Текст книги "Грани любви"

Касс, Ан и Дра. Натали С. Паркер

Нити моего будущего, извиваясь, вплетаются в настоящее и прошлое. Мама говорит, что мы с Пией должны записывать, какие дороги выбираем, чтобы в памяти оставалась реальность.

Она говорит:

– У вашей двоюродной бабки ум стал ветвиться, как устья реки, и она жила двумя жизнями: одной, настоящей, и другой, которая была реальна только в ее мыслях. Эти дороги расходились снова, и снова, и снова, и в конце концов она перестала понимать, кто же она такая на самом деле.

Когда мы спрашиваем, как такое вообще возможно, она отвечает:

– Если вы выбираете одно будущее, это вовсе не значит, что вы сразу забудете о другом.

Эта история коротка, но у нее длинные пальцы, и с тех пор, как я услышала ее впервые, пальцы эти сжимаются на моих плечах и вокруг моего горла. Мне всегда нужно знать, какое будущее я выбираю и почему, иначе мой разум от меня уйдет.

Всегда есть лишь два возможных варианта. Они появляются передо мной как вопрос: этот или тот? Так было с первого дня, когда змеиные голоса стали нашептывать мне на ухо: Выбирай, Касс, выбирай. Им все равно, что я выберу, им важен только сам факт.

Вот на что это похоже.

Ан сидит на берегу реки. Она сбросила белые сандалии на тропинке у нас за спиной и свесила в воду голые ноги. Мы ушли на самый край дороги, подальше от детской площадки и газонов. Изредка мимо проезжает на велосипеде или пробегает какой-нибудь спортсмен. Проходят подростки, пытаясь отхватить себе местечко у реки. Нам не следует свисать с бетонной перегородки между рекой и дорожкой. Это опасно: мы можем пораниться. Рискованно. Река здесь глубокая и быстрая, но нам с Ан именно это и надо: мы любим бросать вызов, рисковать; мы постоянно стремимся друг друга впечатлить.

Сегодня тепло, насколько вообще бывает тепло в заливе Пьюджит. Чистое небо тянется на многие мили, в реке поблескивают обломки ледниковых льдин. В школе уже каникулы, и мы с Ан проводим вместе все время, которое оставляет нам летняя подработка.

Уперев ладони в берег позади себя, Ан опускается в реку; нижние края ее шорт намокают от воды. Река обдает брызгами ее теплые коричневые бедра. Она смеется и швыряет в меня своей лучезарной улыбкой Я сижу наверху скрестив ноги (ботинки я сбрасывать не стала). Меня ее поступок не впечатляет, и Ан в курсе.

– Касс! – Она подтягивается из реки и садится на бетон рядом со мной. – Пойдем на мост. Прыгнем!

Я смотрю на мост вниз по реке. Он высокий, метров сто в высоту. До него от нас пара километров. Два года назад, когда нам было по пятнадцать, мост закрыли по случаю выпускного в нашей школе. Тогда никто не прыгнул. С тех самых пор мы не перестаем говорить, что надо бы собраться и прыгнуть. Течение там буйное, хотя и не мелко. Вода внизу так и манит темной глубиной. Мы с Ан решили, что прыжок увековечит нас в памяти школы: Касс и Ан, девочки, которые решились на то, чего другие боялись.

Выбирай, Касс, выбирай.

Если я соглашусь…

Мы сядем на велосипеды, что бросили на траве, и полетим по дорожке. Летнее солнце будет преследовать нас всю дорогу, согревая спины. Ноги у меня были всегда сильнее, чем у Ан. Но все равно, доехав до моста, я десять раз обольюсь потом и буду задыхаться. Она поцелует меня солеными губами с привкусом малины, высасывая последние остатки воздуха из легких.

– Не думай, – скажет она. – Просто прыгай.

Река будет бурлить у нас под ногами. Кожу покалывает от пота. Нам не следует этого делать, но раз уж мы доехали сюда – назад дороги нет. Мы подождем, пока с моста исчезнут машины, и переберемся через ограждение.

За этой последней преградой река внизу покажется еще дальше. У меня закружится голова, но при этом я почувствую себя такой живой, что застыну на месте. Такой невероятно живой, какой не ощущала себя прежде.

Я знаю, как именно буду себя ощущать. В будущем нет чувств, в нем есть только факты. Вот что случится, если я соглашусь. Я знаю будущее, но не чувствую его.

Ан возьмет меня за руку. Наши липкие, горячие ладони задрожат.

– Не забудь завопить, – скажу я.

И мы прыгнем. Мир пронесется мимо, и мне станет больно – ох, я знаю, как больно мне будет, – когда мы ударимся о воду. Появится кровь, несколько слез, и мы будем смеяться, и холодная река понесет нас по течению.

Если я откажусь…

Ан нахмурится. Ее недовольный взгляд так же прекрасен, как и все остальное в ней. Я склонюсь вперед и поцелую ее, задыхаясь от речной пены и малиновых губ.

Она отодвинется и попытается еще раз:

– Ну пожалуйста. Мне скучно.

– Не сегодня, – скажу я. – Но у меня есть идея получше.

Мы сядем на велосипеды, что бросили на траве, и поедем в наше тайное место. Под мостом воздух прохладнее, а тени гуще. Мы знаем, как пройти между колючими кустами ежевики.

Ан будет меня целовать, а река будет шуметь и брызгаться, и я поцелую Ан в ответ. Она возьмет меня за руку. Наши липкие, горячие ладони задрожат, но так уже случалось. Я точно знаю, что буду чувствовать. Будущему не дано укрыть это от меня.

Все это пробегает у меня в мыслях за считанные секунды. Словно воспоминания, эти образы приходят ко мне уже готовыми, оформленными. Я знаю их так же хорошо, как и то, что случилось на самом деле; оба пути одинаково реальны, словно я уже прошла по ним. Они уютно располагаются у меня в голове бок о бок с воспоминаниями о том, что я ела на завтрак и как однажды сломала руку, прыгая на батуте (вернее, с батута) за домом Ан. Так было всегда. Я помню каждое будущее, которое мне не удалось прожить, поэтому порой мне кажется абсолютно неважным, что я выберу. Какая разница, если с этого момента у меня будут оба воспоминания? Но всякий раз я вспоминаю мамин рассказ о двоюродной бабке. Поэтому я выбираю тот вариант, что ярче, потому что именно его я запомню.

Да, я знаю, что случится на каждом из двух путей. Но разница в том, что именно придется мне испытать. Дело не в том, что я знаю, что выживу; дело в том, что я почувствую, как падаю вниз.

Я соглашаюсь. Мы прыгаем.

Я уже давно решила, что всегда буду выбирать Ан. Неважно, что предложит мне будущее. В Ан есть одновременно и неколебимая устойчивость, и абсолютная непредсказуемость. Я не в силах контролировать будущее, которое увижу, но я могу выбирать свой путь среди возможных вариантов. Ан – мой путеводный свет; компас, который указывает на истинный север среди бесчисленных дорожек будущего; сила, которая удерживает мой разум в равновесии.

Мы подружились еще в детстве. Возможно, нас сблизила любовь к риску, которую не разделяли одноклассники: все остальные дети уже умели думать о последствиях и стремились выжить. А может, мы были слишком увлечены друг другом и никого больше не подпускали. Как бы то ни было, из просто подруг мы вскоре стали лучшими друзьями, а потом и намного большим. Это случилось естественно, как скачки роста в подростковом возрасте.

Если я и знаю что-то наверняка, так это что Ан всегда будет в моем будущем. Когда будущее говорит: «Вот еще одна развилка на пути, и на этой дорожке нет Ан», я говорю: «Тогда я выбираю другую». Когда Ан говорит: «Давай поступим в Вашингтонский университет и будем изучать драматургию», я говорю: «Давай».

Ан звонит вечером в пятницу. Намечается вечеринка – вечно кто-то устраивает какую-то вечеринку, – и, хотя мы обычно такое не любим, на этот раз Ан хочет пойти. Это будет совсем необычная вечеринка, обещает она. За городом. Далеко за городом. На участке за домом у какого-то парня, ну, вернее, не совсем. За домом есть пустой участок земли, который хозяева расчистили под застройку, у подножия холма с видом на Каскадные горы. Будет отлично, обещает она. Горы в лунном свете, костер, музыка… Кто-то принесет коктейли с водкой и «джелло».

Ан умоляет меня, дразнит. Это наше последнее лето перед взрослой жизнью, говорит она. Такого уже не будет, говорит она. Она говорит: спорим, тебе слабо надеть мою любимую майку, из такого мягкого материала и слегка собранную в талии, отчего я больше становлюсь похожей на девочку. Ан эта майка очень нравится. Мне самой – нет, но я бы надела ее, раз Ан просит. Я представляю запах дыма и легкий поцелуй ночного воздуха на щеке. Я совсем потеряю голову, буду танцевать, пока не сольюсь полностью с ритмом ударных, а потом упаду в объятия Ан и растворюсь в них, как бумага в воде.

Вроде неплохо. Думаю, что соглашусь.

Но не успеваю я ответить, как в уши мне начинает струиться змеиный шепот: Выбирай, Касс, выбирай.

Если я соглашусь…

Вечеринка окажется совершенно такой, как обещала Ан: поляна с видом на горы, рев костра, бриллианты звезд, как в старых глупых песнях. Будут танцы, визги, мокрые поцелуи. Я надену блузку, которая так нравится Ан, и к ней грубоватые ботинки и широкие штаны с карманами. Как обычно, я буду ходячим парадоксом, с которым никто не знает, что делать. Никто, кроме Ан. Она поведет меня танцевать, и я буду ловить отблески ее ярких губ и сияние густых каштановых кудрей в свете костра, а она будет прыгать, крутиться и задирать голову к небу. Ан дотронется до моей талии, а я одерну майку, убеждая себя, что она отлично на мне сидит. Но, в конечном счете, в этой толпе будет что-то такое, что я никак не смогу уловить.

Я выскользну из колышущейся волны тел и найду местечко у края поляны. Прислонюсь к сосне, сначала проверив, не капает ли с нее смола, и стану ждать Ан: она уйдет за выпивкой. Я всегда завидовала ее способности забить на окружающих. Конечно, ей это дается проще, а я никогда не умела растворяться в толпе и вместо этого ухожу в угол, чтобы наблюдать за другими, оставаясь незаметной.

И тогда я различу фигуру по другую сторону от поляны; она будет так же, как и я, стоять, прислонившись к сосне. Этому человеку будет наплевать на вечеринку, но мы встретимся взглядом, и я пойму, что на меня ему не наплевать.

Фигура оттолкнется от дерева и подойдет ко мне так решительно, что я почувствую – то есть, я знаю, что почувствую, – себя прикованной к дереву: радужный жучок, удерживаемый легким нажатием пальца. В неверном свете костра я различу лишь кожаную куртку длиной до бедра, уверенную походку и черную прядь на фоне золотистой кожи.

Человек остановится в паре шагов от меня, и я затаю дыхание.

– Как тебя зовут? – спрошу я.

– А ты не знаешь?

Голос шелком скользнет по моей коже.

– Откуда мне знать? – протестующе возражу я.

Склоняясь ближе, человек замрет на границе света от костра; один глаз черный, другой – каре-бежевый с отливом охры.

– Я тебя знаю.

Вот в этом беда с большими школами. Как я могу знать всех и каждого? Город у нас небольшой, но ребята съезжаются в школу со всех окрестностей, и поэтому учеников в нашей школе больше, чем в любой другой на Олимпике. Это нам рассказали на школьном собрании, самой-то мне на такие вещи плевать. Моя память о будущем говорит мне, что человека, который стоит сейчас передо мной, зовут Дра.

Я ненадолго выключаюсь из разговора: я таращусь на ненакрашенные губы, что красиво изгибаются в свете луны, а потом различаю звуки. Дра.

– Дра, – повторю я, растягивая гласную так долго, что она переходит во вздох.

– Значит, ты все-таки слушала меня.

Этот голос стучится мне в ребра, тук-тук-тук, словно ожидая, что я его впущу.

– Я всегда очень внимательна, – огрызаюсь я, но почему-то не могу по-настоящему злиться на этого человека.

Может, дело в том, что он такой нахальный, или красивый, или совершенно, абсолютно мне не знаком.

– Правда? Мне бы хотелось завладеть твоим вниманием.

Человек смотрит на мои губы. Сердце колотится у меня в горле. Я захочу этого, то есть я знаю, что захочу. Не знаю, кто первым сделает шаг навстречу, но проходит лишь один вздох, и мы уже вместе. Мы будем целоваться губами, языками, зубами. Поцелуй будет поспешным, длинным, уверенным.

Когда мы разойдемся, я буду знать, что она нас увидела. Ан. Я буду знать, что поцелуй создал что-то новое, одновременно разрушая что-то старое, и я почувствую – мне не надо этого воображать, – будто прыгнула с моста, но реки внизу не оказалось.

Если я откажусь…

Это ведь ничего не решит, не так ли? Я говорю «нет». Мы ругаемся, и я не могу рассказать Ан, что не хочу идти из-за страха того, что совершу, поэтому я лгу ей в лицо и ненавижу себя за это, но все же лучше соврать, чем поехать.

– У меня было видение, – говорит Пия, стоя в дверях.

Моя сестра на три года меня младше, но думает, что на тридцать лет меня умнее.

– Я занята, – отвечаю я.

Она окидывает презрительным взглядом гору одежды и полупустую сумку на полу. Мне ужасно сложно собираться в короткие путешествия. Мы с Ан поедем на Шекспировский фестиваль в Орегоне. Мне приходится начать сборы заранее. Упаковать вещи в сумку, а потом с утра решить, не захочу ли я что-нибудь поменять. Что бы я ни делала, в багаже у меня оказываются варианты, возможности, вероятности. Я, как могу, пытаюсь сократить их число и поэтому выбираю сумку размером с корги. Так что на самом деле я даже не вру сестре: я правда занята.

– Ага, – отвечает Пия. – Но мне нужно было прийти и поговорить с тобой, пока ты не сотворила огромную глупость.

– Пия, у меня правда нет времени на разговоры.

Вместо ответа она вытягивает прядь из прически и вертит ее между пальцами, закручивая в узлы и тут же их развязывая. Волосы у нас одинакового цвета, темно-каштановые, но кожа у сестры бледнее, и поэтому волосы кажутся почти черными. Она пристально смотрит на меня упрямым, решительным взглядом.

– Ну и стой в дверях, – говорим мы одновременно. Пия отлично сымитировала раздражение в моем голосе.

Я втягиваю воздух через зубы, пытаясь не выругаться: папа терпеть не может, когда мы сквернословим дома. Я стараюсь сберечь сокровища своего обсценного лексикона для тех, кто способен их оценить, но черт побери! У Пии было видение.

В этом беда с ясновидением. Оно передается по наследству, и Пия очень рано поняла, что может использовать его в свою пользу. Она всегда была такой. Манипулировала будущим, чтобы получить то, что ей хотелось прямо сейчас. Меня будущее всегда тревожило, и добавлять новые, придуманные мной варианты я бы к нему точно не стала. Но в данном случае она не выдумывает, и она знает, что я это знаю.

– И что ты увидела? – спрашиваю я.

– Ан сегодня не звонила. Что ты наделала?

– Заткнись, Пия.

– Я знаю, что ты наделала. И ты могла бы все исправить, если бы просто рассказала ей правду.

Она стоит, опершись на дверной косяк, и смотрит, как я складываю футболки, джинсы и белье.

Пия уже давно не делает тайны из того, что может заглядывать в будущее. Она говорит, у нее нет времени на ложь и умолчания, но я-то знаю, что бы случилось, скажи я Ан всю правду. Такого будущего мне точно не надо.

– Это не сработает. Может, у тебя и срабатывает, но у меня не получится. Она мне не поверит.

– Ты этого не знаешь. Ты всегда думаешь, что есть какое-то одно, определенное будущее, но ведь оно устроено совсем не так! – настаивает она.

Мы уже обсуждали это раньше. Раз десять, не меньше. Но ей не понять: ее-то не называли психованной, уродом и демоном.

– Мне было видение, – резко обрываю ее я.

– Бред собачий. Ты увидела один из вариантов будущего и решила, что он единственный, – говорит она, однако садится на пол рядом со мной и начинает собирать по парам носки, оценивая каждую шмотку, которую я складываю в сумку. – Ты правда возьмешь эту белую рубашку на пуговицах?

И, не успевает она закончить фразу, мне в ухо заползают змеиные шепотки: Выбирай, Касс, выбирай.

Если я возьму белую рубашку на пуговицах…

Мы с Ан пораньше выедем в единственный и неповторимый Ашленд, чтобы успеть поужинать перед спектаклем. Мы выберем кафе, которое называется «Все хорошо, что хорошо съедается», и закажем гамбургеры, картошку фри и молочный коктейль. Ан с восторженным блеском в глазах погладит меня по ноге босой стопой и станет забираться выше, к самому бедру.

Даже слишком высоко… У меня задрожат руки, и я оболью кремово-белую рубашку кроваво-красным кетчупом.

Нам придется быстро проглотить остатки ужина и поспешить обратно в гостиницу, чтобы я переоделась перед спектаклем. В итоге мы слегка задержимся, и, когда подойдем к театру, нам придется дожидаться антракта.

Ан не проявит недовольства, но оно затаится у нее во взгляде.

Если я не возьму белую рубашку на пуговицах…

Мы доберемся в город к ужину, но ужинать не станем. Я буду копаться, выбирая между черной рубашкой хенли с коротким рукавом (она милая, что бы там Пия ни говорила!) и темно-синей рубашкой на пуговицах, что сзади длиннее, чем спереди. В итоге у нас не останется времени поужинать. Мы придем в театр заранее, потратим уйму денег на скудный перекус в антракте, и Ан едва сможет сдержать смех, когда в тишине театра у меня заурчит в животе.

Конечно, неловкая ситуация, но я, естественно, выберу именно это.

Есть варианты будущего, которые мне по душе. В конечном счете, они ничего не меняют, и я вряд ли запомню их надолго, но они все же полезны в своем роде.

Я поворачиваюсь к Пии:

– Я тут подумала… Нет, лучше не брать эту рубашку.

Она довольно кивает. Я не стану говорить ей, что ее слова не сыграли никакой роли в моем решении.

Дра занимает все мои мысли. И это неправильно. У нас с Ан есть планы на будущее. Мы строим планы с самого знакомства. Все наше прошлое вело к этой секунде, когда мы избавимся от любящих, но чрезмерно опекающих семей и рванем в большой мир, полный приключений. Мы подали заявки в одни и те же университеты и распланировали будущее, в котором с утра будем учиться, по выходным – ездить за город, а год проведем за границей. Я сама выбирала свое будущее. Вместе с Ан.

Но я не могу стереть из мыслей это, другое будущее – невыбранное, в котором я сделала неверный выбор и поцеловала Дра.

Я не могу не помнить тот поцелуй. Я не могу не знать, что если бы пошла на ту вечеринку, то сразу бы влюбилась – и влюбилась сильно! Пусть даже эта влюбленность прошла бы через миг, но этот миг был бы долгим. Я этого не сделала, но могла бы.

И я даже не могу сказать наверняка, что, представься мне такой шанс еще раз, я бы его упустила.

И Ан ни о чем не подозревает.

Когда мы загружаем вещи в машину, Ан еще дуется на меня из-за той вечеринки. Но, конечно, переживает она не из-за того, из-за чего следовало бы: она и понятия не имеет, что в душе я настоящая предательница. Она думает, что я унылая одиночка и считаю себя выше серой массы наших бывших одноклассников. К счастью для меня, она ошибается. И, к счастью для меня, она не умеет долго злиться. К тому времени, как мы пристегнули ремни и помахали маме с Пией, Ан уже во весь рот улыбается своей задорной, счастливой улыбкой. Прошлое забыто.

Настала пора путешествий. На фестивале будут показывать «Много шума из ничего» и «Гамлета», и у нас радости полные штаны. Какое-то время я переживала, что в программке фестиваля поднимет свою уродливую голову «Макбет», и нам тогда придется менять планы. (Я люблю Шекспира всеми фибрами души, но делаю исключение для этой чертовой трагедии, полной долбаных проклятий и долбаных будущих.) Однако удача была на моей стороне, и, как только объявили программу сезона, мы тут же купили билеты. Третий ряд, центр.

До Ашленда, штат Орегон, четыре часа пути по федеральному шоссе № 5. Четыре часа, когда мы с Ан будем наедине. Четыре часа вдали от будущего, которое я не могу забыть. Мы останавливаемся перекусить бургерами и коктейлями с замороженным соком; от них язык у Ан становится кислотно-синим, а у меня – ярко-красным. Мы фотографируемся с высунутыми языками, целуемся холодными губами, подпеваем музыке так громко, что под конец совсем теряем голос, и сплетаем пальцы на ручнике моего старенького «шевроле каприс классик». Дорога заканчивается слишком быстро; не успев опомниться, мы уже заезжаем в до неприличия очаровательный Ашленд.

Фестиваль в самом разгаре; на улицах не протолкнуться от народа. Машины стоят в бесконечной пробке; между ними слоняются пешеходы. Вокруг снуют обаятельные хищники – уличные артисты. Все это складывается в шикарную романтическую картину.

Ан говорит:

– Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность.

– Спасибо, Полоний, – отвечаю я со смехом.

У нас едва хватает времени загрузить вещи в гостиницу (вроде как в стиле Тюдоров, но на самом деле просто сильно обшарпанную), и я никак не могу решить, какой топ надеть. Нам надо будет пройти около километра пешком до театра. Ан выглядит сногсшибательно в юбке и нарядной блузке: ткань слегка натягивается от ее изгибов, но лишь намеками, смутно очерчивая фигуру. Смуглую кожу Ан подсвечивают яркие цвета наряда.

Мне меж ребер ударяет чувство вины. Пия права: мне надо рассказать Ан все. Она – самое надежное, самое верное, что есть у меня в жизни, и ей надо знать, почему иногда я веду себя так странно и нелогично, почему иногда, выбирая ее, я вызываю ее недовольство.

Мне надо ей рассказать. Я ей расскажу.

Пора идти. Она протягивает мне руку, и змеистые голоса снова шепчут: Выбирай, Касс, выбирай.

Если я ей расскажу…

Я возьму ее руку в свою потную, пульсирующую в такт с сердцем ладонь. У меня не было возможности отрепетировать этот разговор, потому что я не предвидела будущего, в котором он состоится. Я начну с классического: «Ан, я должна кое-что тебе рассказать», и дальше все пойдет так же неловко. Я произнесу фразы вроде «Я могу видеть будущее», и «Иногда мне приходится выбирать, и «Я знаю, как странно это звучит».

Это будет ужасный, неловкий разговор, о котором я предпочла бы забыть. Что странно, потому что он еще и не состоялся. Но так уж оно будет – я с мучительной четкостью обрисую для Ан свою истину.

Я буду наблюдать, как она пытается осознать мои слова. Ее глаза метнутся от моего лица к билетам на столе.

– Нам, наверно, лучше пойти, – скажет она. – Поговорим об этом позже.

После этого будущее бежит со скоростью ветра, и вот уже прошли месяцы. Мы в колледже. По утрам мы ходим на занятия, по выходным ездим за город, но все не так, как я себе представляла. Теперь Ан мне верит – в этом я буду уверена, – но моя правда заставляет ее нервничать, и я буду ощущать ее беспокойство каждый божий день.

Однажды утром мы будем ждать в очереди свои латте. Над лесистыми холмами вокруг Вашингтонского университета будет подниматься туман, и она скажет:

– У тебя опять этот вид. Что ты увидела?

Еще не раскрыв рта, я пойму: она не поверит тому, что я скажу.

Будущее бежит дальше. Прошло еще несколько месяцев, настало лето. Ан стоит у обрыва в Большом каньоне. Солнце садится меж горными хребтами, слой за слоем зажигая и погашая их пожар. Это будет одно из самых прекрасных зрелищ в моей жизни. Ан улыбнется. Именно таких приключений мы всегда жаждали, именно так должно выглядеть наше будущее.

Но потом Ан повернется, устремив на меня взгляд теплых карих глаз, и ее улыбка погаснет. Мы не разделим этот момент на двоих. Мы просто будем там одновременно.

Если я ей не расскажу…

Я не возьму ее за руку. Вместо этого я ее поцелую. Ну и что, что я смажу ее помаду. Нам обеим будет это безразлично. Я притяну ее в объятия, запущу пальцы ей в волосы и вдохну сладкий аромат жасмина. Мы будем целоваться, пока губы у нас не потеплеют и не лишатся последних остатков помады, пока наши щеки и шеи не заблестят закатным заревом размазанных румян. Мы будем целоваться, пока Ан не отстранится со смехом и не скажет:

– Касс, нам правда пора идти.

Спектакль будет потрясающим. Это «Гамлет», а значит, возможно все. Возможно даже, что Офелия заставит меня взглянуть на драму иначе. Да, видимо, так и случится.

Офелия выйдет на сцену совсем такой, какой ожидаешь ее увидеть: миленькое скромное платье, голова в кудряшках, идеальные очертания глаз и губ. Она так прекрасна, что на секунду я перестаю ее слушать: мои глаза жаждут ее сильнее, чем уши.

Но в следующий раз, появившись на сцене, она уже не будет собой. На ней (на нем?) будут обтягивающие брюки и нарядная блузка; волосы зачесаны назад под кепку, которая закроет ей (ему?) глаза. Черты лица станут неуловимыми, но поразительно четкими. Он будет двигаться иначе, говорить иначе, даже дышать иначе, и внезапно надвигающееся бегство Гамлета от реальности покажется пугающе правдоподобным. Это будет Офелия, не желающая покоряться велениям общества; Офелия, не ведающая ограничений пола, свободно скользящая между мужским и женским, ограниченная лишь своим желанием. Это станет одним из самых ярких впечатлений у меня в жизни.

И думать при этом я смогу лишь про Дра. Про человека, с которым я встречалась лишь в будущем.

Ан будет сидеть рядом, одновременно успокаивая и бросая мне вызов. Моя верная тропа в будущее. В наших отношениях ничего не поменяется. Но в мыслях я не смогу освободиться от неведомого обещания, которое я дала Дра, от нереальной памяти о том поцелуе. От того, как волнующе Дра удерживает меня от слишком долгих остановок на месте.

Ан сожмет мне руку, и я почувствую острый выстрел вины в грудной клетке, как раз там, где должна бы чувствовать любовь. Ан будет со мной, но сама я буду в далеком несвершившемся будущем.

Я застываю, отчаянно надеясь на третий вариант. Но времени нет. Ан ждет, протянув ко мне руку. Я соглашаюсь. Я ничего ей не говорю.

Я всегда знала, что Ан – мой путь через будущее, и поэтому никогда не боялась его, но теперь мне беспокойно: вдруг каждое новое решение будет снова вызывать змеиный шепот у меня в ушах? Я переживаю, что в следующий раз не выберу Ан. Я переживаю, что не захочу выбрать Ан.

Лето заканчивается, и на землю каменной стеной спускается облачный покров. Жизнь вне лета здесь полна сырости и ограничений. Как атмосферно, говорит моя мама. Как загадочно, говорит Пия. Как анемично, говорю я.

Начинается учебный год. Я обнаруживаю, что главное отличие школы от университета – это необходимость самостоятельно просыпаться по утрам. Теперь я не могу полагаться на то, что меня разбудят кошачьи визги из будильника Пии.

И снова змеиные шепотки дразнят меня, показывая будущее с Дра. Я просто иду по коридору на пару, как вдруг ветер начинает свистеть мне в уши: Выбирай, Касс, выбирай.

Если я пойду на следующую пару…

Все пойдет, как и положено, за одним исключением: спускаясь с лестницы, я упаду и рухну на лестничную клетку внизу. Джинсы порвутся, на коже появится ссадина, и я пущу одну-единственную слезу, которую никто не должен увидеть. Это будет ужасно. Болезненно и ужасно.

Если я пропущу следующую пару…

Я почти дойду до кабинета, когда увижу Дра. Сумка через плечо… Скорее всего, тоже идет на урок. Я почувствую ужас и трепет: теперь я знаю, что Дра учится со мной в одном университете. Теперь я не смогу просто так завернуть за угол, не ожидая встречи. Невозможно не пялиться на фигуру Дра: длинные линии, сбивающее с толку сочетание острых углов и покатых изгибов. В уголках губ я вижу девушку, которую хотела бы поцеловать. В вихре волос я вижу мальчика, которого хотела бы ласкать. Они существуют в Дра одновременно, и их совместное присутствие меня пьянит. Осознав, что я таращусь уже слишком долго, я поверну в другую сторону, но в тот же самый момент Дра выпрямится, словно забыв что-то и решив вернуться.

Этот процесс остановить невозможно: наши глаза встретятся, рот Дра изогнется в уверенной, знающей улыбке, сердце у меня заколотится и затрясется в бешеном шторме. Я не сдвинусь с места, когда Дра подойдет ближе. Я едва расслышу бархатный голос:

– Меня зовут Дра.

Я едва расслышу свой собственный ответ:

– Касс.

Я не пойму – я не понимаю! – почему, но когда Дра спросит, не хочу ли я выпить кофе, или чая, или что бы там ни предпочитал мой язык – «Тебе не обязательно сообщать об этом сразу», – я соглашусь.

Я иду на урок. Я получаю свои ушибы, проливаю свои слезы и, когда Ан спрашивает, как это произошло, отвечаю, что оступилась.

Я до отказа забиваю свое расписание делами: уроки, репетиции, путь домой, домашние задания, сон. Мои мысли раз за разом возвращают меня к Дра, но я не оставляю себе возможностей пройти по иному пути, кроме того, каким хожу ежедневно. Я уговариваю Ан ужинать дома, учиться усердно, оставаться у меня на ночь, ходить в тренажерку вместо прогулок. Это срабатывает, но недолго. Потом Ан становится скучно, беспокойно, тревожно.

– Касс, я знаю, что учеба для тебя важна, но надо же хоть иногда уходить из кампуса. Давай сходим куда-нибудь!

Я упрямлюсь: скоро экзамен, мне нужна стипендия, я еще не освоилась, – но ее мои доводы не убеждают. Она швыряет на кровать между нами стопку канадских купюр:

– На этих выходных я поеду через границу. Мне рассказали, как добраться до вечеринки на пляже, которую проводят каждую весну. То есть это не совсем вечеринка. Там несколько ребят будут прыгать с утесов в ледяную воду. По-моему, звучит шикарно.

Искушение пробирает меня до самых костей. Ан знает, что мне этого хочется. Она знает, что именно такой тупой риск – это то, для чего мы с ней рождены. Она знает, что я не смогу отказаться. И она права. Отказаться от этого значило бы отказаться от нас, и на это я не пойду никогда.

Вот как расположен этот пляж.

На вершине утеса есть плоская площадка, совершенно без деревьев. Там даже есть немного песка, хотя недостаточно, чтобы назвать ее пляжем в прямом смысле слова. То тут, то там растут раскидистые папоротники, доходя до самого края, где утес с головокружительной высоты обрывается в море. Такие утесы огораживают берег, покуда хватает глаз, но лишь в этом месте скалы не выступают вперед, разрезая волны. Здесь же берег загибается внутрь, а не наружу, поэтому вода здесь совсем тихая. Лишь поэтому, надо полагать, кто-то и рискует прыгать отсюда вниз. Поэтому, а еще потому, что отсюда уже прыгали раньше. Я смотрю вниз: под утесом, на узкой полоске песчаного берега, виднеются темные фигуры. Там, как и наверху, горит костер, призывая прыгать вниз.

Облака над головой, такие же гладкие, как скальные стены, горят в призрачном, рассеянном свете заката. В его лучах мы выглядим собственными призраками. Может, поэтому нам кажется, что прыгнуть будет очень разумно и вполне безопасно.

Мы с Ан никого здесь не знаем и очень этому рады. Собралось человек восемнадцать или, может, двадцать. Я никогда не умела хорошо оценивать на глаз масштабы толпы. Может, потому, что я не очень-то люблю бывать в толпе. Слишком много возможностей. Но эта группа особенная. Здесь собрались люди, которые не любят большие собрания. Сомневаюсь, что с нами есть кто-то, похожий на меня, кто боится будущих, что являются из ниоткуда, чтобы дразнить и мучить. Однако все мы словно ходим по собственным орбитам, хаотично рассыпавшись по скале, словно звезды в небе. Мне такое нравится.