Текст книги "Теория и методология психологии. Постнеклассическая перспектива"

ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ ПСИХОЛОГИИ
М.С. Гусельцева

Последняя четверть ХХ в. в искусстве, философии и гуманитарных науках была заявлена как эпоха постмодерна. И ряд зарубежных авторов взялись исследовать возможности развития психологической дисциплины в «постмодернистском культурном ландшафте». Итогом такого исследования стал симпозиум, состоявшийся в Дании в июне 1989 г., посвященный проблемам взаимоотношения психологии и постмодернизма (Psychology and Postmodernism, 1994).

Участники симпозиума искали ответы на вопросы о том, как современная психология будет развиваться, осваивая постмодернистский дискурс, и сможет ли постмодернистская мысль радикально трансформировать понятия современной научной психологии. По итогам конференции был опубликован сборник, отражающий разнообразие авторских позиций, который стал своеобразной моделью, выражающей методологическую ситуацию в психологии в целом. Несвязанные между собой школы психологии, по мере сил осваивающие постмодернистский дискурс, как и авторы, не могущие договориться о самом термине «постмодернизм» – такой участникам симпозиума предстала калейдоскопическая картина современной реальности (там же). Однако бесспорным результатом осмысления психологии в контексте постмодернизма стало признание, что эпоха постмодернизма явилась одним из методологических «вызовов», обращенных к психологии.

Цель данной статьи – рассмотреть разные грани феномена постмодернизма, представить основные постмодернистские концепции и очертить перспективы развития психологии в постмодернистском контексте.

ПОСТМОДЕРНИЗМ: ТЕРМИНЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Проблематична сама по себе трактовка постмодернизма. В нашем понимании постмодернизм – это метафора, указатель пути; это «неадаптивная активность» (В.А. Петровский) мысли, возникающая на переломах культуры. Эволюционный смысл постмодернизма в культуре – переосмысление прожитого, демонтаж завалов цивилизации (феномен, который Ж. Деррида обозначил термином «деконструкция»).

Пониманию постмодернистских текстов и их критики нередко препятствует терминология. Так, А.Е. Чучин‐Русов отмечает, что не только разные, но даже одни и те же авторы употребляют термины «модерн», «модернизм», «постмодернизм» и «постмодерн» как синонимы (Чучин‐Русов, 1999).

Понятие постмодернизм, как и большинство культурологических понятий, отличается принципиальной недоконцептуализированностью и избыточностью смыслов. Под постмодернизмом, взятом в предельно широком контексте, принято понимать «глобальное состояние цивилизации последних десятилетий», совокупность «культурных настроений и философских тенденций», связанных с переживанием завершенности определенного культурологического этапа развития, изжитости «современности», «вступления в полосу эволюционного кризиса» (Скоропанова, 2001, с. 8). В узком смысле постмодернизм трактуется как образ и стиль жизни, особый духовный настрой, присущий обществам, завершившим стадию модернизации (postmodern society) (Керимов, 1998).

Под модерном обычно понимают художественный стиль, зародившийся в европейском искусстве на рубеже ХIХ–ХХ вв. и впоследствии распространившийся на другие культуры. Модернизмом называют ряд авангардистских направлений искусства ХХ в., объединенных субъективизмом художника в восприятии реальности и подчеркнутой оригинальностью интерпретации11
  Представители модернизма не только оппонировали модерну: их тяготил и стиль вообще, «они стремились отбросить правила и законы, которые он диктовал, и усматривали в наличии стиля препятствие на пути к самовыражению» (Чучин‐Русов, 1999, с. 27).


[Закрыть].

Термин «постмодернизм» получает распространение в 70‐е годы ХХ в., обозначая «структурно сходные явления в общественной жизни и культуре современных индустриально развитых стран» (там же)22
  «Слово “постмодернизм“ следует использовать не столько в литературоведческом или искусствоведческом плане, связывая его с явлениями литературы или архитектуры, сколько во всемирно‐историческом плане»,– полагает Х. Кюнг (Кюнг, 1990, с. 225). Согласно Л.В. Карасеву, «постмодернизм вмещает в себя все культурные эпохи, свободно берет материал откуда угодно и применяет его где угодно. Он предлагает игру в целое культуры» (Карасев, 1993, с. 14).


[Закрыть]. Характерной чертой постмодернизма становится стремление совместить в одном произведении разнообразные стили, мотивы и художественные приемы, взятые из разных эпох и культур. Если модернизм стремится попросту к новизне и критикует традицию, то постмодернизм старается поглотить, вместить в себя, растворить в едином произведении разнообразные национальные традиции и художественные языки33
  «Изобразительные, литературные, музыкальные произведения, театр и кинематограф, относимые к этому ряду явлений, построены часто по принципу коллажа культурных символов, изобилуют цитатами, которые, свободно комбинируясь, создают новые смыслы, а также отсылками к разным авторам, историческим эпохам, культурам и субкультурам» (Чучин‐Русов, 1999, с. 28).


[Закрыть].

Л.Г. Ионин трактует постмодерн как «новую культурную эпоху», характерными чертами которой служат своеобразный «культ культуры», критика науки и техники, тенденция к глобализации, «недисциплинированность» и ряд других собенностей художественной жизни (Ионин, 2000).

А.К. Якимович ставит проблему нового мироощущения людей, порождающих искусство ХХ в.: «Ведь должен был случиться большой тектонический сдвиг в индивидуальной и социальной психике людей, чтобы это новое искусство приобрело всеобщность и даже стало символом ХХ века» (Якимович, 1994, с. 242). Особенно показательны в этом смысле течения авангарда и постмодерна. «До появления авангардизма культура придерживалась упорядоченных моделей мира» (Якимович, 1994, с. 243). Культура авангардизма «освоила парадоксальное искусство строить дом, в котором крыша – ураган, а пол – землетрясение» (там же, с. 244). Постмодернистские течения искусства разрушали привычный мир, приводили его в состояние подвижности, незавершимости и неопределенности. Наступала эпоха мезальянса, и постмодерн – как стиль неопределенности, размытости, избыточности смыслов – был наиболее репрезентативен для неклассического и постнеклассического мироощущения.

Модернизм, постмодернизм и постпостмодернизм Н.Б. Маньковская относит к «трем китам» неклассической44
  Подобно тому, как смешиваются термины «модернистский» и «постмодернистский», зачастую не различаются термины «неклассический» и «постнеклассический». В широком смысле термин «неклассический» означает все, что пришло на смену «классике», но в рамках более детального анализа уместно различать «неклассический» и «постнеклассический» стили. На смену «классике» в начале ХХ в. взрывным образом пришел неклассический стиль, плавно перетекая к концу столетия в постнеклассический. Однако последние не всегда легко разделить, и в культурологии эти различия не так очевидны, как в истории науки. Поэтому в том контексте, где речь идет об искусстве и литературе, термины «неклассический» и «постнеклассический» разведены не так строго, как там, где речь идет о науке.
  «В одном художнике могут уживаться/чередоваться модернист и постмодернист»,– пишет И.С. Скоропанова (Скоропанова, 2001, с. 59).


[Закрыть] эстетики ХХ в. (Маньковская, 2000). В своем культурном выражении постмодернизм представлял собой коллаж и пастиш, поп‐искусство, лас‐вегасовский стиль в архитектуре, неразличение реального и воображаемого. В социокультурном выражении постмодернизм был связан с децентрализацией власти, гетерогенностью жизненных контекстов, переходом к информационному состоянию мира (Kvale, 1994). Согласно В.В. Иванову, смысл авангарда заключался в превращении культуры из «застывшей» в действительно «горячую», в разрушении традиционных классических форм посредством эстетической игры с ними. Важно отметить происшедшую в ХХ в. перемену механизмов культурогенеза: традицию не опровергают, с ней не воюют, но освобождаются от нее, критикуя и переосмысливая. Не «бороться с», а «участвовать в» – кредо авангарда. Логика новой парадигмы подобна логике сфинкса. Авангард и постмодернизм сражались с формальной логикой, со здравым смыслом, причинностью – в частности, средствами «коллаж‐абсурда» (Иванов, 1989).

В философском осмыслении действительности в постмодернистском дискурсе происходило снятие дихотомии внутренней и внешней реальности, критика традиции в форме ее семиотического переосмысления (это «текстовый анализ» Р. Барта, «деконструкция» Ж. Деррида, «семанализ» Ю. Кристевой). Важное место в философском постмодернистском дискурсе занимал также анализ власти знания (Р. Барт, М. Фуко).

С другой стороны, если принцип рационализма и эмпиризма – основных методологических установок европейской культуры – заключался в непосредственном познании (так, эмпиризм стремился опереться на достоверные факты, а рационализм – на «врожденное знание» или рациональные интуиции), то современная методология, как отмечает Н.С. Автономова, все большее внимание начинает уделять именно посредникам (Автономова, 2000). Такими посредниками становятся интеллектуальный стиль, способ рассуждения, письмо, особенности коммуникации. Последние являются предметом исследования немецкого философа Ю. Хабермаса. Иными словами, на передний план выходят сами условия процесса познания, и эта проблематика по принципу взаимодополнительности знания сближает философию с психологической наукой.

ДУХОВНЫЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОВОРОТЫ ХХ В

Новое мироощущение стояло за духовными течениями ХХ в., такими как футуризм, акмеизм, символизм, дадаизм. За присущей им феноменологией прорисовывался совершенно иной образ мира. Согласно новому взгляду, мир многомерен, многогранен, гетерогенен и мозаичен, и то, каким он нам предстает, зависит прежде всего от фокусировок нашего сознания. События в этом мире не ограничиваются причинно‐следственными детерминистическими связями, но могут быть рассмотрены через связи смысловые, синхронистичные (см.: Азроянц, Харитонов, Шелепин, 1999; Юнг, 1997), энергетические, структурные (см.: Лаврухин, 2001; Харре, 1995). В этой логике мир представляет собой не что иное, как способ описания. Мир рукотворен, мир выстраивается видящим сознанием, но, с другой стороны, мир неопределен и непредсказуем. Мы живем в реальности, где Порядок вечно сражается с Хаосом. Не случайны в ХХ в. ни популярность теории самоорганизации И.Р. Пригожина и соавторов, ни рождение литературного жанра фэнтези, представленного такими авторами, как У. ле Гуин, Р. Желязны, М. Муркок и др. (см.: Young, 1995), ни появление психологических концепций конструкционизма (см.: Бергер, Лукман, 1995; Джерджен, 1995)55
  Более того: «Критика Пригожиным не только классической научной картины мира как царства тотального детерминизма и каузальности, связанного с единственной моделью действительности и ее становления во времени, но и квантово‐ релятивистского неклассического естествознания первой половины ХХ в., способствовала выработке представлений о постнеклассическом научном и художественном творчестве как вероятностных системах с низким коэффициентом вероятности, соответствующих современному образу мира как совокупности нелинейных процессов» (Маньковская, 2000, с. 200).


[Закрыть].

Теория самоорганизации И.Р. Пригожина не столько поставила под сомнение существование универсальных законов и механизмов, сколько показала, что они адекватны лишь тогда, когда речь идет о стабильном развитии системы. Но такие моменты редки в реальности, поскольку даже повседневный мир состоит из асимметричных, неопре деленных, неустойчивых процессов, уникальных и неповторимых ситуаций. Системы, с которыми имеют дело ученые за пределами своих лабораторий, являются чаще всего открытыми, характеризующимися состояниями бифуркации и появлением диссипативных структур. Поведение же открытых систем в критических ситуациях невозможно предсказать, поскольку они готовы развиваться в любом направлении (в психическом мире эта открытость возможностям становится обоснованием феномена свободы воли). В критических ситуациях будущее системы зависит от ее индивидуальности, он неповторимых и случайных событий, а не определяется универсальными законами.

И теория самоорганизации, и постмодернизм, и история повседневности66
  Об истории повседневности см: Оболенская, 1990; Ястребицкая, 1991.


[Закрыть], – все эти направления ХХ в. подготовили для психологии методологический переворот: смещение интереса от универсальных законов к уникальным событиям, от общих схем исследования – к частному анализу, от «объективизма» – к «культурной аналитике».

Если взглянуть на методологию как на систему «линз», которые мы непроизвольно меняем от эпохи к эпохе (механизм, посредством которого это происходит, описан Т. Куном), то мы обнаружим, что современная европейская мыслительная культура созрела для обретения произвольного контроля над этим процессом, и для ученого становится привычным (благодаря влиянию герменевтики и теорий языка) менять эти «линзы» при работе с разными текстами, добиваясь более продуктивного понимания77
  Постижение постмодернизма сродни пониманию восточных культур, требующих для этого построения «функционального органа» видения, произвольного «разворота» сознания. понимание постмодернизма предполагает повышенную рефлексивность, семантическую «бдительность» и некоторое предварительное знакомство с правилами игры. «Постмодернистский текст творит нового читателя – принимающего правила множественности языковых игр, с удовольствием в них участвующего»,пишет И.С. Скоропанова (Скоропанова, 2001, с. 60).


[Закрыть].

Искусство импрессионистов современники поначалу тоже встречали в штыки, поскольку общественному сознанию надо было научиться видеть в хаотической пестроте красок авторский замысел, угадывать в намеках штрихов целое произведение. Но, научившись этой процедуре, публика легитимизировала импрессионизм как направление искусства. Постмодернистский текст – своего рода импрессионистская философия. Для постижения такого рода текстов приходится менять на некоторое время «линзы», мыслительные установки, привычные настройки восприятия. Можно, конечно, отмахнуться, сказать, что все это вздор, бессмысленный набор слов, а можно, осуществив усилие по смене привычного взгляда, произвольно выстроить иное состояние сознания, осуществить процедуру, результатом которой станет неожиданное понимание автора.

В отечественной культуре ХХ в. работал философ М.К. Мамардашвили, и тот способ философствования, который он практиковал, представляется нам сегодня именно постмодернистским. В одной из своих статей М.К. Мамардашвили ввел понятие презумпции ума как принципа работы с философскими текстами. «Презумпция ума» означает, что не следует думать будто Декарт, Кант, или Ницше не видели тех недостатков своих концепций, которые обнаруживаем у них мы; как умные люди, они многое видели, но – они не о том говорят! И то, что мы замечаем недостатки концепций и не понимаем того главного, что авторы хотели до нас донести, – это проблема не Декарта или Ницше, а нашей неконгениальности, нашего сегодняшнего недопонимания. Иными словами, смотреть на авторов прошедших эпох свысока: этого не видели, того не учли – непродуктивная позиция, гораздо эвристичнее услышать, о чем они говорят.

Тот же принцип «презумпции ума» должен руководить нами, когда мы имеем дело с работами современников, поскольку прежде, чем приступать к погружению в постмодернистский текст, необходимо выстроить особый функциональный орган понимания – «глаза», в противном случае «сезам не откроется». Чтобы увидеть и понять, что хочет донести до читателя автор, надо произвести некоторую работу над собой, осуществить своего рода процедуру «феноменологической редукции» – очистить свое сознание от шаблонов, установок и готовых теорий. И здесь, на наш взгляд, в постмодернизме происходит любопытное сближение европейской философии с восточными традициями, где ученика долго готовят для возможности восприятия той или иной реальности (так, К. Юнг писал о «западной йоге», которая должна быть выработана европейской культурой самостоятельно, а не перенята с Востока) (см.: Юнг, 1994).

«Презумпция ума» (принцип «методологического сомнения») и коммуникативная рациональность стали методологическими достижениями постмодернизма.

ХХ в. был богат на «методологические повороты», такие как антропологический, лингвистический, исторический, культурологический, нарратологический, постмодернистский. «Лингвистический поворот» сделал язык ведущей методологической доминантой, возникло направление, известное как структурализм, оказавшее широкое влияние на различные науки. Не стала исключением здесь и психология. Однако в отечественной культуре 60‐х годов ХХ в. структурализм оказал существенное влияние лишь на развитие тартуско‐московской семиотической школы, связанной с именами Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского и др., практически не затронув психологию. Последовавший «постмодернисткий поворот» способствовал превращению структурализма в постструктурализм (различие между ними в том, что первый ориентирован на синтез, а второй на гетерогенность; структурализм использует системный анализ, а постструктурализм придерживается анализа сетевого и контекстного).

Подобный культурный контекст оказал влияние и на ментальные установки в целом. К концу ХХ в. интеллектуальный мир стал рефлексивнее и толерантнее: дурным тоном сделалось пребывать в убеждении, что исключительно наша точка зрения верна, а незыблемость личности – признак ее душевного здоровья. В психологии возникли теории множественной личности, а в методологию проникли идеи либерализма и «системного плюрализма». Пришло понимание того, что любая теория спекулятивна (особенно четко эту методологическую проблему высветил постпозитивизм), поскольку имеет в своей основе интуиции и внелогические предпочтения. Настало время для толерантности, для осознания взаимодополнительности разных познавательных «логик» – «божественной» (где 1=3), «восточной» (где результат зависит от контекста), «научной» (2х2=4), для презумпции ума (М.К. Мамардашвили).

Подобного рода культурные и ментальные предпосылки побуждают задуматься о методологических ориентирах развития психологии в этой новой реальности. Какая методология адекватна современности и способна решить встающие перед культурно‐психологическим исследованием задачи? На наш взгляд, это методология постмодернистской, постнеклассической, сетевой парадигмы (название которой еще не устоялось, но общим ее признаком является установка на коммуникативность и «связь всего со всем»).

ПОСТМОДЕРНИЗМ КАК ЯВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ И ФЕНОМЕН ФИЛОСОФИИ

Изначальный смысл постмодернизма (по крайней мере, в концепции Ж. Деррида) заключался в критике европейского рационализма. Разработанный им методологический прием деконструкции служил цели читать тексты критически. Деконструкция была направлена против любого вида «центризмов», объединенных Ж. Деррида под термином «логоцентризм» (Hepburn, 1999)88
  Заметим, что аналогичным образом в 1911 г. Г.Г. Шпет критиковал логизм в психологии за то, что абстрактные схемы психологических теорий загораживали живую действительность.


[Закрыть].

Возникновение постмодернизма связывают также с развитием «новейших средств массовой коммуникации». Постмодернизм стал опытом духовного сопротивления тоталитаризму, диктату идеологии, массовой культуре, навязываемой посредством масс‐медиа. Это был рожденный европейской культурой способ защиты ума от «промывания мозгов». Постмодернизм поставил во главу угла индивидуальность, вариативность, ситуативный контекст, а не универсальные схемы; частные интерпретации в постмодернизме оказывались важнее канона. Постмодернизм не только срывал маски, осмысливая и показывая, как осуществляются процессы означивания, но и значительно раскрепощал творческую активность.

Постмодернизм – эвристика, усилитель. Однако каждому он дает нечто в зависимости от того, что уже есть за творческой душой. Между тем, содержательная монография Н.Б. Маньковской позволяет заинтересованному исследователю глубже разобраться в феномене постмодернизма. Н.Б. Маньковская отмечает, что если в западном контексте назвать человека постмодернистом, то это будет воспринято как похвала, но у нас чаще всего слово «постмодернизм» вызывает негативное отношение. Что стоит за подобным негативизмом? Может быть, недостаточная осведомленность? Н.Б. Маньковская показывает, что «в настоящее время существует ряд взаимодополнительных концепций постмодернизма как феномена культуры» (Маньковская, 2000, с. 133). Следовательно, прежде, чем выносить суждение, стоит разобраться: о каком постмоденизме идет речь, в чьей конкретно авторской интерпретации? Так, для Р. Панвица (1914), А. Тойнби (1947), В. Вельша и Х. Кюнга (1990) постмодернизм представляет собой культурологическую реальность. Согласно А. Тойнби, постмодернизм означает конец доминирования западного стиля в культуре и религии. «Подлинно постмодернистская парадигма требует большего, чем плюрализм, релятивизм и историзм»,– отмечает В. Вельш, а именно, «базисного консенсуса в отношении определенных человеческих ценностей и прав» (цит. по: Кюнг, 1990, с. 226). Для Х. Кюнга постмодернизм – это новое состояние эпохи, характеризующееся утратой доминирующих установок модернизма, касающихся роли разума, естествознания, евроцентризма, абсолютизма индустрии и демократии. Также Х. Кюнг считает поверхностным, хотя и распространенным мнение, что постмодернизм возник в последней четверти ХХ в. «Слово “постмодернизм“ – это всего лишь предварительный шифр, отражающий то затруднительное положение, в котором оказывается исследователь, пытающийся дать определение новой эпохе, начавшейся в период первой мировой войны, эпохе, содержание и специфика которой исследуются все тщательнее и глубже, но все еще не определены с исчерпывающей точностью и полнотой» (Кюнг, 1990, с. 225).

Как известно, связной постмодернистской философии не существует, но это название объединяет мыслителей, обсуждающих различные проблемы постсовременной реальности. Так, Ж.Ф. Лиотаром был проанализирован статус знания в постмодернистскую эпоху, и если классическая наука находилась в конфликте с нарративами, то в постнеклассической науке Ж.Ф. Лиотар обнаружил ряд корреляций с постмодернистской эстетикой (Lyotard, 1979). М. Фуко изучал власть знания и роль бессознательного в историческом процессе. Он показал, что наши представления о реальности обусловлены языком, а за ним скрываются неявные источники власти (Фуко, 1994). Ж. Бодрийяр сфокусировался на отдельных темах «соблазна» и создании гиперреальности симулякра, когда образ, многократно усиленный техническими возможностями, берет верх над реальностью (отечественный пример, возникновение виртуальной партии «Единая Россия» на выборах 1999 г., доказывает, что такие исследования весьма актуальны). Ж. Деррида взял на вооружение темы языка и деконструкции. Деконструктивизм стал одним из влиятельных направлений современной литературной критики, в рамках которой новую литературную парадигму иногда разумеют под тяжеловесным названием «постструктуралистско‐деконструктивистско‐постмодернистский комплекс» (Скоропанова, 2001, с. 53).

Для Д. Белла и Ю. Хабермаса понятие «постмодернизм» изначально ассоциировано с постиндустриальными изменениями общества. Д. Белл, известный как автор концепции деидеологизации и постиндустриального общества, связывает с последним социокультурную возможность постмодернизма (его черты – гетерогенность, разнородность, плюрализм) (Bell, 1967). Но если для Ж.Ф. Лиотара открытия провоцируются разногласиями, то, согласно Ю. Хабермасу, согласие достигается посредством дискуссии: он вводит понятие «коммуникативной рациональности» как синтетического механизма преодоления противоречий. Заметим, что наша трактовка коммуникативной рациональности более широка, поскольку мы исходим из постмодернистской установки, в соответствии с которой чем сильнее способность не отражать, а искажать чужие теории, тем креативнее исследовательское сознание. На наш взгляд, коммуникативная рациональность – это инструмент, посредством которого из отдельных фрагментов складывается мозаика, и постмодернизм выступает здесь в качестве силы, позволяющей увидеть общую картину еще до того, как та стала реальностью. Например, концепция полифонии сознания и диалога М.М. Бахтина– это один фрагмент изменившейся реальности ХХ в., а теория самоорганизации И.Р. Пригожина – другой. Но это фрагменты одной картины, свидетельствующей о смене культурной парадигмы, включающей изменение и методов, и способов познания в целом. Характеристиками постмодернистской науки здесь становятся неопределенность, неверифицируемость, антиномичность, диалогичность. Причем, постнеклассическая наука возникает только в открытом обществе.

Французский философ и историк науки М. Серр развивает идеи о недостаточности естественного и гуманитарного образования; результат первого он назвал «образованием без культуры», а результат второго – «культурой без образования». Он предложил способ осуществления коммуникации между гуманитарным и естественным знанием, названный им «беспорядочным энциклопедизмом». Естественнонаучное и гуманитарное знание взаимодополнительно. Так, если естественные науки представляют собой центр, фокус с его атрибутами точности и четкости видения, то гуманитарные науки открывают горизонты, дали, но они смутны и расплывчаты. Согласно М. Серру, существует три основных способа познания: философский, научный и художественно‐мифологический. На примере творчества Ж. Верна, Э. Золя (предвосхитившего своим генеалогическим древом Ругон‐Маккаров будущие открытия генетики), Т. Лукреция М. Серр исследовал эвристичность совмещения (коммуникации) разных видов знания. Теория информации, согласно Серру, и есть точка пересечения гуманитарного и естественного знания. «Классическая рациональность вытеснила миф из науки в литературу и искусство. Задача постмодернистской культуры – воссоединить науку и мифологию с помощью эстетики»,– заключает Н.Б. Маньковская (Маньковская, 2000, с. 217).

Ф. Джеймсон в своей концепция «психоидеологии» рассматривал постмодернизм как логику позднего капитализма, а Р. Рорти предложил неопрагматический подход к постсовременности. Согласно Р. Рорти, дискурс и коммуникация есть тот фундамент, на котором базируются представления об истине и рациональности. Ф. Гваттари и Ж. Делез изучали маргиналов как носителей творческой активности. Представление о культуре как сети также связано с этими авторами. В книге «Ризома» Ж. Делез и Ф. Гваттари описали две модели культуры: «древесную» и «ризоматическую» (грибница). «Ризоматическая культура воплощает нелинейный тип эстетических связей» (Скоропанова, 2001, с. 4).

У. Эко рассматривал взаимоотношения авангарда и постмодернизма. Причем категории «авангардизма» и «постмодернизма» у У. Эко наделяются расширенным, культурно‐историческим значением как две критические фазы развития общества. Согласно этой концепции, всякая смена эпох предполагает свой «авангардизм» и свой «постмодернизм». Культурная роль «авангардизма» заключается в том, чтобы разрушить прошлое, освободить от него сознание, сделав его открытым к новому опыту, преодолеть закоренелые установки восприятия. У «постмодернизма» другая задача – осмыслить прошлое, приспособив его к изменившейся жизни (Эко, 1997). Иными словами, история культуры есть ритм критического анализа и сетевого синтеза.

Если после всего сказанного мы обратимся к работам М. Фуко и попробуем исследовать его метод как пример постмодернистского подхода, то снова обнаружим новаторство. Он вводит ряд новых понятий, таких как «эпистема», «диспозитив», «дискурс». Терминотворчество позволяет М. Фуко «застолбить» (этимологически «термин» – столб, определитель границ), отрефлексировать обычно ускользающие от анализа реальности. Так, в работе «Слова и вещи» этот автор вводит понятие «эпистемы» – исторически изменяющейся структуры познания, которая лежит в основе эволюционирующих от эпохи к эпохе ментальности, науки, правил игры общества, социальных институтов. А сам способ постижения таких структур М. Фуко называет археологией. Он выделяет несколько эпистем: ренессансную, классическую, современную – в основе которых лежит особое соотношение слов и вещей, смена образов человека в культуре.

В своей работе «История безумия в классическую эпоху» М. Фуко исследует изменение образа безумия в культуре, правил игры, установление границ нормы и патологии, и приходит к выводу, что безумие – это культурно‐историческое явление.

В работе «Воля к истине» М. Фуко использует понятия «диспозитив» и «дискурс». Понятие дискурса позволяет ему объять необъятное: дискурсы‐знания, дискурсы‐правила, дискурсы‐практики соединяют между собой слои познания, этики, реальной деятельности и социального контекста. «Собственно диспозитив – это сеть, которая может быть установлена между этими элементами» (Фуко, 1997, с. 368). Более того, в своем исследовании М. Фуко удается сочетать такие разные методологические установки, как марксизм, экзистенциализм и феноменологию. мы видим здесь в действии сетевой подход, или коммуникативную рациональность. понятие «диспозитив», объединившее в себе разнородные реальности, становится залогом целостности анализа.

ПСИХОЛОГИЯ И ПОСТМОДЕРНИЗМ

Обрисовав интеллектуальный контекст, обусловленный постмодернистским мировосприятием, обратимся к связанным с постмодернизмом проблемам, обсуждаемым в современной западной психологии. Первый узел этих проблем затрагивает непосредственные возможности постмодернистской психологии. Второй круг вопросов касается осмысления сходства и различия между личностью и субъективностью в постмодернизме и позицией практической психологии. Третья тема размышлений посвящена постмодернистской критике, идущей от феминистской и марксистской перспектив (Psychology and Postmodernism, 1994; Dimen, 1995).

Насколько постмодернизм и психология – вещи совместимые? Что может постмодернизм предложить современной психологии? Ответы на эти вопросы разнятся.

Считается, что постмодернистский дискурс находился в поле зрения искусства и гуманитарных наук и лишь недавно привлек внимание антропологии, социологии, педагогики и политологии (Fox, 1994; Piker, 1998; Sherwood, 1994). Тем не менее, проникновение постмодернизма в психологию на самом деле уже совершалось неявным, не всегда заметным образом (см.: Cazenave, 1994; Combs, Freedma, 1994; Holzman, 1999; Teicholz, 1998). В открытую же психология встретилась с постмодернистским дискурсом в качестве радикального конструкционизма социальной психологии, в системной терапии, в некоторых направлениях культурной психологии.

Когда представители постпозитивизма во второй половине ХХ в. показали, что научное знание небезупречно, то на эти эпистемологические обсуждения не замедлили откликнуться и психологи. Так, Р. Харре подверг сомнению каузальный психологический дискурс (Харре, 1995). Дж. Брунер посвятил ряд статей размышлению об особой логике нарратива (Брунер, 2001; Bruner, 1985). К. Джерджен описал две модели науки, относящиеся к парадигмам «модернизма» и «постмодернистского поворота» (Gergen, 1994). Модернизм в науке связан с верой в познаваемость мира, в универсальность его черт и силу эмпирических методов, с представлениями о прогрессивной природе знания и независимости результатов исследований от личности. Однако «постмодернистский поворот» предложил психологии новые пути концептуализации самой себя. «Сущность постмодернистской школы – критическая саморефлексия» (там же, с. 24). Постмодернистская мысль открывает безграничные перспективы осмысления для дисциплины. «После постмодернистских исследований метод в психологии увиделся как вводящие в заблуждение, но вполне оправданные изобретения» (там же, с. 24).

Среди новых возможностей, предоставленных психологии постмодернизмом, К. Джерджен отмечает также «технологическое продвижение» (вариативные формы терапии и образования), «культурную критику», «конструирование новых миров». Так, психологи не только конструируют мир своими терминами (создавая стереотипы: например, что «мужчины более рациональны, чем женщины»), но и являются активными участниками сотворения культуры в целом. Поскольку само по себе изменение дискурса с «говорить как есть» на «говорить как должно быть» влечет за собой изменение реальности, то «каждое воссоздание нашего понятия образа человеческого действия открывает новые культурные возможности» (Gergen, 1994, с. 28).

К. Джерджен показывает, что, по контрасту с академической психологией, современная практика реабилитационной психологии оказывается конгениальной постмодернистской мысли, поскольку имеет дело с развивающейся индивидуальностью человека и сосредоточивается на ситуативных и контекстуальных смыслах человеческой деятельности. Поэтому теоретическое знание академической психологии нередко вступает в конфликт с эмпирическим знанием повседневности. Психотерапевтическая же практика предпочитает теоретическому знанию «гетерогенные и качественные знания» повседневного мира, приобретающие достоверность в личном опыте (Gergen, 1994).

В современной зарубежной психологии, как показывают исследования самого К. Джерджена, происходит увеличение роста эпистемологических обсуждений. Например, такое направление в психологии, как конструкционизм, заставило обратить внимание на социальную обусловленность знания. Широкое место в психологических дискуссиях западной психологии занимают и обсуждения альтернативной методологии. Приверженцы феноменологического подхода предлагают новые формы качественных исследований. Герменевтическая психология исследует возможности диалогической психологии. (Заметим, что эти поиски перекликаются с представлениями М.М. Бахтина о методологии гуманитарных наук и с отечественным интеллектуальным стилем в целом – мыслить индивидуума в изначальном единстве с его социальным контекстом). Некоторые психологи также возлагают определенные надежды на обмен опытом с религией и культурой (см.: Holzman, 1999; Chaiklin, 1994).