Текст книги "Грани любви"

Прибавив шагу, Луиза догнала Джулиет, и они вместе пошли дальше по дороге в Чарльстон.

Корабль «Омега». Рэй Карсон

Я лежу на боку, свернувшись клубочком. Меня окутывает ласковое тепло. Мое тело мягко покачивается в синих волнах тропического океана. Нет, это не вода, а гель. Он застилает мне глазницы – можно совсем не мигать! – и мир вокруг виднеется сквозь голубоватую дымку. За этой пеленой я вижу стекло. Окно? Потолок?

Анабиозная капсула.

Я моментально просыпаюсь. Теплый уют куда-то улетучивается.

Почему я не сплю? В капсулах все должны спать. Я пытаюсь поднять руку, но она меня не слушается. Я делаю еще одну попытку. Сердце глухо ударяется о ребра, словно оживая. И еще раз. Стук делается ровнее.

Рука дергается, я проталкиваю ее сквозь гель. Пальцы прикасаются к стеклу. Я прижимаю их к вогнутой ледяной поверхности.

Давлю сильнее, но стекло не поддается.

Обволакивающий гель насыщает меня кислородом. Я знаю, что дышать мне не обязательно; но оболочка капсулы давит на меня, легкие жаждут вдохнуть воздух, и диафрагма невольно сокращается.

Гель заполняет мне грудную клетку. Поперхнувшись, я с усилием выталкиваю его обратно. Капсула заваливается набок, как тонущий корабль. Я колочу в стекло – хлоп, хлоп, хлоп, – а мое подсознание кричит: «Гроб, гроб, гроб!»

Я чувствую резкий толчок, и мы с капсулой летим вниз, кувыркаясь над пустотой. Я все еще прижимаю руки к стеклу. Моя диафрагма беспомощно сжимается, силясь выдавить крик.

Мы ударяемся о что-то твердое. Лязг металла, звон стекла. У меня немеет левое бедро, но уже через секунду взрывается острой болью.

С запозданием срабатывает аварийный алгоритм: из капсулы, смешиваясь с голубоватой жижей, вытекает холодящий стимулятор. Меня тошнит слизью и гелем, от желудочной кислоты щиплет горло, и я закашливаюсь. И лишь тогда, ох, наконец… наконец я вдыхаю холодный воздух. Настоящий воздух! Впервые за годы… или десятилетия… или века.

– Эй! Ты меня слышишь? – раздается мужской голос. Такой же хриплый, как у меня. – Ходить можешь? Нам нужно выбираться.

Надо мною нависает тень и протягивает руку. Я моргаю, прочищая глаза; тень превращается в человека. Красивый юноша. Широкоплечий и абсолютно голый. Бледная кожа, блестящие от геля светлые волосы.

Я тянусь к его руке, и он хватает меня за предплечье. Юноша рывком поднимает меня на ноги, и левое бедро опять пронзает резкая боль.

– Ты сильно ушиблась при падении, – говорит он, пристально разглядывая мое обнаженное тело. Глаза у него ярко-голубые, умные. Однако по ним видно, как сильно он нервничает. – Но, к счастью, обошлось без переломов. Скажи спасибо гелю. Пойдем.

Пол под ногами шатается. Бедро отказывается мне служить, но крепкая хватка юноши удерживает меня на ногах.

– «Омега» достигла слоев атмосферы. Нам нужно найти эвакуационные капсулы или нам конец.

Я, спотыкаясь, плетусь за ним следом; ноги постепенно вспоминают о своем предназначении и передвигаются, уже не причиняя мне сильной боли. Мы находимся в центральном отсеке корабля. Громадная цилиндрическая башня вздымается так высоко, что потолок теряется в тени. Стены увешаны тысячами анабиозных капсул, они висят на крепежах под углом внахлестку, как стеклянная чешуя. В этой броне зияют дыры: некоторые из капсул попадали вниз.

Юноша ведет меня через хаос из гнутой стали, осколков стекла и застывающего голубоватого геля. Кое-где из-под обломков проглядывает бледная кожа. Мокрый от геля локон. Безжизненно свисающая рука.

– Подожди!

Это мое первое слово за… кто бы знал, за сколько времени!

– Подожди, а как же остальные? Мы должны помочь…

– Все мертвы, – говорит он. Я вижу, как у него под кожей пробежали желваки. – Все, кроме нас.

Нет. Только не это. Я – последняя девушка во Вселенной? Пожалуйста, нет.

– Откуда тебе знать! Посмотри на все эти капсулы. Несколько тысяч! Может, кто-нибудь…

– Что-то пошло не так, – говорит он. – «Омега» вошла в режим сохранения энергии и стала отключать капсулы от сети, одну за другой. Когда корабль нашел подходящую планету, капсул осталось всего ничего…

Ракета дернулась. Я в ужасе наблюдаю, как капсула в шести уровнях выскальзывает из крепежей и рушится вниз, взрываясь осколками стекла и обломками металла. Не успеваю я развернуться и побежать, как мы оба взмываем вверх, пару секунд парим в метре над полом и резко падаем обратно, коленями на битое стекло.

– Гравитация барахлит. Надо убираться, сейчас же.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и ковыляю следом. Крохотные осколки песком рассыпаются под ногами. На ощупь кажется странным, однако боли я не испытываю. Мы бредем по грудам металлолома, из которых то тут, то там виднеются бледные руки и ноги. Вдали темнеет углубление. Надеюсь, это дверь – в тусклом свете аварийных огней разобрать сложно.

Я натыкаюсь коленом на капсулу и выбрасываю вперед руку, чтобы восстановить равновесие. Удивительно, но капсула под номером 4289 при падении не разбилась: тело внутри еще плавает в синем желе. Световой индикатор на панели управления мерцает зеленым.

– Этот еще жив, – громко говорю я.

Юноша дергает меня за руку:

– У нас нет времени! Пожалуйста…

Я не слушаю, что он говорит дальше: мне все равно. Я нажимаю на кнопку деблокировки, но крышка не открывается. Аварийная программа не срабатывает. У меня есть минута – а может, и меньше, – прежде чем капсула превратится в гроб.

– Я уйду один! – говорит светловолосый.

– Так иди.

Воздух наполняется едким запахом дыма. Это значит, что скоро закончится кислород. Я ощупываю края капсулы в поисках аварийного рычага. Такой есть на каждой капсуле, они надежно защитили бы людей в анабиозе от любой опасности. Кроме непредвиденного падения на планету. Средним пальцем я нащупала задвижку, подцепила ее и потянула. Замок раскрылся, раздалось шипение, и вот по синему гелю разливается стимулирующее вещество. Крышка разгерметизировалась.

Черт! Это опять юноша. Темноволосый азиат. Он моргает на меня слипшимися от геля ресницами.

Он поперхнулся, закашлялся, и у него изо рта фонтаном выстрелил поток желчи.

Не знаю, окончательно ли он проснулся или отрубится после нескольких секунд без стимулянта. Однако блондин был прав: у нас действительно нет времени. Я протягиваю руки и подхватываю второго под мышки.

Он худощавый, но высокий. Одна я его не дотащу.

Я оборачиваюсь:

– Слушай, мне нужна помощь…

Но первый юноша уже исчез. Он покинул нас, и я не могу его винить.

– Корабль падает, – быстро говорю я, стараясь перекричать рев ракеты, продирающейся через атмосферу. – Нам нужно найти эвакуационные капсулы. И будь внимателен: может, кто-то еще выжил.

Он кивает, поднимается на ноги и, опираясь на меня, кое-как шаркает к темному пятну на стене. Может, нам повезет. Может, это дверь. По пути я останавливаюсь взглядом на каждой разбитой капсуле, но вижу только искалеченные тела. Те немногие, что не умерли до падения, заливают пол потоками крови. Кровь окрашивает осколки капсул. В свете аварийных ламп кажется, что мы бредем по морю мерцающих рубинов.

Темное пятно и правда оказывается дверью, и на глаза мне наворачиваются слезы облегчения. Я волочу нас по коридору налево, огибаю башню с капсулами и нажимаю на первый дверной рычаг, который попадается нам на пути. Дверь скользит, открывая вид на круглую капсулу с шестью откидными сиденьями. Перед каждым свисает защитная маска. На переднем сиденье сидит блондин; он уже успел пристегнуться.

– Ох, слава богу, – говорит он. – Еще несколько секунд – и мне бы пришлось улетать одному.

Я сажаю темноволосого юношу на сиденье и пристегиваю его. Проверяю, что все застежки держатся крепко. Сажусь сама и перекидываю ремень безопасности.

– Готовы? – говорит первый.

Я смотрю на пустые сиденья.

– Готовы, – шепотом отвечаю я, и мой голос тонет в потоке звуков: капсула с ревом сотрясается, и блондин жмет на кнопку запуска.

Нас выталкивает за борт с такой силой, что меня вжимает в кресло, чуть не ломая кости. Два крошечных окошка вспыхивают, а дальше меня окутывает тьма. Капсула бешено вращается…

…Внезапно мы на свободе. Зрение постепенно возвращается ко мне: я вижу яркую точку, и она растет, растет, открывая мне лица спутников. По щекам блондина текут слезы. Что это: страх, облегчение или слишком сильная гравитация?

Другой, темноволосый, широко раскрыл глаза, словно наконец проснувшись. Правда, реальность его оказалась хуже самого страшного кошмара.

– Смотрите! – говорит первый, вытирая щеки. – Другие капсулы! Мы не одни.

Он смотрит сквозь крошечное круглое окошко. Неподалеку от нас сквозь мезосферу летят три другие капсулы. Они похожи на маленькие кометы: корпуса искрят от силы трения, позади струятся потоки жара.

– Нет.

Это брюнет. Заговорил наконец.

– Это капсулы с припасами, – добавляет он. – Видите? Без окон.

Сердце у меня болезненно сжимается, однако блондин говорит:

– Так это же хорошо! «Омега» выпускает капсулы с припасами только в случае, если найдена пригодная для обитания планета. Так?

– Так, – равнодушно отзывается второй.

Мы встречаемся взглядом, и я могу поклясться, что знаю, о чем он думает: он бы с радостью отдал все эти припасы за еще одного человека. За еще одну девушку.

Капсулу снова начинает трясти.

– Хватайте маски, – говорю я и протягиваю руку.

Я тяну маску вниз и прижимаю к лицу так, чтобы респиратор располагался у самого рта. По зубам и деснам разливается гель, похожий на тот, что погрузил нас в анабиоз. Наваливается сонливость.

Корпус снова искрится пламенем. Притяжение незнакомой планеты тянет нашу капсулу вниз, в забытье.

Несмотря на парашют, на воздушные струи, на успокаивающий гель, на амортизирующее строение капсулы, от силы удара мой позвоночник сплющивается так, что копчик оказывается в районе груди. Мы вращаемся с какой-то невообразимой скоростью. Капсула с диким воем несется по поверхности планеты. Постепенно мы замедляемся и наконец резко останавливаемся.

С минуту я сижу, пытаясь прийти в себя. Свисая с потолка, я смотрю вниз на спутников, сидящих напротив.

– Как там, наверху? Все в порядке? – спрашивает брюнет.

– Вроде как. – Я отстегиваю поясной ремень и протягиваю руку к перевязи на груди.

– Подожди, – говорит он.

Блондин молча наблюдает, как тот выпутывается из своих ремней и передвигается, чтобы помочь мне спуститься.

– Теперь расстегивайся. Я поддержу. – Он обхватывает меня за талию.

Я нажимаю на кнопку и медленно скольжу вниз. Секунду он держит меня в объятиях, проверяя, смогу ли я стоять на ногах. Мы стоим совсем близко; я чувствую его дыхание у себя на макушке. Кожа у нас еще скользкая от анабиозного геля.

– Эй, – резко и громко окликает нас блондин. – Пойдем посмотрим, что за планету нашла нам «Омега».

Не дожидаясь ответа, он вводит код на панели управления. У меня звенит в ушах, пока капсула подстраивается под атмосферу и давление снаружи. Воздух заполняется влажным, сладким запахом трав. Он напоминает мне о душных летних ночах на бабушкином крыльце, где мы пили пунш из рома с тамариндовым сиропом.

Люк раскрывается. Я закрываю глаза от яркого света. Мы осторожно ступаем босыми ногами в этот влажный мир ослепляющего солнца и блестящих широких листьев. Разноцветные насекомые размером больше бабочек порхают с одного растения на другое, погружая хоботки в жадно раскрытые рты красных цветов. Между пальцами ног у меня хлюпает теплая грязь.

– Добро пожаловать домой, – говорит темноволосый юноша.

Мы разбили лагерь вокруг эвакуационной капсулы. На многие мили назад тянется дымящийся шрам в земле; все остальное пространство покрыто буйной первобытной зеленью. Воспользовавшись небогатыми запасами капсулы, мы возвели палатку и поставили рядом обогреватель. Сомневаюсь, что они нам пригодятся. Однако мы все равно садимся вокруг обогревателя, скорее из-за его привычного уюта, и поедаем батончики из пайка. Стульев у нас нет, да и пеньков тоже, поэтому мы нарвали листьев с ближайших растений и разложили их на земле, чтобы не запачкаться грязью.

Каждые несколько секунд небо загорается огнем: это обломки корабля падают в атмосферу. Поначалу я наблюдала за ними… Такие красивые. Как невероятно яркие падающие звезды. Потом я поняла, что это – похоронный салют человеческой цивилизации. Самое величайшее из созданного нами умерло, исчезло. Остался только этот погребальный костер.

– Еды и воды нам хватит на два месяца, – говорит темноволосый юноша.

– Надо будет найти капсулы с припасами, – отвечает второй, прожевывая батончик. – Это во-первых. Потом…

– А как вам такая мысль? – прерываю я. – Может, познакомимся? Меня зовут Эва Гонсалес-Алдана, мне восемнадцать, я из Сьюдад-Хуарес, это в Мексике.

От улыбки темноволосого у меня захватывает дыхание.

– Приятно познакомиться, Эва. Я Джесси Ниямото. Мне тоже восемнадцать. Я из Лос-Анджелеса, Калифорния.

Я улыбаюсь в ответ:

– Привет, Джесси.

Блондин быстро проглатывает кусок и говорит:

– Дирк Хаас. Девятнадцать. Амстердам.

– Привет, Дирк, – отвечаем мы хором.

Я откусываю от батончика и жую. Небо прорезает еще одна комета.

– Выходит, нас осталось трое, – говорит Дирк. На челюсти у него дергается мышца. – Во всей Галактике.

– Похоже на то, – отвечает Джесси.

– Дирк? – спрашиваю я. – Ты оставил кого-то на корабле, да?

– Сестру.

Правила гласили, что на корабле должно быть не больше одного представителя одной семьи. Входя на борт, мы сказали родственникам последнее «прощай». Однако предполагалось, что многоплодные роды станут фундаментальной частью культуры нового мира, и поэтому в некоторых случаях из этого правила делались исключения.

– Твоя близняшка? – спрашивает Джесси.

У Дирка дрожит губа, словно он изо всех сил старается не расплакаться.

– Ее капсулу я нашел первой. Она была… «Омега» отключила ее от сети задолго до остальных.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Она так ждала этого приключения. И ей очень хотелось детей. Всегда мечтала стать мамой.

Внезапно они оба смотрят на меня в упор. Обводят взглядами мое тело: грудь, живот, островок волос между ног. Я поджимаю колени к груди и обнимаю их руками.

Мне казалось, я давно перестала стесняться наготы. Мы все привыкли ходить без одежды: мы так тренировались, и в капсулы заходили тоже голыми. За два года до запуска, когда мы поняли, что астероид Холли-Крауза разрушит землю на девять месяцев раньше, чем ожидалось, нам пришлось поторопиться с постройкой корабля. Это значило, что вместо титанового сплава каркасы капсул будут стальными, вместо пищевой пасты у нас будут массивные сублимированные батончики и так далее. Это сильно утяжеляло «Омегу».

Но потом какому-то восторженному инженеру пришло в голову, что, если избавиться от одежды, мы сбросим почти семь тонн. А зачем человечеству одежда? Если найдем планету с подходящим климатом, то в ней нет совершенно никакой необходимости. Перед нами стоял выбор: или одежда, или культура и искусства. Мы проголосовали за культуру.

– Ладно, – говорит Дирк, вытирая глаза. – Кто-то же должен начать этот разговор.

Джесси хмурится, с трудом отводя от меня взгляд.

Дирк настойчиво продолжает:

– Так что я скажу первым: нам нужно как можно скорее заняться размножением.

Батончик у меня во рту превращается в пепел.

Внутри меня таится столько генетического разнообразия, что я могу заселить целую планету. У меня в яичниках несколько сотен тысяч ооцитов, пересаженных от женщин со всего мира. То же проделали со всеми остальными девушками, которые выиграли Лотерею Новой Надежды. Неважно, хотели они детей или нет.

Но теперь, когда я осталась единственной женщиной во Вселенной, двух положенных по контракту детей будет недостаточно. Мне придется беременеть и рожать, пока я не умру.

– У Эвы должны быть дети от нас обоих, – говорит Дирк. – Так надежнее.

– Необязательно, – возражает Джесси. – Можно восстановить цивилизацию и с одним мужчиной.

Дирк собирается возразить, но Джесси поднимает руку и добавляет:

– Но ты прав. Лучше, чтобы она рожала от обоих.

Я с трудом проглатываю еду.

– Знаю, что говорить об этом неловко и неудобно, – говорит Дирк. – Но мы с самого начала должны договориться, что ей не следует спариваться с нами обоими одновременно. Нужно следить за чистотой родословных. Убедиться, что наши потомки не будут скрещиваться между собой. По виду детей отца определить не получится, так что придется решать этот вопрос самим.

Я наконец решаюсь заговорить:

– Вообще-то я тут рядом сижу. И может, мне не очень хочется рожать по ребенку в год…

– Речь не о тебе, – возражает Дирк. – А о судьбе человечества. Мы думали, что «Омега» станет нашим ковчегом, но получилось так, что спасти нас может только твое тело, Эва.

Я молча открываю и закрываю рот.

– Давайте пару дней подождем, – мягко предлагает Десси. – Мы только приземлились. Мы только что пережили катастрофу. Давайте обустроим лагерь, исследуем почву и атмосферу, найдем капсулы с припасами. А потом поговорим.

Дирк хмурится:

– Нельзя долго откладывать.

Тень загораживает солнце, охлаждая мне кожу. Я поднимаю взгляд и вижу огромное крылатое существо, что парит у нас над головами. Длинные маховые перья струятся за ним, как струя реактивного двигателя. В этом новом мире столько всего, что надо изучить… столько всего, что может убить нас гораздо быстрее бесплодия.

Мы с Джесси пробираемся через неведомые джунгли. Незадолго до этого Дирк забрался на… назовем это деревом… и заметил еще одну просеку. Видимо, ее оставила одна из капсул с припасами.

– Следуйте за лунами, – сказал он нам. – Пока вас не будет, я сделаю пробы почвы.

Просвет между ветвями идеально их обрамляет. Самая маленькая луна свисает тяжелым округлым плодом, поверхность ее напоминает морщинистую кожу старика. Большая находится чуть позади. Она гораздо массивней своей младшей сестры, но сейчас видно лишь четверть, и очертания ее расплываются. Какая же она огромная, раз кажется такой большой с такого расстояния? Гигантская. Размером с планету? Если в этом мире есть океаны, мы несколько поколений будем биться, стараясь понять приливы и отливы.

Мы идем через лес. Я смотрю Джесси в спину. Он высокий и худощавый, но при этом жилистый. Я опускаю взгляд ниже его подтянутой поясницы; его ягодичные и бедренные мышцы сокращаются при каждом грациозном шаге. А вдруг конспирологи были правы и Лотерея Новой Надежды вовсе не была лотереей? Конечно, в ней были некоторые ограничения: участникам должно было быть меньше двадцати, и они должны были пройти тщательный медосмотр. Меньше пяти процентов эпигенетического разрушения белков, достаточный для высокого либидо уровень тестостерона и допамина. Однако, глядя на Джесси и Дирка, несложно поверить, что результаты лотереи сфальсифицировали, чтобы выбрать самых красивых представителей человечества.

Джесси внезапно останавливается, и я едва не врезаюсь ему в спину.

Он оборачивается:

– Эва, я должен тебя поблагодарить.

– За что?

– Ты спасла мне жизнь.

Его темные глаза смотрят на меня в упор. Он на целую голову выше меня; так удобно было бы уткнуться лбом в выемку на его шее.

– Я бы погиб на корабле, если бы ты не вытащила меня из капсулы. Ты заставила меня шевелиться, когда я еще толком не понимал, что происходит.

Если я хоть самую малость подвинусь вперед, то смогу его поцеловать.

– А. Это. Ну, пожалуйста.

Он отворачивается и идет дальше через джунгли. Я следую за ним.

– Честно говоря, – говорю я ему в спину. – Я надеялась, что ты будешь девушкой.

Он резко оборачивается ко мне:

– Тебе нравятся девушки? – На его лице написано такое разочарование, что я невольно улыбаюсь.

– Мне нравятся мужчины.

– А. Ладно. Хорошо.

– Да и какая разница. Все мы подписывали контракт о размножении. Я просто надеялась, что не стану единственным инкубатором на всю Галактику.

Его взгляд останавливается у меня на груди, но Джесси заставляет себя смотреть мне в глаза.

– Да, конечно. Понимаю.

– Слушай, по-моему, мы пришли, – говорю я, показывая ему за спину.

Легкий ветерок пробегает по листве, и за ними блестит что-то металлическое.

Мы бежим вперед, расталкивая ветки в стороны, и оказываемся на поляне с примятой растительностью. Земля тут дымится. Капсула лежит вплотную к огромному валуну, невредимая, но вся в царапинах. Лампочки на корпусе все еще мигают.

Джесси протягивает руку к панели управления.

– Осторожно, не обожгись, – предупреждаю я.

Он подносит ладонь к корпусу, чтобы проверить температуру:

– Думаю, уже можно.

Джесси вводит код, и с капсулы откидывается небольшая крышка. Джесси хватается за задвижку, с силой тянет ее на себя и выкручивает. Дверь со свистом поднимается и отодвигается влево.

– Эврика! – говорит Джесси.

Внутри капсула заполнена всякой всячиной: спрессованные батончики, водоочистительные насосы, солнечные батарейки и четыре белых ящичка с ярко-красными крестами.

– Медсредства, – комментирую я.

Джесси весь сияет:

– Вот, посмотри. – Он хватает пластиковую оранжевую коробку. Внутри оказываются блестящий серебристый пистолет, противоснарядовый жилет, пара наручников и множество иголок, упакованных в чехол из мягкого пенопласта. – Набор для шерифа.

Однако лицо его внезапно застывает и плечи безвольно повисают, словно сдувается воздушный шар.

– Что такое?

– Я тренировался на шерифа. Мне так нравилось! Все эти упражнения и даже уроки психологии… Правда, очень нравилось.

– Значит, пистолет должен быть у тебя.

– Да, наверно. – Он закрывает ящик и защелкивает замок.

– А эти иглы, для чего они?

– Там адреналин, обезболивающее, стерилизатор, транквилизатор.

Я смотрю на ящик во все глаза:

– Стерилизатор?

– Если у кого-нибудь проклюнется ген социопатии.

– А, вот оно что.

– А ты? На кого тебя тренировали?

Настает мой черед стоять с застывшим лицом.

– Искусство и культура. Я играла на виолончели. – От этих слов у меня в груди разливается боль. – Теперь виолончель мне не светит.

– Но тебе ведь очень нравилось?

– Да.

У меня была стипендия в Нью-Йоркской консерватории. За две недели до взлета я стала одной из семидесяти недавних выпускников preparatoria, выбранных для исполнения «Адажио по жертвам холокоста» в Карнеги-холле.

Джесси внимательно вглядывается мне в лицо:

– Где-то на планете лежит капсула с виолончелью. Ты ведь помнишь, что на «Омеге» было все? Мы ведь пожертвовали одеждой, чтобы у нас была музыка.

– Да. Может быть.

Он смотрит на меня с такой теплотой, с таким пониманием, что у меня щиплет глаза.

Он добавляет:

– Комета убила нашу планету, но не нашу человечность. Если где-то в этом новом мире есть виолончель, мы ее найдем.

Откуда найдет время для музыки та, чья задача – вырастить армию детей? Однако я ценю его усилия и поэтому выдавливаю из себя улыбку и говорю:

– Давай соберем все, что сможем унести, и вернемся к Дирку.

День все никак не кончается. Мы уже разбили лагерь, прошли много миль до капсулы с припасами и обратно, съели обед из восстановленного горохового супа, а солнце в небе только начало заходить за зенит.

– Ну, что теперь делать будем? – спрашивает Джесси, скребя ложкой по дну миски, вычерпывая все до последней калории.

– Нам нужно найти источник воды, – говорю я. – И еду получше. Этот суп такой мерзкий.

– Выглядит как плод любви авокадо и грязевого оползня, – соглашается Джесси, заглядывая в пустую миску.

Дирк широко улыбается:

– Никогда не смотрите на еду. Таково правило межгалактических путешествий. С водой проблем быть не должно, если мы как следует поищем.

– Почва влажная, – говорю я. – Тут либо часто идет дождь, либо грунтовые воды подходят близко к поверхности.

– Если вы не возражаете, – говорит Джесси. – Я бы хотел немного пройтись исследовать местность. Может, найду какой-нибудь ручей.

– Мне кажется, поодиночке лучше не ходить, – говорю я.

– Следов животных мы еще не видели, – замечает Дирк. – За исключением этих странных бабочек и огромных птиц. На этой планете эволюция началась не так давно.

– Я возьму пистолет, – говорит Джесси. – Просто так, на всякий случай.

У меня от усталости перед глазами все расплывается; грязь и пот покрывают кожу, и я вся чешусь. В ящике с медицинскими принадлежностями есть несколько влажных салфеток, но если Джесси найдет ручей – я смогу вымыться по-настоящему.

– Будь осторожен, – говорю я ему. – Пока тебя не будет, мы выроем отхожую яму.

– Если только не наткнемся на грунтовые воды, – уточняет Дирк.

Джесси достает пистолет из ярко-оранжевой коробки и, одарив меня стремительной улыбкой, исчезает за деревьями.

– Как думаешь, сколько на этой планете длится день? – спрашивает Дирк, глядя в пространство, где исчез Джесси.

– Дольше, чем на Земле, это уж точно. Я такая усталая, что сейчас умру.

– Пожалуйста, постарайся не умирать, – с едва заметной улыбкой отвечает он. – Эва, я должен тебе кое-что сказать… – Он подбирает палку и тычет ею в грязь. – Я знаю, что вел себя… отвратительно. Когда «Омега» падала. Ты была права: нам надо было искать выживших. Если бы мы сделали по-моему, то не нашли бы Джесси.

Не уверена, что он заслуживает снисхождения, но я все равно пытаюсь найти ему оправдание:

– Ты был сильно напуган.

Уголки его пухлых губ опущены вниз. Он пристально смотрит вниз, в грязь, будто она таит в себе ответы на все загадки мироздания.

– Я обнаружил труп сестры… и… знаю, что это меня не оправдывает. Я вел себя как трус. Мне очень жаль.

– Извинения приняты.

Облегчение теплым светом разливается у него по лицу.

– Спасибо. – Он неуклюже поднимается на ноги. – Пора начинать копать. Если чем-нибудь не займусь, опять расклеюсь.

Дирк не такой высокий, как Джесси; глаза у нас с ним на одном уровне. У него идеальная линия челюсти и чувственно изогнутые губы. Шея и плечи массивные, жилистые. Если Джесси – воплощение огня и грации, то Дирк – это сила и мощь.

Он поднимает руку и почти касается большим пальцем моей щеки. Я собираюсь было отшатнуться, но передумываю. Мне хочется, чтобы он до меня дотронулся.

Его прикосновение легче крыла бабочки.

– Я рад, что это ты, – мягко говорит он.

– Что?

– Я рад, что нашел в капсуле именно тебя. Ты умная, и ты гораздо добрее, чем я заслуживаю, и… – Его губы изгибаются в улыбке. – И еще ты самая прекрасная девушка в мире.

Шутка так себе, но из меня все равно рвется хихиканье. Дирк в ответ фыркает, и вот мы уже оба смеемся так, что больно дышать.

Наконец настала ночь. Свернувшись клубочком под одеялом из майлара, я лежу в эвакуационной капсуле. Одна. Одеяло в теплом климате этой планеты вовсе не обязательно, но мне нравится его мягкость. Нравится, что можно во что-то завернуться.

Джесси так и не нашел воду, но он собирается снова попытать счастья, когда взойдет солнце. Сегодня они с Дирком спят в палатке вместе. Вскоре одного из них заменю я: буду делить палатку с тем, кого выберу первым. Ошибиться тут сложно: они оба кажутся вполне приличными ребятами. Трудолюбивые. И очень, очень привлекательные.

Дирк был прав: если мы собираемся спасать человечество, мне надо забеременеть как можно скорее и рожать как можно чаще, пока я молода, здорова и сильна. Не знаю, сколько беременностей может выдержать женское тело, но если я начну сейчас и здоровье меня не подведет, то до менопаузы у меня может родиться детей двадцать, а то и больше.

Двадцать детей. У меня учащается пульс, и кожа под майларом делается страшно скользкой.

Двадцать раз моим органам придется подвинуться, чтобы дать место новой жизни. Двадцать раз новая тяжесть будет давить мне на таз и позвоночник. Двадцать раз растянется кожа на моем животе, на моей груди, на моих бедрах… пока не станет свисать, как старые лохмотья. Двадцать мучительно болезненных родов. Двадцать раз я рискую умереть.

Но я в долгу перед всем человечеством. Как сказал Кирк, тело теперь уже не принадлежит мне.

Едва соображая, что делаю, я отбрасываю космическое одеяло в сторону и выбираюсь из капсулы. Наш лагерь заливает тишина. Маленькая луна уже закатилась, но большая еще висит высоко в небе, ярко освещая пространство.

Я на цыпочках пробираюсь мимо разбросанных кое-как запасов. Прохожу мимо палатки. Кто-то из ребят шумно дышит во сне, но шум этот пока не переходит в храп.

Оранжевая коробка лежит рядом с обогревателем. Я медленно открываю ее; петли совсем не скрипят. Джесси вернул пистолет на место, тот, голубоватый в лунном свете, поблескивает на меня боками. Рядом с ним лежат иглы.

Этикетки помечены четкими крупными буквами: нет никаких сомнений, что находится в каком шприце. Я снимаю с одного наконечник и поднимаю вверх, внимательно изучая. Я колеблюсь, размышляя о будущем.

Одним быстрым движением я втыкаю иглу себе в правое бедро и надавливаю на поршень. Жидкость холодит и жжется. У меня так дрожат пальцы, что я роняю пустой шприц в грязь.

Быстро подняв его и держа так, чтобы не пораниться, я, как могу, вытираю его листьями, кладу обратно в коробку и закрываю крышку. У меня из груди рвется смех, и мне приходится закрыть рот обеими руками. Зачем я вообще положила шприц обратно? Джесси сразу все поймет, как только откроет ящик.

Что я наделала?

Я медленно бреду обратно к капсуле. Может, дело в необратимости происшедшего… мое сердце постепенно замедляет бешеный стук, и плечи распрямляются, словно избавившись от тяжелого бремени. Я снова принадлежу себе.

Я сворачиваюсь в своем гнездышке из майлара и засыпаю как младенец.

Мы все просыпаемся задолго до рассвета. Может, через многие годы мы привыкнем к вращению новой планеты и научимся спать четырнадцать часов подряд. Но не сегодня.

Быстро позавтракав сублимированным бефстрогановом, Джесси говорит:

– Пойду опять искать воду, но на этот раз на востоке.

– Я пойду с тобой. – Я вскакиваю на ноги.

Сегодня я проснулась, охваченная желанием исследовать. Есть ли в этом мире океаны? Горы? Не может же быть, чтобы вся планета была так же густо покрыта растительностью, как наш тропический Эдем. Я хочу увидеть водопады и цветы. Пустыни и заснеженные вершины. Я хочу поближе поглядеть на этих восхитительных крылатых созданий. Я хочу увидеть все, все.

– Я не против, – говорит Джесси. – Дирк, если ты остаешься, то пистолет будет у тебя.

– Договорились, – отвечает Дирк. – Давайте сделаем это правилом: кто остается в одиночестве, у того и пистолет.

Я бросаю взгляд на оранжевую коробку. Пустой шприц издает пронзительный безмолвный крик.

Вскоре мальчики поймут, что я сделала. И конечно, возненавидят меня. Но я надеюсь, что потом они осознают, что у нас, кроме друг друга, никого больше не осталось, и сумеют меня простить.

– Будьте осторожны, – говорит Дирк.

– Обязательно, – отвечаю я. – Скоро вернемся.

Я одаряю Дирка медленной, многозначительной, полной обещаний улыбкой. Он смотрит на меня, не дыша.

Огромный осколок луны сопровождает нас в пути через джунгли. Почва здесь каменистая, грязи гораздо меньше; вскоре ноги у меня покрываются ссадинами и начинают болеть. Ничего, вскоре они окрепнут. Как кончики пальцев на струнах виолончели. Удивительная это вещь – человеческая кожа.