Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019"

Дельта

Татьяна Грауз
Из цикла «Зимняя сестра»

Поэт, прозаик, эссеист, автор нескольких поэтических сборников, публиковалась в журналах «Новый мир», «Знамя», «Волга», «Крещатик», «Интерпоэзия» и др. Публикация в 4–2015 «ПМ». Живёт и работает в Москве.

 
зиме спасибо этим двум часам
дрожащий воздух красный звон минут
под тёплою попоной лошадь
(над бурым лбом горячий влажный пар)
стоит на перекрёстке – день моргает
застывшим золотом мигает светофор
и тишина кругом такая будто
жизнь обернулась и в лицо глядит
 

 
зима зима дрожащий воздух
минует красный крест минут
под тёплою попоной лошадь
горячий лоб и влажные глаза
 
 
мигает свет и мир мигает
застывшим золотом моргает светофор
свет фар и ор звенящий у перекрёстка
скрестили нас спасибо Бог крестили
день тень и тишину
 
 
  не    на    ша
   не    на    ша
    ти    ши    на
 
 
вокруг такая будто
жизнь обернулась и в лицо глядит
 

 
и не молчанием
теплом ответным пылает
ветром светлым голос
ответный голос смутных улиц
вощёных ветром крещёных светом
 
 
аптека оптика и перекрёсток
плывёшь по руслу переулка
     гулко
бросаешь в снег как гильзу сигарету
и гаснет в небе жёлтым гаснет
     «нас нет»
наст – снег – звезда
 

 
не время – а жалость
кожа крыжовника в ссадинах и заусенцах
возле корней [жаркий комочек] серая мышь
и всё чутко – как чудо
 

 
опять
да пять
о эти пять минут
жгут
 
 
жуть опять и снова
пядь снега и февраль
печаль дороги и розы
взоры рыб и гололёд
год розы
голы рыбы глыбы
 
 
опять пять лет пять зим сестра
зима ма гололёд и розы белы
опять жгут пять ладони жгут
тут жгут опять гарь розы
но гололёд жуть этот лёд опять
 
 
сестра простужена и сын её болеет
белеет сын её и сон её болеет и в узкой комнате алеют
и в узкой комнате как в коме узко белеют бледные алеют лица
жасмин и розы ор ребёнка жасмином белым семена сменяют
лица опять зи ма ма ро зы ро зги ни зги не видно только розги зимы
 
 
по белому лицу жасмин лица
 
 
в глазах сестры прозрачных голубых клубок улыбки Бог летит
ти ти ши на и мяч огромный летит мяч лет и шумный город летит
огромный гром опять народ как мяч летит в глазах сестры зима
в глазах сестры огромный голубь город
 
 
чернеет ночь
мутнеют сонно звёзды
 
 
и где-то в полутьме играет ребёнок рай играет в шах ма ма ма ты
играешь в рай в шах ма ма ты ты чувствуешь ребёнок ты чувствуешь
сестра ты рай зима сестра страдает рай в тебе и ветер разглаживает
нежно кожу зимы сестра пульсирует в тебе ребёнок
 
 
на узеньком твоём запястье
весны пульсирует забытый свет
 

 
вот они трещины
       рытвины безобразные
    морщины траншеи овраги
эти незрячие – силу и ум потерявшие – дни
 
 
в сердце моём город взорвался пыль оседает
уцелело чудом лишь облако
          [куст отцветающий дикий шиповник]
 

 
январь глотал сухие слёзы
густел морозный воздух и растил
тугую розу морозную грозы
зыбучую сыпучую ты чувствуешь
чад зыбкий розы
 
 
шипит шумит железный кран
трещит дорогой солнца тащит железную трубу
зелёный кран по воздуху железному дороги
 
 
огромная расплавленная рана
раздавленная рана солнца
отравленная рана солнца
 
 
не рано ли железный ранит свет
 
 
ты плачешь свет
а на просвет январь
 
 
сомнамбулически
прекрасно
шёл лёд
шёл Бог
шёл свет
шла тёмная опасная вода
прекрасно шла
цвела на солнце цвелью
вода да да до дыр цвела вода вела январь
сомнамбулически дымила ТЭЦ
клубы седого пара клубились бились клумбы пара
лбы бились лбы седого пара на всех парах бежали
на на пе пе перегонки гонимые ветрами мнимыми
ветрами зримыми
клубился пар
шёл свет
шёл лёд
шёл Бог
шла жизнь
 
 
и наперегонки дорогой солнца пил кто-то водку
кто-то слушал тяжёлый рок и целовал до боли
морозно-сладкие до боли губы
 
 
необъяснимая гудела радость
сияла жизнь
и свет сиял
гудел
нас нет
настанет свет
настанет иней
 

 
весна не весна
       а свалка вещей
гробы потемневшего снега
вырытая кем-то траншея
и мы как блаженные фонари
присноблаженно сияем
 

 
в увеличительном свете весны
мы – только форма присутствия
[цвет] завитки забытого времени
мы воздух у самой земли воздух горячий
 

 
тебе не понравится
      свет придорожный
мокрый трамвай блестящие рельсы
и мой [близкий к отчаянию] возраст
 
 
беспощадный возраст счастья
 

I

 
и как голубка в небе глубока
эта дыра в твоём [моём] теле
снег лёгкими хлопьями утопает
в звёздной этой (о, сила безмерная)
                     чёрной дыре
   и так мучительно (Боже, о чём говорим)
глядеть в неё будто в зеркало тёмное
 
 
нам остаётся лишь наше незнание (горя больней)
и кровь что толкает слова
        (так непохожие на любовь)
               в камеру одиночную
в жалкую нашу голую до опустошения жизнь
 

II

 
в душном лесу
     на дне города
шёпотом тёплым натянута
           (и не оборвать)
леска ночных разговоров
 
 
Господи, можно ли силу эту
      что прячется на окраине сердца
        что отзывается болью глухой
(дробь барабанная листья сухие
        памяти мёртвые листья)
                можно ли это забыть?
 
 
и восстаёт – как хор древнегреческий – слово
из пепла рождаются вещие птицы
мутные годы уходят под безысходную воду
 
 
и так зловеще горят поролон и пластмасса
юбочки красные и начищенные до блеска ботинки
что впору носить по весне под мартовским солнцем шагая
 
 
и падает оземь и задыхается брат
сестра моя в коконе дымном тускнеет
                   и превращается в пепел
 
 
пока мы
ягоды огненные как льдистые слёзы стоим
в жилистой этой густой синеве
будто нас наградили (о! бедные мы!)
другой высотой невозможной
 

III

 
когда отпускает тоска
усопшие травы поют
голосом дальним (в воздухе
расщеплённом до смерти
лёгком воздухе жизни)
реквием заупокойный поют
 

 
милый мой день
мой червячок ненасытный
мой даун весёлый и большеротый
кто принёс тебе сладости (слабости)
рогалики халву улитки с изюмом
кто научил тебя говорить
«нет» или «ну что же посмотрим»
кто страха не имет брови чужие разглядывая
кто в тёмный туннель глаз чужих на всех скоростях
с лампочкой сердца в гулкой подземке летит кто перескакивает
через три-четыре ступени будто взбирается в гору
будто песок под ногами а позади оползень или лавина
и так и остался не сорванным тот неизвестный цветок
ты говорил «горечавка» – а я в ответ промолчала
 
 
воздух тугой
как прозрачная плёнка
мы к озеру света идём
сияет корона из белых и синих
кирпичных прозрачных домов многоэтажных
похожих дом барбариса багульника и водосбора
а рядом душисто цветёт то ли чайная то ли кофейня
пахнет корицей и сердце (солдатик сверхсрочник)
жизнь обнимает – всех убиенных и всех непорочных
               открытых как рана открытая в озере неба
и озеро-небо под тяжестью света прогнулось
(о жилы незримые слов) и воскресение и до тебя дотянулось
 

Сергей Пахомов
Стихотворения

Пахомов Сергей Станиславович, родился в 1964 году, в городе Ленинграде. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Член союза писателей Санкт-Петербурга, Российского Союза писателей. Стихи публиковались в журналах: «Новый Мир», «Арион», «Нева», «Север», «Сибирские Огни», «Литературная учёба», «Волга» и др. Живёт в деревне Мерёжа Вологодской области.

 
Снег… Сугробы – постояльцы глухореченской реки.
Снегири – не кровь из пальца – тихо капают, легки…
Я болею, на окошке продышав себе «глазок»,
Вижу, что гуляет кошка – с мордой, словно помазок.
Дым согнулся над трубою – это посох старика,
Спят солдаты перед боем – вербы… У снеговика
Чуть погрызена морковка… Трактор тащит сена воз,
И стучит по стёклам ковко добрый дедушка-мороз.
Снег летит, похож на стружку, полумесяц – в кобуре
Тучи… Помню про игрушки, распластавшись на ковре.
Иглу (домик эскимоса) – стога острая игла…
Мой бронхит такой же «острый», – тётя в белом изрекла.
Мне положены уколы, банки, капсулы и мёд…
Не дождусь, когда из школы брат расхристанный придёт.
Мамы, бабушки не видно; стрелки двигая вперёд,
Я расплакался (обидно), вслед за мною – Вальтер Скотт.
 

 
Имеет неправильный прикус обрывистый берег реки.
По принципу «накося-выкусь» висят на крючке червяки.
По принципу «шило на мыло» камыш распушил берега,
Ночного тумана кадило – из принципа «а на фига?».
По принципу «наискось-сикось» – плывут облака. Зеленясь,
Копна, увенчавшая выкос, из князи (по принципу) в грязь.
На то и без принципов щука, чтоб плыть карасю на чеку,
Как Грека, из принципа руку по локоть я сунул в реку.
Навыворот-шиворот раки пугают вращеньем зрачков,
Из принципа окунь воякий позарился на червячков!
Вдруг замерло всё: шито-крыто. Из принципа вышла луна.
«Хочу я новее корыто», – решила старуха одна
Из принципа. Принципиален мой выбор: не буду жалеть
О радостном бое без правил по принципу «ёрш твою медь».
Прощай, краснопёрый «матросик», придёт ещё время страдать —
С лукавой улыбкою осень небрежно взъерошила прядь
Берёзовой рощи. До дому, гремя оголтелым ведром,
Я шёл, ощущая истому – добро возвратится добром.
 

 
Дымятся вербы у реки, частят скворцы на талой пашне…
Не прекращаются звонки в дверь, что закрыта нараспашку.
Час расстояния настал. Жильцы уютной коммуналки
Не провожают на вокзал, но дарят, что кому не жалко.
Дал дядя Ося монпансье, Петрович – перочинный ножик…
И завертелась карусель отъезда к бабушке Серёжи.
Москва-Бутырская. Чуть свет, мой долг – на станции конечной
Бежать и выудить билет, пока отец дотащит вещи.
Стародворянской, что давно мостили пленные французы,
Автобус (принцип домино) ползёт, кряхтя от перегруза.
Два с половиною часа – шестнадцать с гаком километров.
Но светом родины (в глаза) душа наполнена, и ветром.
Я вижу: плюшевых старух, что обсуждают дождик мелкий,
Чьи руки, чья усталость рук – сеть грубых трещин на побелке;
Деды с окладами бород – фуражки сдвинуты на темя…
Когда-то – вера и народ, теперь – неверие и племя.
Вновь пересадка. Мы стоим, висим, лежим селёдкой в банке.
Часовня. Едковатый дым. И бабушка на полустанке.
 

 
Август умер (Гильденстерн), мёртв сентябрь (Розенкранц)…
Облетает поле стерх, где докашивают рапс.
Молибденов цвет воды, долг молебен-листопад,
Пар, идущий от скирды, словно едкий самосад.
Стог – рапирою (Лаэрт), Гамлет (шпажка канапе).
Спит игрушечная смерть милой ящеркой на пне.
Где докашивают рапс, лес, как замок Эльсинор,
За который (Фортинбрас) ветер затевает спор.
Вот и весь тебе Шекспир, череп Йорика – валун.
Я, закрыв ладонью спирт в стопке времени, вздохнул,
Выпил, сплюнул, закурил «Аполлон» – Полоний! Сад.
Ливень (Клавдий) лил и лил быстродействующий яд
в ухо-озеро (отец принца датского – король)…
Замигал на кухне свет, как порхающая моль.
 

 
Я так хотел бы умереть:
Как остов, обрасти кораллом,
Чтоб удавалось подсмотреть
Каранксов, розовых и алых.
Тогда б акула плавники
Чесала о мои лопатки,
Окаменевшие соски
Моллюски трогали украдкой.
Жестокосердный осьминог —
Проклятье маленькой вселенной, —
Свивая щупальца в клубок,
Мой мозг сосал, прикосновенный.
Аквалангисты чередой,
Сверкая фотоаппаратом,
Рыбодобычливой стрелой
Проткнули сердце мне, как атом.
И сердце, мёртвое давно,
Вспорхнув растерянной медузой,
Мятежно стукнулось о дно
Дрейфующего сухогруза.
 

 
Плавают на поверхности сетчатого пруда
Листья, как письма верности… Плачет по ним вода.
Бродит луна, оплавлена, словно фатальный воск.
Письма не озаглавлены, письма плывут под мост…
Некоторые зачитаны до поминальных дыр,
Свёртками нарочитыми, свёрстаны в пир и в мир.
Будто звезду мигальную, я подношу свечу,
Тайную и опальную, вечности по плечу.
Литерами размытыми, рыбою (сам с усам) —
Письма ладонью вытру я и помолюсь на храм.
Сердце, что медный колокол, гулок его набат…
Холодно, очень холодно. Письма в руке дрожат.
Если бы изначально мне письма поднять с земли —
Не было бы печальнее песни, чем «Журавли».
 

 
Сожрёт меня взгляд исподлобья, как черви ухоженный труп,
Шатается сердце-надгробье; похожа на выбитый зуб
Могила – оскалена волчья погоста внезапная пасть,
Где желчь и глазливая порча помогут упасть и пропасть.
Меня раздражает предтеча зимы – нашпигованных рек
Шуга… и ещё – человечек, зовущий себя: имярек.
Метелей досадные сплетни, в глухие морозы – замор,
Так рыба вдыхает последний песок зимовальных озёр.
И чахнет овражная пойма, и вязнет стожок-старожил,
И воздух могилы, как войлок в прожилках берёзовых жил.
Обычная метаморфоза: иконка исчезла из рук.
Вдали перестук тепловоза железнодорожных излук.
Я чую чешуйчатой речью в глухом летаргическом сне —
Дышать в мутном озере нечем… Агония рыбы на дне.
 

 
Неотступное чувство Китая – муравейник в сосновом лесу…
Первый снег оседает, не тая, как следы реактивного СУ.
Перелесок разлапистым гризли, любопытствуя, встал на дыбы,
Исчезают неясные мысли, словно вбитые гвозди в гробы.
Как взъерошенный чубчик ребёнка, вдоль дороги – сухая трава,
На воде – полимерная плёнка, освещаема солнцем, нова.
Стог, покрывшись навязчивым снегом, неожиданно лопнул по швам…
Хорошо, открестившись от века, прижимать невесомость к губам!
Сколочу (а зачем?) табуретку, почитаю от скуки Ли Бо…
Приобщая еловую ветку и в одном экземпляре прибор
Для молитвы минувшему году (как не вовремя умер сосед!).
Неотступное чувство исхода? Или чувство, что выхода нет?
 

 
Рука – не река с рукавами… Сожму междуречье в кулак.
Заката полосное знамя и флюгер, как сваренный рак.
Прибрежные заводи куцы, резвится сомовья семья:
– В чём смысл плесканий, Конфуций?
– Не знаю, раз рыба – не я…
Нельзя передать ощущенье того, что на ощупь и цвет
Порой обретает значенье, но в чём философии нет.
Поэтому непредсказуем ход жизни, где каждый предмет
Имеет частоты, как зуммер… «Как сердце», – подумал поэт.
 

 
Как ветх этот дом полутёмный,
Как ветошен берег реки!
Сквозь окон глухие проёмы
Шуршат по земле сквозняки.
 
 
Железною хваткой тевтонца —
За горло природы – мороз,
Остатки похлёбки на донце,
Прозрачные крылья стрекоз —
Озёра… В игольчатой дымке —
Пространство меж Богом и мной,
Зазубренным краешком крынки
Подлесок над полем рябой.
 
 
Пространство меж мною и Богом,
Предательски мёртв Интернет,
Антенна замерзшего стога
Останется худшей из бед
Во время ночной непогоды,
А утром – на русский авось —
Изменятся лики природы,
Войдёт неожиданный гость.
 
 
Не ангел, но бел от метели,
Не бес – но с лучинкой в глазах!
Мы с ним поболтаем без цели,
Приятельски, при образах.
Закусим и выпьем немного,
Утешимся речью живой…
Пространство меж мною и Богом,
Пространство меж Богом и мной.
 

 
Уленшпигель – стог… Нашпигован луг,
Как рагу-пирог, бабочками вьюг.
В сонном серебре вечер сыромят,
Лёгкое амбре полевых маслят.
Нервное ведро, в коем пескари…
Выдрами Дидро – мысли-пузыри.
Шёлков и лощён, таборен костёр —
Не зубами «щёлк» – пламя распростёр.
Дятел – долото, лотосом луна,
Бочками лото сели жабы на…
Или скачут по… образуя круг.
Жук Эдгара По – золотистый жук!
Мельница молитв – храм над речкой хром.
Жук, однако, прытк, расслоён, как ролл,
Крыльями вразлёт, будто автожир.
Сам себе пилот, сам и пассажир.
 

 
Валун, как волхв, но не на перепутье, а там, где холм подстёгивает устье.
Подпасок-холм, коньячная звезда настояна глазами очевидцев —
Обычных ротозеев и провидцев… Она за тучи прячется, когда
Поэты намозоленными ртами её, как снег, пытаются поймать…
Пришествие фигурок оригами: деревья, как скрипучая кровать.
Придирчивы бумажные сороки, подрезанные хвостики зайчат
Дрожат в кустах, сугробы-лежебоки, в них снегири мелькают и мельчат.
Как молоко, что сцежено сквозь марлю, повисла изморозь на
                                       ветке под окном
Струною на гитаре Боба Марли и шелестит обрядным серебром.
Бумажное теплей, чем ледяное… Так Герда поседевшая моя
Устроила уставшею рукою мне сердце из никчёмного сырья.
 

 
Луг обесплужен… В полумгле,
Как рукомойники, скворечни.
Хрестоматийное приречье.
Гербарий листьев – на стекле.
Над помертвением пруда —
Гербарий листьев, планетарий:
Комета, южная звезда,
Луна раскосая… Гербарий
Листьев… Юный снег
Подёрнул пастбища, кладбище.
Гербарий листьев человек
Принёс в холодное жилище.
Расположившись у стола,
Он ворошил пасьянс извечный,
Пока докучливая мгла
Не потушила в доме свечи.
 

 
Полулунен, хрустящ, будто крекер, под ногою смолистый сучок,
На опушке разлапистый ветер тянет вербу, как долгий смычок
Ростропович. Трава-расторопша торопливо заварена в чай,
Желчь в душе, пожелтевшая роща, почерневшая с горя печаль
Пашни. Выбрит седыми клоками тем же ветром ошпаренный луг.
Грач на камне сидит – Мураками, шмель летит, словно маленький Мук.
Машет время, как мама платочком, провожая меня до могил,
Тонут гуси тонической строчкой, погружается родина в ил.
Ожидаете? Вспомню о рыбе… Нет, не будет вам рыбы уже…
Я парю, как раскольник на дыбе, птицей ТУ – над землей Ле-Бурже.
 

 
Я заблудился во Вселенной.
Ориентируясь с трудом,
Ищу по звёздам нощно, денно
Родную землю, квантодром.
Соринкой пляжа, каплей моря
Отчаянью наперекор,
Иллюминаторы зашторя,
Гляжу в уставший монитор
На межпланетные системы.
Пятьсот одиннадцатый год…
Я составляю карты, схемы,
Грызу замёрзший кислород.
Черчу. Пульсируют квазары.
Я в коридоре 2МЕ.
Лишь мяч, скользящий по спортзалу,
Напоминает о Земле.
Однажды в детстве я терялся
В голографических лесах,
Я маму звал: я испугался,
Увидев звёзды в небесах.
Цифрует спектры усилитель.
Моя окончена игра…
Души мятущейся губитель —
По курсу – чёрная дыра.
 

Прибыл сюда не затем, а по торговым делам…

Симонид Кеосский

 
Среди портовых лупанарий, пришвартовавшихся дикрот
Гетера (заросли азалий, предвосхищающие грот)…
Я прибыл из Александрии с поклажей зноя на плечах,
И, чтобы вы ни говорили, нет обходимости в речах,
Когда есть спинтрии… Свыкаясь с непослушаньем ног своих,
Я к ней приблизился, алкая. Желанье плоти – для двоих.
Под сводом гулких лупанарий, где, мозаичен, бродит Вакх,
Ссыхалось сердце, как гербарий, шурша на разных языках.
Наутро, выплатив денарий, что было щедро и всерьёз,
Я уплывал от лупанарий с глазами, влажными от грёз.
Потом опишет Плиний младший Помпеи гибель, а пока —
Чем парусила стлатта дальше, тем уязвлённее тоска
Была по Лесбии… В Египте (загадка Сфинкса) я решил:
Любовь – соитие событий, усекновение души.
 

 
Преображение рожна – сухой берёзы над обрывом…
Песок улиточного дна сверкает жемчугом фальшивым.
Простор осунулся, обмяк. Оруженосное бренчанье
Звёзд, обходящих бивуак листвы размокшей, не случайно.
Прогнивший паровый паром везёт по берегу полвека
Деревья (серым на сыром), ветлу и наважденье снега.
И незапятнан, и распят лес на задворках холмогора,
Дырявый с головы до пят, сродни прерывистому взору…
Глухой зимы тетерева на осень смотрят оловянно,
Как ёж, игольчата трава, лощина призрачно-туманна.
Свинцовой гирей на весах – всё очевиднее давленье —
Слоится туча в небесах… Таится светопреставленье
Осенних бурь и непогод в угоду страстному терзанью
Души моей: добраться вброд до дома с белою геранью.
 

 
Закупорен в недрах российской зимы,
Забит в разветвлённые щели кормы
Колючею паклей – не высунуть нос,
Пишу на снегу чрезвычайный донос.
Его содержанье обидно на вид,
Поскольку обида во мне говорит,
Как шапка на воре, горит, а воров
В округе – не хватит ни шапок… Ни дров
Топить (минус тридцать) белёную печь,
Где снег в чугунке оседает. Сиречь
Донос мой. И вот – закипает вода,
Куда я перловку кладу без труда,
Сухие грибы, соль и лавровый лист
(Навар поднимается, желчно-бубнист).
Понятно и дятлу, что будет в конце:
Ни лавров в подаренном Музой венце,
Ни славы, обещанной Богом взамен —
Подвешенной рыбы на ржавый безмен.
Се участь поэта в России… Едва ль
Изменится что-то с утра по февраль.
 

Юлия Белохвостова
Утешь меня

Поэт, филолог. Член союза писателей Москвы. Окончила МГУ им. Ломоносова, филологический факультет, специализация – древнерусская литература. Публиковалась в журналах «Арион», «Новый берег», «Урал», «Интерпоэзия», «Кольцо А», «Аврора», «Крещатик» и др., альманахе-навигаторе Союза Российских писателей «Паровозъ». Автор трех поэтических сборников: «Мне не идет весна» (2012 г., изд-во «Тровант», г. Троицк), «Ближний круг» (2015 г., изд-во «Перо», г. Москва), «Яблоко от яблони» (2018 г., изд-во «Алетейя», г. Санкт-Петербург). Организатор цикла поэтических вечеров «У Красного рояля» в Третьяковской галерее (2009–2012). Дипломант Международного Волошинского конкурса 2015 г. Призер конкурса им. Гумилева «Заблудившийся трамвай» 2016 г. Победитель V Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира» 2016/2017 гг. Победитель конкурса «Неоставленная страна» IX Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2017». Публикации в 3–2014 и 3–2016 номерах журнала «Плавучий мост».

 
Утешь меня – я плакала во сне
по поводу ничтожному как будто,
а просто потому, что выпал снег,
по-зимнему засвечивая утро,
 
 
застигнутые холодом врасплох,
цветы замёрзли в ящиках балконных,
устроили такой переполох,
такую драку с голубем вороны.
 
 
Мне голубя заклёванного жаль,
цветов, покрытых коркой ледяною.
Каких ещё причин тебе, печаль,
чтоб измываться вдоволь надо мною?
 
 
Я плакала о том, что все пройдёт,
и даже сон живёт до пробужденья,
забыв, что так бывает каждый год,
что снег идёт на каждый день рожденья.