Текст книги "Портрет поздней империи. Андрей Битов"

Глеб Горбовский
Санкт-Петербург

А. Битову

 
Напишу роман огромный,
многотомный дом-роман.
Назову его нескромно,
скажем: «Ложь». Или: «Обман».
 
 
Будут в нем козявки-люди
драться, верить, пить вино.
Будет в нем рассказ о плуте.
Будет он, она, оно.
 
 
Будет пламенной идея
под названием «Тщета».
Вот опомнюсь и затею —
настрочу томов полста.
 
 
Сам себе куплю в подарок
домик с бабушкой в окне.
А остатки гонорара
не пропью – снесу жене.
 

1969

© Г. Горбовский (наследники)

Александр Городницкий
Москва
Об Андрее Битове: о смешном с грустью

© А. Городницкий

С Андреем Битовым я познакомился впервые в далеком 1953 году в Ленинградском горном институте, где он недолгое время учился. Он пришел со стихами в наше литературное объединение Горного института. Им руководил тогда ленинградский поэт Глеб Сергеевич Семенов, замечательный педагог, из-под руки которого вышла целая плеяда питерских молодых литераторов. В их числе Владимир Британишский, Александр Кушнер, Леонид Агеев, Олег Тарутин, Глеб Горбовский, Нина Королева, художник Яков Виньковецкий и, конечно, сам Андрей Битов. В те времена это был дружный поэтический коллектив, сплотившийся вокруг своего руководителя. Тогда мы часто собирались без него вместе по праздникам или без повода, чтобы читать друг другу новые стихи или рассказы. Как писала частая участница этих застолий поэтесса Елена Кумпан: «По копейке собирали, покупали “Саперави”». Собирались обычно либо у Нины Королевой, счастливой обладательницы отдельной квартиры на Гаванской улице Васильевского острова, либо у братьев Александра и Генриха Штейнбергов на Пушкинской улице. Посиделки эти, сопровождавшиеся весьма умеренной выпивкой и обильными дискуссиями, стихами и песнями, заканчивались далеко за полночь.

С одной из них связана забавная история, имеющая отношение к Андрею. Это было, кажется, 7 ноября. За столом шло шумное веселье, и тогдашняя жена Андрея, рыжеволосая красавица Инга Петкевич (весьма, кстати, талантливый прозаик), начала танцевать на столе под одобрительные аплодисменты присутствующих. А к Нине как раз в это время пришел какой-то ее коллега, только что приехавший из Москвы. Увидев пьяную загульную компанию и женщину, пляшущую на столе, он оробел и стал сиротливо озираться вокруг. И тут он увидел единственного интеллигентного с виду очкарика Андрея Битова, который невозмутимо сидел за столом и что-то ел. Приезжий подсел к нему и доверительно спросил: «Простите, кто эта рыжая потаскуха, которая пляшет на столе?» – «Не обращайте внимания, – ответил ему Андрей, не переставая есть, – это моя жена». Приезжий гость испуганно схватил свой портфель и убежал. Воспоминания о тех невозвратных временах вызывают сейчас острую ностальгию.

Однокашники

 
Стихи из общей книжки
Припоминаю снова, −
Володя Британишский
И Нина Королева.
Нельзя уже, по сути,
Припомнить все толково:
Агеев и Тарутин
И Нонна Слепакова.
И мы под те же доски
Уйдем за ними скоро,
Гладкая и Горбовский,
И Битов, и Соснора.
Нас разводили будни,
В крутом мешая тесте.
Теперь представить трудно,
Что все мы были вместе,
Когда в иные даты,
Пошли, врагами биты,
Вот эти – в демократы,
А те – в антисемиты.
И сам не третий лишний,
Горюю я жестоко,
Что голоса их слышу
Как будто издалека.
И чем их голос тише,
Тем легче разобраться,
Что всех идей превыше
Утраченное братство.
Когда один был хлеб наш,
От пота просоленный,
Когда один был Глеб наш
Сергеевич Семенов.
И мы не виноваты,
Что наши карты биты,
И эти – демократы,
И те – антисемиты.
 

2006

«Припомню, потерявший волосы…»

Нине Королевой

 
Припомню, потерявший волосы, —
Та память горькая светла,
Наш полк Глеб-гвардии семеновский,
Что выбит временем дотла.
Эпоха молодости минула,
На снимки сколько ни глазей,
И только мы остались с Ниною
Былых оплакивать друзей.
Припомню, не скрывая зависти,
Невозвратимые года,
Квартиру старую на Гаванской,
Где собирались мы тогда.
Шум из окна полуоткрытого,
Залива близкую волну,
Писателя Андрея Битова,
Его красавицу-жену.
Припомню праздники застойные,
За окнами прожектора,
Лихие песенки застольные,
Что распевали до утра.
Балтийский ветер возникающий,
По крыше бьющие дожди,
И вроде живы все пока еще,
И всё пока что впереди.
 

28.04.2019

Максим Гуреев
Москва
Голова Будды

© М. Гуреев

По Павленко мимо писательских заборов ошую и выжженной солнцем «неясной поляны» одесную вышли к Сетуни.

Вернее, к металлической лестнице, сварные ступени которой едва держались на болтах-тридцатках, грохотали, если на них наступить, извивались под ногами, что твои змеи, скрежетали зловеще.

Тут-то Битов и накрыл левой ладонью макушку головы, словно бы сам себя благословил сойти по этим чудо-сходням к Иордану, и сообщил, что сегодня с утра посетил парикмахерскую, где его обрили налысо, и он теперь совершенно похож на Будду.

«Теперь-то понятно, почему он сам себя благословляет», – помыслилось, ведь в противном случае этот жест можно было бы найти весьма дерзновенным, истолковать его совершенно превратно, подменив при этом смыслы, топонимы и имена – Сетунь на Иордан, например, а Будду на пророка Ездру.

Правой рукой Битов взялся за поручень и пошел вниз – вся шаткая конструкция ожила сразу же, задвигалась, как это бывает на корабле, когда он попадает в боковую волну и даже самым надежным образом прикрепленные к палубе детали экстерьера, снасти и грузы, начинают срываться со своих мест и биться о чугунные кнехты.

Сетунь теперь уже не та, что была раньше, она совсем обмелела, здесь с трудом можно найти места, где будет едва по колено, хотя старожилы еще помнят те времена, когда сюда верхом приезжал Семен Михайлович Буденный − купался сам и купал своего коня Софиста.

Софист осторожно входил в воду, не выпуская при этом из вида своего хозяина, словно боялся, что может что-то пропустить или сделать неправильно, в том смысле, что не так, как это делал Семен Михайлович, чем разочарует, огорчит или даже обидит его смертельно.

Но все шло хорошо, слава богу, и хозяин выказывал своему коню всяческие знаки внимания и одобрения, мол, не тушуйся. И Софист смелел, улыбался в ответ, ступал величаво, посматривая, впрочем, себе под ноги. Замечал, как по песчаному дну стелилась напоминавшая снаряженную обойму к самозарядному карабину Симонова стая рыб.

Замирал тут же, как вкопанный, боясь пошевелиться, чтобы их не спугнуть.

– Не бойсь, иди, – звал Софиста Семен Михайлович, который стоял в воде уже по грудь, а его «белуха» – хлопковые кальсоны и рубаха – набухла, постепенно поменяв цвет с белого на телесный. Нет, он никогда не раздевался догола во время купания коня, находя это неприличным при своем друге и любимце.

А на берегу реки уже сидели мальчишки, тыкали пальцами в легендарного командарма и кричали:

– Смотри, какой усатый дед!

Металлическая лестница закончилась, и сразу наступила тишина.

Битов вошел в Сетунь и лег на дно, оставив на поверхности только голову Будды.

Но у Будды, как известно, не было усов, а у Битова они были.

Стало быть, в Иордане совершал омовение пророк Ездра, чьи усы и борода, намокнув, извивались, повторяя завихрения потока, словно водоросли, а также служили убежищем для рыб, жуков-плавунцов и водомерок.

– Вот, например, заяц, – на поверхности реки появляется левая ладонь Битова со сложенными указательным и средним пальцами в форме латинской буквы V, – робкий, пугливый, ни характера, ни темперамента. Только это и знаем о нем с детства. Разве что его уши как-то могут привлечь наше внимание. Итак, сидит такой заяц в лесу и слушает шорохи различные, крики, вой, треск ветвей, скрип полозьев. То есть вся его жизнь подчинена различению звуков, их чтению, ведь во всей этой кажущейся, на первый взгляд, какофонии есть свой смысл, свой текст, если угодно, который надо уметь читать. Есть звуки опасные и тревожные, есть звуки зловещие, есть умиротворяющие, есть предупреждающие, а есть просто тишина, в которой тоже содержится информация, доступная только нашему зайцу. И вот когда наступает безопасная последовательность звучания, он перебегает от одного укрытия к другому, – ладонь исчезает под водой, – минует лес, поле, окраину какой-то заброшенной деревни, пока наконец на его пути не оказывается тракт. Обычный проезжий тракт, по которому в санях едет Пушкин. Заяц оказывается перед выбором – дождаться, пока проедет Пушкин, хотя он, разумеется, не знает о Пушкине ровным счетом ничего, или перебежать тракт, потому что за спиной он чувствует приближение этих самых тревожных и зловещих звуков. В результате из двух зол он выбирает меньшее и в самый последний момент проносится перед едва не задевшими его лошадьми. Извозчик, разумеется, что есть мочи вопит: «Тпру!» Сани резко останавливаются, и Пушкин ступает на снег. Интересуется, что случилось, а узнав, принимает решение разворачиваться и ехать обратно, потому что заяц, перебежавший дорогу, является куда более дурной приметой, нежели переходящий дорогу черный кот или встреча на улице с попом. Пушкин смотрит вслед убегающему зайцу и размышляет о том, насколько сейчас сильно у него бьется сердце. От страха, например, от внезапно принятого решения, от удушающих сомнений, что, может быть, и не надо было никуда бежать, но дождаться, затаившись, когда проедут сани с Пушкиным.

Битов встал со дна Сетуни, а так как искупался он в одежде, совершенно уподобившись при этом Семену Михайловичу Буденному, то теперь был повсеместно облеплен майкой и джинсами.

– Ничего, пока дойду, на мне все высохнет, – и уже начав восхождение по скрипучей лестнице, подвел итог сказанному про зайца: – А ведь этот зверь Александра Сергеевича-то и спас. Вот не развернись тогда Пушкин, то оказался бы на Сенатской площади непременно, а последствия такого посещения хорошо известны – или картечь, или шестой повешенный, или каторга. То есть этот робкий, пугливый заяц, обычный русак, спас русскую литературу, причем сделал это, сам того не подозревая. Просто шарахнулся сдуру под лошадей и вошел в историю, вполне, на мой взгляд, заслужив себе тем самым памятник…

Металлическая лестница вновь ожила и загрохотала, а сварные ступени выпятили проржавевшие болты-тридцатки и принялись извиваться под ногами, что твои змеи.

Поднявшись наверх, Битов накрыл левой ладонью макушку головы и сообщил, что сначала налысо бриться он не собирался, но потом подумал – а почему бы и нет. И теперь понимает, что не прогадал, – вот сейчас голова уже совсем сухая.

Как у Будды.

2019

Олег Демидов
Москва
Как мы Битова на вокзал провожали

© О. Демидов

С Андреем Георгиевичем я был знаком коротко. Один эпизод. В 2017 году. И не писал бы об этом, да больно анекдотичная ситуация. Пусть будет.

Как-то меня попросили распечатать и привезти Битову билеты на поезд до Санкт-Петербурга. В течение дня задача чуть-чуть усложнилась – довезти и посадить писателя в «Красную стрелу». Своим ходом до вокзала не добраться, ибо здоровье Андрея Георгиевича не позволяет, поэтому придется взять такси.

Все просто. Проблем не должно быть.

Я позвал друга, чтоб было сподручней, и мы поехали на Красносельскую. С пустыми руками – неловко, поэтому решили взять коньяк. Логика была беспроигрышной: если Битов не пьет, кому-нибудь подарит (фиг вам! Пьет, и еще как, но надо было брать водку). Долго искали дом, который был прямо перед глазами. Наконец, около десяти вечера, зашли.

Битов встретил нас в коридоре. Тапочки на босу ногу, легкий черный халат. Медленно, но бодро ковыляя обратно в квартиру, умудрился погладить двух мимо пробегавших соседских котов.

С порога начал вспоминать, как виделся с Мариенгофом:

– А я ведь знал Анатолия Борисовича! – Андрею Георгиевичу, видимо, уже сказали, что приедет молодой человек, который всерьез занимается этим подзабытым литератором. – Подарил ему свою первую книгу. Он сам попросил.

Первая книга Битова – сборник рассказов «Большой шар» – вышла в 1963 году. Наверное, Андрей Георгиевич запамятовал и подарил альманах «Молодой Ленинград» со своими рассказами. А может, я чего не знаю. Перебивать не стал.

Мы преподнесли коньяк. Битов достал штоф водки. Усугубили по рюмке – за Мариенгофа – и продолжили разговор:

– Я коньяк не люблю, – говорит мэтр, – да и не коньяк это вовсе.

– А что же?

– А!.. Молодежь!.. И не знаете, как Никитка коньяк испортил?

– Не знаем.

– Хрущев смелый был. Этого у него не отнять. Но и глупый был, как табуретка. Его пригласили в Армению. Водили по виноградным плантациям, давали дегустировать коньяк, рассказывали, как, из чего и в каких условиях все это производится. Ну, он и спрашивает: «Вы говорите, что самое ценное в этом деле – коньячный спирт?» – «Он самый», – отвечают армяне. «Так давайте его реализовывать! Экономику республики поднимем на новый уровень». Армяне подумали – и согласились. Да и как тут откажешь генсеку?

Андрей Георгиевич разливает по новой – выпиваем за армян.

– Там же как все обстоит? – продолжает он. – Все зависит от соотношения количества и качества. Процедура сложная. Я позже у математиков знакомых уточнял – говорят, действительно такое может быть. Продали армяне выдержанный коньячный спирт. Осталось его немного. И что сделаешь с ним теперь? Стали гнать некачественный продукт.

– И то, что мы пьем? – показываю я на пятизвездочный «Арарат». – Вода?

– Вода, – соглашается Битов. – И все Никитка. Фигура! Генсек! А какую память о себе оставил? Анекдот один. Бог его знает, правда это или неправда, но осадочек остался.

И неожиданно Андрей Георгиевич возвращается к Мариенгофу:

– Так и с вашим имажинистом было. Предал, не предал – кто теперь разберет? А осадочек – вот он, никуда не денешь. Но в Ленинграде к нему относились с почтением – так, на всякий случай. На вид – большой дядечка. Родные называли его Длинный.

– Виделись с ним, наверное, в Комарове?

– Пожалуй, в Комарове. У него еще жена была – известная актриса.

– Никритина!

– Во-во, она.

И разливает по третьей рюмке – пьем за поэзию.

Только я собрался расспросить Битова о Бродском и о Губанове – смотрю на часы: пора собираться. Андрей Георгиевич предлагает нам, пока он будет одеваться, выбрать книжку из его библиотеки на память.

Заходим в комнату (топчан, стеллаж книг во всю стену: Михаил Зощенко (любимый писатель), Николай Гоголь, Генрих Сапгир, Олеся Николаева – кого только нет) – там дверь в следующую комнату, в кабинет: один шкаф – книги с автографами Битову, второй – его собственные книги – сотни и сотни изданий.

Сначала смотрим, конечно, кто и что ему подписывал. «Ежик в тумане» на японском. «500 стихотворений» Олеси Николаевой. Беру «Ботинки, полные горячей водкой» Захара Прилепина – скромный автограф: «Андрею Битову от автора». После спрашиваю:

– Читали Прилепина?

– А как же! Хорош! Давно он, правда, ничего не пишет: имя себе делает, но как сегодня без имени? А так-то давно ничего не читаю. Вот Прилепина разве что. И не пишу давно. Устал. Читать других – это большой труд. Хватит с меня.

Переходим к изданиям Битова. Друг берет сборник рассказов, я – «Пушкинский дом». Пока Андрей Георгиевич подписывает, стараемся вызвать такси. До поезда – целый час. Времени хватает. До Ленинградского вокзала – рукой подать, но лучше перестраховаться.

Звоним в одну фирму такси. Ждем, когда приедут. Пять минут проходит, десять – никого. Звоним снова – обещают машину в ближайшее время. Плюнули на это. Обращаемся в другую фирму. Должны тут же пригнать авто. Проходит время. Уже проклевывается дурное предчувствие, что на поезд мы можем и опоздать.

И вот водитель на месте – звонит – мы выходим. Садимся в машину.

Водитель уточняет:

– До Ленинградского вокзала?

– До него.

– Вы с Гавриковой?

– Нет, с Краснопрудной.

– Тогда высаживайтесь. Мне других пассажиров надо забирать.

И ничего ж ведь не объяснишь ему. И опаздываем. Но еще есть шанс.

Звоним уже в третью компанию. Обещают подъехать. Подъезжают – не туда. Просим развернуться – авто исчезает из поля видимости.

В итоге я выхожу на дорогу, ловлю попутку – и мы мчимся на вокзал. Тороплю водилу. Обещаю хорошую сумму. Долетаем быстро.

И все равно… опаздываем на поезд.

Пока друг сидит с Битовым, с этим вековечным старцем, я бегаю сдавать билет и покупать новый. На руках паспорт Андрея Георгиевича. Касса закрылась на перерыв. Очередь набирается. Я ношусь от кассы до Битова и обратно. Мне звонят и спрашивают, как все прошло. И так неловко, и так стыдно объяснять произошедшее.

Проходит час. Пробиваюсь к кассе.

Кассирша спрашивает:

– Кому это вы покупаете?

– Деду, – говорю – своему.

Бедный Андрей Георгиевич совсем запарился сидеть. Натурально запарился. Я вернулся. Поменял в итоге билеты – и пошли на поезд.

Друг рассказывал, что, пока я носился, Битов материл таксистов, ментов и мудацкую жизнь в стране; сыпал афоризмами и философствовал: мол, иногда линии судьбы пересекаются и накладываются сплошняком – никуда от этого не уйти. Бывают дни, когда фатально не везет – и все тут.

Андрей Георгиевич уехал в Петербург, а мы пошли допивать водянистый «Арарат».

2018

Людмила Дорофеева
Москва
«Такое на всю жизнь запомнится!»

Минуло 30 лет нашего знакомства с Андреем Битовым.

Все началось с альманаха «Круг чтения». На заре перестройки его разрешило издать такое серьезное издательство как «Политиздат», где я работала в редакции календарей. Разрешить-то разрешило, а потом главная редакция стала мучить: это нельзя, то непозволительно… Я решила подстраховаться авторитетной редколлегией. Еще не вышел первый номер, а мы вместе с писателем Николаем Самвеляном наметили такой состав редколлегии: Д. С. Лихачев, С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, Фазиль Искандер, Андрей Битов, Булат Окуджава, Игорь Виноградов, Игорь Золотусский. Вот такие звездные имена. Но одно дело составить такой великолепный список, а другое получить согласие, притом на работу не только в редколлегии, но и в качестве авторов. С некоторыми из известных писателей я была знакома, но большинство из них я знала только заочно. Делать нечего: стала обзванивать потенциальных авторов и договариваться о встрече, каждая из них была по-своему примечательной.

Позвонила Андрею Георгиевичу Битову, он согласился на встречу и пригласил прийти к нему домой. Авторитет его был для меня непререкаемым, ехала на Краснопрудную с трепетом. Дверь открыл хозяин, пригласил в комнату, где царил невероятный беспорядок: он вместе с женой уезжал по приглашению университета в США читать лекции, все было в процессе сборов в дорогу. Не пригласив меня даже сесть (правда, и сесть было некуда), он с легким раздражением предложил мне показать, что там у меня. Я разложила верстку первого номера «Круга чтения». Бегло взглянув на тексты и задав кое-какие вопросы, он неожиданно сказал: «А знаете, у меня есть идея поставить памятник Зайцу. Как вы к этому относитесь?» Я не растерялась и ответила: «Ну что же, это вполне возможно, ведь директор заповедника “Пушкинские Горы” С. Гейченко знает все тропинки, по которым ходил Пушкин; наверняка у него есть предположение, где заяц мог перебежать дорогу Александру Сергеевичу, который, узнав, что в Петербурге неспокойно, собирался поехать в столицу и наверняка присоединился бы к восстанию декабристов». Хозяин дома первый раз улыбнулся, сбросил со стула какие-то баулы и сказал: «Садитесь». Получился доброжелательный разговор. В результате в следующем номере «Круга чтения» появилось эссе Андрея Битова «Заяц и мировая дорога». Кстати, памятник Зайцу тоже был поставлен в Михайловском: идея Андрея Битова, а исполнил памятник замечательный архитектор и друг Андрея Георгиевича – Александр Великанов.

Первые знакомства с другими именитыми авторами не менее интересны. И согласие было получено ото всех. В результате «Круг чтения» 1990-го получился прекрасный, о нем заговорили в прессе, на телевидении.

В процессе работы над альманахом все подружились. На одной из редколлегий решили создать общественную организацию деятелей культуры разных профессий. Название пришло само собой: Ассоциация творческой интеллигенции «Мир культуры». Так эта общественная организация и была зарегистрирована, а позднее преобразована в Международную ассоциацию творческой интеллигенции «Мир культуры». Президентом ассоциации выбрали весьма активного, умелого организатора Николая Самвеляна. Вице-президентами стали Фазиль Искандер, Андрей Битов, Альфред Шнитке, Николай Петров; позже от зарубежных филиалов вице-президентами стали Карло Паллавичини (Италия), Пьер Булез (Франция). Я была избрана художественным руководителем «Мира культуры» и главным редактором «Круга чтения». Работа в ассоциации шла очень активно: творческие вечера, концерты, гостиные. К несчастью, через год умер Николай Самвелян. Президентом был избран Фазиль Искандер.

В Политиздате к редколлегии отнеслись крайне негативно: каждый день меня вызывали «на ковер» и прорабатывали за материалы, идущие вразрез с идеологией ЦК КПСС. Бедные: вскоре и КПСС рухнула, а вместе с ней и издательство. Как сказал Андрей Битов: «Теперь мы стали свободны, но стали свободны и от денег». Что делать, нужно было зарабатывать самим. Мы организовали издательство «Фортуна», которое позже было переименовано в издательство «Фортуна ЭЛ». Я стала директором этого издательства. Главная задача его была продолжить выпуск «Круга чтения». Это было трудно, тем не менее мы с этим справлялись несколько лет.

Сама собой возникла идея выпускать книги прежде всего наших членов редколлегии. Первой была выпущена книга Фазиля Искандера «Ласточкино гнездо» и альбом к его 70-летию. Вечер в честь этого славного юбилея мы провели в Театре им. Евг. Вахтангова.

А потом пошли другие книги: только книг М. Л. Гаспарова мы выпустили 12 наименований.

Цикл книг Андрея Битова мы начали с самой маленькой, она называлась «Занимательная астрология», астрологией Битов одно время увлекался. Однако, как всегда бывало у Андрея Георгиевича, это были не просто знаки зодиака, а их литературные параллели. Получилась очень забавная и весьма познавательная книжечка.

Следующей была самая большая книга писателя «Империя в четырех измерениях». Этот огромный том был приурочен к 65-летию Битова. А юбилей мы отметили на открытой веранде сада «Эрмитаж». Андрей читал черновики Пушкина. Сопровождалась эта декламация импровизированным джазовым исполнением. Зрелище было завораживающее.

Шли годы, увеличивалось количество книг Андрея Битова, выпущенных издательством «Фортуна ЭЛ». За эти годы вышли следующие издания: «Путешественник. Дубль», «Серебро – золото. Дубль», «Моление о чаше. Последний Пушкин», «Преподаватель симметрии», «Кавказский пленник», «Арион. От Михайловского до Болдинской осени».

Вскоре в издательстве родилась серия «Книжная коллекция» – классика с лучшими иллюстраторами. Андрей Георгиевич был автором предисловий и послесловий таких книг, как А. С. Пушкин «Маленькие трагедии» (иллюстрации В. А. Фаворского), А. С. Пушкин «Медный всадник. Пиковая дама» (иллюстрации А. Бенуа), Л. Н. Толстой «Хаджи-Мурат» (иллюстрации Е. Лансере), а также путеводитель «Пушкинские места России и зарубежья».

Выпуск каждой книги сопровождался презентацией. Презентации проходили всегда по-новому и весьма интересно.

Об одной нужно рассказать отдельно – это событие неординарное!

Идея «Памятника последнему произведению» Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат» родилась у Битова еще в 2009 году, когда, будучи в Ясной Поляне и проходя через поле, он увидел растоптанный, но не сломленный репейник, который, несмотря на увечья, гордо стоял среди помятой травы. Он тут же вспомнил образное описание куста татарника у Льва Толстого. В параллель к этому несгибаемому колючему растению у Толстого родилось произведение «Хаджи-Мурат», а у Битова – идея поставить памятник этому гениальному литературному произведению и выпустить книгу. Идею поддержал директор музея-усадьбы В. И. Толстой, и место было найдено – усадьба Пирогово.

Успех – от слова «успеть», успеть к юбилейной дате смерти Толстого. Заведующий филиалом музея Ясная Поляна в Пирогове Геннадий Опарин по своей инициативе поехал на родину Хаджи-Мурата, где аварцы подарили Ясной Поляне священный для них камень весом около тридцати тонн. Сюжет с перевозом этого камня достоин отдельного рассказа – как от него нужно было отколоть хотя бы десять тонн, потому что ломались железнодорожные платформы и самосвалы. Но чудо: камень доехал до Ясной Поляны. И теперь он вкопан в землю на метр сорок и возвышается еще на три. Перед ним стоит выкованный – надломленный, но не сломленный репейник. У подножия памятника доска, на которой по-русски и по-арабски написано: «Да упокоит Всевышний души всех павших в кавказских войнах!».

Памятник был открыт 6 ноября 2010 года.

Теперь перед нами встала задача выпустить книгу, которая уже много-много лет не издавалась. Макет и внешнее оформление было подготовлено моей дочерью, художницей Эльвирой Дорофеевой. Были использованы иллюстрации к этому превосходному произведению Е. Лансере. Послесловие – Андрея Битова. Была и статья о чудесном художнике «Евгений Евгеньевич Лансере из династии Лансере-Бенуа».

В конце 2011 года книга увидела свет.

Естественно, мы решили провести ее презентацию в Ясной Поляне. В августе 2012 года приехали в усадьбу, где в это время проходила международная конференция специалистов по творчеству Л. Н. Толстого. Зарубежные гости пытались заговаривать с Битовым, взять у него интервью, но он был настроен в эти дни достаточно мрачно. Назначили день нашей презентации, которая должна была проходить в местном клубе. С утра там выступали зарубежные гости, мы решили, что Андрея Георгиевича нужно привезти во второй половине дня, чтобы он не очень устал. Терпеливо слушали разные речи. Надо заметить, что местный клуб, хотя внешне опрятный, только после ремонта, был устроен весьма своеобразно. Обычно на сцену ведут из зала ступеньки с обеих сторон, здесь же ступенек не было, и надо было для выступления обходить кругом и выходить из-за кулис или с разбега запрыгивать на сцену, что многие и делали. Часам к двум должен был подъехать Битов. Выглянув на улицу, увидела, что у него берет интервью телеканал «Культура». Я очень вовремя к ним подошла. До этого все шло гладко, но в конце корреспондент задал вопрос: «Ну а зачем это все нужно – выпуск книги, установка памятника? Разве современным людям это интересно?» Нужно было видеть, как изменилось лицо Андрея Георгиевича, как заходили скулы: «Не нужно людям? Так кто же тогда эти люди?» Корреспондент стоял жутко растерянный и испуганный. Я попыталась побыстрее увести нашего писателя в клуб.

Сели в зале, послушали кое-какие выступления, посмотрели акробатические этюды с запрыгиванием на сцену. Особенно нашего писателя удивил пожилой специалист из Японии, который дважды с разбега прыгал на сцену. «Я тоже буду прыгать: если японец может, почему я не могу?» – тихо проговорил Битов. Еле-еле уговорила этого не делать, за руку провела на сцену из-за кулис. Все шло хорошо: показали книгу, рассказали историю памятника. Правда, Андрей Георгиевич при каждом удобном и неудобном случае упоминал японца (видно, обиделся, что тот его «перепрыгал»), бедный японец вздрагивал и никак не мог понять, что он сделал не так.

Наконец все благополучно завершилось.

Вечером мы должны были поехать как раз в то Пирогово, где установлен памятник: там устраивали заключительный банкет в русском стиле с блинами, вареньем и медом на свежем воздухе и хотели зажечь костер. Многие иностранцы отказались, ссылаясь на то, что им завтра рано выезжать и они не хотят ломать режим. Битов всю дорогу до Пирогова возмущался: «У них, видите ли, режим… Здесь такое событие, и все это в честь Толстого, а они, специалисты по его творчеству, говорят о каком-то режиме». Но все же половина иностранцев поехала.

Осмотрели живописные окрестности. Увидели, как на дне оврага сооружают столы. В центре был сложен огромный костер – видно, организаторы решили удивить иностранцев русским размахом. И удивили!..

Нас всех пригласили к столу. Однако добраться до стола было не так просто: где-то сбегая по узким тропинкам, где-то цепляясь за траву, гости сползали в овраг (а-ля аттракцион с запрыгиванием на сцену).

Тем не менее все благополучно добрались до места банкета. Организатор этого торжества произнес слова благодарности за участие в научной конференции. «А теперь мы зажигаем костер!» – произнес он. Еще раз напомню, что костер был огромный да еще обложен живыми ветками – еловыми и сосновыми. Исполнители старательно подожгли костер со всех сторон. И тут началось такое!.. Во все стороны полетели искры, молодые ели и сосны трещали и отбрасывали во все стороны куски горящей древесины. Вскоре полетели пепел и сажа, покрывая все кругом. Белые скатерти превратились в черные, вся еда была засыпана пеплом. Этот пожар-канонада перепугал всех присутствующих, особенно иностранцев – они, наверное, представили себе, как Наполеон попал в горящую Москву, как в ловушку. Все побежали наверх, что было весьма непросто. Во-первых, уже спустилась глубокая ночь, никаких тропинок не стало видно. Во-вторых, на траву легла роса, стало скользко, можно было кое-как передвигаться ползком, цепляясь за траву. Выбравшись из этого ада и радуясь, что остались в живых, все наблюдали это завораживающее, но страшное зрелище!

Костер начали тушить, да и сам он постепенно терял силу. Организаторы этого грандиозного зрелища подали знак, что угроза миновала и можно возвращаться к столам. Легко сказать – это опять сползать по мокрой траве! На дне адского оврага гостей ожидала еще одна неприятность: без света костра ничего не было видно. Принесли несколько свечей, тогда все увидели, что стол и вся еда покрыты толстым слоем сажи. Пытаясь все же кое-что съесть, гости, чумазые и мокрые от сырой травы, поползли наверх к своим автобусам. Иностранцы были притихшие и озадаченные: что все это значило? А Битов был очень доволен: «Каково зрелище! Такое на всю жизнь запомнится!»

Можно было бы рассказать и о других презентациях и памятниках, например об установке памятника Чижику-Пыжику в Петербурге (идея Битова, исполнение Резо Габриадзе). Каждый раз это было какое-то мистическое и завораживающее действо. И еще важно, что солидные книги, серьезные, умные эссе и такие, казалось бы, несерьезные события, как памятник Чижику-Пыжику в Петербурге и памятник Зайцу в Михайловском, Андрей Георгиевич делал по-настоящему и относился к ним так, будто это самое главное событие в его жизни. Поэтому все эти проекты остались навсегда.

Не могу не сказать об Андрее – верном друге! Сколько раз он помогал мне и издательству! Сколько усилий он приложил, чтобы помочь моей внезапно тяжело заболевшей дочери: звонил врачам, хлопотал… Спасибо тебе, Андрей! Ведь я знаю, что ты сам был тяжело болен!