Текст книги "Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 3"

Этот анализ не просто длинное разъяснение значения гонки вооружений. На самом деле, это обоснование того, что «разоружение» в буквальном смысле – то есть, направленное абсолютно на все виды оружия или даже только на самое устрашающее оружие массового разрушения – может привести к дестабилизации, а не стабилизации, и что такое разоружение должно быть полностью успешным, чтобы не привести к катастрофе. Тем не менее существует одна важная область ограничения вооружений, которая не только совместима с предшествующим анализом, но и вытекает из него.

Речь идет о четком разграничении тех видов оружия, которые предназначены исключительно для нанесения первого удара, и тех видов оружия, которые предназначены исключительно для возмездия. С одной стороны – оружие только для ответного удара: относительно неточный механизм с мощным зарядом, который может уничтожить почти все на территории противника, кроме хорошо защищенного и хорошо спрятанного оружия ответного удара, и оно так хорошо защищено и так хорошо спрятано, что неуязвимо для любого оружия, которое может быть у противника.

Может случиться, пока оно ждет своей второй очереди, но это оружие почти бесполезно для того, чтобы наносить первый удар. С другой стороны – оружие, которое само по себе так уязвимо, что просто не дождется возможности нанести удар, и это оружие настолько тщательно разработано для обнаружения и уничтожения орудий ответного удара противника еще до того, как они приведены в действие, что оно станет почти бесполезным, если ждать, пока противник атакует. Такое оружие первого удара не только обеспечивает своему обладателю мощный стимул совершить нападение и побуждает в случае возможной угрозы схватиться за оружие, а не подождать, пока ситуация разъяснится; это оружие является яркой демонстрацией намерения напасть. Таким образом, оно побуждает противника нанести удар до этого, и действовать поспешно, если он решит, что мы решили, что пора действовать.

Между этими двумя крайностями – оружием только для первого удара и оружием только для ответного удара – вооружение, которое можно использовать для нападения, но нет необходимости делать это, которое не пострадает при нападении и может стать орудием возмездия, и которое может очень эффективно поражать оружие ответного удара противника, если его использовать при нападении. Возможно, большая часть вооружения попадает в эту категорию, если, конечно, предприняты разумные меры для его защиты.

Таким образом, мы не можем сделать четкого разграничения между оружием первого удара и оружием ответного удара, восхваляя одно и дискредитируя другое в нашем анализе проблемы неожиданного нападения. Если бы нам пришлось рассматривать вопрос об уничтожении всего оружия, которое может быть хоть в какой-то мере эффективно для уничтожения оружия ответного удара противника, или которое можно использовать для нападения, то, вероятно, того оружия, которое останется, будет недостаточно, чтобы обеспечить ответный удар. Но может быть, на переговорах по вопросу о неожиданном нападении полезно внимательно рассмотреть другую крайность.

Допустим, главным вопросом на переговорах станет самый очевидный кандидат – уязвимое оружие. Конечно, было бы странно настаивать, чтобы русские спрятали свое стратегическое оружие или чтобы они предложили нам лучше защищать наше. Более вероятным было бы предложение отказаться от того оружия, которое не достаточно хорошо защищено и, таким образом, провоцирует противника. Обратите внимание, насколько отличается такой подход от традиционного «запрета бомб». Какое бы объяснение ни использовалось в пропаганде, по крайней мере одно достоинство этого подхода очевидно: взаимное сдерживание надо укреплять, а не наоборот.

Надо добиваться ограничений на увеличение вооружения, способного поразить оружие ответного удара противника, а не гражданское население. Однако, этого невозможно добиться, пока обе стороны не признают, что схемы предотвращения неожиданной атаки направлены исключительно на то, чтобы защитить, а не ослабить способность нанести ответный удар. Выше приведенные рассуждения о том, какой именно результат может иметь выбор вооружения для обсуждения на переговорах, показывают, что такое ограничение не лишено смысла.

Будет полезно обсудить совместные меры или совместно разработанную линию поведения для того, чтобы уменьшения опасность развязывания войны по причине взаимного недопонимания. Даже добровольный обмен информацией мог бы быть полезен, если мы и русские сможем в одностороннем порядке избрать такую линию поведения, которая, при условии, что известно истинное положение вещей, не вызовет обеспокоенности другой стороны. Именно в этом заключается смысл наших предложений по инспекции движения воздушного транспорта в районе северного полюса. Возможно, кроме правил для воздушного транспорта, существуют и другие области сотрудничества, полезные для обеих сторон. Привлекательность таких совместных мероприятий – как, например, откровенное обсуждение негативных сторон оружия нападения – заключается в том, что они позволяют достичь определенного понимания без заключения формальных договоров и может способствовать односторонним соглашениям.

Можно достичь определенных соглашений, относящихся к кризисным ситуациям и непредвиденным обстоятельствам, которые угрожают перерасти в непреднамеренный вооруженный конфликт. В следующем разделе этой главы мы обсудим этот вопрос более подробно.

Нужно принять меры, которые, исключив фактор неожиданности, сделают нападение менее привлекательным. Это возвращает нас к предложениям типа «открытое небо».

Последние несколько лет большинство дискуссий по вопросу о неожиданном нападении относились к тем мерам, которые могли бы снизить вероятность фактора неожиданности, а не мерам по ограничению того, к чему может привести использование оружия, если одной из сторон удастся использовать этот фактор. Предложение «открытое небо» основывалось на том, что при определенном контроле над вооруженными силами ни одна из сторон не сможет использовать фактор неожиданности, что удержит обе стороны от нападения.

Задача технической разработки схемы проведения инспекции, которая могла бы обеспечить своевременное предупреждение о возможном нападении одной из сторон, стала значительно сложнее после того, как было внесено первое предложение в рамках программы «открытое небо». Поскольку водородное оружие дало возможность уменьшить количество самолетов необходимое для нападения, ракеты – сократить интервал времени между первыми приготовлениями к началу нападения и взрывами объектов, а мобильные системы как, например, ракетные подводные лодки трудно поддаются контролю, похоже, что любая инспекция, несопровождаемая никакими ограничениями на перемещение контролируемых объектов, может стать чрезвычайно сложной или крайне неэффективной. Идея об изучении фотографий для определения передвижения и места концентрации стратегического вооружения просто устарела. Теперь эта задача стала задачей осуществления интенсивного контроля стратегического вооружения посредством формирования крупной организации, которая смогла бы сообщать о подозрительной активности в течение нескольких часов, а в последствии и нескольких минут, таким способом, чтобы не вызвать необоснованного сигнала тревоги. Нет никаких веских оснований считать, что на практике это возможно.

Это не означает, что схемы проведения инспекций с целью предотвращения неожиданного нападения не перспективны. Это означает только, что малоперспективны схемы, не предусматривающие ничего, кроме инспекции.

Но если возможно послать инспекторов, чтобы следить за всеми самолетами, ракетами и подводными лодками, куда бы они ни перемещались, можно рассмотреть и вопрос о том, чтобы сосредоточить все это вооружение в таком месте, где наблюдение станет достаточно простым. Если ввести ограничения на размещение вооружения для упрощения задачи инспекторов, можно чего-то добиться. Но хотя идея об объединении инспекции и ограничений на вооружение может показаться перспективной, существует серьезные проблемы.

Одна из них – возможная несовместимость необходимости инспектировать и необходимости скрывать вооружение. Когда ракеты станут достаточно точным оружием, вероятно, будет физически невозможно защитить оружие ответного удара всего лишь с помощью цемента, а если и возможно, то чрезвычайно дорого. Мобильность и маскировка, скорее всего, будут единственной гарантией безопасности оружия ответного удара; если противник может нанести удар по всему, что он может обнаружить, и может уничтожить все, по чему он нанесет удар, следует сделать так, чтобы он не мог обнаружить это оружие. Пока наше оружие ответного удара находится под непрерывным контролем, он непрерывно получает информацию о местонахождении этого оружия.

Другими словами, проведение инспекций в масштабах, необходимых для предотвращения неожиданного нападения, может привести к избыточной информации о дислокации оружия и сделать это его уязвимым. Широко известно, например, что однажды ураган иммобилизовал чрезвычайно большое количество В-36, которые в то время являлись нашим основным оружием ответного удара. В подобном случае представление о неожиданном нападении меняется:

ситуация, когда противник только в общих чертах знает, что такое может случиться, очень отличается от ситуации, когда он имеет достоверную информацию, что это произошло, и точно знает, есть ли у него несколько дней в запасе. Представьте, какое напряжение могло бы возникнуть, если бы военные на стратегическом объекте оказались иммобилизованными из-за серьезной эпидемии во время инспекции противника. Намного лучше (так как и мы и они могут иногда находится не в состоянии боевой готовности по причинам, которые невозможно предотвратить), чтобы ни одна из сторон не имела возможности узнать о временной беспомощности противника.

И последнее – хотя, возможно, и существуют условия, при которых вероятность предупреждения о готовящемся нападении противника достаточно высока, важно то, что мы можем сделать, если действительно получим такое предупреждение. Мы можем нанести упреждающий удар, надеясь оказаться первыми; но ситуация станет неприятной, если предупреждение окажется неоднозначным. Ложная тревога приводит к войне. А настоящая тревога не оставляет времени на какие-либо меры по предотвращению нападения.

Другая крайность – это просто ждать и «быть готовым». Но если то, что мы можем сделать, чтобы быть готовыми, существенно уменьшит вероятность того, что нападение противника будет успешным – если его шансы увеличатся, мы тоже можем значительно усовершенствовать свое оружие ответного удара – возможно, нам захочется продемонстрировать противнику, что мы готовы, в надежде, что наше усовершенствованное оружие удержит его от окончательного решения. Важный вопрос – что значит быть готовым? Если ответ прост: «Находиться в состоянии боевой готовности», тогда почему мы не повышали боевую готовность в первую очередь? Большинство очевидных мер, которые принимают при получении предупреждения о нападении, это меры, которые надо бы принимать постоянно, полагая, что нападение все равно когда-нибудь произойдет. И если наше Стратегическое Авиационное Командование делает все возможное для того, чтобы быстрее подготовить и поднять самолеты в воздух, чтобы укрытие, где находятся самолеты, было хорошо укреплено, или чтобы самолеты находились в воздухе в состоянии боевой готовности, где им ничего не грозит, когда произойдет нападение, вряд ли они могут сделать намного больше, после того, как получат сигнал о нападении.

Тем не менее, хотя можно принять определенные меры перед лицом надвигающейся угрозы, эти меры нельзя принимать постоянно. Можно провести эвакуацию или укрыться в убежище под землей, но не навсегда. Можно поднять самолеты с ракетами в воздух, где они не будут мишенью для бомб противника, но они не могут оставаться в воздухе всегда. Можно приказать солдатам нести круглосуточное дежурство, но не много дней подряд. Можно обеспечить все коммерческие самолеты надежной системой охраны, но экономические потери станут огромными, если использовать такие системы постоянно для всех коммерческих и частных рейсов. Другими словами, существуют меры, которые можно предпринять для того, чтобы «быть готовым» к нападению, но нельзя сделать эти меры постоянными.

Но есть еще один вопрос. Как долго мы можем держать самолеты в воздухе? Положим, мы физически не можем регулярно держать весь воздушный флот в воздухе, и, вероятно, слишком дорого во всех отношениях (аварии, топливо, экипаж) держать даже половину самолетов в воздухе, но мы можем существенно увеличить число самолетов, приведенных в боевую готовность, как только поступит сигнал тревоги. Скорее всего, это значит, что противника не остановят наши воздушные силы, когда они находятся на земле, но его могут удержать от нападения самолеты, поднятые по тревоге. Означает ли это, что противник отступит, когда увидит, что мы «готовы»? Или, возможно, он просто подождет, пока топливо закончится, пилоты устанут, и самолеты будут вынуждены сесть? Если так, то не должны ли мы нанести предупредительный удар?

Проблема «усталости», похоже, обесценивает самую лучшую боевую готовность. Решение состоит из двух частей. Во-первых, необходимо разработать такие схемы, чтобы состояние боевой готовности было достаточно продолжительным и неутомительным, потому что эти факторы ставят под угрозу эффективность нашего оружия. Вторая часть, которая непосредственно связана с обсуждаемой темой, это срочные переговоры с противником для того, чтобы, фактически, принять срочные меры по обеспечению безопасности своего оружия ответного удара. Если мы сможем находиться в состоянии боевой готовности несколько дней, значит, мы располагаем этим временем, чтобы попытаться потребовать или договориться о некотором «разоружении», которое устроит русских и поможет нам вернуться к «нормальной» жизни, а не ввязываться в тотальную войну. Это может означать разработку и приведение в действие более масштабных схем предотвращения неожиданного нападения, которые раньше вызывали определенные политические опасения. А это значит, что переговоры будут проходить не в обычной ситуации, когда мы знаем, что нападение произойдет еще не скоро, а в ситуации, когда мы полностью осознаем, что, если меры по полному предотвращению нападения не будут разработаны, приняты и приведены в действие, война с обоюдного согласия станет неизбежной.

Эти рассуждения не означают, что дополнительные меры для своевременного предупреждения об угрозе бесполезны. Главным образом, они показывают, что только предупреждения может быть недостаточно. Дополнительные меры предоставляют определенные возможности, но эти возможности следует использовать разумно. И все приготовления к тому, что надо делать в экстренном случае, следует проводить задолго до этого случая. Едва ли у нас будет время предъявлять ультиматум русским, когда мы узнаем, что они готовят нападение. Подготовка ультиматума, который удовлетворит нас и станет приемлемым для русских, не только интеллектуально, но и технически трудная задача, которая зависит от многих вещей, например, процедуры подтверждения соглашения. Вероятно, мы могли бы предъявить эффективный ультиматум, только, если бы заранее тщательно спланировали, что именно должно в нем быть.

Существует два четких критерия для оценки эффективности системы инспектирования или для разработки самой этой системы. Первый – насколько хорошо способна система определить истинное положение вещей, не смотря на все усилия его скрыть; второй – насколько хорошо система помогает определить истинное положение, когда это в интересах одной из сторон. Различие между этими критериями подобно различию между определением виновности и предоставлением невиновному доказать свою невиновность. Грубо говоря, первая схема руководствуется презумпцией невиновности, но в негативном значении – отсутствием убедительного свидетельства в пользу обратного; вторая основана на наличии убедительного свидетельства и относится к конкретной ситуации, когда одна из сторон заинтересована в том, чтобы истинное положение вещей стало известно.

Различие между этими двумя ситуациями связано с различием между схемой, цель которой свести к минимуму страх перед предумышленным неожиданным нападением, и схемой, цель которой свести к минимуму страх перед войной в результате недоразумения, невнимательности или «случайности» – ложная тревога, ошибочная оценка реакции противника на ложную тревогу, неправильная интерпретация технического сбоя, вмешательство третьей стороны, заинтересованной в развязывании войны, или ситуация, когда обе стороны, опасаясь, что противник готов нанести предупредительный удар, в панике начинают войну. В случае запланированного, предумышленного внезапного нападения агрессор имеет все причины скрывать правду. Но в случае «войны по недоразумению» обе стороны серьезно заинтересованы в том, чтобы стала известна реальная ситуация, если, конечно, она будет представлена убедительно и в короткие сроки, чтобы предупредить ошибочное решение.

Подумайте, как могли бы мы доказать Советскому Союзу, что мы не начинаем неожиданное нападение, когда мы действительно этого не делаем, но они думают, что мы, возможно, начинаем? Как могли бы они доказать, что они не собираются неожиданно атаковать, если на самом деле они не собираются, но мы боимся, что они, возможно, собираются?

Очевидно, недостаточно просто сказать правду. Возможно, действительно, существуют такие ситуации, когда достаточно только слов, чтобы успокоить подозрения противника. Если бы у русских – просто в качестве грубого примера – случайно взорвалась ядерная бомба на одной из их собственных баз, возможно, было бы полезно, чтобы они быстро сообщили нам, что они знают, что это был технический сбой, и не интерпретируют этот взрыв как начало нашего нападения, и так далее. Но в большинстве ситуаций, которые можно себе представить, недостаточно просто заверить противника, что мы не собираемся нанести стратегический удар и не готовимся к нападению. Должен существовать какой-то способ подтвердить определенные факты, в частности, место дислокации вооружения. Нам придется доказывать, что мы не только не намереваемся использовать свое положение, но что наше реальное положение не может быть использовано для того, чтобы обмануть противника, если он поверит нам на слово и не предпримет никаких действий.

Именно во время ограниченной войны та или другая сторона могут предпринять действия, которые, возможно, будут ошибочно приняты за стратегический удар. Допустим, например, что мы использовали такие самолеты, которые в другой ситуации были бы использованы для нанесения удара по стратегическим базам русских, и могло показаться, что целью является Советский Союз – такое могло бы произойти, если бы самолеты вылетели из Североафриканских или Средиземноморских баз и направлялись в страны, расположенные недалеко от южной границы Советского Союза.

В качестве альтернативы представим, что советские самолеты выполняли операцию в рамках ограниченных военных действий, что на основе первоначальной информации могло быть интерпретировано как удар по нашим зарубежным базам и носителям, но что на самом деле являлось ограниченным ударом, а не частью основного удара, направленного на уничтожение оружия для ответного удара Соединенных Штатов.

Возникает вопрос, существуют ли какие-нибудь меры, позволяющие уменьшить вероятность ошибочной интерпретации в такой ситуации, когда ошибочная интерпретация может привести к тому, что одна из сторон или преждевременно нанесет упреждающий удар, или приведет свои силы в состояние полной боевой готовности, что является очень вероятным при ложной тревоге. Возможно, в этой ситуации было бы очень желательно постараться изо всех сил продемонстрировать, что дополнительные акции – акции с использованием оружия, размещенного в других странах, что, безусловно, было бы сделано для нанесения решительного контрудара – в действительности не предпринимаются.

* * *

Условия, необходимые для успешного ведения переговоров, можно аналитически разделить на две группы. Во-первых, должно быть найдено некоторое «решение» – определенные действия, которые позволят остановить нападение и повернуть процесс в обратном направлении. А это означает, что динамичные и последовательные мероприятия приведут к менее опасной ситуации, в которой ни одна из сторон не будет иметь преимущества, и которая находится в рамках физических возможностей обеих сторон с точки зрения задействованного вооружения. Второе условие состоит в том, чтобы соблюдение условий можно было каким-нибудь образом наблюдать, проверять и подтверждать. Мы не можем выполнять нашу часть нашу часть соглашения, если у нас нет надежных средств контролировать выполнение соглашения другой стороной, и наоборот. Возможно, нам бы захотелось нарушить условия; но намного более вероятно, что в этих условиях мы бы предпочли предложить систему очень надежного контроля, так что, если бы мы действительно выполняли свою часть соглашения, вторая сторона не имела бы оснований в этом сомневаться. Основная проблема заключается в соблюдении договора. И в этом случае каждая сторона заинтересована в том, чтобы как можно правдивее освещать ситуацию, если условия соглашения действительно выполняются.

Этот пример не только объясняет необходимость наблюдения и контроля за выполнением некоторого предварительного соглашения в условиях, когда остается слишком мало времени, чтобы доставить инспекторов на место действия, он также показывает, насколько важно заранее обдумать предложения и разработать свой собственный план по максимально эффективному использованию всех наших возможностей для того, чтобы сознательно предоставлять противнику точную информацию в случае, когда это совершенно необходимо.

Этот пример также позволяет продемонстрировать различие между двумя критериями надежности системы инспектирования. Вероятно, очень трудно разработать такой радар, с помощью которого всегда можно было бы обнаружить противника – а он всегда мог бы обнаружить нас – при попытке нападения; другой вопрос, как разработать такой радар, который был бы достаточно эффективен, если бы мы добровольно согласились на наблюдение. В результате, в первом случае мы бы изо всех сил старались не попасть в зону наблюдения. Во втором случае, возможно, мы будем целенаправленно «демонстрировать» себя в зоне действия радара или какого-либо другого устройства дистанционного обнаружения, при условии, что противник будет делать то же самое для нас.

Различие между такими критическими и чрезвычайными ситуациями и более долгосрочными проблемами контроля ограничения вооружений состоит в том, какие именно подтверждения являются необходимыми в каждом случае, и насколько сильна мотивация сторон предоставлять эти подтверждения. Более «вялотекущий» процесс инспектирования обычно связывают с негативным подтверждением, то есть отсутствием подтверждения. Вероятность того, что такое подтверждение может быть не замечено, уменьшается за счет расширения и увеличения интенсивности системы, а возможные ухищрения осложняются необходимостью скрывать любую деятельность в течение долгого времени. Но в кризисной ситуации требуется более определенное подтверждение; нет времени проводить проверку отдельных фактов, нет времени испытывать систему, расширять и интенсифицировать ее, если она не работает. Следовательно, кризисное соглашение должно основываться на позитивном подтверждении. Вместо того, чтобы выяснять, чего противник не делает, требуется получить подтверждение того, что он делает. И причиной того, почему такое подтверждение станет неизбежным в кризисной ситуации, является то, что мотивация для его предоставления – срочная необходимость достижения взаимопонимания или соглашения, которые зависят от этого подтверждения – станет сильнее в чрезвычайной ситуации.

Для того чтобы, по крайней мере, хоть в какой-то степени подготовиться к кризисным или непредвиденным ситуациям, имеет смысл заключить некоторое гибкое резервное соглашение по взаимодействию с потенциальным противником и взаимному инспектированию. В частности, имеет смысл сформировать систему проведения инспекций для ситуаций, по которым было достигнуто соглашение. Возможность быстро расширить и интенсифицировать эту систему или усилить ее дополнительным оборудованием и увеличением количества инспекторов непосредственно связана с эффективностью этой системы в кризисной ситуации. Говоря другими словами, мы не должны оценивать надежность и эффективность системы исключительно по той мотивации, которая имеется у участников в «нормальной» ситуации; мы должны признать, что могут возникнуть такие ситуации, когда появится серьезная причина для проведения срочных переговоров по ограничению вооружений, по крайней мере, временного ограничения, когда нет времени для налаживания систем наблюдения и взаимодействия ad hoc (для данного случая).

Конкретный пример: если все-таки будет сформирована система инспектирования для контроля за соблюдением соглашения по временному прекращению испытаний ядерного оружия, нам придется внимательно рассмотреть вопрос, как могут обе стороны использовать инспекторов и их оборудование в своих интересах в случае резкого обострения военной ситуации. Следует проанализировать такие факторы, как мобильность инспекторов, их местонахождение, средства связи, техническая подготовка и оборудование для наблюдения, их надежность и количество, и разработать систему не только для обнаружения ядерных испытаний, но и с учетом того, что эти инспекторы будут выполнять чрезвычайно важную миссию – инспектирование, контроль и взаимодействие – в кризисной ситуации, которая угрожает и нам, и русским началом непреднамеренной войны.

Из вышеприведенных рассуждений совсем не ясно, что на стабильность политического равновесия, – отсутствие желания совершить преднамеренное неожиданное нападение и иммунитет к ложной тревоге – очень повлияют те военные соглашения, которые мы стараемся заключить с русскими. Так как природа в будущем будет раскрывать свои научные и технологические секреты, то может оказаться, что независимо друг от друга обе стороны (если они будут делать то, что им следует делать, и делать это достаточно быстро) смогут в значительной степени обеспечить неуязвимость своего собственного оружия ответного удара и сделают это достаточно убедительно, и таким образом, действительно стабильная ситуация взаимного сдерживания будет достигнута. Или наоборот, природа, возможно, предпочтет раскрыть свои «вредные» секреты, так что и мы, и русские будем находить все новые способы уничтожения оружия ответного удара быстрее, чем новые способы его защиты. Мы можем только надеяться – без каких-либо на то оснований – что с помощью находчивости и искусной дипломатии мы и русские сможем найти способ вместе остановить тенденции, ведущие к нестабильности.

Мы можем добиться стабильности без сотрудничества, или мы можем не добиться стабильности, даже если будем сотрудничать. И все-таки, может оказаться, что определенный вид сотрудничества с русскими – а именно, взаимное сдерживание – официальное или неофициальное, скрытое или явное, может сыграть значительную роль в стабилизации политического равновесия; а ставки в этом деле очень высоки. Поэтому, хотя мы и не можем быть уверены, что целенаправленная политика сотрудничества для защиты оружия ответного удара обеих сторон будет иметь хоть какое-то значение, мы должны учитывать, что такое возможно, и должны спросить себя, следует ли нам стремиться к достаточно стабильному политическому равновесию, которое обеспечивается взаимным сдерживанием, если у нас есть такая возможность. Действительно ли мы были бы заинтересованы в имеющей большие перспективы и эффективной схеме предотвращения неожиданной атаки, если бы мы знали такую схему, а русские приняли ее?

Хотя было бы спокойнее знать, что русские не поддадутся соблазну совершить целенаправленное, спланированное, неожиданное нападение, и было бы спокойнее знать, что они уверены, что и мы не сделаем этого, и им не нужно будет в панике хвататься за оружие, тем не менее, можно утверждать, что наша способность сдержать что-либо, кроме крупного нападения на нас самих, зависит, по крайней мере в некоторой степени, от того, считают ли русские, что мы можем преднамеренно напасть. Возможно, русские и не поверили бы в это, если бы их оружие возмездия было неуязвимым для нашего оружия нападения. Можно утверждать, что за исключением совсем открытой провокации, мы бы не стали атаковать, имея мало шансов предотвратить или смягчить ответный удар русских. Этот аргумент показывает, что пара неуязвимых стратегических самолетов – это пара нейтрализованных стратегических самолетов; и хотя, возможно, такое положение было бы оптимальным для полностью биполярного мира, это – роскошь, которую мы не можем позволить себе в ныне существующем мире – мире, в котором есть громадная «третья часть», и мы хотим удержать русских от агрессии против этой части при помощи угрозы более правдоподобной, чем угроза взаимного уничтожения.

Можем ли мы угрожать возмездием, а не просто ограниченным сопротивлением, если русские, безусловно, обладают достаточной военной мощью, чтобы ответить на наш удар 01 в таком масштабе, в каком им захочется? Играют ли стратегические силы хоть какой-то смысл при условии, что стороны неуязвимы друг для друга, кроме того, чтобы нейтрализовать друг друга и гарантировать своим существованием то, что они не будут использованы?

Смысл есть. Стратегические силы все-таки будут способны совершить «возмездие», т. е. покарать агрессора. Если изначально считать, что победу над русскими или китайскими городами можно одержать не посредством развертывания военных действий в непосредственной зоне агрессии, а исключительно причиняя страдания и унижения, вызывая экономические потери и дезорганизацию, то основная составляющая угрозы не исчезла бы, даже если бы стратегические самолеты этих стран были бы неуязвимы.

Угроза массированного контрудара, если понимать «массированный» как неограниченный удар, на самом деле теряет убедительность вместе с потерей надежды на то, что мастерски проведенный удар сможет устранить угрозу ответного удара. Если бы нам когда-либо пришлось решать вопрос об ограниченных или ступенчатых репрессалиях как средстве давления на русских с целью удержать их от неприемлемых для нас действий или вопрос о расширении масштаба ограниченных военных действий внутри границ России таким образом, чтобы создавалась иллюзия ограниченной военной акции, когда на самом деле мы намереваемся проводить санкции, направленные на гражданское население, и угрожать дальнейшими мерами, то мы могли бы добиться большей убедительности, а вместе с тем и уменьшить уязвимость стратегического оружия обеих сторон. Парадокс заключается в том, что по какой-то причине любой ограниченный военный конфликт может стать менее сдержанным, когда возможность неожиданного тотального нападения становится неизбежной. Угроза «менее чем массивного» контрудара должна быть меньше, потому что и страх перед тотальным ударом в ответ станет значительно меньше. Опасения, что наш ограниченный ответный удар может быть ошибочно принят за первый шаг в развязывании тотальной войны, уменьшатся; русским придется поверить, что мы в буквальном смысле готовы к самоубийству, чтобы ошибочно расценить наш ограниченный ответный удар как начало взаимного уничтожения.