Текст книги "Грани любви"

Вчера мы с Дирком рыли отхожую яму и так и не докопали до грунтовых вод. Ну и отлично – значит, мы не загрязним воду своими нечистотами. А еще это значит, что нам нужно найти ручей. Или, что было бы еще лучше, какой-нибудь симпатичный чистенький пруд, где можно искупаться.

Я словно призвала его своими мыслями: мы только-только протолкнулись сквозь листья огромного папоротника, как чуть не рухнули в идеальное озеро. По воде в лунном свете идет мелкая рябь.

Джесси с шумом втянул воздух.

– Ты когда-нибудь видела такую красоту? – Он припал к воде.

– Мы не знаем, что живет на дне, – предупреждаю я.

– Я просто попробую водичку.

Джесси достает что-то из рюкзака. Опускает в воду. Поднимает над головой.

– Ну как?

– Идеальный Ph! – Джесси широко улыбается. – Никаких токсичных веществ. Несколько органических соединений из прибрежных растений, кое-какие микробы.

– Значит, перед питьем надо будет очищать.

– Да, но… – Улыбка у него становится ярче солнца. – Но искупаться все-таки можно!

С этими словами он кидает рюкзак на землю и ныряет в воду.

Проходит несколько секунд. Он все не показывается из-под воды. Сердце колотится у меня в горле, когда он наконец появляется над поверхностью: темные волосы струятся у висков, кожа блестит. Он стоит по пояс в воде.

– Прохладно и мелко, – говорит он. – Залезай!

Ему не приходится меня уговаривать, я сбрасываю рюкзак и ступаю за ним следом. Грязь приятно хлюпает между пальцами ног. Я разок погружаюсь под воду целиком, чтобы смыть вчерашнюю грязь. На какой-то миг мне кажется, что я вернулась обратно в анабиозную капсулу и парю в восхитительной пустоте.

Всплыв над поверхностью, я приглаживаю волосы и открываю глаза. Джесси пристально смотрит на меня, полуоткрыв рот. Его взгляд блуждает по моему животу и, поднявшись, останавливается на груди.

– Джесси, – шепчу я.

– Эва, – говорит он.

Джесси не пытается скрыть своего взгляда. Я смотрю на него в ответ, наслаждаясь видом упругих мышц и узкой талии. Но я не спешу подойти ближе: я не уверена, меня ли он хочет. Может, ему нужна моя функциональность. Может, он хочет стать праотцом нового человечества. Может, настоящую Эву он возненавидит.

Я делаю глубокий вдох и выпрямляюсь, наслаждаясь его взглядом на своей коже.

Моя жизнь… жизнь человечества… будет короткой. Всего лишь точкой в истории мироздания. Мне хочется насладиться каждым мигом этой короткой жизни. Времени терять нельзя.

Поэтому я просто говорю ему:

– Я хочу тебя.

Хочу сейчас. Сегодня.

Он подлетает ко мне. Его руки обвивают мне талию, спускаются ниже; он обхватывает меня за ягодицы, прижимая к себе. Вокруг плещется вода.

Я обвиваю его руками за шею и поднимаю лицо, чтобы вобрать в себя его взгляд: голодный, полный изумления. Кожа у него на груди такая теплая.

– Спасибо, – говорит он. – Спасибо, что выбираешь меня.

Я смеюсь, не успев сдержаться. Если бы на его месте был Дирк, ничто бы не изменилось.

– Я не выбираю тебя. Я выбираю себя.

И я прижимаюсь губами к его рту.

La Revancha del Tango. Рене Айдье

На пустынной улице серое такси медленно крадется вдоль тротуара. Оно останавливается со всхлипом и стуком, выбросив облачко темных выхлопов в мое раскрытое окно. Сквозь дым я различаю отражение собственных глаз в зеркале заднего вида. Они слезятся, как у настоящей дивы. Представьте Ингрид Бергман в «Касабланке», только не такую живописную. И не такую светловолосую.

– Э… ¿Cuánto cuesta? – Я перебираю липкие купюры в ладони, останавливаясь, чтобы вытереть со лба пот.

Не глядя в мою сторону, шофер разворачивает ко мне экран таксометра. У шофера изо рта свисает сигарета.

Отлично, Майя. Цифры понятны всем. Улыбаясь словно кукла, я старательно отсчитываю песо. Будь я в хорошем расположении духа, я бы разложила купюры лицевой стороной вверх, просто чтобы порадовать водителя.

Но я не то чтобы в хорошем настроении. Мне хочется лишь побыстрее вымыться и забраться в кровать.

Я пихаю ему деньги и бормочу «спасибо», как и полагается хорошо воспитанной американской девочке. Он фыркает и что-то бормочет себе под нос, рассыпая сигаретный пепел по куртке. Как только я достаю чемодан на колесиках из проржавелого багажника, шофер отъезжает от обочины, на ходу вставая на заднее колесо.

Какой крутой водитель. Мне почти жаль, что я всю дорогу от аэропорта имени министра Пистарини осыпала его проклятиями.

Почти жаль.

Ладно, и где же тут у вас этот хренов хостел «Черная кошка»?

Я оглядываю темный переулок Буэнос-Айреса.

Хм. Врать не буду: я ожидала чего-то несколько иного.

По сторонам дороги выстроились маловыразительные бежевые дома в квадратиках окон и кондиционеров. Конденсат капает у них с гудящих брюх, окрашивая стены коричневым, как на дурных картинах Джексона Поллока.

Пахнет помойкой и солоноватым потом.

Стиснув зубы, я иду по переулку, стараясь двигаться в ритме кумбии. Я вступаю кроссовкой в придорожную канаву, и меня передергивает: маслянистые брызги просачиваются сквозь штанину джинсов.

Радость жизни

В самолете от Майами до Буэнос-Айреса я прочла в журнале статью о разочарованных туристах и о том, как мечты о райских местах разбиваются о суровую реальность. Автор съездил посмотреть пирамиды и жутко разозлился, когда понял, что город – со всем его шумом, грязным воздухом и нормальностью – подступал к пирамидам вплотную.

Я знаю, что я сейчас в несколько другой ситуации.

Но в чем-то этого журналиста я понимаю.

Это все почему-то напоминает мне о том дне в прошлом году, когда папа умер в больнице после аварии. Будто я опять жду, пока на меня снизойдет нечто ужасное. Какая-то пугающая, зияющая темнота, которая таится в ближайшей подворотне, готовая уничтожить все надежды на счастье.

Я отгоняю это чувство и заставляю себя улыбнуться, идя все дальше и дальше по растрескавшемуся асфальту. Пробродив бесцельно несколько минут, я останавливаюсь порыться в сумке и выуживаю оттуда путеводитель.

Черная кошка, черная кошка, черная кошка.

Я пробегаю взглядом по целому океану мелкого шрифта – пустые обещания дешевых стейков и чимичурри – и едва не хмыкаю вслух. Странно хмыкать, когда находишься в полном одиночестве. Наверно, на это способны только совсем уж безнадежные злодеи.

Интересно, почему вокруг меня нет никаких признаков жизни? Я знаю, что мысль очень глупая, но правда, где же все люди? Только-только начался вечер. Где же танго? Разве не должна я сейчас купаться в его сладостных звуках на углу какой-нибудь мерцающей огнями улицы, подхваченная в танце богом танго?

Надо выкинуть этот тупой путеводитель.

Наконец, в самом конце улицы, я различаю крошечную неоновую вывеску с изображением черной кошки. Мне в лицо призрачным светом дешевого ужастика сияет надпись «ХОСТЕЛ». Я подхожу ближе. Вывеска жужжит и трещит, как белка в истерическом припадке.

Какая-то негостеприимная гостиница.

Как раз подойдет для хмыкающей девчонки.

Я толкаю скрипучую дверь, покрытую слоем блестящей краски, которая почему-то отваливается слоями.

– Hola, me llamo Maya. Yo…

– Да, мы получили ваши сообщения, – с легким акцентом гудит из-за стойки скучающего вида мальчишка. – Дайте мне свой паспорт и распишитесь вот здесь.

Этот хилый парнишка напрашивается на грубости, но мне слишком нравится его футболка с Alabama Shakes. Ничего, потом отыграюсь. Он указывает вдаль по коридору на общую комнату, а потом поворачивает руку и тычет большим пальцем налево: там женские комнаты и туалеты.

– Выберите пустую кровать. Вот ключ от шкафчика. – Мальчишка вздыхает, протягивая мне ржавое кольцо из железа и меди. – Не потеряйте.

– Grrrrrracias, – с елейной улыбкой отвечаю я.

– ¿De dónde sos?

– Что, простите? – Я беспомощно моргаю.

Вот так всегда, только захочешь прикинуться самой умной…

– Простите. Я подумал, может, вы из Перу. Или Мексика? – Он сверлит меня взглядом, словно у него стремительно падает зрение. – Откуда вы?

Ох, только не опять. В одиннадцатимиллиардный раз за мою не такую уж долгую жизнь.

– Я из Штатов.

– Я знаю. – Он приподнимает густые брови, постукивая пальцем по моему паспорту. – Я имел в виду, откуда ваша семья?

А я-то думала, что Аргентина – прогрессивная страна. Я думала, что мою кожу цвета мокко и мои миндалевидные глаза тут не будут замечать.

Ну да ладно.

Я фыркаю: язык презрения понятен в любой культуре.

– Моя семья из Индии.

Мальчишка кивает:

– Приятного визита в Буэнос-Айрес.

Он произносит «Айрес» с таким изящным акцентом, что мне остается лишь надеяться, что когда-нибудь и я так смогу. Может, тогда люди в моем присутствии будут чувствовать себя такими же неотесанными неучами, как я чувствую себя сейчас.

А жаль. У этого парнишки отличный вкус в музыке.

Я плетусь по коридору, напоминающему мне дом 12 на площади Гриммо: потолочный плинтус в пятнах плесени, линолеум на полу пообтрепался по краям. Колеса моего чемодана застревают в каждой щели. Я дохожу до женской половины хостела и кидаю рюкзак на первую свободную кровать. Содрав с себя свитер с эмблемой Дьюка, я ощущаю сильное амбре самолета и отчаяния, которое держится на моей коже вот уже девятнадцатый час.

Черт! Мне нужно в душ.

Одежда в чемодане свалялась в кучу на одной стороне, словно из багажного отсека учуяв мою тоску. Я вытягиваю пару узких джинсов, белье и темно-синюю майку, достаю принадлежности для душа и пихаю сумки в шкафчик.

Кое-как помывшись под слабой струей душа, я одеваюсь и решаю пройтись до общей комнаты: посмотрю, кого завлекла сюда черная кошка.

Обстановку комнаты составляет странная мешанина из диванов и барных стульев родом из семидесятых. На фоне всего этого возвышается старинный лакированный сервант с облупившимися краями – должно быть, когда-то он служил барной стойкой. Посередине серванта стоит огромная прозрачная… штука… с серебристым краном. Она заполнена малиновым варевом, в котором плавают бледные куски неопознанной материи.

Мда. Это пить я точно не буду. Выглядит, будто в этой воде утонула целая толпа фей.

В комнате зависают несколько человек, они пьют фееубийственную жидкость из сколотых кружек и мутных стеклянных стаканов.

– Вы посмотри-и-и-ите, кто прише-о-о-ол, – рявкает молодой чувак в очках, с широкой темной оправой. По какому-то печальному недоразумению он еще и бородат.

Своей длинной, как у волшебника, бородой он словно пытается убедить мир, что невероятно взросл и мудр. Этот долговязый маг полулежит, растянувшись в потрепанном кресле.

Он напоминает мне моего самого нелюбимого двоюродного брата. Того самого, что напился на папиных похоронах и наблевал на мамины рододендроны, а потом объявил, что бабушка не так уж и любила папу.

Кто не любит похороны! Особенно когда собирается наша семейка. Восторг, да и только.

Когда парень в очках еще раз пытается ко мне обратиться, я снова его игнорирую. Я слишком трезва для юных волшебников, особенно если они похожи на британских хипстеров.

Явно не привыкший к тому, чтобы его игнорировали, он выставляет руку вперед и машет перед самым моим лицом:

– Эй!

Рука бешено мечется у меня перед глазами.

Я одаряю его косым взглядом:

– У тебя правда такой акцент или ты выпендриваешься?

Он медленно, расслабленно улыбается – ну прямо Чеширский кот.

– А ты дерзкая, а?

Его губы подергиваются, отчего темно-рыжая борода словно танцует. Если этот чувак начнет читать мне лекции об этичной торговле кофе или о Прусте, я за себя не отвечаю.

Точно выпендривается.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не расплыться в широкой торжествующей улыбке.

– Неа, – вступает в разговор другой парнишка, зеленоглазый и всклокоченный. – Не выпендривается. Он всегда такой. – Парень криво усмехается. – Во всяком случае, в последние два дня.

А вот этот вроде ничего. Сидит на стуле как полагается. Не ухмыляется, как персонаж из книги.

И не отрастил себе бороду, Гэндальфу на зависть.

– Я Майя. – Я склоняюсь вперед и пожимаю руку нормального парня. Ну, того, который миленький.

– Дастин.

– А я Блейк. – Рыжий волшебник вскакивает на ноги и тычет мне рукой прямо в лицо.

Опять. Он на удивление шустрый, особенно для такого олуха.

– Ага. – Я быстро пожимаю ему руку так же сдержанно, как и отвечаю. – Майя.

Его губы снова вздрагивают в улыбке.

– Откуда же Майя родом?

– Северная Каролина.

– А я из Джерси. – Дастин засовывает руки в задние карманы брюк, от чего перекатываются мускулы на его широких плечах. – Закончил первый курс в Ратгере. А ты?

– Этой осенью пойду в Дьюк.

Поначалу он смотрит на меня с сомнением. Затем уголки его губ хмуро сползают вниз.

– Ты только закончила школу? И приехала сюда одна?

– Я не одна, – говорю я с непробиваемой серьезностью. – Со мной Господь.

Я прижимаю руку к сердцу.

Дастин прокашливается и смотрит в сторону; у него краснеет шея.

А Блейка, похоже, мой комментарий ничуть не задел. Он громко смеется и хлопает меня огромной ладонью по плечу. Чуть не упав, я бросаю в его сторону хмурый взгляд. Фирменный хмурый взгляд Майи Пател.

Но Блейк остается невозмутим.

Возможно, первый из мальчиков за пределами моей семьи, кто не побоялся хмурого взгляда Майи Пател.

Широко улыбнувшись Дастину, я поясняю:

– Я закончила школу две недели назад. В качестве подарка на выпускной семья отправила меня в путешествие к Мачу-Пикчу. С двенадцати лет об этом мечтаю. Мой старший брат работает в американском посольстве в Бразилии. Он встретит меня завтра утром, и мы вместе поедем в Перу. Так что, строго говоря, одна я пробуду здесь семнадцать часов, и это на один час меньше, чем возраст, с которого в Аргентине разрешено употреблять алкоголь. Да, я проверила это в Интернете перед полетом.

Дастин смеется в ответ, и я понимаю, что он снова почувствовал себя в своей тарелке.

Блейк наблюдает за нашим разговором. Я ощущаю на лице взгляд его обведенных темной оправой глаз.

С грустью должна признать, что меня это подвешивает.

– Я правильно расслышал: ты правда идешь в Дьюк? – поддразнивает Дастин, не подозревая о моих тайных мучениях.

– Ага.

Он в ужасе раскрывает рот, но я понимаю, что это он так, пошутить.

– Черт!

– Как оригинально, – отвечаю я таким же тоном. – Все ненавидят Дьюк. – Я скашиваю рот на сторону. – Слушай… Только не говори мне, что ты просто обожаешь Каролину. Просто так, без всякого повода.

Он снова смеется, и у его глаз разбегаются морщинки.

– Признаюсь, виноват.

Мы улыбаемся друг другу. Если не брать в расчет его ужасную прическу, Дастин очень миленький.

Но не в моем вкусе.

– Вы вообще о чем? – прерывает нас Блейк.

– О баскетболе, – отвечаем мы в унисон и снова смеемся, как парочка из тупой рекламы.

– Какая прелесть. – Блейк делает большой глоток фееубийцы.

– Что это вообще такое? – спрашиваю я, не в силах сдерживать любопытство.

Воспользовавшись возможностью, Блейк подходит ближе. Еще чуть-чуть – и получилось бы «слишком близко». Если он думает, что я отшагну назад, то он ошибается. Может, ростом я и не вышла, зато хук справа у меня отличный.

– Ну, дорогуша, – начинает он. – Это худшая сангрия из всех, что я пил в своей жизни. Но в ней есть алкоголь, а ради алкоголя я и перекись выпью, так что…

Он смеется собственной шутке.

Ничего не могу с собой поделать. Я хихикаю.

Черт!

– Ты что, хихикнула? – спрашивает Блейк.

Я фыркаю:

– И что?

– Давай на бис.

– Нет. И плясать, как обезьянка, я тоже для тебя не буду.

– Блин, а я-то надеялся. Ну что ж, прощай, вечерний заработок!

Дастин весело качает головой:

– Он собирался расплатиться этими деньгами за выпивку в клубе.

– Что ж, придется тебе пойти без меня, – отвечает Блейк.

– В каком клубе? – спрашиваю я, задев его плечом. Нет уж, подвинуться пусть и не просит.

– Какой-то клуб с латиноамериканскими танцами. – Глаза Дастина загораются дружелюбным зеленым светом. – Мы собираемся пойти с ребятами. Пошли с нами.

С моих губ срывается громкий стон. Драматичный. Мой самый любимый сорт стона.

Мне нужно выспаться. До отъезда в Перу у меня всего три дня в Барселоне, и я собиралась выжать из путеводителя все до последней капли. Дешевый стейк. Чимичурри. А еще…

Да ладно, кого я обманываю.

Я согласилась, как только Дастин произнес «латиноамериканские танцы». Как член анонимного общества любителей сальсы, я ухватилась бы за любую возможность пройтись на счет восемь по любому танцполу. Моей вины тут никакой нет. Винить надо Кристину, мою лучшую подругу: это она четыре года назад научила меня танцевать сальсу. Самой же Кристине, надо думать, любовь к танцам передалась по наследству от пуэрто-риканских родственников.

А я свое увлечение подхватила от нее.

Что же мне остается сказать?

Не только из-за Мачу-Пикчу я мечтала поехать в Южную Америку на выпускной.

– Я с вами, – говорю я, расплываясь в улыбке. – Как у меня вид, подходящий? – Я поднимаю руку к голове и провожу ею вдоль тела до самых пят, как завзятая королева красоты.

– Чего? – Дастин смотрит на меня с абсолютно непонимающим видом.

– Да ладно, чего там! – Я показываю на медную бороду Блейка. – Если он может идти в таком виде, то меня уж точно пустят.

Блейк широко улыбается:

– И правда дерзкая. Неплохо, неплохо.

Дастин молчит, но по дружелюбному выражению на его лице я понимаю: он тоже рад, что я пойду.

Жаль, что он тогда отвернулся. Не люблю неженок.

Следующие полчаса мы ждем, пока все соберутся в общей комнате. Я решила не пробовать сангрию-фееубийцу и не пренебрегать законом, запрещающим пить до восемнадцати лет, и вместо этого взяла банку неопознанной газировки. Да, так безопаснее. Вдруг я натолкнусь на разгневанных фей, мечтающих отомстить за смерть сородичей?

Вскоре под шипящей вывеской с черной кошкой собралась разношерстная компания из восьми туристов. Вечер еще совсем теплый, прохлада не успела опуститься на Буэнос-Айрес, хотя чувствуется, что скоро похолодает. Последнее дуновение ветерка несет с собой кратковременный холод. Аргентина находится под экватором, и сезоны здесь идут в обратном порядке: мы только собираемся прыгнуть в лето, а тут уже все готовится к зиме.

Мы окликаем несколько такси, и я с радостью замечаю, что от меня не ждут идеального испанского. Мои жалкие попытки в этой компании совсем не нужны: половина присутствующих говорят на испанском, будто это их родной язык.

– Спасибо тебе, Господи, за европейцев, а то нам с Дастином пришлось бы охренеть как нелегко.

Наш такси-караван сворачивает в очередной переулок. Я выглядываю из окна, вбирая в себя окружающий мир. На этой улице по крайней мере есть фонари. Кованые стальные завитки бросают на асфальт зловещие тени. Лужицы тепло-бурого цвета заливают тротуары, словно на дагерротипе. Каждую лампу вуалью окружает белая дымка. Все здесь напоминает о днях старины.

Мне это очень нравится. Есть в окружающей обстановке нечто мрачно-притягательное, эротическое.

Такси с визгом останавливаются на улице, что кишит улыбающимися пешеходами. Заполненной несмолкающими взрывами смеха. Сквозь этот шум я слышу музыку: она пульсирующими волнами доносится из ближайшего клуба.

Эдди Сантьяго. Мой любимчик.

Как знать, может, мне еще понравится в Аргентине.

Какое-то время мы стоим в очереди, потом показываем паспорта до комичного серьезным амбалам на фейс-контроле и оказываемся внутри. Тут все грохочет.

Куда бы я ни приехала, я неизменно замечаю с интересом, что есть какая-то универсальная формула ночных клубов. Будто владельцам заведений рассылают списки на всех существующих языках.

Один Зеркальный шар, чтобы всех ослепить.

Один Грохочущий бит, чтобы всех оглушить.

И во тьме заключить.

Знаю, знаю. Пора прекращать перевирать Толкина… И вообще цитировать книги. Мне часто об этом говорят.

Когда мы выходим на танцпол, песня Эдди Сантьяго уже заканчивается. Эстафету подбирает Марк Энтони. Aguanile.

Я хмурюсь. Верните Эдди! Медленные песни для сальсы – это лучшее, что есть в мире.

Когда я совсем того не ожидаю, ко мне подгребает Блейк, сложив на груди длинные руки. С огромным неудовольствием я должна заметить, что его присутствие меня успокаивает. От его льняной рубашки исходит запах кондиционера для белья и ношеной кожанки.

– Ты выглядишь так, будто тебя все тут бесит. Самое то для ночного клуба.

Он смотрит прямо перед собой.

– Нормально я выгляжу. – Я пожимаю плечами и, переняв его позу, смотрю вперед. – Мне просто предыдущая песня нравилась больше. Эдди Сантьяго – это же классика!

Он поворачивает ко мне голову:

– Ты слушаешь сальсу?

– И что?

– А, ладно. Прости за любопытство.

Я шумно выдыхаю:

– Это ты прости.

Я смотрю на него, и раскаяние смягчает мои черты.

– Вот и правильно. – Его глаза ехидно поблескивают. – Просите у меня прощения. Ты и твой бог.

Я не успеваю себя остановить и поджимаю губы. Я изо всех сил стараюсь не расхохотаться.

– Ты откуда?

– Англия. – Он снова улыбается, как Чеширский кот. Так высокомерно, что я не нахожу слов.

– Да ладно, Шерлок. – Я тоже обнажаю зубы в улыбке. – И откуда именно?

– Оксфорд.

Его ответ заставляет меня помедлить:

– Оксфорд… в смысле город? Или универ?

Он тихо смеется:

– Я полагаю, что это одно и то же, дорогуша.

От моего вздоха темная челка у меня на лбу приподнимается.

Второй раз в яблочко, Майя.

Я резко разворачиваюсь к нему:

– Ах, простите меня, досточтимый сэр. И что же вы изучаете?

– Английскую литературу. А ты? – Он поворачивается, чтобы тоже смотреть мне в лицо. Он на добрых тридцать сантиметров меня выше. Щеки у него разрумянились – может, от пульсирующего жара в клубе или… или от чего-то другого. – Ты уже решила, что будешь изучать?

Я пронзаю его взглядом. Честно, я изо всех сил стараюсь воспринимать всерьез и его безумную бороду, и сумасшедший огонек в зеленых глазах.

– Английскую литературу.

Блейк широко улыбается.

Тем временем люди на танцполе расходятся в стороны, и из массивных динамиков в углах на потолке начинают доноситься незнакомые аккорды. Разговоры смолкают…

Белое пятно разрезает тьму, освещая центр истоптанной деревянной сцены.

Девушка примерно моего возраста вышагивает – я не могу подобрать другого слова – в серебристый луч света. На ней черное шелковое платье с вырезом на спине и разрезом до стройного правого бедра. Поводя плечами, она встает в позу: носок правой туфли смотрит вперед, подбородок задран вверх. Копна длинных черных кудрей спадает ей на плечи, и намазанные алым губы призывно надуты.

В свет софита входит мужчина, и вид у него тоже абсолютно роскошный. Тело у него уже миновало юношеский возраст – мускулы бугрятся, натягивая ткань рубашки, – но лицо кажется совсем молодым. Улыбка его слишком прекрасна, чтобы можно было назвать ее усмешкой. Его гладко зачесанная прическа сама по себе выглядела бы глупо, но в сочетании со смуглой кожей, точеными чертами и широкими плечами она создает неуловимый отблеск Старого Света, в котором он так отчаянно нуждается. Тот самый отблеск, который делает его чем-то большим, чем зазнавшийся мальчишка. Ох, как же невероятно красива его улыбка. Воротник кристально-белой рубашки расстегнут, черные брюки сидят идеально.

Бог танго из моих невинных подростковых мечтаний.

Челюсть у меня падает все ниже, и ниже, и ниже.

Блейк начинает смеяться.

Но тут вступает музыка. Бандонеоны отсчитывают ритм. Мягко стучат барабаны.

Девушка припадает к земле, описывая левой ногой медленный полукруг. Юноша лениво обводит ее вокруг себя, а потом, подняв, прижимает к груди.

Она скользит…

…вниз вдоль его тела.

Они отражают движения друг друга в какой-то идеальной гармонии. Звучит неспешный ритм. Пара испанских гитар и вальяжное фортепьяно. Они вращаются, кружатся, припадают к земле… скользят.

Какая красота. Какое изящество.

И как, черт возьми, сексуально.

Юноша вращает ее на месте одним лаконичным движением кисти. Она поворачивается к нему лицом. Он ловит девушку под правое колено и нагибает почти к самому полу; ее кудри касаются обшарпанной древесины.

Потом он тянет ее вверх по исцарапанному полу, и она встает, прижимая руку к его щеке. Он делает шаг навстречу, и они завершают танго аккуратным движением сомкнутых рук. Музыка затихает, оставляя после себя послевкусие долгой ноты в басах.

На секунду клуб затихает, затаив дыхание.

Молчание разрывается аплодисментами. Мужчины и женщины всех возрастов одобрительно свистят.

А я стою на месте как громом пораженная. Неподвижно.

Думаю, можно не говорить, что мои мечты перестают быть невинными.

– Майя, у тебя изо рта слюни капают, – дразнит меня Блейк.

Меня грубо вырывают из объятий фантазии.

– Заткнись, Гэндальф.

– Гэндальф? – Он широко распахивает глаза.

– Кто-то же должен тебе сказать. – Я изо всех сил стараюсь смотреть на него сверху вниз, но ввиду его высокого роста это дается мне непросто. – Эта борода просто ужас какой-то.

– Раз ты сравнила меня с одним из истари, я буду носить эту бороду вечно.

И снова я просто вынуждена посмотреть ему в глаза:

– Истари? – В моем голосе слышится недоверие.

– Так уж их называют, дорогуша, – снисходительно объясняет он. – Если бы ты прочла книги, а не просто посмотрела фильмы, ты бы…

Глаза чуть не вываливаются у меня из орбит.

– Я читала книги! Для выпускного экзамена я написала реферат по «Сильмариллиону», ты, оксфордский придурок! Да ты сам, наверно…

Из динамиков ревет Мики Таверас, не давая мне закончить мое тщательно обдуманное возражение.

Кипя от возмущения, я шагаю на танцпол под звуки барабанной сальсы.

Ну и козел!

Да и какая разница, что он там думает! Я оборачиваюсь в поисках Пугливого Дастина. Вот он, сидит у столика рядом с баром, погрузившись в разговор с девочкой из Швеции, которая приехала в клуб с нами вместе.

Да и ладно. Мне нужен лишь партнер для танцев и счет на восемь.

С этим осознанием я стою и жду в сторонке, стараясь не угодить в толчею крутящихся тел. И вот уже какой-то безликий парень берет меня за руку, кладя другую ладонь мне на талию. Мы кружимся по танцполу.

Наверно, и правда странно, что я так полюбила сальсу, но это объясняется очень просто. В детстве мы с Кристиной подружились благодаря болливудским фильмам. Особенно нам нравились сцены с танцами. Мы подражали экзотическим движениям из любимых фильмов и дошли до того, что стали мастерить костюмы из старых сари моей мамы. В обмен на то, что я научила ее двигаться, как Айшвария Рай (хахаха!), Кристина научила меня танцевать сальсу, как Джей Ло.

Так родились легенды.

За последние четыре года я неплохо наловчилась. То есть мне никогда не стать одной из девушек, перед которыми расступается танцпол. Но согласитесь, на свете не найти ничего подобного ощущению, когда можешь двигаться, позабыв про все на свете, безразличная ко всему, кроме ритма.

Парень, что стоит передо мной, берет меня за руку и быстро крутит меня на деревянном полу. Я кружусь раз, два, три… после каждого поворота встречаясь с ним взглядом. Когда вращаться больше некуда, я встряхиваю волосами до плеч и, покачивая бедрами, в последний раз считаю до восьми.

Он широко раскрывает глаза и что-то быстро говорит мне на испанском.

Я трясу головой и печально пожимаю плечами; из колонок уже гремит следующая сальса.

Он улыбается и галантно прижимается губами к костяшкам моих пальцев.

– Майя! – Блейк в сотый раз за вечер машет рукой у меня перед лицом.

Я отмахиваюсь от него, как от надоедливого комара:

– Уходи. Я танцую.

– Это я уже заметил. – Блейк с невыносимо раздражающей улыбкой смотрит на моего партнера по танцам. – Не возражаете, сэр?

Хотя мой партнер и не говорит по-английски, он сразу понимает, что к чему, и передает меня Блейку, как барашка на заклание дружелюбному мяснику.

Я хмурюсь. Из памяти еще не изгладилась последняя стычка с Блейком. Она и мое необъяснимое смущение.

– Я не хочу с тобой танцевать.

– А я с тобой тоже не хочу. – Блейк берет меня за руку и подхватывает в объятия.

– Кстати, я…

Но тут он безукоризненно вступает в танец на счет восемь. Я поражена до глубины души.

– Что за…

– Знаешь ли, – прерывает он меня. – Я не очень люблю сальсу, честно говоря. Мне больше по душе бачата. Как-то она сексуальнее, что ли…

– Т-ты… – запинаюсь я, а потом опускаю взгляд на ноги: – Ты танцуешь на счет два!

Обвинение повисает в воздухе, резкое, как предсмертный кошачий визг.

– А? – улыбается он. – А ты как, на один? Эх, дорогуша, так у нас ничего не получится. Я это понял в первую секунду, как тебя увидел.

Он кружит меня, элегантно дернув запястьем. Когда мы снова оказываемся лицом к лицу, Блейк игриво подергивает бровью.

Потом он поводит плечами, слегка высунув язык между зубов. В этом есть что-то пугающе эротичное… неловкое, но страшно эротичное.

Я ничего не могу с собой поделать. Оглушительный смех вольной волной льется с моих губ.

Когда песня заканчивается, мне почти жаль.

Но затем меня по плечу хлопает другая рука.

Она принадлежит богу танго. Тому самому, в хрустяще-белой рубашке и с неотразимой хитрой улыбкой.

Ни хрена себе.

Аргентина, мы с тобой очень, очень подружимся.

Бог танго улыбается мне, и сердце у меня со всей силы влетает в ребра. А потом он спрашивает что-то на своем идеальном, до боли прекрасном испанском. Я качаю головой и показываю себе на рот, словно обвиняя его в своей неспособности говорить. Бог смеется, и смех у него такой же роскошный, как и все остальное. Безукоризненное сочетание меда и дыма.

Он все еще настойчиво протягивает мне руку.

Наплевать, что мы не понимаем друг друга! Любовь выше языковых различий. Выше культурных различий. Выше…

– Потанцуй с ним, – тихо говорит Блейк.

Меня словно вырвали из волшебной сказки, что разворачивалась в моем мозгу. Я смотрю на Блейка. Дымка мечты истончается.

Я смотрю на него ясным взглядом.

Вот мальчишка, который не отвернулся. Настоящий, не из мечты.

Мальчишка, который удивляет меня своей правдой.

Я медлю:

– Но…

Его черты смягчаются.

– Я подожду тебя вот здесь.

– Правда? – негромко спрашиваю я.

– Конечно. – Он толкает меня в бок локтем. – Пусть он собьет тебя с ног. Но только ненадолго. – Блейк склоняется ближе; его дыхание щекочет мне ухо. У меня по спине бегут мурашки. – А потом я покажу ему, что к чему.

Со знающей улыбкой я беру за руку бога танго.

Я оборачиваюсь; Блейк улыбается мне.

В улыбке нет и следа от Чеширского кота.

Меня подхватывает новый танец.

И за спиной остается возможность чего-то большего.