Текст книги "Грани любви"

Грани любви. Сборник

Three Sides of a Heart: Stories About Love Triangles

© Harper Teen is an imprint of HarperCollins Publishers. Three Sides of a Heart: Stories About Love Triangles Copyright © 2017 by Natalie С Parker

«Riddles in Mathematics» copyright © 2017 by Katie Cotugno

«Dread South» copyright © 2017 by Justina Ireland

«Omega Ship» copyright © 2017 by Rae Carson

«La Revancha del Tango» copyright © 2017 by Renee Ahdieh

«Cass, An, and Dra» copyright © 2017 by Natalie С Parker

«Lessons for Beginners» copyright © 2017 by Julie Murphy

«Triangle Solo» copyright © 2017 by Garth Nix

«Vim and Vigor» copyright © 2017 by Veronica Roth

«Work in Progress» copyright © 2017 by E. K. Johnston

«Hurdles» copyright © 2017 by Brandy Colbert

«The Historian, the Garrison, © copyright 2017 by Lamar Giles and the Cantankerous Cat Woman»

«Waiting» copyright © 2017 by Sabaa Tahir

«Vega» copyright © 2017 by Brenna Yovanoff

A Hundred Thousand Threads» copyright © 2017 by Alaya Dawn Johnson

«Before She Was Bloody» copyright © 2017 by Tessa Gratton

«Unus, Duo, Tres» copyright © 2017 by Bethany Hagen

© Денисова П. В., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

Читателям

Любовные треугольники. Худшая тема для бесед за праздничным столом, не считая разве что политики.

Неважно, как вы впервые повстречались с любовным треугольником. Может, вы следили за перипетиями отношений Оливии, Виолы и Орсино из «Двенадцатой ночи» Шекспира. А возможно, это были Хитклифф, Кэти и Эдгар со страниц «Грозового перевала» Эмили Бронте или Джеймс, Лили и Северус из саги про Гарри Поттера. Так или иначе, подобный опыт наверняка заставил вас пострадать. Возможно, ваше сердце навеки осталось на болотистых пустошах Англии… или вы втайне мечтали, что судьба улыбнется Оливии. Вам не приходило в голову издать закон, запрещающий любые литературные произведения с участием трех и более лиц?

В любовных треугольниках есть что-то неодолимо соблазнительное, что-то глубоко противоречивое и порой даже забавное. Такие сюжеты встречаются не только в любовных романах; соперничество за любовь можно найти и в научной фантастике, и в школьных историях.

Молодежная литература тут не исключение, именно здесь возникает больше всего споров, слез и шуток на тему любовных треугольников. Однако этот сюжетный поворот часто критикуют за то, что он ведет к завышенным ожиданиям среди юных читателей; что истории пишутся как под копирку; что сильные героини кажутся слабее от метаний между возлюбленными. «Дневники вампира», «Сумерки», «Голодные игры»… во всех этих книгах мы сталкиваемся с классическим любовным треугольником: девушка пытается выбрать одного из двух парней, которые некоторым образом символизируют различные версии ее будущего «я».

Однако на страницах этой книги вы встретитесь с другими любовными треугольниками. Некоторые из них переосмысливают классический сюжет, другие сильно от него отходят, но все по-своему исследуют потенциал этого литературного мотива. Треугольники, которые бросают вызов традициям и ставят под сомнение классику; в них есть и расчетливость, и взаимопонимание, в них соединяются самые различные жанры. Сквозь призму любовных историй эти рассказы задают вопросы о самоопределении, о том, как важно принимать свой выбор. Я с огромным удовольствием и энтузиазмом работала с авторами из этого сборника, и теперь для меня стало большой честью представить вам шестнадцать новых сторон любовного треугольника. Я надеюсь, что в этих историях вы найдете для себя что-то знакомое, что-то новое и что-то неожиданное.

Натали С. Паркер

Математические головоломки. Кэти Котугно

– Ладно, слушай, – торжественно объявляет Стивен. – Ты заходишь в комнату, где есть керосиновая лампа, свеча и камин. Что ты зажжешь в первую очередь?

Я наблюдаю, как Тейлор размышляет над загадкой. Она лежит на диване у родителей в гостиной, закинув ноги Стивену на колени. На вязаных носках со скандинавским узором гарцуют олени.

– Спичку, – наконец догадывается она.

Мой брат хмурится:

– Ты что, знала ответ?

Тейлор пожимает плечами:

– Да это же легкотня. – Она улыбается мне во весь рот: – Скажи, Ро?

– Ага, – соглашаюсь я.

Я сижу по-турецки на паласе рядом с кофейным столиком. Завтра Рождество, и дом у нас заполнен самыми разными людьми: бабушка с дедушкой в столовой, мои юные кузены и кузины бегают вверх-вниз по лестнице, из магнитофона про зефирно-снежное Рождество мурлыкает Дин Мартин. На столике в углу громоздится, помаргивая разноцветными огоньками, мамина коллекция керамических елок.

– Разгадай тогда вот эту, раз ты такая умная, – говорит Стивен.

Я встаю и ухожу на кухню прежде, чем он успевает договорить. В 1997 году наши с Тейлор мамы были единственными беременными на весь квартал, и, следовательно, Стивен и Тейлор подружились еще зиготами. В большой комнате у нас стоит на полке их фото в купальных костюмах: им по три года, и они держатся на фотографии за руки.

На кухне мама заканчивает приготовления к застолью Семи рыб[1]1
  Речь идет об итало-американской традиции готовить на Рождество семь рыбных блюд. – Примеч. пер.


[Закрыть], хотя на самом деле рыб только пять, место оставшихся двух заняли креветочный коктейль и запеченные мидии. Да, у меня очень расторопная мама.

– Тебе помочь? – спрашиваю я.

Мама так удивляется моему вопросу, что мне как-то тошно.

– Да нет, я уже закончила. – Она поднимает руки и запястьями отодвигает темные остриженные пряди со лба. – Пойди скажи всем, что пора садиться за стол.

Я обхожу с этой новостью гостиную и задний двор, где на веранде курит моя тезка, тетя Ровена. Она разрешает мне затянуться разок и сообщает, что любит меня. Мне все в последнее время говорят о любви, словно я заболела раком или умираю… Или словно у меня появилась причина сомневаться в том, что меня могут любить. Бабушка Синтия бросает такие взгляды на мою обритую голову, словно моя лысина чем-то лично ей навредила.

Я сворачиваю обратно в гостиную. Тейлор со Стивеном сидят, соприкасаясь головами. Они вроде как никогда не встречались, хотя в выпускных классах на все балы и вечеринки ходили вместе. В прошлом году Тейлор завела себе настоящего парня. Стивен стал таким козлиной, что, когда Тейлор наконец бросила своего чувака, я была на седьмом небе от счастья еще и по этой причине, а не только потому, что меня почти так же, как Стивена, бесила сама мысль о парне Тейлор.

– Пора есть, – говорю я и снова смотрю на Тейлор.

На ней темные джинсы и кофта из ворсистой ткани. У нее длинные пушистые волосы. В свете свечей на столе кожа у нее будто светится. Пока я училась в средней школе, мне казалось, что я хочу быть на нее похожей, быть совсем как она. Оказалось, на самом деле мне хотелось совсем другого.

– Эй, – зовет мама, внося в гостиную огромную сковородку спагетти. – Все готовы?

Рождественский день в нашем доме каждый раз проходит довольно скучно. Расходятся тысяча и один родственник, и мы остаемся вчетвером. Днем Стивен ушел к Тейлор, а я уселась смотреть ретроспективу Хичкока по кабельному. В кресле напротив примостилась мама – точь-в-точь птичка на жердочке. Пришел папа и сел рядом со мной. От его веса прогнулся наш изношенный кожаный диван.

– Ну, как время проводишь? – спрашивает он, обнимая меня своей медвежьей лапой. – Понравились подарки?

Я киваю. Мне они правда понравились. Маслянисто-коричневые кожаные хайкеры, совсем как у Стивена (я знаю, мама лично их выбирала), и брелок из чистого серебра с моими инициалами.

– Это для ключей от машины, – извиняясь, объяснила мама, когда я открыла коробочку и все поморщились.

Три дня назад я завалила экзамен на права. Параллельная парковка – это ужас какой-то.

По телевизору начался папин любимый фильм Хичкока – «К северу через северо-запад».

Папа – главный киноман у нас в семье, хотя это мама подсадила меня на костюмирование и рассказала про Эдит Хэд и Ирен Шарафф. Мне всегда нравилась одежда. Раньше, когда я еще хотела выглядеть как Тейлор, мы с мамой постоянно ходили вместе по магазинам. Каждый год на мой день рождения мы садились в подземку и отправлялись смотреть коллекцию костюмов в Метрополитен.

– Ты точно хочешь поехать? – спросила она в этом году, обеспокоенно нахмурившись. – Даже теперь, когда…

На секунду я подумала, что она имеет в виду мой возраст, что в пятнадцать лет я уже старовата для музеев, но потом поняла. Она хотела сказать: «Даже теперь, когда ты лесбиянка», словно это значило, что мне не могут нравиться костюмы или что я не захочу проводить с ней время.

– Нет, – с каменным лицом ответила я. – Теперь я хочу пойти на футбол.

И она кивнула! Серьезно, кивнула – и лишь потом поняла, что я издеваюсь.

– Да ладно тебе, – осадила она меня.

Однако мой день рождения наступил и закончился, мы поели торт, но с тех пор про музей ни я, ни мама больше не заговаривали.

– Все хорошо, Клопик? – спрашивает папа, слегка сжимая мне плечо.

Я прислоняюсь к его массивному торсу и гляжу на елку. Я почти полгода ждала, когда родители снова сойдутся, и лишь потом сообщила им о своей ориентации. Будто боялась, что эта новость снова их разлучит. Я сначала рассказала маме и попросила ее передать отцу, когда я лягу спать. После он пришел ко мне в комнату, включил лампу на столе и присел на корточки рядом с кроватью.

– Жаль, что ты мне не сказала сама, – тихо проговорил он. – Прости, если я сделал что-то, чем вызвал твое недоверие.

Теперь я склоняю голову ему на плечо и возвращаюсь взглядом к экрану.

– Угу, – говорю я и трусь щекой о рукав его рубашки. – Все в порядке.

Репетиции возобновляются на следующий день после Рождества. Я натягиваю одну из шапок Стивена и плетусь в школу через снежные заносы. Я начала таскать у брата его вещи еще до того, как обрила голову. Свитера от Patagonia, узкие джинсы, футболки, которые почему-то всегда выглядят круче моих. Мы со Стивеном почти одного роста; оба долговязые, носатые, с нависшими над глазами веками. Раньше моей маме это нравилось. Она даже покупала мне лично слаксы и мальчишеские свитеры в полоску. «Это очень миленько», – говорила она тогда. В моем возрасте она делала то же самое: я видела ее фото в семейных альбомах, где мама позирует в комбинезонах и огромных очках в стиле семидесятых. «Выглядит роскошно». Теперь ей это уже не кажется таким миленьким, хотя, конечно, она ничего не говорит. Просто неодобрительно смотрит.

Репетиция в день после Рождества – это экстремально даже для старшей школы имени Томаса Джефферсона, где в год ставят три пьесы вместо стандартных двух. Однако в этой, январской постановке участвуют только самые бешеные театралы: ради нее нужно все каникулы торчать в городе. Но мне все равно. Даниэль, моя лучшая подруга, каждое Рождество ездит к бабушке в Помпано-Бич, так что я все равно болтаюсь без дела. В этом году она пыталась уговорить меня поехать с ней. Будто ей было страшно оставлять меня одну.

По пути я обливалась потом в своем пуховике, при этом чуть не отморозив пальцы на руках и ногах. Дойдя до школы, я стянула варежки зубами и нарыла в кармане ключи. Обычно одиннадцатиклассникам не дают ключ от костюмерной, но в этот раз в постановке никто из двенадцатого не участвует, поэтому миссис Ройс доверила его мне. Мы ставим «Однажды на матраце»; я издали слышу, как Донни О'Нил поет в актовом зале о своей любви к девушке по имени Фред.

Мариет Чен сидит, скрестив лодыжки, на линолеуме у запертой двери в костюмерную.

– Привет, Ро, – говорит она, поднимаясь на ноги.

Ее длинные черные волосы прямыми прядями свисают ниже плеч. На ней легинсы и сапоги до колен, как у жокеев Тройной короны или девчонок из пони-клуба.

– Привет, – отвечаю я и улыбаюсь.

Мне всегда немножко неловко разговаривать с Мариет. В прошлом году на празднике по случаю премьеры «Стеклянного зверинца» мы немного поцеловались, и потом она написала мне в фейсбуке, приглашая как-нибудь погулять вместе. Я ей так и не ответила – потому, что я последний подонок, а еще потому, что Тейлор тогда рассталась со своим парнем и торчала у нас целыми днями.

– Как отметила Рождество? – спрашивает Мариет.

Я открываю дверь и зажигаю свет. Костюмерная у нас крошечная: две допотопные швейные машинки, которые принесли сюда из кабинетов труда еще в девяностые, и груды разных лоскутков, которые миссис Ройс добывает на распродажах. Чаще всего мы занимаемся тем, что пытаемся переделать дурацкие платья из Forever 21 во что-нибудь из колониальной эпохи или времен Дикого Запада. Изредка у меня получается что-то крутое.

– Хорошо, – отвечаю я. – А ты?

Мариет улыбается, словно не ожидала, что я тоже ее спрошу. Я чувствую себя ужасным человеком. На самом деле она мне правда нравится, иначе я бы ее и не целовала. Но она не…

Ну да ладно!

– Было мило.

И Мариет углубляется в детальный пересказ того, как ее тетушки не поделили подарочную карту из Lord & Taylor. Вся неловкость между нами исчезает. Остаток дня мы проводим, подшивая нижние юбки для фрейлин и передавая туда-сюда мерную ленту. Я показываю Мариет, как пользоваться оверлоком. Потом из-под груды картонных корон мы достаем дряхлый школьный магнитофон, который ловит только местную радиостанцию.

– Кто вообще такое слушает? – закатывая глаза, смеется Мариет, когда по радио ставят уже вторую песню Селин Дион.

– Моя мама, – отвечаю я, хотя это неправда.

На самом деле у мамы безупречное чутье на пост-панк: она любит Talking Heads, Пэтти Смит и Joy Division.

Но Мариет улыбается и сочувственно качает головой.

– Ага, – отвечает она. – Моя тоже.

Вечером у моей двери появляется Тейлор.

– Пойдем с нами в «Карвел», – говорит она, положив изящные пальцы на дверной косяк.

Я сижу за столом и вроде как пишу сочинение про социальные реформы в 1850-х годах. На самом деле я набрасываю на полях эскизы отделки для королевской мантии из красного бархата.

Мое сердце пропускает удар прежде, чем я понимаю: разумеется, мой брат тоже собирается пойти.

– Там вообще-то снегопад. – Я киваю на окно над кроватью.

Тейлор пожимает плечами:

– Лучшая погода для молочных коктейлей. – Она заходит в комнату и заглядывает мне через плечо: – Очень красиво.

Она показывает золоченым ногтем на мой набросок.

– Правда? – слишком серьезно спрашиваю я, поднимая взгляд.

Ее спутанные волосы щекочут мне щеку.

– Ага.

Тейлор улыбается мне, склоняя голову. Я вижу перед собой блеск бальзама для губ и чуточку кривой резец. Потом, словно мы обе внезапно поняли, как близко оказались наши лица, она выпрямляется, и я перевожу взгляд обратно на экран.

– Молочные коктейли, значит, – говорю я слишком громко и тут же начинаю переживать, что напугала ее. Я сохраняю файл и отъезжаю на стуле от компьютера. – А давай.

Тейлор водит старенький Volkswagen Jetta, в котором почему-то пахнет пластилином, но больше – веточками сушеной лаванды, которая свисает с зеркала заднего вида.

– Кто это тут сидел? – спрашивает Стивен, когда мы залезаем внутрь.

Он пытается отрегулировать сиденье, чтобы впихнуть в салон свои длинные тощие ноги. Стивен сегодня надел шапку, которую я одолжила у него с утра. Конечно, на нем она смотрится лучше – как-то круче, по-стивеновски.

Тейлор закатывает глаза:

– Ты что, мой папа, чтобы задавать такие вопросы?

– Нет, – оправдывается он, все еще сражаясь с сиденьем. – Я просто люблю ездить с комфортом.

– Да уж, это мы знаем, – вздыхает Тейлор.

Я молча забираюсь на заднее сиденье.

– Ладно. – Тейлор выезжает с парковки, положив одну руку на подголовник Стивена. Она внезапно переходит на тон, которым обычно задает загадки: – Как называется птица, которую хотят наказать за воровство?

– Воробей, – даже не думая, отвечаю я.

Тейлор, широко улыбаясь, поворачивается ко мне:

– Впечатляет!

– Да она уже это слышала, наверно, – говорит Стивен.

Всю дорогу до кафе я угрюмо сутулюсь на заднем сиденье.

В «Карвел» на удивление тепло, особенно если учесть, что это магазинчик мороженого и мы приехали сюда в декабре. Мы слой за слоем снимаем одежду, сбрасывая шарфы и перчатки, как ящерицы в период линьки. Стивен стягивает с себя пуховик и вешает на капюшон, как делают малыши. Он пытается уговорить Тейлор купить огромный торт-мороженое в виде кита. В воздухе пахнет ванильным сахаром.

– Вот видишь, мы отлично провели время, – говорит Тейлор, отмахиваясь от предложенных мной денег. – Никогда не отказывайся пойти в «Карвел».

Мы направляемся обратно на парковку. Тейлор приобнимает меня за плечо, и шоколадный коктейль внезапно оттягивает мне руку. По телу сквозь четыре слоя шерсти бегут мурашки – мне одновременно очень холодно и очень жарко.

– Ты как, держишься? – спрашивает она, и я киваю.

Когда я призналась семье, то попросила Стивена рассказать Тейлор вместо меня. Конечно, он бы и так проболтался. Когда мы увиделись в следующий раз, она как-то слишком сильно меня обняла при встрече, и с тех пор мы об этом не говорили.

Я не болею, хочется сказать мне сейчас. Я просто лесбиянка.

– Вы сегодня у нас? – спрашиваю я вместо этого, когда мы едем обратно к родительскому дому.

Я стараюсь, чтобы в моем голосе не было слышно надежды, но, когда Стивен качает головой, все равно чувствую укол разочарования.

– Неа, – говорит он. – Пойдем к Генри смотреть кино. И да, – он поворачивается к Тейлор, – если бы мы купили китовый торт, то нас бы там на руках носили. Так что, Клопик, дом в твоем распоряжении, – бросает он мне через плечо.

– Кстати, Ро. – Тейлор ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. – А с нами не хочешь пойти?

Не хочу, чтобы не позориться.

– Не, – слишком жизнерадостно отвечаю я. Как жаль, что Даниэль еще не вернулась. – Но спасибо за приглашение.

На улице ребятишки Хадсон из дома недалеко от нашего играют в снежки при свете фонарей. Вчерашний снеговик скособочился, как пьяный.

– Спокойной ночи, Ро, – говорит Тейлор, когда я выбираюсь наружу. Она поймала меня кончиками пальцев за рукав и машет через плечо.

Я наблюдаю за машиной, пока свет фар не скрывается вдали.

Позже я сижу на диване и смотрю шоу про смену имиджа, когда на кухне раздается грохот. На секунду мне кажется, что это воры, но это всего лишь Тейлор и Стивен. Вернее, Тейлор со Стивеном: она волочит его через кухню, а он, положив руку ей на плечо, плетется, спотыкаясь, следом. Тейлор выглядит ужасно сердитой.

– Что случилось? – спрашиваю я, ставя на кофейный столик свою ночную порцию хлопьев.

Тейлор корчит гримасу:

– Четыре рюмки «Егермейстера».

– Фу!

– Да уж, – вздыхает она. – Родители дома?

Я трясу головой, Тейлор мрачно кивает. Она тянет Стивена за разные конечности, пытаясь провести его мимо столика до лестницы. Она едва доходит ему до плеча.

– Есть глазок, да не видит? – жизнерадостно бормочет он.

– Иголка, Стивен, – отвечает Тейлор, волоча его вверх по лестнице. – Я это тебе загадывала во втором классе.

Через несколько минут я вижу, как она спускается вниз, выправляя волосы из-под воротника и закручивая в узел на макушке. У нее такие густые волосы, что они остаются стоять пучком без резинки или заколки, словно чистым усилием воли.

– Сраное говно, – шумно выдохнув, говорит Тейлор, и я смеюсь.

Наверно, сейчас она уйдет. Вместо этого Тейлор плюхается рядом со мной на диван, пододвигает к себе хлопья и выуживает зефирку.

– Как прошел вечер? – спрашивает она, благоухая холодным воздухом и пивом.

– Нормально, – отвечаю я и, чувствуя себя последней неудачницей, показываю на телевизор: – В основном вот телик смотрела.

– Люблю эту передачу, – говорит Тейлор.

Мы молча сидим и смотрим в экран. Мы уже целую вечность не проводили время вдвоем. Я искоса кидаю на нее взгляд. Тушь у нее немножко растеклась, и прямо над скулой чернеет пятнышко. Мне хочется протянуть руку и вытереть его большим пальцем.

– Вот, так гораздо лучше, – комментирует Тейлор, когда стилист обрезает волосы невзрачной участнице. Потом она переводит взгляд на меня: – Кстати, твои волосы мне так тоже больше нравятся. Я ведь уже говорила?

Я улыбаюсь:

– Правда?

Но они же такие короткие. Как у парней из девяностых: спереди косма, как у Девона Савы, а снизу выбриты. Я раз шесть объяснила парикмахеру, как меня подстричь, и все равно он переспросил, уверена ли я.

– Мама расплакалась, когда я вернулась из парикмахерской.

Тейлор делает круглые глаза:

– Что, правда?!

Я киваю.

– Ну, истерик никаких не было, но она полчаса просидела в кладовке.

– Клаудиа! – Тейлор называет мою маму по имени. – Ну ты чего вообще!

Она подтягивает под себя одну ногу и поворачивается ко мне лицом. Ее кудрявые, волшебные волосы все еще держатся в пучке, как по волшебству.

– Ну, я думаю, тебе дико идет.

Мне впервые приходит в голову мысль, что Тейлор тоже напилась.

– Правда? – Я безбожно напрашиваюсь на комплимент. – Не слишком похоже на Стивена?

Тейлор смеется:

– Если представить, что Стивен стал девочкой. И похож на эльфа.

Она вытягивает из миски еще несколько зефирок – сердечко, луну и радугу, – потом кладет руку на подушку. Так близко к моей, что наши пальцы соприкасаются. И не убирает руку так долго, что я даже начинаю думать, что, может, это нарочно.

– Кстати, он рассказал мне про твой экзамен на права.

– Ага. – Я оседаю в глубь дивана, вжимая голову в плечи. – Да ничего страшного. В январе пересдам.

Тейлор кивает:

– Знаешь, я же королева параллельной парковки. Могу тебя научить.

– Правда? – Я смотрю на нее в упор, на ее щечки-яблочки и длинные острые ресницы.

Если я ее поцелую, язык у нее будет на вкус как самый сладкий сахар.

– Конечно, – отвечает она, вставая на ноги быстро и уверенно. Значит, не пьяная. – Пойдем.

– Что, прямо сейчас? – Я осматриваю свой наряд: огромная папина кофта и фланелевые пижамные штаны в брусничках. Каждый год мама дарит нам по паре таких штанов, чтобы мы надели их накануне Рождества.

Тейлор пожимает плечами:

– А почему бы и нет?

Почему бы и нет? Я сдаюсь и натягиваю ботинки, которые мирно дремали в прихожей на боку. Мы выходим на улицу и бредем, огибая дом. Пошел снег; пушистые снежинки застревают у Тейлор в волосах. На нашей улице припаркована всего одна машина: красный «вольво» перед домом Фаулеров. Тейлор заставляет меня припарковаться за ней раз пять-шесть и каждый раз дает четкие, лаконичные инструкции. Из нее бы вышел хороший учитель. Она терпеливая и не вцепляется в сиденье, как мама, когда ей приходилось ездить со мной.

– Видишь, у тебя получается, – одобрительно говорит она, игнорируя тот факт, что я минут семь пыталась подъехать к обочине. – Гораздо лучше, чем у меня тогда. Мне пришлось сдавать город четыре раза.

– Помню, – улыбаюсь я.

Тейлор затерроризировала всех за те несколько недель. Обижалась на любую шутку и убегала из нашего дома, оглушительно хлопая дверью в припадке праведного негодования и гормональной бури. Мама, несмотря на все свое нежелание воспитывать чужих детей, была вынуждена поговорить с Тейлор и попросить ее вести себя потише.

– Можно вопрос? – внезапно спрашивает Тейлор, откидываясь на сиденье. Я киваю, на секунду забыв, как дышать. – Почему мы больше не общаемся?

Почему мы… Я трясу головой. Тейлор серьезно смотрит на меня, склонив голову.

– Мы общаемся прямо сейчас, – говорю я.

– Нет, это понятно. – Она отмахивается от моих слов. – Но раньше мы проводили больше времени втроем, правда?

– Да, – медленно говорю я.

В голове ответ звучит у меня как одна из загадок, которые они со Стивеном так любят. У кого темные волосы и костлявые руки и кто так жалко влюбился в лучшую подругу и, возможно, будущую жену собственного брата?

– Да, – повторяю я. – Правда.

Мы перестали тусоваться вместе примерно в то же время, когда Тейлор наконец сдала на права. Когда они со Стивеном наконец смогли ходить на вечеринки с алкоголем, а я наконец поняла, что не хочу становиться Тейлор.

Она слегка морщит нос и продолжает:

– Так вот… – Тейлор театрально повышает голос. – На Новый год у Бодхи Пауэрс будет вечеринка. Если у Стивена пройдет похмелье, мы собираемся пойти. Давай с нами?

Я пару секунд размышляю о том, как это будет выглядеть со стороны.

– Может быть, – говорю я наконец.

Тейлор кивает, будто я уже согласилась.

– Хорошо, – говорит она, а потом протягивает руку и хлопает по рулю: – Ну, еще разок?

У Стивена на следующее утро и правда дикое похмелье. Я с каким-то злорадным наслаждением открываю окна в его комнате. Ледяной воздух со свистом проносится по комнате; яркое утреннее солнце отражается в сугробах за окном. Стивен со стоном натягивает на лицо подушку и вслепую кидает второй подушкой в меня.

– Вас изволит тошнить? – Меня охватывает жалость, когда брат резко перегибается через угол кровати. – Могу принести тазик.

Он отмахивается от меня, другой рукой приглаживая взъерошенные волосы:

– Сходи вниз, принеси пожрать.

– Они так или иначе узнают, что ты напился, – говорю я и все равно исполняю просьбу.

На ходу я подбираю с пола свитер Стивена. Серый с красным жаккардовым узором на рукавах.

– И хватит воровать мои шмотки! – кричит Стивен, но я уже натягиваю свитер через голову.

Внизу я нахожу банан и английский маффин. Когда я пихаю маффин в тостер, сквозь дверь скользит мама с утренней газетой в руке. Она просыпается очень рано; думаю, уже успела позаниматься на беговой дорожке или разобрать почту. Само ее существование кажется мне сейчас упреком.

– Привет, – говорит мама, хватая меня за колючую макушку и наклоняя, чтобы поцеловать меня в лоб. – Это ты вечером оставила миску с хлопьями?

А Стивен вообще напился.

– Прости.

– На столе осталось пятно, – добавляет мама и говорит: – А это что, свитер Стивена?

– Прости, – шиплю я, вырываясь из ее рук.

Звякает тостер. Прости, прости, прости. Я шлепаю маффин на тарелку и намазываю половинки арахисовым маслом и дорогущим вареньем, которое всегда покупает папа. Когда родители в прошлом году расходились, варенье исчезло из нашего холодильника на целых семь месяцев, и это при том, что папа с мамой по очереди жили в доме. Будто папа решил, что теперь не вправе оставлять здесь собственное варенье. Внезапно это тоже начинает меня бесить. Внезапно меня бесит все на свете.

Мама поджимает губы.

– Следи за тоном, – мягко говорит она и оставляет меня беситься в одиночестве.

Поднявшись наверх, я со звоном ставлю тарелку Стивену на стол.

– Если тебя стошнит и родители спросят, в чем дело, я скажу правду, – предупреждаю я, пиная его по облаченной в носок ноге.

Стивен приподнимает с лица подушку. Вид у него самый безразличный.

– И что они сделают? Запрут меня дома?

Он прав: ничего родители ему не сделают. Через восемь месяцев брат уезжает в Колумбийский университет. Мама тихо паникует по этому поводу, словно чувствует себя виноватой за то время, пока они с папой расходились. Еще, мне кажется, ее пугает перспектива, что я на время останусь единственным ребенком в доме. И вот я злюсь уже и на Стивена тоже. На Стивена, и его самодовольство, и на то, как рано он выбрал университет, и как легко ему живется. Как легко пронесся он по тонкому льду подросткового возраста, когда простые смертные проваливаются под воду и тонут.

– Ты вообще-то не единственный ребенок, знаешь ли, – злобно и совсем невпопад говорю я. – Может, ты и любимчик, но у наших родителей есть еще и я.

Стивен смотрит на меня так, будто я свихнулась:

– И ничего я не любимчик. – Он садится в кровати и с самым жалким видом обхватывает голову руками. – Ты ведь знаешь, что мама ждет не дождется, когда вы снова подружитесь? Постоянно об этом говорит.

Я резко поворачиваюсь:

– Это тебе она говорит? – Мысль о том, что они говорят обо мне в мое отсутствие, злит меня еще сильнее. Ровена с ее невыносимым тоном и ее ситуацией. – И что же она говорит?

Стивен пожимает плечами. Такой спокойный, что хочется ему врезать.

– Да ничего. Только то, что я сказал. Что скучает по тебе и хочет, чтобы вы опять дружили.

Я яростно передергиваю плечами:

– Вообще-то это она родитель, а не я. Пусть и пытается подружиться.

Стивен раскрывает рот, но вместо ответа тянется к стакану с водой. Видимо, нечего сказать.

После полудня Стивен наконец выходит из комнаты. Он плетется вниз по ступенькам, даже не переодевшись из вчерашней одежды. Ну ты и лох, думаю я. Родители, что характерно, не обращают на его вид ни малейшего внимания. Мы проводим день в кругу семьи: доедаем остатки с праздничного стола и собираем огромный пазл с Одиноким Кипарисом, главной достопримечательностью дороги на Пеббл-Бич. Я сижу за кухонным столом и наношу последние штрихи на платье и шлейф королевы из «Однажды на Матраце», когда мама склоняется посмотреть, что я рисую. Я чувствую себя как под пристальным светом софитов. Девочке-лесбиянке все еще нравятся наряды, спешите видеть в вечерних новостях.

И все же…

– Очень красиво, Ро, – тихо говорит она, касаясь прохладной рукой моего затылка.

Я жадно глотаю апельсиновый сок, пытаясь избавиться от внезапного кома в горле.

На следующий день я опять бреду в школу, чтобы дальше шить костюмы в компании Мариет Чен и другой одноклассницы, Сары Мюррей.

– Ты такая стильная, Ровена, – говорит Сара, когда я сбрасываю пуховик и остаюсь в полосатом свитере-регби.

Понятно, моя одежда ей не нравится.

– И твоя прическа! Мне бы не хватило смелости.

Я неловко благодарю ее, и тут Мариет внезапно говорит:

– Это так тупо.

Мы обе смотрим на нее.

– Нет, ну правда. – Она пожимает плечами. – О парнях такого никогда не говорят. Что им нужна смелость, чтобы остричь волосы. Они просто стригутся, и все.

Впервые за всю жизнь мне ужасно хочется поцеловать кого-то помимо Тейлор Лавуа.

Я не замечаю эсэмэску от Стивена, и он заходит в школу, чтобы забрать меня домой. В своих конверсах и пуховике он выглядит в школе совсем не к месту. Слишком взрослый.

– Тейлор говорит, чтобы ты приходила на вечеринку в субботу, – вместо приветствия обращается он ко мне.

Сара Мюррей уже таращится на моего тупого, но привлекательного братца. Ему даже не надо стараться, чтобы привлечь к себе внимание.

Я обкусываю нитку зубами, встаю и оглядываюсь в поисках своей куртки.

– Мало ли что она говорит, – отвечаю я ему, распрощавшись с девочками и следуя за Стивеном по коридору. – Думаю, ей просто нужен напарник, чтобы дотащить тебя до дома, когда ты напьешься в стельку.

Стивен элегантно перемахивает через турникет у входа.

– Я думаю, Клопик, что она ценит тебя не только за мышечную массу, – мягко говорит он, и в миллиардный раз я пытаюсь понять, знает ли он о том, что я чувствую к Тейлор. Знает ли он, что я чувствую к ней примерно то же, что и он сам. Но это бы значило, что и она сама тоже в курсе, поэтому я отгоняю от себя эту мысль. – Просто спроси родителей, хорошо?

– Я спрашиваю. Они реагируют не самым лучшим образом.