Текст книги "Клинические лекции по Кляйн и Биону"

Эдипова ситуация и депрессивная позиция[5]5
  Эта глава в ранней редакции была прочитана в Вене в 1985 году и опубликована в журнале «Sigmund Freud House Bulletin» (1985. V. 9. № 1).


[Закрыть]

Роналд Бриттон

Я вдруг отчетливо осознал, что через несколько лет минет столетие с того момента, как Фрейд впервые взялся за перо, чтобы описать то, к чему мы часто апеллируем сегодня как к эдипову комплексу.

В мае 1897 года в письме своему другу Вильгельму Флиссу он выразил идею, что «неотъемлемой составляющей неврозов» являются враждебные импульсы по отношению к родителям (Freud, 1897a, p. 255). «Это желание смерти направлено против отца у сыновей и против матери у дочерей». Позднее он сделал краткий комментарий: «Служанка переносит это на свою хозяйку, желая, чтобы та умерла и хозяин смог жениться на ней (ср. сон Лиззи о нас с Мартой)». Лиззи была няней в доме Фрейда, она как-то рассказала свой сон о том, что хозяйка умерла, а профессор женится на ней. Спустя пять месяцев в октябрьском письме он рассказывает, что во время курса самоанализа обнаружил ту же самую конфигурацию в себе. Это убеждало его в том, что подобные желания могут быть у всех. И он открыл для широкой аудитории греческую драму о царе Эдипе, в которой «каждый однажды, в зародыше и в фантазии, был как раз таким Эдипом». Фрейд говорит о том ужасе, который вызвало у людей «исполнение сна, воплотившегося здесь в реальность» (Freud, 1897b, р. 265), ужасе от того, что Эдип убивает отца и женится на своей матери, и это приводит Иокасту, его мать, к самоубийству, а сам Эдип ослепляет себя. Однако, будь то собрание старцев в Фивах или Лиззи в детской, мы находим одни и те же элементы у представителей обоих полов:

• родительская пара (в случае Лиззи символическая);

• желание смерти родителю того же пола;

• миф или сон, в котором исполняется желание занять место одного из родителей и вступить в брак с другим.

С тех пор эдипов комплекс остается ключевым понятием психоанализа и тем, что в разнообразии форм является предметом нашей повседневной работы. В течение нескольких лет Фрейд называл его ядерным комплексом.

Чем существенным пополнились наши знания о нем со времен Фрейда? Я считаю, что наиболее значительные дополнения были сделаны Мелани Кляйн, частично ее клиническими наблюдениями эдиповых проявлений у очень маленьких детей, частично ее работами, посвященными эдипову комплексу (1928, 1945), и косвенно разработкой понятия депрессивной позиции (1935, 1940). Дональд Винникотт считал, что наиболее важным вкладом Кляйн в психоанализ было понятие депрессивной позиции, которая, писал он, в развитии анализа «стоит в одном ряду с фрейдовским понятием эдипова комплекса» (Winnicott, 1962, р. 176).

В данной главе я собираюсь рассказать о некоторых ее дополнениях к пониманию эдиповой ситуации; о том, что подразумевается под депрессивной позицией и как, на мой взляд, введение этого понятия неминуемо меняет наш взгляд на разрешение эдипова комплекса. Эти две ситуации, на мой взгляд, неразрывно связаны таким образом, что одна не может быть разрешена без другой: мы разрешаем эдипов комплекс посредством переработки депрессивной позиции и разрешаем депрессивную позицию посредством переработки эдипова комплекса.

Хотя Фрейд, как я отметил, обратился к царю Эдипу в 1897 году, он не использовал термин «эдипов комплекс» в своих работах до момента написания им в 1910 году статьи «Особый тип выбора объекта у мужчин». В этой статье он выражает идею, что мальчик, который по-новому начинает желать свою мать и ненавидит отца как соперника, «попадает, мы говорим, под господство эдипова комплекса». Он выделяет еще один фактор, обусловленный данным комплексом, который у Мелани Кляйн обретает даже более важное значение. Фрейд пишет: «Он не прощает свою мать за то, что она отдала предпочтение в сексуальном выборе не ему, а его отцу, и считает это актом измены» (Freud, 1910, р. 171).

Центром внимания здесь являются родительские сексуальные отношения, которые находятся в состоянии войны с привилегированным отношением ребенка с матерью. То, что ребенок осознает родительские отношения, видно из различных описаний эдипова комплекса, сделанных Фрейдом в тот период; кульминацией этого является то, что он считал «первичную сцену» основной темой исследования случая, известного как «Человек-Волк» (Freud, 1918). Основой этого исследования является аналитическая работа, проделанная в период между 1910 и 1914 годами; книга была написана в 1914, но до 1918 года не была опубликована (Предисловие редактора к работам Фрейда 1918 года). Во время этого анализа Фрейд начал размышлять над «первичными фантазиями» – архаическим наследием врожденных идей, одна из разновидностей которых стала в некотором роде примитивной предшественницей первичной сцены (Примечание редактора к работе «Моисей и монотеизм» – Freud, 1939, р. 102). Подобные врожденные идеи, будь они универсальны, должны создавать во всех нас предрасположенность к созданию некой версии родительских сексуальных отношений, которая обретает конкретику вследствие наблюдения и воображения (Freud, 1916, р. 367–371). По-видимому, эта мысль предвещает теорию преконцепций Биона (Bion, 1962, р. 91). Однако после 1916 года первичная сцена играет менее заметную роль в понимании Фрейдом детской сексуальности. В таких работах, как «Инфантильная генитальная организация: дополнение к теории сексуальности» (1923b), «Разрешение эдипова комплекса» (1924а) и «Некоторые психические следствия анатомического различия полов» (1925), фокус внимания смещается на комплекс кастрации и зависть к пенису. И все же интерес к первичным фантазиям, среди которых и фантазия о первичной сцене, не оставляет его и еще раз выступает на передний план в его поздних работах «Моисей и монотеизм» (1939, р. 78–79) и «Основы психоанализа» (1940, р. 187–189). Но Фрейд так и не включил первичную сцену и связанные с ней фантазии в основные составляющие эдипова комплекса. Кляйн, напротив, не только сделала это, она поставила фантазию во главу угла, когда описывала свое представление об «эдиповой ситуации» (Klein, 1928, 1945).

В анализе маленьких детей Кляйн нашла многочисленные подтверждения первичных фантазий, описанных Фрейдом. Она обнаружила также, что подобные фантазии появляются очень рано, и у очень маленьких детей они жестокие, пугающие и странные. Она также обнаружила, что дети, наряду с агрессивными фантазиями в отношении родительских сексуальных отношений и материнского тела, содержащего нерожденных детей, испытывают вину и отчаяние за причиненный в фантазии вред и желание исправить его. Если не удается осуществить это репаративное желание, тогда вред отрицается и возмещается магически, посредством всемогущей маниакальной репарации. Если вера в это рушится, прибегают к обсессивным способам, когда в отчаянной попытке уничтожить то, что было сделано в воображении, совершаются навязчивые действия, исполненные символического смысла.

По мнению Кляйн, эдипова ситуация возникает в младенчестве, и в течение нескольких лет идет путем сложного развития, пока в возрасте четырех лет не достигнет кульминации. Это возраст, в котором наступает то, что называется классическим эдиповым комплексом, как его описывал Фрейд. Кляйн подчеркивала также, что развитие нашего отношения к знанию (эпистемофилический импульс, или побуждение знать) находится под сильным влиянием того, как развивалась ранняя эдипова ситуация. Она писала о той чудовищной ненависти, какую может вызвать ощущение неведения при столкновении ребенка с непреодолимой тайной родительской сексуальности, и о том, как у некоторых детей это могло сопровождаться подавлением любого желания к обучению.

В 1926 году в одной из своих ранних работ она писала:

В очень раннем возрасте дети знакомятся с реальностью, подвергаясь лишениям, которые она на них налагает.

Они защищаются от реальности тем, что отказываются признавать ее. Тем не менее основой и критерием дальнейшей способности адаптироваться к реальности является то, до какой степени они могут переносить лишения, вызванные эдиповой ситуацией.

(Klein, 1926, 128–129)

Что представляют собой эти лишения? Почему они имеют такое решающее значение в своем влиянии на то, что мы удерживаемся в реальности и, следовательно, на наше психическое здоровье? Мы сможем лучше ответить на эти вопросы, если будем рассматривать их в свете понятия депрессивной позиции, впервые сформулированного Кляйн спустя десятилетие (1935, 1940). По мнению Кляйн, феномен депрессивной позиции, которая начинает свое развитие между 3-м и 6-м месяцами жизни и продолжается позднее, включает те значительные шаги, что делаются в направлении психической интеграции.

Происходит осознание того, что частичные объекты (грудь, лицо, голос, руки и т. д.) являются частями одного целостного объекта. Признается и то, что любовь и ненависть переживаются не в отношении разных объектов, а направлены на одного и того же человека. Ребенок начинает испытывать вину за свои атаки на хороший объект, страх за то, что нанес ему вред, и страх потерять объект; у него есть сильное желание восстановить объект, который, по его убеждению, он повредил. Кляйн обращает внимание на то, что депрессивная позиция и эдипов комплекс возникают в одно и то же время.

«Ранние стадии эдипова комплекса и депрессивная позиция, – говорит она, – несомненно, связаны и развиваются одновременно» (Klein, 1952b, р. 110). И еще:

Ревность основана на недоверии к отцу и соперничестве с ним; он обвиняется в том, что забрал себе материнскую грудь и мать. Эта ревность характерна для ранних стадий прямого и обратного эдипова комплекса, который в норме возникает одновременно с депрессивной позицией во второй четверти первого года жизни.

(Klein, 1957, р. 196)

Если не удается интегрировать депрессивную позицию, индивид не может полноценно двигаться дальше и развивать способность к формированию символа и разумного мышления. Одним из возможных патологических последствий является то, что в целях исправления воображаемого вреда человек может прибегать к навязчивым, компульсивным действиям.

Я обнаружил, что подобные навязчивые попытки являются основой действий моей пациентки – женщины средних лет, чьи фантазии о родительском половом акте отличались садистической жестокостью и содержали не только ее восприятие отца как звероподобного грабителя, отобравшего у нее мать, но также ее собственные, спроецированные беспощадные, мстительные желания, направленные на мать за то, что та предала ее. Всякий раз, когда в ее голове возникали образы, имеющие отношение к этим ранним фантазиям, она прибегала к крайним мерам, чтобы избавиться от этих, как она говорила, «плохих мыслей». Она снова и снова пыталась смыть их в туалете, отмыть от них волосы, вытряхнуть их в мусоропровод.

Чтобы понять, почему это приняло такую конкретную форму и требовало физических действий, необходимо осознавать, что у некоторых людей способность к символизации не сформировалась во всей полноте. Кляйн связывала развитие способности к символизации с переработкой описанных ею базисных тревог, но лишь Ханна Сигал смогла через несколько лет показать, что способность к символизации и, следовательно, способность совершить символическую, психическую репарацию появляется в результате переработки депрессивной позиции (Segal, 1957).

Совершив прыжок во времени, расскажу, как я вижу эти идеи в 1990-е годы. В моем понимании, депрессивная позиция и эдипова ситуация никогда не заканчиваются, но требуют переработки в каждой новой жизненной ситуации, на каждой стадии развития, и каждый раз это значительно пополняет опыт или знания. В мире науки, как мы знаем, влияние нового знания, выходящего за пределы нашего прежнего взгляда на вещи, поначалу разрушительно: необходимы исследования, отказ от некоего существующего порядка; интеграция нового требует изменения нашего мировоззрения. Это вызывает в нас враждебность, угрожает нашей безопасности, бросает вызов нашим притязаниям на всезнание, обнаруживает наше невежество и ощущение беспомощности, а также высвобождает нашу скрытую ненависть ко всему новому или незнакомому, ко всему, что мы не рассматриваем как некое продолжение нас самих или что не заключено в привычные границы нашего психического ландшафта. В эти моменты мы снова в том же состоянии, что и младенец в депрессивной позиции, как ее описывала Кляйн. Депрессивная позиция неизбежно и естественно возникает в младенчестве как результат развития способностей ребенка воспринимать, узнавать, помнить, определять свое местонахождение и предвосхищать события. Это не просто расширение осведомленности и знания – это разрушение существующего психического мира младенца. То, что ранее было отдельными мирами – безвременное блаженство в одной идеальной вселенной и ужас, преследование в другой альтернативной вселенной, – сейчас оказывается единым миром. И у этих противоположных переживаний единое начало. Источник всего хорошего, что любят в фантазии как идеальную грудь, оказывается тем же объектом, что и ненавистная плохая грудь, воспринимавшаяся прежде как источник всего плохого, как сущность зла. И тогда утрачивается невинность в двух значениях этого слова. В нас больше нет невинности неведения: вкусив от древа познания, мы больше не можем оставаться в раю. И мы утратили невинность в том смысле, что стали способны чувствовать вину, поскольку теперь мы знаем, что мы ненавидим то, что любим и что считаем хорошим.

Депрессивная позиция, как и эдипов комплекс, – понятие чрезвычайно богатое и многогранное, и задолго до того как она была открыта в психоанализе, ее исследовали в теологии и литературе. В английской литературе ей, возможно, более всего уделено внимания в «Потерянном рае» Милтона и, по-моему, она абсолютно превосходно изображена в оде Вордсворта «Намеки бессмертия из воспоминаний о раннем детстве». Он поэтически рассказывает о борьбе, проходящей в самом центре депрессивной позиции, борьбе за то, чтобы не отказаться от простых ценностей обычной жизни, когда им противостоят туманные знаки утраченного идеального мира. Он говорит: «И силу в том найти, что позади осталось», когда «Не можешь ты вернуть блаженства час / И тот цветок прелестный, околдовавший нас» (Wordsworth, 1804, р. 302).

Как я уже сказал, депрессивная позиция стимулируется большим знанием об объекте и одновременно создает это знание, включающее в себя понимание непрерывности существования объекта во времени и пространстве и, что следует из этого понимания, наличие у объекта других отношений. Эдипова ситуация является примером такого знания. Следовательно, депрессивная позиция не может быть переработана без переработки эдипова комплекса и наоборот. Фрейд выяснил, что полное вытеснение комплекса является основой невроза; что для нормального развития требуется то, что он назвал разрешением комплекса. От чего-то необходимо отказаться (Freud, 1924a). В работе «Скорбь и меланхолия» (1917) Фрейд связал сохранение психического здоровья и реальности с отказом от идеи постоянного обладания объектом любви. Но он не распространил это на разрешение эдипова комплекса.

Следуя идеям «Скорби и меланхолии», Кляйн связала отказ от чего-то во внешнем мире, как, например, происходит при отнятии от груди, с процессом скорби. Это процесс, который снова требует от нас отрешиться от надежды найти в материальном мире воплощение мира идеального и признать различие между притязанием и возможностью, между психическим и физическим. Она видела это как процесс повторяющегося ожидания чего-то и обнаружения, что этого нет. Она считала, что таков способ отказа от объекта в физическом мире и одновременно установления его в психическом, или внутреннем, мире (Klein, 1935, 1940). По терминологии

Биона, преконцепция, сопровождающаяся негативной реализацией, приводит к мысли: переносима ли фрустрация, которая не дает вещи (Bion, 1962b). Если фрустрация непереносима, негативная реализация (то есть отсутствие чего-либо) воспринимается как присутствие чего-то плохого – «плохой вещи», – предполагается, что от нее можно избавиться; отсюда следует фантазия, что состояние потери можно уничтожить, если уничтожить вещи. Если не удается трансформировать преконцепцию в мысль, тогда в фантазии внешний объект буквально и конкретно становится частью внутреннего мира, и в этом случае мы имеем дело с психической структурой, составляющей основу некоторых психотических и тяжелых обсессивных состояний. Например, одна из моих пациенток, прежде чем обратиться за помощью к психиатру, добивалась удаления чего-то плохого внутри нее, вызывавшего у нее плохие мысли, хирургическим способом.

Существенной составляющей депрессивной позиции является растущее ощущение имеющихся различий между собой и объектом и между реальным и идеальным объектом. Ханна Сигал предположила, что именно неспособность осуществлять эти различия приводит к неспособности символизировать и к созданию «символических равенств», то есть к ощущению, что символический объект и настоящий объект – это одно и то же (Segal, 1957).

Фрейд, описывая лечение невротического пациента, подразумевал нечто подобное в том, что все последующие любовные отношения как будто являются отношениями с первичным эдиповым объектом. Как в депрессивной позиции необходим отказ от идеи постоянного обладания, так же, оказываясь лицом к лицу с родительскими отношениями, необходимо отказаться от идеала единоличного обладания желаемым родителем. Эдипова фантазия может стать попыткой восстановить это, попыткой отрицать реальность родительских сексуальных отношений. Если это отрицание грозит индивиду разрывом связи с реальностью, то не исключено сохранение эдипова романа, посредством отщепления и помещения его в мыслительную зону, защищенную от реальности и сохраняемую, по словам Фрейда, как индейцы в резервации (Freud, 1924b). Эта резервация в качестве возможной зоны мечтаний или мастурбационных фантазий может стать местом, где некоторые люди проводят большую часть своей жизни, и в этом случае их отношения во внешнем мире используются лишь для разыгрываний драмы, чтобы придать видимость реальности своим фантазиям, лишенным «психической реальности». У некоторых людей резервация может сохраняться в виде островка деятельности, например перверсии, изолированной от основной жизни индивида.

Хочу отметить, что в отличие от этих есть другие фантазии, которые владеют психической реальностью не из-за их соответствия внешней реальности, а из-за чувства «правды» в них, которое, как предположил Бион (1962а, р. 119), является таким же свойством по отношению к нашему внутреннему миру, как чувство реальности по отношению к внешнему миру. Он предполагает, что чувство реальности – «здравый смысл» – формируется из совокупности данных, поступающих к нам из различных сенсорных модальностей, таких как зрение, слух, тактильные ощущения и т. д. Подобным же образом, полагает он, чувство правды возникает из совокупности различных эмоциональных восприятий одного и того же объекта. Так, признавая, что мы, оказывается, ненавидим того же человека, которого любим, мы чувствуем, что мы правдивы и что в наших отношениях есть прочность. Если избегается признание этой амбивалентности, например, когда эдипову конфигурацию используют для увековечивания разделенной вселенной, где один из родителей только хороший, а другой только плохой, тогда отсутствует это достоверное чувство правды, и это, я думаю, часто ведет к повторяющимся моделям поведения, предназначенным для утверждения реальности, лишенной внутренней убежденности, например к повторяющемуся разыгрыванию стереотипной эдиповой ситуации в жизни.

Если для достижения интеграции, описанной Бионом, необходимо, чтобы сформировалось и стало переносимым общепринятое представление об объекте, это означает, что мать, которую воспринимают кормящей и любящей, должна восприниматься и как сексуальная мать, то есть в первую очередь как сексуальный партнер отца. Это представляет большую трудность для многих людей. Образ сексуальной матери часто представляется в виде дегенератки или порочной женщины или, как у одного из моих пациентов, раненой женщины. Не так давно у него начался роман с женщиной, которую он романтически идеализировал; с лирической страстностью он описывал недавний совместный ужин, испорченный в конце лишь ее упоминанием о своем бывшем муже. После этого с ним стало твориться что-то не то, а когда он увидел у нее на ноге маленький, похожий на трещину шрам, у него пропала потенция, и он уже не мог заставить себя общаться с ней. Разорвав с ней, он стал испытывать за нее тревогу и был убежден, что она находится в состоянии тяжелой депрессии и, возможно, близка к суициду. Мне был знаком этот паттерн пациента, периодически повторяющийся и в переносе. Похоже, произошло следующее: его отвращение к самой мысли о родительской сексуальности было представлено образом отвратительной женщины, а враждебность, вызванная его завистью и ревностью, привела к «разрыву» с ней – действию, которое, как он считает, наносит увечье тем, кого он подвергает этому. Последовавшие за этим тревоги о судьбе женщины являются типичными для тревог, названных Кляйн депрессивными.

Подобного рода реакция появилась у пациента относительно недавно. Когда он начинал анализ, женщины были либо чисты и недоступны, либо являлись объектами порнографического интереса и перверсной скопофилии как возбуждающие порочные фигуры. Еще его периодически донимала тревога преследования, и были сохраняемые в тайне состояния величия и подъема, когда посредством проективной идентификации он в воображении обретал черты магического, всемогущего отца. По сути, основным его состоянием было то, которое Кляйн описывала как параноидно-шизоидную позицию (см. главу 3), а появившиеся недавно явления, которые я описал, представляют собой частичное движение к депрессивной позиции.

В параноидно-шизоидной позиции родительская сексуальность воспринимается как что-то фантастическое, нередко ужасающее. Это может сформировать основу психотических тревог и перверсных действий либо стать основой правонарушений. Примечателен пример фантазии об объединенной родительской фигуре. Такие фигуры создаются путем проекции оральных, анальных и генитальных желаний ребенка в родительский половой акт, который кажется ему вечностью; в результате возникают фантазии о соединенных фигурах, таких как мать с отцовским членом или отцом внутри нее; либо отец с материнской грудью или матерью внутри него. Для некоторых пациентов осознание родительского полового акта может расцениваться как разрушение всего хорошего, связанного с матерью или с грудью, и, следовательно, как разрушение хорошего внутреннего объекта, олицетворяющего все мировое добро. Поэтому первичная сцена может восприниматься таким пациентом как катастрофа, ведущая к падению мира, как в мифе об Эдеме, где вкушение плода от древа познания приводит к грехопадению – появлению стыда, пола и ангела мщения.

У таких пациентов может развиться ненависть к знанию и порой в буквальном смысле ненависть к тому, чтобы видеть и быть видимыми. Если просвещение воспринимается как преследование, тогда к нему относятся как к насильственному внедрению, а не как к обретению. В таком случае человек либо полностью защищается от знания, либо путем расщепления может защищать какую-то часть себя. Именно это происходило с пациенткой, которая в ответ на мою интерпретацию о том, что в результате своего опыта она может видеть что-то иначе, сказала: «Видеть и думать не имеет ничего общего с тем, чтобы чувствовать и мечтать!»

Эта пациентка, которую можно рассматривать как тяжелого пограничного психотика, прятала от дневного света и от любого взаимодействия ту часть себя, которую про себя называла «я». Эта часть оставалась инфантильной, слепой, едва различимой, и любой свет преследовал ее. До анализа, во время которого эта часть появилась в психотическом переносе, она оставалась нераскрытой, неизменной и не получающей удовлетворений, кроме тех проявлений, которые давали различные аутоэротические действия. Долгое время в анализе эта часть появлялась в моем кабинете лишь в темноте, под одеялом на полу, где она могла ощущать ковер или, быть может, мой ботинок. Такие моменты пугали ее, потому что она позволяла вступить в контакт со мной, становясь тем самым доступной мне, и считала, что я могу принудительно просвещать ее, что было равносильно психическому изнасилованию.

Со временем стало возможно исследование этих, столь пугающих ее фантазий. Они, разумеется, существовали в ее голове, но поначалу она была убеждена, что они располагаются снаружи и, возможно, приходят от меня. Обнаружившиеся фантазии представляли собой пугающие беспорядочные образы, что-то вроде сексуальности частичных объектов: рты с зубами, свирепо откусывающие мужские половые члены, груди с отверстиями вместо сосков; странные картины женских половых органов с членами в них; внутренняя часть материнского тела, похожая на пещеру с трупами.

Я сейчас говорю не о том, как постепенно выходят на свет вытесненные мысли и желания, а о том, какие усилия предпринимаются индивидом для защиты от того, что он воспринимает как массированные нападения; и воспринимает он эти нападения не как символические, а как реальные, и не как внутренние, а как внешние. Пациент в параноидно-шизоидной позиции прячет свои непризнанные мысли либо в других, либо в своих действиях, либо в ощущениях. И хотя по форме они символические, к ним относятся как к чему-то вещественному. В подобных случаях, отмечает Бетти Джозеф, есть вероятность превращения анализа в место действия, а не мысли, и задачей аналитика является возрождение способности мыслить над тем, что иначе может исчезнуть в действии и противодействии (Joseph, 1978).

Поскольку индивид продвигается в направлении депрессивной позиции, уменьшается ощущение преследования и на передний план выступает тема утраты. Находившийся у меня на лечении 9-летний мальчик Питер реагировал на то, что воспринималось им как реактивация потери в эдиповой ситуации. Его единственная сестра Кэрол, на четырнадцать лет старше его, недавно вышла замуж и родила ребенка. Питер плохо учился в школе, поскольку большую часть дня проводил в мечтаниях. Мне предстояло открыть содержание этих мечтаний во время лечения. Это были тщательно продуманные истории, которые он иллюстрировал в мельчайших подробностях или лепил из пластилина. Их целью было обеспечить его той самой «резервацией», о которой говорил Фрейд, где он мог бы возродить прежние фантазии всемогущественной самодостаточности, в основе которой было тело. Больше всего ему нравились придуманные им истории о первобытном племени, которое он назвал «Придурки». У них был рудник со множеством подземных уровней и основной шахтой. Главный придурок сидел наверху шахты, и его кормили едой из грязи, добытой внизу и поднятой наверх. Из рудника он получал также драгоценные камни. Питер сообщил по секрету, что он представляет свое тело как рудник, наполненный маленькими человечками. Спустя какое-то время в ходе лечения он сказал, что, хотя придурки считают себя драгоценными камнями, которые они находят в грязи, на самом деле они эмбрионы. В этой замысловатой фантазии Питера возродилась давняя фантазия о кормлении себя собственными фекальными продуктами, как сейчас он кормил свой разум собственными идеями, пытаясь игнорировать то, что говорил его учитель или я; это была попытка отвернуться от болезненных конфликтов, которые возникали при любых зависимых отношениях.

Затронутые здесь проблемы обнаружились на первой после отпуска сессии, когда минул год терапии. Он начал реагировать на то, что я оставил его во время своего отпуска, и это отразилось в его игре. Он начал рисовать придурков, готовящихся отразить попытку Барона фон Придурка захватить их территорию. Барон фон Придурок был действующим лицом, появившимся, чтобы стать правителем придурков, в начале лечения Питера. Однако теперь придурки избавились от него из-за того, что он не кормил их, и, прогнав его, вернулись к своему руднику. Когда я сказал Питеру о его чувствах в связи с тем, что я бросил его, как Барон, и что в ответ он сердито отворачивается от меня, он начал играть двумя лежащими на столе линейками. Потом сказал, что это два корабля: один британский, а другой американский. Я почувствовал, что это имеет отношение к переносу, поскольку моя коллега, женщина, которая регулярно встречалась с родителями Питера, была американкой, и Питер с самого начала знал это. Концы линеек, которыми он играл, столкнулись, и Питер сказал, что когда эти два корабля сошлись, то маленький мопс, купавшийся в воде, был раздавлен ими.

Я думаю, это показало, как чувствовал себя Питер, когда сходились два правящих родителя[6]6
  Игра слов: линейка – ruler, править – rule. – Прим. пер.


[Закрыть], каким сокрушительным ударом это оказывалось для него. В ответ на мою интерпретацию, которая содержала то, что написано в этих строках, Питер взял из группы животных верблюда. У верблюда было два горба, и на верхушке каждого выпячивалось что-то вроде упряжи. Питер сказал, что это сосок, и стал кормить из него маленьких животных. Затем он пристально посмотрел на оба горба и положил на них свой палец. Когда палец оказался в промежутке между горбами, он вздрогнул и сказал: «Уф, я не люблю этот кусочек в середине; из-за него я чувствую себя смешным». Я связал это с тем, что он не любит промежутки между сессиями и что это похоже на пропуски между кормлениями. Питер ответил: «Дэниэл, мой малыш, пьет из чашки». Он сказал это с вызовом и добавил: «Он привык пить из сисек моей сестры, но ему это не нравилось, и он отказался от этого недели три назад, поэтому сейчас он пьет из чашки». Он очень внимательно посмотрел на меня и сказал: «Думаю, это было неделю назад». Мой отпуск длился три недели.

Когда с течением времени Питер стал реагировать по-другому – не отворачиваться, а выражать свой гнев более открыто, стало более понятно и то, что он беспокоится, как отразится его гнев на родительских объектах в переносе и дома. Здоровье отца и тревожный характер матери давали определенное основание для этого; но ясно было и то, что Питер не хотел отказываться от всемогущества, которое приводило к подобным депрессивным тревогам. Когда он начал выражать гнев в переносе, его настигла мысль, что я собираюсь взять на лечение нового мальчика. Питеру была ненавистна идея, что он может чего-то не знать, и потому он был склонен доказывать, что то, что он подозревает, является правдой. Поэтому он заявил, что собирается прийти из школы с новым мальчиком. Эта непереносимость незнания была связана с чувствами, касающимися его исключенности из каких-то сторон родительской жизни, и сейчас он снова оказался в подобной ситуации в связи с замужеством сестры, ее беременностью и рождением ребенка.