалко свет и полусвет,
Жалко бабочек вокзальных,
А себя – уже и нет.
 
 
Не увенчан, не увинчен —
Человек как человек.
У меня на ужин нынче
Чудо-юдо рыба хек.
 
 
Выйдет месяц из тумана,
Глянет в окна к рыбаку,
Даль старинного романа
Перемелется в муку,
 
 
А с утра поспеет тесто
Для руки и для огня…
Это время с этим местом
Не сойдутся без меня.
 
 
Ты не вейся, птица ворон,
Над моею головой,
Не надейся, птица хоррор:
Я не свой – но я не твой.
 

Разиль Валеев

«Плача и скорбя, искал свободы…»

На моё могучее дыханье

Отзовутся небо и земля.

X. Такташ

* * *

 
Плача и скорбя, искал свободы
Светлый разум.
Не нашёл. Но пусть…
Или мир я изменю сегодня,
Или сам сегодня изменюсь.
 
 
Не поймут, когда скажу, что ветер —
Голубой, а время – сабантуй.
Имена всему свои на свете
Дам я, понимая красоту.
 
 
Всем цветам я дам свои названья.
За день я воскресну и умру…
Но и в миг последнего дыханья
Чёрным белое не назову.
 
 
Воспою товарищество строгое.
Жить на свете – нет прекрасней слов!
После долгих, тяжких дней дороги
К нам в сердца является любовь.
 
 
Я могу обман принять за правду,
Да, бывает, что там говорить…
Мне тепла и света много надо.
Может, я наивен, может быть…
 
 
От несправедливости свободен,
Перед красотою преклонюсь.
Или мир я изменю сегодня,
Или сам сегодня изменюсь…
 

«Я жизнь свою ещё не начинал…»

* * *

 
Я жизнь свою ещё не начинал
Ни делом настоящим и ни словом.
И бьётся сердце мамино в груди,
Да и рубашка на плечах отцова.
 
 
Свою я чашу горя не испил,
Не знаю цену счастью и покою,
Как будто продолжаю брата жизнь.
Она была короткою такою.
 
 
Я весь – как будто прошлых дней завет:
Иду простором, что открылся деду,
И, одолев очередной подъём,
Я торжествую дедову победу.
 
 
Дожди времён, ветра веков во мне
Шумят, гудят неистребимой болью.
Пою ещё я не свои стихи,
А те, что до меня не спеты были.
 

Молодость

 
На этом корабле без якорей
Одно желанье у его матросов:
Свирепый шторм пусть налетит скорей,
Чем к берегу теченьем их отбросит!
 

Мой день

 
Кто друг мне, кто недруг – порою не знаю.
И в том огорчения нет.
Я вечером старцем седым засыпаю,
младенцем встречаю рассвет.
Чтоб вечером доброй сложилася песня,
чтоб светлыми были слова,
я каждое утро гляжу в поднебесье —
и входит в глаза синева.
Чтоб чёрствостью рук не обидеть знакомых
во время приветствия вдруг,
иду к роднику я с рассветом из дома —
и чёрствость снимает серебряный друг.
Иду поутру от порога родного,
и птаха взлетает, звеня,
и мир, каждый раз молодеющий снова,
встречает улыбкой меня.
Я сын молодого родимого края,
сегодня мне всё по плечу.
Кто друг мне, кто недруг – пока что не знаю,
а может, и знать не хочу.
Нет в сердце обиды и зависти нету,
лишь солнце ликует в душе!
Четыре прекрасные стороны света
раскрыли объятья уже!
Но вот надвигается туча тревожно,
и гнётся под ветром лоза…
Природе спокойною быть невозможно,
коль в небе грохочет гроза.
Я падаю ниц от громового звука,
Вселенную и небо кляня…
Мне враг подаёт ненадёжную руку
и тянет с дороги меня.
Наверно, я долго б с испугу проплакал,
не видя ни зги впереди.
Но друг подаёт разгоревшийся факел:
– Ты видишь дорогу? Иди!
Закат догорает. Закату – я знаю —
Ворота пора закрывать.
Избитый, уставший, я всё ж успеваю
в ворота заката вбежать.
…Глаза в тишине перед сном закрываю
Я в жаре, я брежу, горю…
Я вечером старцем седым засыпаю,
Младенцем встречаю зарю.
 

Чётки

Памяти бабушки

 
Твой ясный образ ясно, чётко
Запечатлён в моей судьбе.
Отполированные чётки
Напоминают о тебе…
 
 
Твой сын шахтёр,
в земле глубокой
И днём и ночью соль рубил.
Из фиников, плодов Востока,
Тебе он чётки смастерил.
 
 
Перебирая чётки эти,
Молила бога ты всегда,
Чтобы канат у шахтной клетки
Не оборвался никогда.
 
 
Случались дни крутых событий…
И, силясь одолеть беду,
В твоих руках по тонкой нити
Метались чётки, как в бреду.
 
 
Они ль спасли отца-солдата
В огне войны?
Конечно, нет.
Но каждая лихая дата
На чётках оставляла след.
 
 
Минули годы торопливо…
Я не забуду ничего.
Отцом посаженная ива
Склоняет ветви молчаливо
У изголовья твоего…
 
 
Горит огонь в старинной печи,
Не нарушая в доме тишь.
И ты со мной заводишь речи,
Под шёпот чёток говоришь:
 
 
«Сруби свой дом.
Пусть сын родится.
Пусть радость вселится в твой дом.
А если умереть случится —
То в день, заполненный трудом…»
 
 
Прости меня:
я хлеб не сею,
Не добываю в шахте соль.
Я песни лишь слагать умею,
И то – когда подступит боль.
 
 
И эти песни, словно чётки,
Напоминают о тебе.
Твой светлый образ ясно, чётко
Запечатлён в моей судьбе.
 

Дороги

 
Леса, родники и дороги
В привольном родимом краю!
Как много, однако, как много
Вмещается в душу мою!
 
 
Хоть я и не лезу в пророки,
Родные люблю берега.
Мир вам, родники и дороги,
Леса, небеса и луга!
 
 
Быть может, умру я до срока.
Не плачьте по мне, соловьи,
Ведь лес и родник, и дорога
Вливаются в песни мои.
 

Перевод с татарского Д. Даминова

Поднимешься на минарет, станешь ближе к Всевышнему

В начальных классах мы учились в здании бывшей мечети. Хотя эта деревянная мечеть была построена ещё в 1921 году, она не скособочилась, не обветшала, лишь минарет её, будто сетуя на свою судьбу, протяжно стонал, когда задували ветра и вьюги. Как священна и дорога для всех татар башня Сююмбики, так же священна и дорога для моих односельчан была наша мечеть со своим стойким минаретом. До сих пор для меня остаётся большой загадкой, просто волшебством: как же смогли возвести эту мечеть односельчане в голодный двадцать первый год? Пожалуй, не найти человека, который, побывав у нас в деревне, не залюбовался бы её утончённостью, строительной завершённостью, архитектурным совершенством. Откуда взялось такое мастерство у наших деревенских строителей, у которых не было никакого специального архитектурного образования?! Сегодня мечети строят почти в каждой деревне. Но не всегда они соответствуют требованиям гармонии. Минареты порой коротки и толсты или, наоборот, длинны и тонки, как заводские трубы. Из-за отсутствия у строителей чувства пропорции, меры, просто-напросто таланта, профессионального мастерства деньги, собранные народом по крохам на строительство своего священного сооружения, нередко тратятся на возведение безвкусицы. Нашей деревне повезло, её мечеть явилась прекрасным примером архитектурного совершенства и вошла в список исторических памятников, охраняемых государством.

Когда я начал учиться в школе, у меня была мечта – подняться под самую вершину минарета мечети и окинуть оттуда взглядом окрестности родной деревни. Минарет нашей мечети состоял из двух ярусов. До верхнего яруса можно было подняться по внутренней винтовой лестнице. Но это лишь две трети башни. В той части, где минарет заострялся, принимал конусообразную форму, и на пике его красовался серебристый полумесяц, не было никакой лестницы. На самой вершине его оставлено было слуховое окошечко размером с голову взрослого человека, куда порой залетали голуби. Вот в это окошечко я и хотел поглядеть.

Однажды я спросил у матери: зачем нужен мечети минарет? Она ответила: «Чтобы муэдзин с высоты его призывал людей к молитве, сынок. И потом… Когда поднимаешься на минарет, вся деревня видна. А главное, с минарета и взгляд бескраен, и голос безбрежен, и к Аллаху становишься ближе». Эти слова матери остались в моей душе на всю жизнь. Казалось, если я взберусь на минарет и посмотрю с него, просунув голову в слуховое окошечко, то увижу не только соседние деревни, Казань и Москву, но и весь мир, даже самого Всевышнего.

Всё-таки я осуществил свою мечту – поднялся под самую вершину минарета, когда учился в четвёртом классе. Неистово карабкался я на верхотуру, ломая подгнившие доски под кровельным железом, раздирая в кровь руки и ноги. Когда, просунув голову в слуховое окошко, посмотрел вокруг, то был поражён распахнувшейся передо мной неохватной панорамой. То ли оттого, что минарет легонько покачивался, то ли ещё из-за чего-то, но мне вдруг сделалось не по себе, взгляд затуманился, всё передо мною поплыло… Точно Аллах осерчал на меня за то, что я без всякого разрешения вторгся в его владения, и поэтому воздействовал на моё сознание. Известное дело, такое заключение я сделал значительно позже, когда уже подрос. В памяти после победного восшествия только и осталось, как я поспешно спускался с минарета.

После окончания в своей деревне Ташлык начальной школы, в соседней деревне Шингальчи – восьмилетней, в Нижнекамске – средней я направился учиться сначала в Казань, затем – в Москву. Когда возвращался в свою закамскую деревню, всегда первым встречал меня родной минарет нашей мечети. Но он старел и с каждым годом всё больше и больше клонился в сторону. В один из приездов я увидел, что ветер сорвал с него кровельное железо, и полумесяц завалился набок, готовый вот-вот упасть. Было это в то время, когда вышла моя новая книга, и я получил небольшой гонорар. Осенью 1979 года я пригласил из Казани ребят-реставраторов, и мы стали ремонтировать минарет мечети. Конечно, моего гонорара было недостаточно. Протянул руку помощи друг юности Рифкат Муллин, работавший тогда заведующим районным отделом образования. По мере возможности помогали и односельчане. Таким образом, сообща и починили минарет. Особенно памятным был день установки на нём сверкающего на солнце полумесяца. Народ собрался со всех окрестных деревень, все подбадривали нас, и это придавало нам энергии и чувства значительности события. Правда, событие это не все оценили одинаково. По приезде в Казань меня вызвали сначала в обком комсомола, затем – в обком партии и как следует поддали за идеологический проступок и сделали вывод, что я не соответствую своей должности ответственного секретаря в журнале «Ялкын» («Пламя»).

– Как ты можешь воспитывать детей в духе строителей коммунизма, когда у тебя у самого в голове творится неизвестно что – взялся вот восстанавливать религиозные храмы!..

Я тоже не лыком шит, отвечаю:

– В мечети расположена школа. Кто будет отвечать, если минарет рухнет на детей?

Оппонентам моим такой поворот был так неожидан, что они сразу не нашлись, что ответить. Конфликт идеологий был на время исчерпан.

Но как мы ни старались со своими ремонтными работами, время было неумолимо и делало своё дело. Деревянное здание потихоньку ветшало и пришло-таки в негодное состояние. Ничего не оставалось делать, как разобрать его. Предварительно мы сняли с нашего родного храма все размеры, подвергли всё сооружение снаружи и изнутри тщательной фотосъёмке с тем, чтобы возродить мечеть в первоначальном виде, только в каменном исполнении. Зачинателем этого дела был мой младший брат. По профессии строитель, по должности – прораб. Вопросы финансирования, поиска спонсоров, я взял на себя, помогли, конечно, и односельчане-предприниматели, и кто как мог.

Сегодня мечеть нашей деревни со своим стройным красавцем-минаретом виднеется за десятки километров. Каждый раз, возвращаясь в родительский дом и выходя из лесу, я первым делом бросаю взгляд на белеющий вдали минарет моей мечети, точно это какой-то путеводный и спасительный маяк моей жизни. Без этой мечети я не представляю себе родной деревни, я и сам себя не представляю на земле без неё.

И сегодня перед глазами стоят леса, поля, окрестные деревни, небеса, полные белых облаков, весь мир, который я впервые увидел с высоты минарета нашей мечети. И сегодня звучат в моих ушах слова матери: «Поднимешься на минарет, станешь ближе к Аллаху».