Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2019"

 
Выходишь на балкон не покурить,
не ради тишины минутной даже,
а чтобы непременно воспарить
в просвете типовых многоэтажек,
 
 
скользить по небу с именем твоим,
иначе для чего мы друг у друга?
не для того, чтоб сигаретный дым
делить в часы недолгого досуга,
 
 
не для того, чтоб стать в чужом глазу
и не соринкой даже, а занозой,
и ждать, когда по сплетням разнесут
последствия сезонного невроза.
 
 
Нет, мы-то знаем – разними сейчас
объятия, и сгинешь одиноко,
и мы взлетаем, падать не учась,
я с юго-запада, а ты ко мне – с востока.
 

 
Выбираясь за пределы МКАДа,
выбирай любую из сторон:
вон, Париж каштаны жарит рядом
и в тумане виден Альбион.
 
 
До Стамбула ближе и дешевле,
чем обратно ехать на Арбат.
Эти кольца как круги мишени,
и когда ты выстрелишь за МКАД,
 
 
тут же поплывешь в молочных реках
вдоль чужих кисельных берегов.
Может, попадёшь к веселым грекам
на один из южных островов,
 
 
или, может, вынырнешь восточней,
где-нибудь на пляже Фукуок
будешь вымывать водой проточной
из волос серебряный песок.
 
 
Добирайся до аэропорта
– самолет быстрее, чем трамвай —
и страну, где не был до сих пор ты,
словно Марко Поло открывай.
 
 
Из последней страсти снегопада,
из его подтаявших оков
выбирайся за пределы МКАДа
и лети за тридевять кругов.
 

 
Засыпаю по времени Лиссабона,
просыпаюсь по времени Красноярска,
потому весь день хожу полусонно,
на людей поглядывая с опаской:
 
 
что у них на уме, разбери, попробуй,
отчего их лица полны тревоги?
Может, просто надели узкую обувь,
до кровавых мозолей натерли ноги.
 
 
Что теперь в Лиссабоне, жара, плюс тридцать,
океан вылизывает побережье?
Я бы рада в рай, но, как говорится,
нас туда с грехами берут всё реже.
 
 
В Красноярск берут, не в анкету глядя,
а по линии культуры и спорта.
Девятнадцать рейсов летает за день,
не запутаться бы в аэропортах.
 
 
И опять не сплю часами ночными,
на груди сплетая руки крест накрест…
Ничего нет общего между ними,
разве только и тот, и другой – анапест.
 

 
А сначала от храма к храму, от бога к богу,
выбираешь по росту яму, по дню дорогу,
примеряешь обновки – славу, надежду, веру,
на ногах переносишь пыль веков и холеру.
 
 
Привыкаешь к вину, к названию «Фарнезина»,
мимоходом в витрине модного магазина
узнаёшь плебея, патриция и туриста
и сдаешься в кафе на милость жреца-бариста.
 
 
К ночи знаешь: a destra – вправо, diretto – прямо,
чёрный – кофе (и он же – горький), а белый – мрамор,
«Фарнезину» построил сам Бальдассар Перуцци,
а за всем остальным придется еще вернуться.
 

 
Я научилась жизни без отца,
без похвалы и даже без совета.
А как я научилась делать это?
Довольно простоты на мудреца.
 
 
Чего уж тут мудрить – сама живи,
расти детей по своему уменью,
по образу отца и вдохновенью,
в доверии, а главное – в любви.
 
 
Ещё – стихи, расти их, как детей
(он так и говорил – ни дня без строчки),
от образа неясного до точки,
не мудрствуя лукаво, без затей.
 
 
И в этой ежедневности простой
мне кажется, что памяти довольно,
чтобы самой подуть туда, где больно,
себя не ощущая сиротой.
 

 
Молоточки по височкам —
всё, что было на уме,
в круге замкнутом и прочном
мы готовимся к зиме.
 
 
Запасаемся терпеньем,
чтивом, куревом, мукой,
будем печь по воскресеньям
пироги, беречь покой,
 
 
рыбьим ртом молчать о важном,
о безделицах болтать,
и в стаканчике бумажном
ложкой чайною болтать.
 
 
Снег не прячет голых веток,
белизна не жжет глаза,
мы снежинки из салфеток
сядем вместе вырезать.
 
 
На безрыбье рак – не рыба,
на бесснежье пыль – не снег.
Мы друг друга за спасибо
прямиком ведем к весне.
 
 
Но пока еще не время,
молоточки – тук-тук-тук —
до утра вбивают в темя
всё, что выпало за круг.
 

 
Говорила – не буду спать, времени жалко,
но едва голова коснулась подушки – тут же
провалилась в лисью нору, задышала жарко,
с каждым вдохом-выдохом в осень падая глубже.
 
 
Этой прелой листвой, пряной душевной мукой
не надышишься впрок до следующего лета.
Эта осень начнётся радостью и разлукой,
вкусом горького кофе, сливочного щербета,
 
 
цветом яблочного варенья, таким же рыжим,
как щербет или лисий хвост, из норы торчащий.
И когда ты во сне ко мне притулился ближе,
не проснулась, а только вдруг задышала чаще.
 

 
В этом море-окияне
что ни лодка, то ковчег.
Кто тут будет окаянней,
чем непарный человек?
 
 
Подбирай себе второго,
без него ни вплавь, ни вброд,
до чего же, право слово,
компанейский мы народ:
 
 
птица к птице, рыба к рыбе,
на двоих одна блесна…
Что с того, что вместе – гибель,
на миру и смерть красна!
 

 
Ходит по комнате взад и вперёд,
меряет вечер шагами,
знака, намёка приметного ждёт,
мучается мелочами:
 
 
стул не на месте, стакан не помыт,
лампочка перегорела…
Как по-хозяйски вторгается быт
в действия бренного тела.
 
 
Вдруг покачнется, как будто упасть
может в любую минуту,
выдохнет: Господи, что за напасть? —
и по тому же маршруту
 
 
взад и вперёд, за собой по пятам
ходит по тёмной столовой,
под ноги смотрит, как будто и там
ищет забытое слово.
 
 
Будто важнее и нет мастерства,
что за досада такая? —
только записывать в столбик слова,
тщательно их подбирая.
 

 
Об этом все сегодня говорят —
тот будто сам сдвигал могильный камень,
а эти с Ним встречались после сами
у входа в храм или в торговый ряд
 
 
и говорили с Ним. И лишь рыбак,
распутывая старенькие сети,
не торопился разговоры эти
ни прекратить, ни поддержать никак.
 
 
Не поднимая взгляда от земли,
он спрашивал с сомнением у братьев:
Его ли сняли в пятницу с распятья?
Его ли гроб в субботу стерегли?
 
 
Не постигая силами ума
возможности чудесного обмана,
кровящие, разверзнутые раны
дрожащим пальцем трогает Фома.
 
 
И лишь тогда, порвав сомнений сеть,
не рыбаком становится – уловом,
вдыхает воздух, выдыхает слово
важнее воздуха: «Воистину, Ты есть».
 

Ирина Котова
Манипуляции пространством

Поэт, прозаик, эссеист, доктор медицинских наук. Стихи публиковались в журналах «Вестник Европы», «Воздух», «Волга», «Дружба народов», «Новое литературное обозрение», «Новый мир», «Новый берег», «Новая Юность», «Интерпоэзия», «Подъем», «TextOnly», «Литерратура», «Цирк Олимп+TV», ряде антологий и коллективных сборников, основные из них – «День поэзии 2000», «Московская муза XVII–XXI» (2004), «Бабий век» (2008). Автор сборника стихотворений «Подводная лодка» (2017). Стихотворения переведены на итальянский. Лауреат премии журнала «Подьем» (2003), лауреат литературного конкурса им. М.А. Булгакова (2009), Лауреат Малой премии Московский счет (2018).

 
когда-то
ящерица произошла от чайки
может – наоборот
иногда ящерица становится чайкой
или чайка – ящерицей —
говорит витя коваль
 
 
это бессвязная эротика перерождения
эшафот для твоей головы —
птица падает и становится ящерицей
синхронно падению твоей головы
с эшафота древних инстинктов
 
 
человек плывет на лодке
ловит рыбу на свой пустой крючок
 
 
над лодкой
в такт волнам
летит чайка
внезапно
поворачивает шею
как ящерица
 
 
так поворачивает голову бог —
на пустом крючке
 

 
после шторма вдоль берега
плывет тело огромного мертвого дельфина
как спрессованное полотенце к новому году
открывающее разочарование на развороте
при пристальном взгляде —
кровь как дешевая китайская краска
случайно разлитая в разорванном о скалы брюхе
 
 
голые гиалуроновые губы волн слизывают слизняков созерцания
переносят на фарерский праздник возмужания
похожий на сломанные молочные зубы о рёбра пиноккио
 
 
перед чёрными чудищами мертвых дельфинов
огромными горами розовых внутренностей
обнажается твоя бескожесть перед жизнью
перед ее чистой честной кислотной средой
перед тем что она уходит
 
 
ты становишься черно-белой фотографией
плоской черно-белой фотографией
 
 
плывущий вдоль берега дельфин
как умершая собака
навсегда цепляется хвостом за твой порог
 

 
бас-кларнет говорит:
самая лучшая любовь – колба
бешеная химическая реакция
беспредельное месиво
никакого пола
печень целует печень
это любовь в себе самом
к себе самому
без вины
без повода для разрыва
 
 
саксофон-сопрано ему в ответ:
чёрные пумы землетрясений
бродят по моему телу
я так люблю целовать заусенец
на большом пальце
правой ее руки
я так люблю ловить
ее запах
в своих простынях
что мне в себе убивать
каждый день
как не ее
 
 
издаёт
протяжно-щемящее ля
 
 
виолончель молчит
смуглая рука девушки
на ней —
заусенец на большом пальце
прикрывает
мокрые трусики
инструмента
 

В. Купцову

 
на пористой плоти грунтованного холста
художник закидывает бедро за голову
руку – за треугольник женской груди
потом – за границы холста
переплетает прямые и курчавые волосы
завязывает два тела
почти
морским узлом
худо-худо-худо мне —
отстукивает его голова
он достаёт из подмышки градусник —
ртутный столбик мерцает
под лампой накаливания
показывает температуру тела – 38.4
ищет на книжной полке аспирин —
не находит
художник разламывает стопу
воображаемой модели —
по вертикали
соединяет с рёбрами —
там где сердце
там где небо
сухими потрескавшимися губами
ритмично нашептывает —
человек совершенный дышит пятками
человек совершенный дышит пятками
подписывает картину
в правом нижнем углу —
оргазм 38.4
никто никогда не узнает —
почему 38.4
он так решил
вновь не находит аспирин
 
 
я забираюсь
в коробку из-под обуви —
это моя единственная свобода
если смогу в ней удержаться
если смогу уместиться
под крышкой
 
 
я так решила
никто никогда не узнает где я
это мой оргазм 38.4
мой аспирин
 

Андрею Красулину

1

 
птеродактили коробок
дышат шершавой кожей
страха
шершавым потом знания
их чуткая кожа —
граница
 
 
свободы и не свободы
коробки то открывают
то закрывают свои крылья
невидимым ключом
когда им вздумается
 
 
художник рисует их на бумаге
спасает из винно-водочного отдела
из помойки
иногда – они приходят сами
он подвешивает их к потолку
на тонких веревочках спасения
 
 
краткая жизнь инсталляции —
не его дело
 

2

 
кисточками бровей
остриями носов
тяжестью век
лица выглядывают из бетонных стен
так и не успев
до конца проявиться
 
 
время как негатив фотопленки
как грубая раскалённая лава —
однажды
вынырнув из неё
не успеваешь связать слов
даже двух слов
и
проваливаешься опять
в тот вязкий первородный кисель —
только
успеть бы
вдохнуть
не сдохнуть
 
 
один раз – вдохнуть
 
 
потому
работы не продаются
 

3

 
для художника бумага —
разговор с вечностью
языком пространства
 
 
бумага – везде
как главный материал
геометрии жизни —
ее пернатости
ее свободы
ее непостоянства
ее глины
бумага притягивает буквы
буквы
их формы
ему нравятся
как нравятся предметы
но
буквой
нельзя изобразить мысль
у него не получается:
рука выводит букву —
мысль теряется
смысл теряется
останавливается жизнь
 
 
буквы для него —
слишком новое
 
 
существуют
лишь бумага
и пыль
первоматериала
 

4

 
манипуляции пространством —
попытка создания бесконечного
через скоропортящееся —
через бумагу
через то что горит
через то с чего
не снять пыль водой
но
только этим
на миг
а значит – навсегда
можно взять в плен пространство
 
 
взять в плен пространство —
освободить человека
от тлена
от смерти
 
 
однажды
он видел
как снимают
посмертные маски лица и рук
 
 
придумал —
 
 
смерти нет
 

5

 
мы сидим с художником
в позе лотоса
нужно выдохнуть
и стать рыбой – говорю я
нужно быть человеком-дзен —
отвечает он
 
 
дзен-дзен —
пролетает мимо велосипед
 
 
с пяти лет
время как
воспалённые гланды
с пяти лет
мучаюсь – вечностью
мучаюсь – бесконечностью
мысль не движется —
 
 
продолжает он
 

 
хирург боится уколоться —
он оперирует больную спидом
красивую девушку
бывшую героиновую наркоманку
– уже пять лет как вылечилась —
повторяет она до операции
несколько раз повторяет
 
 
на ее руках вместо вен – рубцы
под резиновыми перчатками
расползаются ткани
они расползаются
как у девяностолетней
рваными кусками
наворачиваются на веретено прошлого
на шашлычный вертел настоящего
 
 
хирург боится уколоться
он не скрывает страх
он как будто отмеряет
линейкой
свои движения
его взгляд
как первородный бульон
в нем медленно плавают
скальпель игла
 
 
рука медсестры
 
 
он —
бабочка на одноразовой игле
башенного крана
 
 
так и мы —
с оглядкой препарируем
свою любовь
 
 
исследуем память опиума
 

Евгений Степанов
На языке травы

Поэт, прозаик, публицист, издатель. Род. в 1964 г. в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Звезда», «Нева», «Наш современник» и во многих других изданиях. Автор нескольких книг стихов и прозы. Живет в Москве и поселке Быково (Московская область). Главный редактор журнала «Дети Ра» и портала «Читальный зал». Лауреат премии им. А. Дельвига и премии журнала «Нева».

 
Достаточно Блока и блога,
В котором мерцает талант.
Достаточно гранта от Бога,
Иной и не надобен грант.
 
 
И пусть от могутного джеба
Судьбы помутнеет в очах,
В отеле копеечном неба
Меня ждет уютный очаг.
 
 
Играю не главные роли,
Все правильно, я не герой.
Достаточно света и воли.
И боль отступает порой.
 

 
Пусть телефон молчит, пусть не молчит синица;
И серый воробей, и сирый свиристель,
Пусть дым печной, как встарь, над кровлею струится
Со всех своих печных горячих скоростей.
 
 
Пусть Instagram молчит, пусть не молчит знакомый
До слез (о, Мандельштам!) с-к-р-и-п белых половиц.
Пусть рыжий кот мурчит, обуреваем дремой,
Пусть вечный круг луны сияет, желтолиц.
 
 
Пусть говорит сосна на языке сосновом,
Пусть говорит трава на языке травы.
Мне очень хорошо. Согретый дачным кровом,
Я прячусь от цепей Берлина и Москвы.
 

 
Достоинств хилая дружина
Была разбита в пух и прах.
Сама себя впотьмах душила
Душа, уставшая в боях.
 
 
Я погибал – так гибнет юнкер,
Узнав, что знамя сожжено.
Я умирал – но я не умер,
Как дачу, обживая дно.
 
 
И грешный точно нувориши,
Забывший про слова любви,
Я вдруг услышал голос свыше:
– Ты нужен и такой. Живи!
 

 
И будут дни не так плачевны,
И сгинет главный фарисей.
И царь воскреснет, и царевны,
И цесаревич Алексей.
 
 
И станет нормой жизни схима,
И я от спячки злой очнусь.
Я знаю, что непобедима
Святая Русь.
 

 
Как-то невесомо здесь, в Быково.
…Уменьшаясь до размера слова,
Облачка лилового души,
Я живу в нечаянной глуши.
 
 
Как-то здесь, в Быково, все понятно.
На участке множество опят на
Деревах, которым нет числа.
И гудит, как времечко, пчела.
 
 
Как-то здесь, в Быково, все иначе.
И другие у меня задачи…
И по даче ходит даже тот,
Кто на белом свете не живет.
 

 
Осень, ливни зарядили,
Воздух влажен и промозгл.
Дрозд-рябинник на рябине
Пригорюнился, промок.
 
 
Резво, по горизонтали
Дни летят, как мотыльки.
…На участке под зонтами —
Белые, моховики.
 
 
Осень, ливни задолбали.
Впрочем, нет больших невзгод.
Я живу по вертикали:
Почва – чувства – небосвод.
 

 
Скрипит, как Чюрленис, бревенчатый дом,
Скрипят шестеренки рассудка,
Который уходит от гибельных догм,
Работая честно и чутко.
 
 
Любовь и озноб – вековечный коктейль,
Который я пью торопливо.
…И вырваться трудно из хищных когтей
Сомнительного креатива.
 
 
В чем цель? Непонятна, как музыка, цель.
Где логика в жизненной драме?
А в окна стучит одинокая ель
Живыми ветвями.
 

 
Я больше не бегу, и дни мои рутинны.
На дачном берегу живу, как фон-барон.
Вельветовая ветвь молоденькой рябины
Влезает на балкон.
 
 
А рядышком – сосна, магнолия, орешник…
И город далеко, убийца и тиран.
И дятел – тук, тук-тук (хоть он не кагэбэшник),
И белочка летит, как быстрый дельтаплан.
 

 
Ночь – крадучись – тихою сапой
Приходит в мой бойлерный мозг.
Кот голову прячет под лапой —
Грядет, точно Ленин, мороз.
 
 
Я видел параши, пороши,
Но пошлость прошла стороной.
В ботинках на тонкой подошве
Я в сад выбегаю ночной.
 
 
И вижу большие деревья,
И ветры смурные гудят.
И, горестно заиндевев, я
Бегу, как цыпленок, назад.
 

 
Баксы – контракты – бесы —
Асы продажной прессы —
Бесы – вино – темно.
Бесы – вина – вино.
 
 
Хоть бы на миг забыться,
В угол какой забиться,
Тишь и покой ценя.
Боже, прости меня!
 

 
Что же было тогда? Воровали.
Истребляли своих.
Негодяи учили морали
И марали святых.
 
 
Наилучшие были убиты.
И убиты слова.
Сквозь бетонные серые плиты
Пела песни трава.
 
 
Пела песни трава – и малёхо
Изменялась эпоха греха,
Некрасивая эта эпоха
И червивая, точно труха.
 

 
Был гонор, были гонорары,
И был пленительный Совок.
Теперь мы немощны и стары,
Выращиваем лук-севок.
 
 
Теперь иные дивиденды,
Теперь мы смотрим на закат.
Теперь добраться до фазенды —
Уже хороший результат.
 

 
Ну что ж, валяй, громи, базлай,
Вчерашний друг, а ныне – злюка.
Лайк быстро переходит в лай —
Таков суровый нрав фейсбука.
 
 
Ну что ж, уходишь, так ступай,
Шагай, моей судьбы минуя.
Я сам себе налью стопарь —
И нашу дружбу помяну я.
 
 
Я не хочу ненужных драк,
Дела мои – неотменимы.
Но ты дурак и я дурак.
И дружбы не смогли спасти мы.
 

 
Я – в мыслях – далеко удрал,
Гоним Москвою-зоной.
О, Юра, – Ра – ура – Урал —
Казарин озаренный.
 
 
А – в жизни – я остался тут —
Среди бумаг и хворей.
И кошки на душе скребут,
И нужен санаторий.
 

 
Я живу и знаю: есть подмога,
Есть подмога каждому из нас.
Ибо монополия на Бога
На земле отсутствует сейчас.
 
 
Банда захватила наши недра,
Банда захватила нефть и газ.
Лишь Господь заботливо и щедро
Помогает каждому из нас.
 
 
Банда нас терзает пропагандой,
Банда хочет нас перемолоть.
Я живу и знаю: с этой бандой
Разберется в нужный час Господь.
 
 
А потом придет другая банда,
Так уже бывало, и не раз.
Будет на обед тогда баланда.
И заплачет омраченный Спас.
 

А. Тимофеевскому

 
Порой на шарике пылающем
Важна нечаянная малость.
Когда мы выпивали с Палычем,
Душа моя отогревалась.
 
 
Он не талдычил про мучения,
Дитя блокады Ленинграда,
Но мне подкладывал печенья и
Сухариков, и винограда.
 
 
Он мне рассказывал о Галиче,
Про Бродского и Пастернака;
Во временах легко играючи,
Он выводил меня из мрака.
 
 
И наши отношенья братские
Нам были лучшими дарами.
А переулочки арбатские
Пересекались за дверями.
 

 
Веселушка-герла Мельпомена
Ублажает накаченный мозг.
И – счастливый – взирает блаженно
На людей просветленных Христос.
 
 
И не верит, что жизнь, как солому,
Подпалить может черная масть,
И не верит, что гибельно в кому
Может Кама великая впасть.
 
 
Будем жить, будет кротцы, как дети,
А потом, а потом, а потом
Попрощаемся. И на рассвете
Далеко-далеко побредем.
 

 
И бессердечны вьюги,
И бесконечен вздор,
И вор кричит ворюге:
– Ворюга, наглый вор!
 
 
Но мы с тобой друг друга
Обнимем и спасем.
И никакая вьюга
Нам нынче нипочем.
 

 
Люди ругаются, злятся, хамят.
Тот, кто предаст, тот потом и осудит.
Да, этот город – всамделишный ад.
Города-сада здесь точно не будет.
 
 
Что тут поделать? Я больше не жду
Яблочек сладких, коврижек из рая.
Я научился теперь и в аду
Жить и любить – каждый день умирая.
 

 
Смерть сказала: «Застегни
Душу, как рубаху!»
Жизнь сказала: «За стихи
Можно и на плаху».
 
 
Смерть сказала: «Упекли
Вьюношу за дело».
Санитары-упыри
Мучили умело.
 
 
Жизнь сказала: «Не грусти,
Бог нашел подмогу,
Сердце чуткое в груди
Живо, слава Богу!»
 

 
Мне часто снится Тёма Боровик,
Он был моим начальником в «Совсеке»,
Он был бесстрашен, совестлив, велик.
Я думаю об этом человеке.
 
 
Шел перестроечный девятый вал,
Артёма эти волны захлестнули.
Он никогда, по-моему, не врал
И не боялся ни врагов, ни пули.
 
 
Он был надёжный друг, почти как брат —
На помощь был безудержным и скорым;
Устраивал меня во «Взгляд» —
Работать, по контракту, репортёром.
 
 
Сейчас я знаю: жизнь как вспышка, миг,
Путь не кончается дорогою земною.
Мне часто снится Тёма Боровик.
А значит, он по-прежнему со мною.
 

 
Годы – проворные рыбки уклеечки —
Быстрые [точно бандитский кастет].
Силы-силеночки [как батареечки]
Сходят и сходят – лавиной! – на нет.
 
 
Немощь, как баба, рождает познание.
Знаю: никто в никуда не уйдет.
Знаю: душа создает мироздание.
И, разумеется, – наоборот.
 
 
Знаю: парламент законы спасения
Примет – приму [осчастливлен!] на грудь.
От понедельника до воскресения
Короток [впрочем, не короток!] путь.
 
 
Снег – точно саван. Но травка весенняя
Ровно в положенный срок прорастет.
От понедельника до воскресения…
Ну и так далее. Полный вперед.
 

 
Жизнь бежит, полосатая зебра,
Огибая леса и моря.
Я иду вдоль родного Несебра,
На декабрьские волны смотря.
 
 
Здесь зима не зима, просто слякоть,
Просто на сердце грустно чуть-чуть.
И не хочется много балакать
О годах, что уже не вернуть.
 
 
Как-то горестно заверещали
Чайки, белая чаячья рать.
Это время писать завещанье,
А стихи – в черной печке сжигать.
 
 
Это время прощать и прощаться,
Становясь хоть немного мудрей,
И нисколечко не обольщаться
Относительно жизни своей.
 

Валентин Нервин
Отражение

Нервин Валентин Михайлович. Родился в 1955 году. Член Союза российских писателей, автор 14 книг стихотворений. Лауреат литературных премий им. Н. Лескова и «Кольцовский край» (Россия), им. В. Сосюры (Украина). Удостоен специальной премии Союза российских писателей «За сохранение традиций русской поэзии» (в рамках Международной Волошинской премии) и Международной Лермонтовской премии. Стихи переводились на английский, немецкий, румынский, украинский языки. Публикация в 3–2017 номере журнала «Плавучий мост». Живет в г. Воронеже (Россия).