Текст книги "Теория и методология психологии. Постнеклассическая перспектива"

Психоанализ дает пациенту некий язык, набор понятий и образов, позволяющих выразить его неосознанные травмирующие переживания, сидящие, как заноза, в бессознательном, и сделать их доступными сознанию, а осмыслив – изжить.

Говоря о психотерапевтическом мифе, мы подчеркиваем, с одной стороны, своеобразную поэтику текстов З. Фрейда, подобную мифологической, что неоднократно отмечалась, в частности, российскими и французскими структуралистами, а с другой – то, что психоанализ изложен в форме конкретных примеров и притч. В отличие от естественнонаучного языка парадигмальных наук, оперирующих идеальными моделями и реализующих объяснения через «восхождение от абстрактного к конкретному» (Давыдов, 1972), от неких обобщенных законов к частному случаю, который описывается тоже в некой обобщенной, идеализированной форме, психоанализ оперирует системой прецедентов (вспомним случай с пациенткой А., или случай господина Т.; обращение Фрейда к собственным переживаниям детства). Можно по аналогии вспомнить «римское право» как иерархизированный, идеализированный свод законов, и английское право, построенное на системе прецедентов. Осознание единичного не через понятие, категорию, а через символ (трактуемый Ж. Пиаже как наиболее типовой образ из класса родственных объектов, или, по терминологии Е. Рош, прототип), в нашем случае – через выбранный Фрейдом пример из личного опыта, ведет к тому, что, осознавая свои проблемы в рамках психоанализа, пациент, клиент, просто обычный человек, знакомый с психоанализом, во многом видит собственные проблемы через призму личностного опыта Фрейда, личности Фрейда. И не только Ренуар «выплеснул» на улицы Парижа тысячи своих моделей, но и Фрейд вывел «из подполья» человека, осознающего и говорящего на языке психоанализа, спроецировав свою личность во множество других личностей – «своих детей не по крови, а по ментальности». В широком смысле все мы – в разной степени культуральной социализации – порождение литературы.

Яркий пример влияния науки на историю ХХ в. дает и марксизм. Развивая в социологии эволюционистский подход Ч. Дарвина, К. Маркс построил теоретическую модель смены экономических формаций в результате классовой борьбы. Революция как апогей этой борьбы выступала, по Марксу, в качестве «повивальной бабки истории», расчищающей путь лишенному эксплуатации светлому будущему – коммунизму. Образ идеального будущего, предложенный Марксом, являлся, по сути, продолжением утопических теорий Т. Кампанеллы, К. Сен‐Симона, Ф. Фурье и в более глубинных своих основаниях уходил корнями в историю раннего христианства. Согласно Н. Бердяеву, сама идея заимствована из христианской теологии и представляет собой принявшее светский облик эсхатологическое мессианство, унаследованное от иудейско‐христианских пророков и попросту переиначенное: «Вместо провидения обожествлена сама история и на ее алтарь брошено все и вся, искупителем первородного греха сделан рабочий, а в грядущем обещано все то же второе пришествие Христа с мозолистыми руками и светлое царство духа, но только уже на земле. Свобода личности здесь растоптана железной поступью рационалистически истолкованной Истории, и жизнь сегодняшних поколений безжалостно принесена в жертву неведомому будущему “граду солнца”» (цит. по: Велиховский, 1973, с. 21).

Возникнув как операциональная реализация новой утопии, идея классовой борьбы, «овладев массами», приобрела огромный энергетический потенциал, сопоставимый по пассионарности с потенциалом мировых религий, и в значительной мере направила историю ХХ в. по рельсам заданных Марксом конструктов. Они определили не только новейшую историю России, стран Восточной Европы, Китая, Вьетнама, Кубы и ряда стран «третьего мира», но и, задавая линию оппозиции «биполярного мира», повлияли на внутреннюю и внешнюю политику Запада. Можно сказать, что концептуальные рамки истории были заданы мыслью Маркса. История стекает с кончика пера философа. Конечно, мы огрубляем суть исторического процесса, имеющего, скорее, сценарные варианты и свои точки ветвления и бифуркации, гипертрофируя роль отдельной личности в истории, которая писалась тысячами мыслителей и публицистов, но делаем это для того, чтобы подчеркнуть мысль о том, что история – это, в первую очередь, реализация идей, которые озвучивают политики и реализуют массы людей, внося свои элементы творчества, но «в начале было слово», несущее некую идею. Идея же на языке психосемантики – это система конструктов или же обобщений. Среди множества социальных отношений, в которые вступают люди, Маркс выделил отношения купли‐продажи «абстрактного рабочего труда», создающего «прибавочную стоимость». Отметим попутно, что и «социальные отношения» и «прибавочная стоимость» – тоже суть некие теоретические обобщения‐конструкты, выделяющие какие‐то аспекты социального бытия человека и определяющие те или иные пути их осмысления. Акцент, к примеру, на производящей роли научных идей, ведущей к автоматизированному производству, мог бы породить иную концепцию развития общества, где наибольшей производственной силой является фундаментальная наука и соответственно ученые, а прогрессирующее развитие компьютерных технологий с обработкой знаковой информации вообще в корне изменяет представление о труде, сближая его с творчеством и фантазией. Возможны и религиозные, и даже искусствоведческие модели всемирной истории.

В конце концов, не «хлебом единым жив человек», и этические идеи могут нести не меньшую пассионарную силу, чем борьба за передел собственности.

Рассмотрев на примере Фрейда и Маркса роль идей в порождении и конструировании социального бытия, где они интерпретируются не как формы «отражения», а как некие возможные модели бытия, оказывающие обратное влияние на само описываемое бытие (не хотелось бы использовать слово «реальность», ибо она традиционно представляется как независимая от описания данность, которую «изучают» гуманитарные и естественные науки). В этом плане понятийный аппарат, который создает каждая гуманитарная наука (конечно, в том числе и психология) не только описывает, но и привносит в это описание новые связи и расчленения (а имплицитно – и некие аксиологические ценности), формируя в конечном итоге новые конструкты сознания (расширяя его), а через осознание конструирует и самою действительность. В рамках старого спора о том, что появилось раньше – «курица или яйцо», сознание или бытие, наука или действительность, мы подчеркиваем не только познавательно‐описательную направленность науки, но и ее (в первую очередь для гуманитарной науки) созидательно‐конструктивистскую функцию.

Как мы стремились показать на двух предыдущих примерах, теоретические конструкции, предложенные мыслителем или ученым, будучи присвоенными культурой, общественным сознанием, становятся теми рельсами, по которым движется история.

Конечно, это не одноколейная дорога, ибо культура впитывает в себя идеи многих мыслителей, ученых, творцов искусства; здесь есть множество ветвлений, развилок, и каждая страна, этническая культура имеет свои исходные пункты движения; пути сходятся и расходятся, выстраиваются новые, но важно еще раз подчеркнуть, что они проложены конструктами сознания. В начале было слово. В этом плане функция гуманитарной науки состоит не только в описании уже «ставшего бытия», но и в порождении конструктов расширяющегося сознания, задающего движение «становящегося бытия».

Любая конструктивистская идея возникает в сознании погруженного в культуру субъекта и существует как текст в тексте, базируясь на множестве культурных миров, в которые погружен субъект, включая его неповторимый индивидуальный опыт. Отсюда уникальность и бытия каждого субъекта, и его «личностного знания». М. Полани (1985) пишет, что любое знание является личностным. Близкая мысль звучит и у В. Лекторского – о том, что Я как субъект познания выступает как «единство сознания, единство индивидуальной биографии и центр принятия решений» (Лекторский, 2001, с. 87). Любая, казалась бы, даже сциентистская или позитивистская идея, содержит в себе в «свернутом виде» и философское основание (а каждая философская система – это уникальная система отсчета), и некую культуральную парадигму, и имплицитную систему ценностей, и личностный смысл самого ее создателя. Категориальный аппарат каждой науки имплицитно содержит и ее историю, перекличку мнений и позиций. Необходимо понимать, что, воспринимая тот или иной феномен, событие или поступок, мы неизбежно вносим в процесс его постижения те знания (научные понятия, существующие как текст в тексте), которые привнесены самой историей его становления. Не существует эмпирического факта вне некой теории. О роли апперцепции писал еще В. Вундт.

Идея проекции культуры на объект познания имеет множество следствий. Так, в случае, например, теории индивидуальности важно развести саму онтологию, которую описывает та или иная теория, и конструктивную модель, которая для нерефлексирующего сознания и выступает эквивалентом этой онтологии.

Дж. Келли ввел понятие «зона приложимости конструкта». Его суть заключается в том, что конструкт, созданный для описания одной содержательной области, некорректно (в прямой, а не метафорической форме) переносить для описания другой. Например, оценка веса неприложима для описания запаха, а вопрос о локализации некорректен для мысли (не надо путать с локализацией нейропсихических процессов, реализующих мысль в субстрате мозга). Возможность метафорических переносов – особый разговор, требующий развернутого обсуждения (см.: Петренко, 1997), но правила приложимости конструктов на глубинных уровнях категоризации иные, чем на понятийном уровне, они починяются скорее «логике транса» или поэтического мышления. Так, метафорические соответствия на глубинном коннотативном уровне не позволяют выносить суждения по законам логики, построенной для понятийных уровней категоризации. Суждения типа «земля наша кормилица – мать (большая посылка), а мать не продается (малая посылка)», следовательно, «нельзя продавать землю в частную собственность», являются некорректными в силу нарушения «зоны приложимости» логических конструктов.

В свое время древних греков ставили в тупик парадоксы типа «вода текуча» и «вода состоит из четырех букв». В рамках логической семантики (Дж. Рассел, А. Тарский, Р. Карнап, У. Куайн) слово, обозначающее понятие, стали брать в кавычки, а словом без оных обозначать сам объект, «предметную отнесенность понятия».

По‐видимому, следует ввести и различные обозначения (через введение некого знака, например, звездочки «*», ставящейся после слова), чтобы развести саму описываемую психологическую феноменологию и ее же, но в рамках некой теории, к которой принадлежит используемое понятие.

На наш взгляд, наряду с понятием «зоны приложимости», или «диапазона приложимости конструкта» в плане смысловых переносов, следует ввести временные рамки приложимости конструкта. Я формулирую это в форме принципа: «Конструкт обратной силы не имеет». Аналогично тому, как вновь введенный закон не имеет юрисдикции относительно времени до его принятия, так и в психологии некорректной является постановка проблемы «был ли древний грек личностью» или «являлся ли Цезарь интровертом», ибо понятия «личность», «экстраверт» возникли в истории культуры и науки значительно позднее. Нарушая временные ограничения области приложимости конструкта, мы неизбежно навязываем более ранней культуре собственные модели осознания и собственную психологическую онтологию. В наиболее грубой, гротескной форме это характерно для исторических фильмов Голливуда, где исторические персонажи с обликом американских ковбоев борются за идеи демократии против варваров. Применительно к описанию исторического прошлого корректнее использовать язык самой эпохи, или же, в силу того, что это может вызвать крайние затруднения у массового читателя, использовать, как предлагалась выше, условные символы для разведения самой психологической онтологии и ее модельного описания с помощью понятия. Так, «интроверсия» (как понятие) появилась в сознании К. Юнга, а затем в мировой культуре только в конце прошлого века, и она не может выступать характеристикой человека более ранних эпох, ибо мы проецируем на него культуру конца XIX в. При отсутствии подходящей лексики можно использовать слово интроверсия*, понимая условность использования этой психологической характеристики во всей полноте ее содержания применительно к той психической характеристике, которой обладал Цезарь (при этом мы, конечно, понимаем, что слова психологическая*, психическая* и характеристика* тоже надо обозначать предложенным символом «*»). Аналогичнным образом, в модели «Смысл–Текст» И.А. Мельчук для обозначения семантических единиц – сем вынужден использовать слова естественного языка, где эта сема ярко выражена, беря их в специфические кавычки‐«лапки», чтобы подчеркнуть, что содержание слова, обозначающего данную сему и включающего и иные семы, гораздо богаче, чем само обозначаемое. Проблема многослойности смыслового наполнения слова ведет к рассуждениям о том, что «язык заслоняет нам мир». Но нет мира вне языка и культуры, и семиотическая знаковая форма человеческого бытия дает нам не только радость познания и понимания мира, но и возможность участвовать в его построении и развитии.

Высказанная здесь идея о том, что язык науки служит не только для описания сущего, но, создавая понятийный аппарат, вносит свои связи и расчленения, которые через «круговую каузальность» сознания и поведения человека определяют самое бытие, имеет и дополнительный аксеологический аспект. Любая психологическая теория имплицитно содержит свое понимание «потребного будущего», свою «модель человека». В этом плане варианты «гуманистической психологии», «христианской психологии» или «психологии с человеческим лицом» содержат здравую, эвристическую компоненту, в явном виде вводящую этический компонент в психологическую теорию личности, в психотерапию. В недавней дискуссии, инициированной интересной публикацией А.В. Юревича (2000) в «Психологическом журнале», этот автор склоняется к императиву методологической терпимости, навеянной принципом «пролиферации» П. Фейерабенда (1986). Признается правомочность и даже необходимость существования множества психологических теорий личности, ведущих полилог в духе М.М. Бахтина. Я полностью присоединяюсь к этой точке зрения. Патриарх отечественной философии Т.И. Ойзерман в своей недавно вышедшей книге «Философия как история философии» (2000) пишет, что «философия, существует, так сказать, лишь во множественном числе». Думаю, это относится и к психологической науке. В библейской герменевтике, а также у немецких романтиков Навалиса и Шлегеля есть положение, согласно которому какой бы текст ни писал человек, он, размышляя о вечных проблемах и сути бытия, продолжает писать одну вечную Книгу, которая не закончена. Однако императив «методологическая терпимость» не снимает необходимости индивидуального выбора, приятия позиций той или иной школы. И здесь принцип «пролиферации» Фейерабенда, на котором базируется Юревич, не может дать приоритета. Принцип «пусть цветут все цветы» с дополнением «кроме сорняков» не обеспечивает ни критериев приоритета, ни критериев отбрасывания этих самых «сорняков», т. е. лженауки. Но если критерием для элиминации последней может быть принцип системного включения текста, теории в корпус психологической науки, где система цитирования, неявных ссылок, перекрестных ассоциаций обеспечивает вписанность, жизнь текста в тексте, так как гуманитарная традиция не только направлена на открытие нового, но и обеспечивает сохранение и поддержку самого культурного бытия, семиосферы (в терминах Ю.М. Лотмана), то применительно к индивидуальному выбору той или иной концепции или психологической школы можно сформулировать принцип «этической аскезы» – выбора той модели человека, которая наиболее соответствует твоим нравственным, этическим критериям. И здесь нет единственно правильной позиции, как не может быть единственно правильной политической партии или этнического мировосприятия. Возможны, например, альтернативы прагматическому рационализму, принципу полезности или гедоническому принципу удовольствия. В качестве примера такого выбора я хотел бы закончить статью цитатой из Померанца: «“Бог милостиво подарил нам страдание”,– писал Псевдо‐Дионисий. Наш мир потому и хрупок, чтоб через него виден был другой. Мир без страданий – блистательный новый мир Хаксли. Пошлый мир без мысли о смерти и вечности» (Померанц, 1994, с. 35).

ЛИТЕРАТУРА

Василюк Ф.Е. Жизненный мир и кризис. Типологический анализ критической ситуации // Психол. журн. 1995. № 3.

Великовский С.И. Грани «Несчастного сознания». М., 1973.

Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

Давыдов В.В. Виды обобщения в обучении. М., 1972

Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии // Вопросы философии. 1977. № 7.

Касавин И.Т. Познание // Новая Философская энциклопедия. М., 2001.

Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001.

Леонтьев А.Н. Психология образа // Вестник МГУ. Серия 14. Психология. 1979. № 2.

Мамардашвили М.К. Необходимость себя. Введение в философию. М.: Лабиринт, 1996.

Микешина Л.А. Философия познания. М., 2002.

Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной. М., 1991.

Ойзерман Т.И. Философия как история философии. М., 2000.

Петренко В.Ф. Основы психосемантики. М., 1997.

Полани М. Личностное знание. М., 1985.

Померанц Г. На птичьих правах // Русское богатство. Независимый частный журнал: литература, искусство, культура. 1994. № 2.

Психология. Словарь / Под общ. ред. А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского. М.,1990.

Рубинштейн С. Л. Человек и мир. М., 1997.

Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991.

Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

Юревич А.В. Психология и методология // Психол. журн. 2000. № 5.

Kelly G.A. A Theory of personality. The psychology of Personal constructs. N.J., 1955.

РЕШЕНИЕ КОМПЛЕКСНЫХ ПРОБЛЕМ В НЕКЛАССИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЕ2525
  Работа поддержана грантом РГНФ № 04‐06‐00274а .


[Закрыть]
А.Н. Поддъяков

В настоящее время одной из наиболее интенсивно развивающихся областей когнитивной психологии является исследование способностей человека к решению комплексных проблем и задач по изучению сложных динамических систем и управлению ими. Развитие общества характеризуется все возрастающей динамичностью, человечество создает и вовлекает себя в новые, все более широкие и сложные сети различных взаимодействий (экологических, технологических, информационных, социальных, политических и т. д.). Поэтому интерес психологов стал закономерно перемещаться с анализа решения задач, относящихся к какой‐то одной изолированной дисциплине или области (например, с решения шахматных задач, логических задач, математических, инженерных и т. д.) на проблемы другого типа. Возникла необходимость понять, как человек решает такие проблемы, где необходимы знания сразу многих научных и практических областей, учет намерений и действий других людей – партнеров, союзников и противников, способность собирать разнообразную информацию из множества источников и принимать сразу много решений в условиях ограниченного времени. Подзадачи, входящие в комплексную проблему, характеризуются не только разнородностью представляемых ими предметных областей, но также разными уровнями формализации и разработанности: от стандартных, корректно поставленных и алгоритмически разрешимых задач до совершенно новых и плохо сформулированных. Примеров деятельностей по решению комплексных проблем в современном обществе очень много – начиная с освоения детьми компьютерной среды и кончая попытками больших коллективов высококвалифицированных специалистов реализовать новейшие проекты: космические, ядерные, военные, гуманитарные и т. п.

С психологической точки зрения, решение комплексных проблем (РКП) характеризуется рядом особенностей (Васильев; Дернер, 1997; Короткова, 2005; Орлов, 2005; Поддьяков, 2000, 2002; Функе, Френш, 1995; Complex problem solving…, 1995).

Комплексные проблемы являются новыми для решающего и содержат множество нечетко сформулированных условий и целей. Объектом деятельности решающего являются динамически изменяющиеся среды, содержащие большое число компонентов с неизвестными и неочевидными, «непрозрачными» множественными связями. Эти связи организованы по принципу причинных сетей, а не отдельных цепей. Как пишет один из ведущих исследователей в этой области Д. Дернер (1997, с. 106), в сложной системе имеет место переплетение зависимостей по типу пружинного матраса: если потянуть в одном месте, в движение приводится практически все, если надавить в другой точке, произойдет то же самое. Соответственно, процесс решения комплексной проблемы – это многоступенчатая практическая и познавательная деятельность, направленная на преодоление большого числа заранее неизвестных препятствий между множественными, нечеткими, динамически изменяющимися целями и условиями (Complex problem solving…, 1995). Эта деятельность осуществляется путем разнообразных исследовательских воздействий на систему с целью выявления скрытых причинно‐следственных сетей, а также путем анализа и интеграции получаемой в ходе этого исследования информации. Она требует гибкой переключаемости с одних свойств объекта на другие, лишь потенциально существенные (Моросанова, 1998), так как условие, несущественное в одной ситуации, может стать существенным в другой (принцип потенциальной существенности любого компонента действия) (Завалишина, 1985).

Решение комплексных задач требует от человека, соответственно, и комплекса способностей: когнитивных, эмоциональных, личностных, социальных и др.

Фактически в этих исследованиях осуществляется рефлексия сложной творческой исследовательской и практической деятельности человека, поэтому их можно назвать «исследование исследования», «эксперименты с экспериментированием», «управление факторами управления» и т. п.

Цель данной статьи – показать реальные, уже существующие и потенциальные, лишь намечающиеся взаимосвязи неклассической парадигмы и психологического изучения процессов решения комплексных проблем.

Мы сосредоточимся на ряде положений неклассической парадигмы в психологии, разрабатываемых А.Г. Асмоловым (1996, 1999), М.С. Гусельцевой (2003), Г.В. Иванченко (1999), А.П. Стеценко (1990), А.В. Юревичем (2001, 2005).

Это положения о:

• комплексном, многоуровневом, сетевом характере зависимостей в изучаемом объекте (в том числе психике) и роли неустранимой неопределенности и непредсказуемости в его функционировании и развитии;

• множественности различных теоретический описаний и объяснений психологической реальности и их взаимной дополнительности по отношению к друг другу;

• относительности объекта к средствам его изучения; взаимозависимости исследователя, его деятельности и изучаемого объекта;

• ценностном контексте развертывания исследовательской и практической деятельности, о борьбе ценностей.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О РЕШЕНИИ КОМПЛЕКСНЫХ ПРОБЛЕМ

Необходимо подчеркнуть, что подходы к изучению решения комплексных, полисистемных проблем формировались в определенной мере в русле противостояния с анализом решения проблем другого, моносистемного типа. Моносистемные проблемы (задачи) удовлетворительно описываются в рамках какой‐либо, пусть весьма сложной, но одной системы. Прежде всего, сюда относятся задачи четко сформулированные, корректно поставленные, не только максимально удобные для алгоритмического представления, но и алгоритмически разрешимые. Комплексные проблемы содержат в себе множество нечетко сформулированных, некорректно поставленных задач, а также корректно поставленных, но алгоритмически неразрешимых. Из‐за этого противостояния подходов некоторые принципы решения комплексных проблем формулируются как отрицания того, что при решении моносистемных проблем допускается, и как разрешения на то, что при решении моносистемных проблем запрещается.

Ниже приводится составленный нами на основе анализа литературы и наших собственных исследований перечень представлений, лежащих в основе системно‐динамического подхода к решению комплексных проблем (Поддьяков, 2000, 2002).

1. Структура связей и зависимостей в комплексной динамической системе представляет собой изменяющуюся сеть, охватывающую все ее компоненты. Определенная, весьма существенная часть законов реагирования, функционирования и развития такой системы не может быть установлена в принципе – из‐за объективного строения области, к которой относится система, а также из‐за принципиальных ограничений познавательных возможностей. В поведении и развитии комплексной динамической системы всегда есть доля неопределенности и непредсказуемости. Иначе говоря, комплексная динамическая система – это такой «черный ящик», который в принципе нельзя сделать достаточно прозрачным для его однозначного описания; она требует множества разнообразных описаний, отличающихся друг от друга и дополняющих друг друга.

2. Комплексная система характеризуется внутренней динамикой существенных ее параметров – изменениями ее собственных системообразующих свойств и зависимостей, то есть изменениями не только на уровне конкретных проявлений, но и на уровне своей сущности. В силу этого невозможно выявить исчерпывающий и надежный инвариант системы, т. е. создать общую модель ее устойчивых неизменных характеристик, позволяющую исследовать и контролировать все конкретные ситуации. Любая закономерность может быть при определенных условиях существенно изменена или отменена другой закономерностью, а значит, носит локальный характер. Использование инвариантов возможно, но лишь в ограниченных пределах, причем описать эти пределы точным и полным, исчерпывающим образом нельзя.

3. Принцип динамики существенного относится не только к самой системе, но и к деятельности с ней человека: характеристики этой деятельности также обладают варьирующейся существенностью и подчиняются принципу потенциальной существенности любого компонента. В сложных системах в принципе не может существовать инвариант структуры эффективной деятельности (неизменная общая схема, план, алгоритм, применимые к любым ситуациям и позволяющие либо безошибочно решать любую задачу, либо доказывать ее неразрешимость). Необходимо рассмотрение множества возможных разнообразных и разнотипных структур деятельности, которые в прин ципе не могут быть содержательно объединены в каком‐либо одном общем универсальном виде.

Из вышеизложенного вытекает следующее:

4. Не существует общих универсальных правил исследования сложных систем и управления ими. Эффективные правила могут быть выделены, но они будут с неизбежностью достаточно локальны и принципиально зависимы от контекста.

5. Эффективным орудием познания сложных систем, характеризующихся комплексностью, динамичностью, неопределенностью и непредсказуемостью, являются не только знания, зафиксированные в виде теоретических понятий разной степени абстрактности, строгости и точности. Не менее эффективны понятия нестрогие и нечеткие, построенные на основе эмпирических, а не теоретических обобщений, а также динамические образные представления, которые трудно, невозможно, а также и нецелесообразно фиксировать в виде строгих и точных понятий и устойчивых классификаций.

6. Рассуждения по принципу восхождения от абстрактного к конкретному, выведения частного из универсального общего (дедуктивные выводные рассуждения) имеют ограниченную применимость. Не меньшее значение имеет хорошо известная индукция, а также менее изученная абдукция (гибкие рассуждения, направленные на последовательное осмысление и интеграцию поступающих данных в такую модель ситуации, которая дает наилучшее на текущий момент объяснение).

7. Алгоритмы деятельности (строгие однозначные предписания по ее выполнению) рассматриваются как самый частный вид исследовательских стратегий. Более общее значение имеют эвристики разной степени неопределенности.

8. Теоретические модели сколь угодно высокого уровня принципиально ограничены. Для эффективного исследования сложных динамических систем необходимы разнообразные поисковые пробы – реальные взаимодействия с системой, а не только теоретическая работа с ее абстрактными моделями. Результат этого поиска не может быть известен заранее.

Часть проб должна осуществляться в виде поиска, не подчиняющегося строгой методологии, в том числе случайного поиска внутри системы, а также в виде разнообразных выходов в иносистемное пространство. Это необходимо не менее чем поиск последовательный, упорядоченный, осуществляемый в соответствии с выбранной методологией любой степени общности.

9. При исследовании сложной системы необходимо множественное целеполагание – постановка разнообразных, разнотипных и разноуровневых целей, которые могут конкурировать между собой. Постановки одной цели принципиально недостаточно, сколь бы конкретной или, наоборот, общей она ни была.

10. Мотивационной основой успешного исследования сложных систем человеком является его любознательность и познавательная активность, в том числе активность бескорыстно познавательная.

Одним из основных эмоциональных состояний человека при исследовании сложных систем является неуверенность, сомнение, готовность принять двоякие (прогнозировавшиеся и непрогнозировавшиеся) результаты действий и т. д. Эти эмоциональные состояния отражают принципиальную невозможность осуществления единственного обоснованного, «самого правильного со всех точек зрения» выбора: выбора единственного общего подхода, единственной цели, единственной гипотезы, единственного метода, единственного критерия оценки результата и т. д.

11. Результаты деятельности человека со сложной системой, результаты взаимодействия с ней не могут быть предсказаны полностью, исчерпывающим образом. Для этого взаимодействия характерна множественность результатов. Получение продуктов с заранее заданными свойствами, и только их одних, невозможно. Наряду с прямыми, прогнозируемыми результатами образуются разнообразные побочные, непредсказуемые продукты. Так, следствием непредсказуемости результатов поисковых проб являются: а) неожиданные открытия ранее не известного и не предполагавшегося; б) ошибки разной степени тяжести (в ряде случаев– фатальные).

В ходе взаимодействия с комплексными динамическими системами изменяется и сам субъект, причем также в значительной мере непредсказуемым и комплексным образом: развиваясь (или, наоборот, деградируя) в социальном, познавательном, эмоциональном и личностном отношении.