Текст книги "В этом мире, в этом городе…"

Остановите меня!

Несколько лет кряду покрутив велосипедные колёса, захотелось мне сесть за руль мотоцикла. Когда я учился в шестом классе, один из братьев матери Раиф-абый приехал домой на купленном с рук мотоцикле. Одноместный, с металлическим не то багажником, не то всё-таки сиденьем сзади, мотоцикл этот односельчане почему-то прозвали «козлом». Предыдущий хозяин порядочно заездил его по бездорожью, ладно, что Раиф-абый был человеком, что называется, с золотыми руками – и часы ремонтировал, и дома строил, и в кузне металлические изделия мастерил, даже гармошки ладил, вот теперь и мотоциклом занялся. Я всю дорогу крутился возле него – то гаечный ключ подам, то отвёртку, когда он ремонтировал своего стального друга, а ремонтировал он больше, чем катался.

За «помощь» мою Раиф-абый сажал меня на заднее сидение или на бак и катал по улицам деревни. А у меня была мечта – получить разрешение самому сесть за руль. Разрешения всё не было и не было. А ведь мальчишке казалось: что особенного водить мотоцикл, когда уже который год гонял на велосипеде с ветерком!

Однажды Раиф-абый ушёл в соседнюю деревню на шабашку – строить дом, а «козла» своего оставил во дворе. Я зашёл к дедушке, где жил Раиф-абый, уже в который раз, а мотоцикл как стоял, так и стоит себе спокойно, будто дожидаясь меня. Ходил-ходил вокруг кругами, и терпению моему пришёл конец. Я оседлал механического скакуна, взялся за руль, стал ломать рычажок кик-стартера – «козёл» не заводился. Тогда я вывел его за ворота на дорогу и принялся по наклонной толкать. Когда мотоцикл зачихал и вдруг издал живой рык, обдав меня выхлопным газом, я вскочил в седло и поехал, поднимая за собой густую стену пыли. Исколесив немало просёлочной дороги, я решил прокатиться по улицам деревни, чтобы видели меня деревенские девчонки и мальчишки. Когда приблизился к мосту через пруд, испугался – навстречу топала лошадь, запряжённая в телегу и преградившая путь на мост. Что делать? Позабыв про тормоза, я повернул руль в сторону, и мотоцикл вместе с седоком полетел в воду.

Сельчане мотоцикл спасли – достали из пруда баграми. Меня спасать не надо было, я ещё на отмели спрыгнул с непослушного скакуна.

После этого Раиф-абый долгое время даже близко не подпускал своего «помощника» к мотоциклу. А в год окончания десятого класса (мы учились одиннадцать лет) он взял меня на свою шабашку – дом поднимать, я там нормально заработал и на эти деньги купил себе подержанный мотоцикл «Иж-Планета», который преподнёс нам не менее забавную историю, чем дядькин «козёл».

Мотоцикл мой стоял всегда или в сарае, или под открытым небом во дворе. Кроме меня никто за руль его не садился. Отец к мотоциклу интереса не проявлял, младший брат Рамзиль был ещё мал – десятилетний малыш водить мотоцикл не мог. Но я заблуждался. К несчастью, мой младший брат был похож на меня. В один прекрасный день он вместе с друзьями выкатил двухколёсную машину на улицу и сел за руль. После того, как ребята немного разогнали её, моя «Иж-Планета» завелась, и Рамзиль, имевший немалый велосипедный опыт, уверенно повёл мотоцикл из деревни на просторы полевых дорог. Изрядно поколесив там, он вернулся в деревню, доехал до нашего дома, но конь у своей конюшни останавливаться отказался. Он, как и я в младенчестве, умел только газовать и рулить. Тормоза были не в его компетенции. Таким образом, он проехал вкруговую по улицам деревни раз, другой, третий, но так и не мог остановиться. Когда я, услышав шум-гам на улице, выбежал из дому, он, оставляя за собой густой мотоциклетный дым, вовсю мчался и орал: «Не могу остановиться, остановите меня!» Мы стояли в растерянности, не зная, что делать. Чем бы всё это завершилось, если бы не кончился бензин и мотоцикл сам собою не остановился.

Я больно-то не ругал братишку, сам ведь в детстве сотворил подобное. Повзрослев немного, он стал управлять мотоциклом лучше меня. А когда начал работать, перво-наперво купил себе механического скакуна.

Как я стал охотником

Рассказывали, что наши деды со стороны отца были охотниками. Услышав это, я тоже захотел быть охотником и пойти на настоящую охоту. Но охотнику нужны были орудия труда – ружьё или на худой конец какие-нибудь силки. Откуда их взять? Силки-капканы меня не интересовали, надо было раздобыть ружьё, без него охотник – не охотник. О покупке ружья в магазине и мечтать не приходилось – откуда на него деньги, да и кто тебе продаст без особого разрешения!

Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. Однажды копаюсь на чердаке бани и вдруг под хламом обнаруживаю ружьё, настоящее, точнее, винтовку системы Бердана, только основательно проржавевшую. «Эта берданка ни к чему не пригодна», – только и махнул рукой дед. А я с присущим мне упрямством приступил к осуществлению своей мечты. Сначала разобрал ружьё (буду уж винтовку так называть), потом несколько дней держал его в тазике с керосином. Потом очистил песком от ржавчины, аккуратно протёр промасленной тряпкой, вместо сломанной пружинки поставил другую… После таких восстановительных процедур ржавая берданка приобрела вид действующего стрелкового оружия. Теперь нужны были боеприпасы. В дедушкином ящике с инструментами нашёл пять пустых патронов, начинил их серой от спичек, вместо дроби насыпал металлической крошки… Но как ни старался, моё ружьё не стреляло. После всего этого злые языки деревенских мальчишек прозвали меня «Охотник Разиль». В своей жизни я и по воробьям не стрелял, и мне было до того обидно слышать это прозвище, что порою я был готов сквозь землю провалиться. Скоро из прозвища выпало слово «Разиль», и я превратился в исключительно «Охотника». Переживая и думая, как избавиться от уничижительной клички, я ночи напролёт не спал.

Несколько раз в месяц отец ездил в тогдашний райцентр Шереметьево на райкомовские собрания. Из одной такой поездки он привёз большого белоснежного кролика – на базаре там купил. В нашем хлеву мы соорудили для косого что-то наподобие домика. Несмотря на то, что мы, можно сказать, денно и нощно ухаживали за ним, давали ему самые свежие овощи, наш кролик захандрил, перестал есть – не то к новому месту не мог привыкнуть, не то от прежних хозяев отвыкнуть… Однажды захожу в хлев проведать его, а он уже околел, лежит как камень.

Что делать? Мама сказала: «Надо похоронить его где-нибудь на опушке леса». В тот же день понёс его я в лес. Зима, метель, из лесу нет-нет да и волчий вой ночами до села доносится. На всякий случай повесил на плечо декоративную свою берданку. Говорят же: «Глупый волк и холостого ружья боится». У леса повстречался мне наш сосед Галиулла-абый. В лес ходил он, оказывается, на заготовку дров. «О-го! – говорит, – крупного зайца подстрелил, не зря, значит, называют тебя охотником». Не зная, что ответить, лишь кисло улыбнулся я. Через некоторое время на лесной дороге встретил ещё одного человека – сборщика яиц, жителя другой улицы нашего села Хасана по прозвищу «Елтырь» – шустрый, значит. Мать про него говорила: «Ему на язык чёрт плюнул» – такой он был болтливый и язвительный. Завидев ружьё и мою «добычу», тоже заахал и заохал.

На другое утро я проснулся настоящим охотником. Весть о том, что я подстрелил крупного зайца, мгновенно разошлась по всей деревне. Теперь при встрече меня стали опять называть «Охотник Разиль». Но уже без издевательских ноток, а с нескрываемым уважением. Скоро об этой кроличьей истории я позабыл и ружьё закинул на чердак, и мечта стать охотником незаметно испарилась. Вскоре и из прозвища опять выпало одно слово. На этот раз – «охотник». И остался я просто Разилем, с именем, которое дали мне родители.

Конокрады

Когда приходится с кем-то из соплеменников знакомиться и надо о себе что-то сказать, то говорю коротко: «Мы с Алмазом Хамзиным из одной деревни». Алмаз – человек известный и талантливый. Он – прекрасный музыкант, певец, поэт, мастер художественного слова, нет в нашем татарском мире человека, который не знал бы его. Потом, по мере необходимости, я начинаю рассказывать о том, как мы в течение одиннадцати учебных лет сидели за одной партой, как пели вместе, давали концерты, как, соревнуясь друг с другом, писали стихи. Мои новые знакомые начинают смотреть на меня восхищённо-расширенными глазами. Вот что значит иметь знаменитого друга!

О нашей с Алмазом непростой и полной приключений жизни в прошлом можно написать целую повесть. Но, оставив это на будущее, расскажу пока лишь одну историю из нашего отрочества.

Мой отец, как я уже говорил, был председателем колхоза, а отец Алмаза – секретарём парткома. Они всю жизнь прожили в постоянном общении и были опорой друг другу. Отец моего друга Наиль-абый вернулся с войны, потеряв ногу. Когда он шествовал по улице, то скрип его протеза летел далеко впереди него. К людям, вернувшимся с войны, особенно увечным фронтовикам, отношение у меня было особое. Я наделял их бескрайними геройскими качествами, коих, может быть, судьба в представляемой мной мере далеко не всех наградила. Мне ещё казалось, что у каждого фронтовика обязательно в доме хранится автомат или пистолет.

Наиль-абый много сделал для меня вместе со своим сыном. Я должник перед ним и живу с благодарной к нему памятью. Когда мы с Алмазом окончили восемь классов, то решили продолжить учёбу в средней школе села Кызыл-Чапчак (Красная Кадка), находившегося за рекой Зай, и сдали туда свои документы. Наиль-абый тем временем узнал, что в Нижнекамске открывается новая школа, и перевёл наши документы туда. Эта школа в нашей с Алмазом жизни сыграла огромную роль. Но я, кажется, обещал рассказать одну историю…

Так вот, учимся мы с Алмазом в Нижнекамске, живём в интернате села Актюба, которое вплотную прилегает к городу. Каждую субботу уезжаем в родную деревню, каждый понедельник утром возвращаемся в интернат или напрямую в школу.

Мы с ним почти уже парни. Такая пора, что наши носы, как говорится, начали чуять красавиц. Как в пословице «Соседская курица кажется индейкой», так девушки соседней деревни нам казались все, как на подбор, принцессами. Деревню Шингальчи, что совсем под боком, мы и соседней-то не считали. Каждое воскресенье мы топали в деревню Иштеряково, находившуюся за восемь километров от нашей, за лесом. Кстати, оттуда родом были и наш близкий друг Рифкат, и наша первая учительница, мать Алмаза – Разия-апа. Каждое воскресенье, как на работу, пешком за восемь зимних километров, туда и обратно… А что делать?! Красота тамошних девушек того стоила. Пошагав так пешочком несколько выходных дней, мы призадумались… От походов к красавицам не откажешься, но и ноги наши были не казёнными. Думали-думали и придумали. Мой отец с раннего утра запрягает жеребца по кличке «Глупый», который всегда мчался, не помня себя (оттого и прозвали так); запрягает и уезжает по своим делам, а вечером, усталый, возвращается домой. Обычно я встречал отца и отводил Глупого в конюшню на другой конец деревни. И в этот раз, как только отец слез с саней, я принял жеребца с санями и вместо конюшни укатил на нижнюю улицу, где у своих ворот поджидал меня по договорённости Алмаз со своим баяном под мышкой. В вечерних сумерках никто на нас не обратил никакого внимания. Я огрел Глупого вожжами, и он превратился в крылатого коня. Он мог лететь без передышки, пока окончательно не покроется густой белой пеной. На то он и Глупый.

Жеребца распрягли и оставили в Иштерякове у родственников Алмаза во дворе. Зашли к другу Рифкату и пошли все вместе в клуб. Там пели, танцевали, веселились, пока народ не разошёлся. Потом прошлись по белоснежным деревенским улицам, провожая девушек. От холода чуть ли не в сосульки превратились, но вида не подавали, поскольку не мальчишки мы какие-то, а парни из деревни Ташлык, что в переводе означает «каменистая». Каменные мы ребята, значит, крепкие, приехали сюда на благородной кошёвке, запряжённой в горячего скакуна. Конечно же, о том, что жеребца мы взяли самовольно, украли, практически, – молчок.

К полуночи и в каменные сердца наши стала вкрадываться тревога. Ведь надо ещё через лес до дома добраться, распрячь жеребца. Отцу же в пять утра на нём на работу. До этого Глупому и отдохнуть надо, поесть и чтобы пот успел просохнуть. С этими мыслями зашли к родственникам Алмаза во двор, а жеребца там, как и не было. Сани на месте, а коняги нет. Тут только мы увидели обрывок уздечки на столбе. Порвал, стало быть, её и выбежал в незапертые ворота. Что делать? Без жеребца дороги домой нет. Даже представить себе трудно, что ждёт конокрадов дома. Обежали все улицы Иштерякова несколько раз, но Глупого и след простыл. Мы с Алмазом натянули шапки по самые глаза и через зимнюю ночь побрели в Нижнекамск, находившийся от злополучной деревни в двенадцати километрах. Когда дошли до здания тюрьмы около леса, Алмаз спросил: «А конокрадам сколько лет дают?» Я не ответил, лишь шагу прибавил.

Миновав родную деревню, куда заходить побоялись, мы избежали упрёков родителей, разносов и т. д. и т. п. и благополучно скрылись в стенах интерната и школы. Через неделю за нами в интернат приехал Наиль-абый. Что было дома, пересказывать не стану. А с Глупым ничего не случилось. Хоть в Иштерякове волей судьбы он побывал впервые, но вернулся в Ташлык благополучно, не заплутал. Сани из гостей Наиль-абый с помощью конюха Газиза вернул на следующий же день после пропажи. Он догадывался, куда мы бегали по воскресеньям и где мы могли пропадать с Глупым в последний выходной.

После этого события я зауважал Глупого. По прошествии лет я понял, насколько Глупый был умён и насколько глупыми оказались мы с Алмазом вместе.

Бесценный баян

Каждый год на Сабантуй мы с Алмазом стараемся вернуться в нашу родную деревню. Это даёт возможность нам встретиться с друзьями-сверстниками, с которыми не виделись целый год. Празднуем с размахом – от двора к двору, от дома к дому. На Сабантуе (раньше мы называли его «Сход») Алмаз особенно долгожданен, ведь он певец, баянист, незаурядный рассказчик и шутник, без него трудно себе представить любой праздник.

К одному из приездов Алмаза Наиль-абый купил ему первоклассный баян. Инструмент изготовлен был в Германии и обошёлся покупателю в кругленькую сумму. Наиль-абый, когда вручал баян сыну, шепнул ему на ухо: «На этом баяне будешь играть только дома или в клубе. А для Сабантуев и улицы и старый твой сойдёт. Эта немчина и капли дождя боится, попадёт дождинка на меха – пиши пропало».

Но всё же Наиль-абый не воспротивился тому, чтобы сынок его сыграл на новом баяне на лавочке у ворот. Утром, в день Сабантуя, к Алмазу, играющему на новом баяне у своих ворот, подкатили на машине мы – наш общий друг Рифкат, мой младший брат Рамзиль и я. Заслышав наши голоса, вышел на улицу и Наиль-абый. Мы наперебой хвалили новый баян, и сердце родителя размякло. И когда Рифкат сказал: «Зачем нужен этот баян, если он не будет играть на Сабантуе?», отцу Алмаза ничего не оставалось делать, как согласиться… Мы вчетвером сели в машину и под чарующие звуки нового баяна покатили на майдан Сабантуя.

Алмаз на майдане был, как всегда, в центре всеобщего внимания. С новеньким немецким баяном на груди он был особенно вдохновенен – и пел, и играл, как никогда. Промочив горло и закусив в палатке, организованной в тенёчке руководством деревни, он вновь взялся за баян и играл уже по приглашению друзей, накрывших «столы» на изумрудной травке то там, то сям, в тенистых местах под деревьями. Все хвалили новенький баян и великолепную игру баяниста. Души наши развернулись, как меха баяна, кровь взыграла, мы почувствовали себя молодыми, непобедимыми львами на вольном просторе.

Вспоминая мальчишечьи года и распевая весёлые песни, мы поравнялись с нашим домом, и мой младший брат, не взирая на сопротивление, затащил Алмаза к нам в гости. Сначала он играл на баяне, нахваливая бэлиши, которые испекла наша мать, потом праздник незаметно переместился в предбанник, а затем, когда я снял с чердака дубовый веник и плеснул на раскалённую каменку воды, – и в саму баню. Теперь уже Алмаз играл на полоке бани, превратив её в сцену. Позабыв всё на свете, мы пели и пели. А гармонь, верней, баян тем временем, не выдержав жары, на глазах расклеивался, разваливался, издавая предсмертные вздохи.

Не знаю, что потом пришлось выслушать Алмазу от своего отца, но баян этот мы видели в своей жизни в первый и в последний раз. Может быть, Наиль-абый отремонтировал его и продал, может, просто обменял на что-то – история об этом умалчивает. Хотя мы его больше не видели, но он засел в наших сердцах накрепко, остался в нашей памяти как немецкий баян, банный и бесценный.

Майя Валеева

Ученик

Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдёт в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явится.

Откровение Иоанна Богослова, 17:8

Логанвилл, расположившийся среди висконсинских полей и холмов, трудно было назвать даже городком. Восемьсот жителей – это разве город? Одна главная улица, три церкви, здание почты, маленький супермаркет, где, однако, можно купить и еду, и корм для скота, и автомобильную покрышку. Ближайший полицейский участок – только в соседнем Рицбурге. Да и зачем нужна полиция в этом сонном царстве среди кукурузных полей и молочных ферм? Здесь каждый знает каждого. За милю местный житель распознает незнакомый автомобиль чужака, случайно заблудившегося на запутанной развилке дорог. По вечерам в домах, двери которых никто не запирает, уютно светятся окна, мерцают экраны телевизоров. Там, на экранах, бурлит беспокойная и красочная жизнь больших городов, там угоняют самолёты, там рушатся башни Всемирного Торгового Центра, там бушуют тропические ураганы и цунами, там льётся кровь на нескончаемых войнах; политики, брызжа слюной, пекутся о счастье своих избирателей, Дэвид Леттерман веселит публику, а синоптики рассказывают о погоде. Но это всё там, на экране. А здесь, в Логанвилле, всегда пахнет коровами и подгнившим силосом, цветут весной яблони, летом сияют на солнце плотные, изумрудные листья кукурузы, осень окрашивает окрестные холмы в золото и пурпур, летят над городком гусиные стаи. «Уик-уик, уик-уик, уик-уик!» – печально и трепетно кричат гуси и будто зовут, зовут за собой в ту бесконечную непостижимую даль… Но только почти никто из логанвилльцев не бывал в своей жизни дальше Чикаго. Зачем? Никого не манит чужая сторона. Уютно, тихо, однообразно теплится в Логанвилле жизнь…

Здесь рождаются, растут, учатся в маленькой школе, венчаются в местной церкви, работают на соседних полях, охотятся на окрестных холмах, выходят на пенсию и умирают в доме престарелых со странным названием «Четыре крыла». Почему четыре? Если бы дом престарелых назывался «Два крыла», то, по крайней мере, можно было бы предположить, что на двух крыльях уносятся в рай души умерших логанвилльцев.

Никогда не думал Пол Андерсон, что судьба, поймав его в силки, затащит в Логанвилл. Пол, горожанин в четвёртом поколении, родился в Нью-Йорке, учился в Вашингтоне, жил в Кливленде, где преподавал в колледже высшую математику. Жена, Алисия, была рентгенологом в центральном госпитале. Сын Эрик заканчивал школу и готовился поступать в университет. Их большой дом в пригороде Кливленда был полон уюта, тепла и любви, пока не случилось страшное. Эрик сдал на водительские права и впервые сам сел за руль. Совсем недалеко от их дома, на Розмари-Драйв, в него на полной скорости врезался гружёный трак, ударил машину Эрика и отбросил её на бетонное ограждение. Эрик погиб на месте.

Три года прошло с того дня, но всё кажется, что это случилось только что… Вот счастливый и гордый Эрик подходит к недавно купленной ко дню его рождения «тойоте», машет прощально рукой, победно клаксонит, выруливает на улицу и уезжает, чтобы никогда уже не вернуться… Эрик, Эрик, их единственный сын, светловолосый, загорелый, с нежным румянцем и доброй улыбкой… Алисия пыталась покончить с собой. Пол тоже по-своему умирал, умирал каждую минуту – от тоски по сыну, от боли и жалости к обезумевшей жене. Разум его отказывался принять эту чудовищную несправедливость. Ну почему Эрик?! За что Бог отнял у Эрика жизнь? И существует ли тогда Бог, если он мог допустить такое?! Почему наказан он, Пол, и за что страдает Алисия?! И как, и зачем им жить, если у них отняли самое дорогое…

Пол понимал, что больше не сможет жить в этом доме, в этом городе, проезжать по Розмари-Драйв мимо этого страшного места. Спешно, панически, он разослал по Интернету десятки заявок на работу. И поехал в первое же место, откуда ему пришёл положительный ответ. Ему было безразлично, что из преподавателя колледжа он превращается в учителя математики, что наполовину теряет в зарплате. Безразлично, какой это будет штат и какой город. Лишь бы бежать, бежать навсегда с Розмари-Драйв!

Они продали свой прекрасный дом и купили старый фермерский домик на окраине Логанвилла. Теперь их окружал не привилегированный район, а кукурузные поля и разбросанные по ним фермы.

Так в логанвилльской школе появился новый учитель математики. Старшеклассницы тут же повлюблялись в высокого и симпатичного мистера Андерсона. Им казалось, что он явился к ним из того далёкого сказочного мира больших городов. Он одевался так же, как герои фильмов. А то, что у него погиб единственный сын, овевало его романтическим ореолом.

Алисия тоже могла бы найти себе работу в ближайшем госпитале, но она всё ещё так и не пришла в себя, не переварила это тяжкое горе. Она сидела на сильнейших антидепрессантах. Бродила по дому с пустыми глазами и что-то напевала. Она растолстела и перестала следить за собой. Ночью, во сне, плакала, звала Эрика. У неё было только одно желание – забеременеть. Но она не помнила, что ещё много лет назад, после рождения Эрика, врачи вынесли ей неумолимый вердикт – у неё больше не может быть детей.

В школе, среди учеников, окаменевшее сердце Пола отмякало. Эти подростки, уже не дети, но ещё и не взрослые, были наивными, смешными, угловатыми. Словно стая молодых толстолапых и игривых щенков. Это были дети полей. Мало кого из них интересовала математика. Они разительно отличались от умненьких и целеустремлённых студентов кливлендского колледжа.

Но был среди его учеников один, который сразу же обратил на себя внимание Пола Андерсона. Не потому, что его тоже звали Эрик, и он тоже был светловолос… Первую же контрольную в девятом классе, с которой не справилась половина его одноклассников, Эрик Лемке решил за десять минут.

Класс усердно пыхтел над тестом, когда Эрик Лемке положил на стол учителя листки, исписанные жутко корявым почерком.

– Можно мне выйти, мистер Андерсон?

– Ты отказываешься решать контрольную, Эрик? – нахмурился Пол.

– Я решил её, что там решать… Это слишком просто.

Пол недоверчиво заглянул в листок. Контрольная была решена идеально. Пол удивился.

– А ну-ка, попробуй это… – Пол вытащил тест за десятый класс.

Эрик мельком просмотрел его, ухмыльнулся:

– Это тоже просто, мистер Андерсон.

– Ну тогда попробуй это, – Пол протянул Эрику тест за двенадцатый класс.

Ещё не прозвенел звонок, как Эрик вернул учителю решённую контрольную. Решения Эрика были не только идеальны, но совершенно неожиданны.

Пол был потрясён. У этого мальчишки не голова, а компьютер!

Через месяц Эрик Лемке щёлкал как орешки задачи из университетского курса высшей математики. И это было единственным, что вызывало интерес Эрика. По всем остальным предметам у него были самые низкие оценки. Оказалось, что Эрик давно имеет репутацию хулигана и разгильдяя, он был именно тем позорным пятном, которое встречается в каждой школе. Он был неряха, ходил с сальными волосами, мог пропускать уроки, и от него часто попахивало табаком. У него не было друзей, его не любили, на него показывали пальцем, девчонки над ним насмехались, а парни презирали. Эрик Лемке был похож на ущербного волчонка, которого не принимают в стаю. И вдруг этот лох, этот морон и лузер, этот дурачок и посмешище становится любимцем строгого мистера Андерсона!

Полу было так интересно следить за ходом мысли своего ученика, что иногда на уроках он забывался, обсуждая с Эриком разные варианты решения задачи. Но разве остальные ученики могли вытерпеть такое к ним пренебрежение? Да им эта математика по барабану, но это не повод считать Эрика умным, а всех остальных – дураками. Ученики пожаловались своим родителям. Родители пошли к директору школы.

Миссис О’Нил, директриса, вызвала к себе Пола прямо перед началом уроков.

– Мы очень ценим ваше присутствие в нашей школе, мистер Андерсон. Мы так долго не имели хорошего учителя математики. Но вы, извините меня, ведёте себя некорректно. У вас есть любимчик, ученик первого сорта, и все остальные – второсортные… Ко мне поступило несколько жалоб, и я вынуждена предупредить вас… Этот Лемке…

– Миссис О’Нил, Лемке – это будущий гений! Он настоящий вундеркинд, у него талант от Бога… – горячо перебил её Пол.

– Уфф, – брезгливо всплеснула руками директриса, – Лемке – это позор нашей школы. Хулиган, из очень-очень неблагополучной семьи. Он постоянно нарушает режим школы, все учителя от него просто в ужасе. Его родители ни разу не появились в школе. Да у него и семьи-то настоящей нет… Буду кратка. У меня есть сведения, что вы, мистер Андерсон, приносите для него в класс специальные учебники. Вы нарушаете наши правила. Я вынуждена буду принять меры. Вы обязаны учить его, как и всех остальных, по тем учебникам, которые утверждены программой.

– Но поймите, этот мальчик давно решает университетский курс! Нужно ходатайствовать о его поступлении в университет. Ему нечего делать в девятом классе…

– Ха-ха-ха! Этот ваш мальчик даже не владеет родным английским языком! Он вряд ли у нас получит диплом по окончании школы. И прекратим на этом, мистер Андерсон. Если вы не измените свою политику, я буду вынуждена уволить вас, хотя это и будет большой потерей для нашей школы. У нас все ученики равны, и все достойны одинакового внимания.

– Но Эрик словно изгой в школе. С ним никто не хочет дружить, его дразнят.

– Значит, по-вашему, виноват в этом не Эрик, а все остальные триста девяносто девять учеников?! – усмехнулась миссис О’Нил. – Не будем больше спорить, мистер Андерсон. Надеюсь, вы примете к сведению мои замечания.

С тех пор, как этот некрасивый, нескладный, неопрятный паренёк с бледным узким лицом и недоверчивым взглядом так удивил Пола своим талантом, он впервые за три года ощутил, что острая боль от потери сына чуть притупилась, чуть затихла. Ему казалось теперь, что у него появился смысл жить: помочь этому мальчику, вытащить на свет божий его талант, проторить для него дорогу в блистательное будущее… Но что он мог?

Эрик охотно общался со своим учителем, но только если это касалось математики. Любые вопросы о его семье, о нём самом вызывали у Эрика немедленную реакцию отторжения. Он мгновенно холодно замыкался, и не было никакой возможности достучаться до его таинственной души.

– Ты любишь животных? – спрашивал Пол.

– Зачем вам это? – равнодушно бубнил Эрик.

– У тебя есть братья и сёстры?

– Я не хочу говорить о моей семье.

– Ты любишь читать?

– Я всё ненавижу… кроме математики…

– У тебя есть хобби? Может быть, музыка, или… ты ходишь с отцом на охоту?

– Нет у меня хобби, – вяло отмахивался Эрик.

– Ты хочешь учиться в университете?

– Мне всё равно.

А может быть, права миссис О’Нил, и этот мальчик – недалёкий, неразвитый, а может быть, и вообще имеющий психические проблемы подросток? И талант его – извращение, случайность. Перепутал Господь Бог, обронил свою искру не на того, и вот он мучается теперь и не знает, что ему с этим самым талантом делать…

Из школьных документов Пол выяснил, что родители Эрика развелись, суд почему-то отдал мальчика отцу. Эрик живёт с мачехой, у него есть годовалый брат. Отец его, Роджер, не работает, злоупотребляет алкоголем и получает пособие по инвалидности. Несколько лет назад он был условно осуждён за избиение Эрика.

Тоскливо сжалось сердце Пола Андерсона. Пропадёт, пропадёт в этом болоте неуместный и хрупкий талант…

Пол пробовал рассказать об Эрике Алисии, но не обнаружил в ней ни малейшего отклика. Он боялся пригласить ученика в гости, он просто не знал, какой будет реакция жены, тем более, когда она услышит его имя.

Эрик охотно согласился заниматься с Полом иногда после уроков. И раза два в неделю Пол возил его в Рицбург. Там, в полупустой забегаловке «Макдоналдс», они, забыв обо всём, окунались в призрачный и прекрасный мир математики. Пол был очень рад, что Эрик не отказывается от обеда. Худоба его была болезненной, словно дома его совсем не кормили.

Однажды во время школьного ланча Пол увидел, как Тимоти, рослый красавчик-спортсмен, отвесил Эрику звонкий щелбан по затылку. Девчонки, стоявшие рядом, весело захохотали. Тщедушный Эрик хотел было подскочить к обидчику, но запнулся о хитро подставленную ногу и упал, вызвав новый взрыв хохота.

Пол молча взял Тимоти за плечо и вывел в коридор.

– Объясни мне, почему ты сделал это? Как ты мог это сделать, если Эрик слабее тебя? Почему вы все травите его?!

– Этот урод клеится к Джесси. Это чмо думает, что оно умнее всех, – в красивых карих глазах Тимоти сверкала почти звериная ненависть.

Звери понимают только свой, звериный язык.

– Послушай, Тимоти, если ещё раз ты или кто-то ещё тронете Лемке, то будете иметь дело со мной. Я доведу вас всех до суда за систематические издевательства. Понял?

– О’кей, мистер Андерсон, я всё понял, – нагло ухмыльнулся спортсмен и покоритель девичьих сердец.

Несомненно, что Тимоти добросовестно доложил директору школы свою трактовку этого происшествия, так как вскоре отношения между миссис О’Нил и мистером Андерсоном вновь накалились. Пол чувствовал, что или Эрика выгонят из школы, или уволят его самого. Эрик Лемке же, казалось, делал всё, чтобы его отлучили от школы. Он получал выговоры за опоздания, он сбегал с уроков, его уже два раза поймали на школьном дворе с сигаретой и вынесли ему последнее предупреждение.

Коллеги Пола следили за всем этим с каким-то затаённым любопытством. Никому из них не хотелось портить отношения с директором. Тем более из-за этого двоечника и хулигана Лемке.

Пол разыскал знакомого профессора в одном из университетов Чикаго и послал ему решённые Эриком задачки из университетского курса. Профессор долго не мог поверить, что такие решения придумал пятнадцатилетний мальчик. Он поддержал Пола – конечно же, мальчик – редкий талант, ему нужно помочь. «Привози его ко мне, мы сможем обсудить получение гранта на его специальное образование». Но не может же Пол взять чужого ребёнка и везти его в Чикаго. Обвинят в похищении человека. Нужно поговорить с родителями, быть может, кто-то из них согласится поехать с ними?