Текст книги "Soft power, мягкая сила, мягкая власть. Междисциплинарный анализ"

Уместно в этой связи сослаться на интересный пример – обсуждение мягкой силы в эфире программы В. Т. Третьякова «Что делать?» от 19 мая 2013 г. Уже на четвертой минуте передачи слово берет генеральный директор Российского совета по международным делам А. В. Кортунов и говорит[33]33
  По мнению автора настоящей статьи – абсолютно справедливо, Ср.: Паршин П. Б. Проблематика «мягкой силы» во внешней политике России // Аналитические доклады ИМИ МГИМо (У) МИД России. Март 2013. Вып. 1 (36). URL: http://www.mgimo.ru/141886/period/7161/issues/n236156.phtml


[Закрыть] о необходимости различать собственно мягкую силу (понимаемую им по Наю) и инструменты ее реализации [то есть фактически ресурсного и технологического пониманий мягкой силы]. После слов Кортунова «Какими бы инструментами мы ни пользовались, но если нет основы такой силы, то трудно быть эффективными» ведущий круглого стола оживляется, неодобрительно смотрит на говорящего, потом поворачивается к другим участникам, явно ища у них поддержки, брезгливо-иронически улыбается, пытается перебить выступающего и после слов последнего «Надо искать, прежде всего, основу этой мягкой силы» так и делает это, произнося очень характерное высказывание:

Это… пораженческая позиция.

Кортунов продолжает говорить («Нет, я не думаю. Я как раз считаю, что это не пораженчество, если вы верите в свою страну» и т. д.)[34]34
  Что делать? Эфир телепрограммы от 19 мая 2013, 3—4-я минуты видеозаписи. Воспроизводится по: http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=1844#top


[Закрыть], но реакция ведущего представляется очень показательной как по содержанию, так и по форме.

Итак, несколько слов о концепциях, не отрицающих наевскую, но предполагающих ее довольно значительную модификацию. Ближе всего к аутентичной трактовке Ная стоит двумерная «спектральная» модель жесткости сил, предложенная в ряде совместных работ журналистом М. Куналакисом и бывшим послом Венгрии в НАТО, а потом в США А. Шимони[35]35
  Kounalakis M., Simonyi A. The Hard Truth About Soft Power // perspectives on public Diplomacy. Paper 5. Los Angeles: University of Southern California: Center on public Diplomacy at the Annenberg School, 2011.


[Закрыть] для уточнения понятия умной силы. В модели Куналакиса и Шимони постулируется наличие двух шкал: одна из них – это фактически интегральная шкала инструментов силы, тогда как вторая – шкала способов применения (букв. ‘доставки’, англ. delivery) этих инструментов, причем обе эти шкалы проградуированы в метафорических терминах жесткости-мягкости. В совокупности шкалы задают декартову систему координат, позволяющую более точно визуализировать размещение любого инструмента силы в двухмерном пространстве; при этом в «мягко-мягком» квадранте оказываются всякого рода программы развития и международной помощи, а в «жестко-жестком» – реальное применение военной силы.

Необходимо, правда, отметить, что, во-первых, репертуар сил, рассматриваемых в модели Куналакиса и Шимони, достаточно беден (по сравнению, например, с предложенным Ю. П. Давыдовым), а во-вторых, эта модель все же явно тяготеет к технологическому пониманию мягкой силы, ибо вводит в рассмотрение инструменты силы и позволяет говорить об их применении: напомним, что в аутентичной трактовке мягкая сила существует постольку, поскольку она притягательно воздействует на свой объект, а не потому, что ее кто-то «применяет».

Другие концепции, не отрицая наевскую, дополняют ее элементами мягких (или псевдомягких) коммуникативных технологий; характерно, что их авторы охотно ссылаются на идеи А. Грамши о «культурной гегемонии»[36]36
  Почти все пишущие о мягкой силе считают своим долгом отметить, что идея обретения силы (вот здесь можно сказать и власти) через привлекательность не нова; имена предшественников, называемых при этом, зависят от дисциплинарного и культурного бэкграунда авторов. Помимо обязательного почти для всех А. Грамши политологи и международники ссылаются на Г. Моргентау и К. Кнорра, философы и культурологи – на Л. Альтюссера, Дж. Батлер, Ж Бодрияра, лингвисты – на гумбольдтианскую традицию, а этнический китаец Ин Фань вполне правомерно вспоминает Лао Цзы, Сунь Цзы и Конфуция.


[Закрыть]. Пока что наиболее цитируемой из соответствующих публикаций (в том числе и в России), по-видимому, является работа Дж. Маттерн, в которой вводится понятие репрезентационной силы, прямо отождествляемой ее автором с мягкой силой и понимаемой как «форма власти, оперирующая через посредство используемой говорящим структуры нарративного представления “действительности”»[37]37
  Mattern J. B. Why ‘Soft Power’ is Not So Soft: Representational Force and Sociolinguistic Construction of Attraction in World politics // Millennium – Journal of International Studies. 2005. Vol. 33. P. 586 (http://mil.sagepub.com/cgi/content/abstract/33/3/583; Mattern J. B. Ordering International politics: Identity, Crisis, and Representational Force. N.Y., 2005.


[Закрыть]. Излишне напоминать, что такое понимание можно соотнести с широко представленной в лингвистике традицией исследования языка как инструмента социальной власти (работы А. Кожибского, Д. Болинджера Р. Блакара, представителей британской школы «критической лингвистики» и др.), развивающей неогумбольдтианские идеи.

Близка концепции Маттерн книга голландского исследователя П. ван Хама, в которой предлагается не вполне традиционное понимание социальной силы как «способности устанавливать стандарты и ценности, которые считаются легитимными и желательными, без обращения к принуждению и плате»: налицо та же наевская трихотомия палки, морковки и притягательности[38]38
  Nye J. S., Jr. Think Again: Soft Power…


[Закрыть], но – sic! – с признанием установления стандартов и ценностей как самостоятельного вида деятельности[39]39
  Ham p. van. Social power in International politics. L.; N.Y., 2010. P. 6.


[Закрыть].

Еще одна метафоризация сходных идей – понятие «сладкой» (sweet) силы, противопоставленной «острой» (sharp) военной и «клейкой» (sticky) экономической силам, представлена в книге американского исследователя У. Р. Мида[40]40
  Mead W. R. Power, Terror, peace and War: America's Grand Strategy in a War at Risk. N.Y., 2005. P. 26–40.


[Закрыть].

Немного по-другому устроена концепция испанского социолога Х. Нойи, который не рассматривает специально классическую жесткую силу, а вводит оригинальную трихотомию, выделяя внутри мягкой силы, в свою очередь, мягкую силу убеждения и жесткую силу идеологии, понимаемой как способность устанавливать предпочтения, причем эффективность признается только за последней. Более того, Нойя предлагает вообще отказаться от понятия мягкой силы, утверждая, что любой ресурс, включая военную силу, может считаться «мягким», если он воспринимается как легитимный и направлен на благие цели (например, доставку гуманитарной помощи); взамен предлагается использовать понятие символической силы[41]41
  Noya J. The Symbolic power of Nations // Journal of place Branding and public Diplomacy. 2006. Vol. 2. No. 1. P. 54–57.


[Закрыть].

Весьма сходная позиция представлена также в статье О. Ф. Русаковой: «Дискурсивное управление символическим пространством политики – вот суть многообразных политик и практик soft power. Дискурс Soft Power позволяет без усилий прямого и жесткого давления тонко и гибко осуществлять воздействие на ментальные структуры массового сознания – общественные представления, предпочтения, увлечения, развлечения, удовольствия, переживания, мечты, идеалы, грезы»[42]42
  Русакова О. Ф. Концепт «мягкой» силы (soft power) в современной политической философии // Научный ежегодник Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук. Екатеринбург, 2010. Вып. 10. C. 189.


[Закрыть]. Очевидно, что мягкая сила здесь опять рассматривается в одном ряду с коммуникативными технологиями, и поэтому без «экспликации реляций» мягкой силы с «родственниками» и «соседями» обойтись невозможно.

B.

Итак, следующие два вопроса касаются связей понятия мягкой силы с родственными категориями: с одной стороны, с понятиями образа страны (и, шире, территории, или локуса), имиджа и репутации, с другой – с так называемыми коммуникативными технологиями. Ответ на второй вопрос фактически был уже дан выше, а вот первый нуждается в дополнительных комментариях.

Как кажется, для любого, кто знаком с понятием бренда в его коммерческой ипостаси, а тем более с идеями странового (территориального и т. п.) брендинга (nation branding), должно быть очевидно, что наевская мягкая сила – это ближайшая родственница именно понятия странового бренда, а также таких более традиционных категорий, как образ, имидж и репутация[43]43
  Ср. попытку систематизировать их использование в публикациях: Чумиков А. Н., Бочаров М. П. Связи с общественностью: теория и практика. 6-е изд. М., 2010; Чумиков А. Н. Реклама и связи с общественностью: имидж, репутация, бренд. М., 2014.


[Закрыть] в их применении к стране, территории, городу, региону и т. п. (в качестве обобщающего для всех этих географических понятий можно предложить термин локус[44]44
  См.: Паршин П. Б. Заметки о локусных логотипах и их семиотике // Человек в информационном пространстве: межвуз. сб. науч. тр. Ярославль, 2011. Вып. 10. Т. 1.


[Закрыть]; ср. также понятие геобрендинга).

Идея распространения коммерческой категории бренда на страны была предложена примерно в то же время, что и наевская концепция мягкой силы – на рубеже 1980—1990-х годов, сперва знаменитым маркетологом Ф. Котлером[45]45
  Kotler Ph. Semiotics of Person and Nation Marketing // Marketing and Semiotics / ed. by Jean Umiker-Sebeok. Berlin; paris, 1987.


[Закрыть], а потом еще рядом авторов, среди которых необходимо упомянуть прежде всего британцев С. Анхолта и У. Олинза (первый – изначально лингвист, а в дальнейшем самый известный в мире специалист по локусному брендингу, автор многих книг и первый главный редактор журнала «Брендинг мест и публичная политика» – «place Branding and public Diplomacy», издается с 2004 г.; второй – маркетолог и дизайнер, кстати, его агентство делало ребрендинг МТС и Билайна) а также, между прочим, того же П. ван Хама, опубликовавшего в 2001 г. интереснейшую маленькую статью «Восход брендированного государства»[46]46
  Ham P. Van. The Rise of the Brand State: The postmodern Politics of Image and Reputation // Foreign Affairs. 2006. Vol. 80. No. 5.


[Закрыть]. Впрочем, П. ван Хам, в отличие от трех других упомянутых авторов, – международник, и поэтому в дальнейшем его подход сдвинулся от брендирования мест в том направлении, которое реализовалось в уже упомянутой выше монографии.

Как бы ни относиться к маркетингу и брендингу как видам деятельности, необходимо признать, что некоторые из их положений, выглядящие совершенно очевидными в коммерческой сфере, если и не могут быть напрямую применимы к формированию имиджа и репутации территорий напрямую, то, во всяком случае, заставляют несколько скорректировать оптику тех, кто подходит к решению этой задачи со стандартными инструментами международной пропаганды.

Прежде всего это касается соотношения действительности и ее отражения в символических формах – того, что автор настоящего текста в свое время предложил, с поклоном в сторону марксистской философии, называть «основным вопросом коммуникативных технологий». Да, у жестких информационных технологий случались немалые успехи, но они происходили в специфических условиях, главным из которых является блокировка альтернативных информационных каналов. В коммерческой сфере, где такая блокировка обычно невозможна, тезис о том, что чем лучше реклама негодного товара, тем сокрушительнее будет его конечный провал на рынке, давно уже не требует доказательств, а вот в политике и идеологии старая формула А. Линкольна «Можно некоторое время дурить большинство людей и бо́льшую часть времени дурить некоторых из них, но нельзя постоянно дурить всех» все еще не стала очевидной истиной, и поэтому упомянутый выше С. Анхолт, консультировавший государственных пиарщиков десятков различных стран, не раз писал, что ему приходится объяснять сетующим на плохой имидж своих стран, что причина этого чаще всего в том, что что-то неладно в самих этих странах.

Еще одно, несомненно релевантное для дискуссий о мягкой силе положение локусного брендинга заключается в том, что бренд страны меняется очень и очень медленно, на это требуется как минимум порядка 20 лет, и то не в запущенных случаях и при активнейших усилиях и отсутствии серьезных ошибок. Собственно говоря, это заставило Анхолта, введшего категорию странового, или национального брендинга (nation branding) в 1990-х годах «просто как отличную метафору»[47]47
  http://www.guardian.co.uk/uk/2006/nov/11/britishidentity.topstories3


[Закрыть], уже в середине 2000-х от нее отказаться. Заявив, что страновые бренды, несомненно, существуют, а вот страновой брендинг – «это миф, и, пожалуй, миф опасный. И мое имя ассоциируется с ним совершенно случайно»[48]48
  Этими словами начинается его книга Anholt S. Places: Identity, Image and Reputation. N.Y., 2010. Р. 1.


[Закрыть], он стал говорить о конкурентной идентичности территорий. Однако с выражением nation branding случилось то же самое, что и с выражением soft power – не вполне удачная метафора зажила своей жизнью. Разница только в том, что Най продолжает отстаивать свое первоначальное понимание в условиях, когда небесспорная метафора грозит его семиотическому детищу превращением в жупел, а Анхолт пытается дистанцироваться от своего творения, называя его потенциально опасным, в условиях когда отношение к категории странового брендинга является в целом позитивным.

Ю. В. Ярмак. «Мягкая сила» в истории государственного управления

Интерес к силе у людей существует давно. В ней они находят объяснение огромному количеству явлений и загадок, множеству оттенков взаимодействия между частями материального и нематериального мира. Силу как феномен изучают, объясняют, постигая ее смысл, находя ее источники. Во многом это происходит не ради любопытства, а ради ее использования для управления.

Как известно, именно благодаря силе в ее различных формах осуществляется управление механизмами, электрическими полями, биологическими и социальными системами. И с того времени как социально-гуманитарные науки стали пристально изучать историю человечества, все более рельефно стали проступать контуры, становиться понятными законы действия сил, которые играют главную роль в осуществлении общественного властного управления.

Оказалось, что силы власти в управлении социумом – от простейших групп до мегакомплексов, – имеют чрезвычайно широкий диапазон вариантов своего проявления, среди которых роль «мягкой» силы, отнюдь, не самая последняя, а в ряде случаев – наипервейшая.

Вместе с тем мир политических отношений не оригинален, и абсолютизировать сегодня роль Джозефа Ная в открытии феномена «мягкой власти», «гибкой силы» как минимум не совсем правильно. Другое дело, что современное появление такого термина в определенных атрибутивных показателях его связей с реальными политическими процессами нами может быть принято именно в связи с идеями Д. Ная.

Признавая это, мы можем обнаружить существование и разнообразное применение «мягкой власти» уже в ранних государствах. Можно сказать, что там, где наличествовал интеллектуальный потенциал носителей официальной власти, там мягкая сила, мягкая власть применялась властителями в интересах реализации своих управленческих полномочий. Более того, и на международном уровне гибкая сила, мягкая власть достаточно активно применялась: через скрытые дипломатические каналы, экономические санкции, запретные (цензовые) механизмы, различные виды подкупа или шантажа. А на виду, в сфере официальных отношений это могло выглядеть логичным ходом событий или оправдывалось какими-то ясными причинами.

Коснувшись вопроса внутренней власти и управления, нетрудно увидеть, что в древнем мире роль гибкой, мягкой силы выполняли колдуны и шаманы, культы и обычаи, а позже религиозные постулаты и идеологии.

Древний Египет

С развитием в нем идей управления в условиях ранней государственности, децентрализованного и централизованного государства активную роль играли политико-религиозные центры, египетская знать (чиновники), жрецы со своими особенностями скрытного поведения и влияния. А чего стоят Поучения периода правления Гераклеопольского царского дома (XXI в. до н. э.) – столицы Египта. В них описываются не только открытые, но и скрытые формы управления при реализации власти и влияния, наказания и поощрения, мотивации и стимулирования поведения людских масс. Чем, если не прототипом «мягкой власти», были рекомендации данного документа произносить красивые и убедительные речи, которыми правитель должен был влиять на подданных, выстраивать дифференцированные отношения с разными социальными группами: вельможами, представителями армии, простыми людьми. Фундаментальным, безусловно, оставалась главная цель управления того времени – формирование безукоризненного поклонения царю-Богу (фараону). И на это работал институт жрецов, система сакральных знаний писцов. Недаром такие древние источники, как «Призвание писцов выше всех других» или «Все призвания хуже профессии писца» свидетельствуют о скрытой, но весьма серьезной роли указанных представителей в реализации мягкой власти в обществе.

Шумер

Интересно, что наиболее распространенная точка зрения среди шумерологов по поводу того, откуда шумеры появились в Месопотамии и благодаря чему, продвигаясь вглубь, создавали города, завоевывали местное население, выглядит как предположение об умелом сочетании силовых и несиловых средств и методов. Пришлый народ подчинял себе местное население, с одной стороны, воспринимая многие достижения местной культуры, с другой стороны, обогащая и развивая ее. Но в конечном счете в последующем мир узнал именно о шумерском большом и могущественном государстве. Именно шумерскому государству, его городским поселениям приписывают существование советов старейшин, народных собраний, зарождение законодательной системы и другие атрибуты цивилизации.

И еще один момент. Как в Шумере, так и в Аккаде, и в Эламе – царствах с тесно переплетенными во времени культурами управления (примерно двухтысячелетняя история), – кто бы ни приходил к верховной власти, обязательно начинал это властвование с посещения и поклонения в главных храмах Бога. т. е. мягкая сила религии уже тогда формировалась как тотальная форма управленческого участия при реализации власти и в последующем продолжала стабильно играть в этом существенную роль.

К слову сказать, религия сама по себе является властью не простой, а духовной, что значительно сильнее многих других видов власти. Религиозные идеи, ценности, ритуалы и таинства тысячелетия сопровождают жизнь человечества, а для множества людей являлись и являются неоспоримой мягкой властью, от которой трудно избавиться. Миссионеры от разных религий, как известно, часто были первыми в том движении, которое происходило сначала робко и мягко, а позже порой агрессивно, с широким фронтом захвата и покорения народов и территорий, охватывало другой язык, другую культуру и проникало в иную социально-политическую среду. Вслед за этим происходило их изменение или подавление.

Вавилония (Вавилон) (Южная часть Месопотамии, от начала 2-го тысячелетия до 538 г. до н. э.). Царство прошло 4 исторических этапа. Представляло тетраполию (тетрархию), что требовало поиска и нахождения компромиссов (форм мягкого взаимодействия) для существования политического союза 4 городов, 4 стран, что представляло собой некую конфедерацию, где форма отношений давала возможность власти переходить от одного города к другому. Возвысившийся город как бы становился гегемоном над другими городами с соответствующими тому привилегиями.

Одной из особенностей проявления мягкой силы в этом Царстве было ее законодательное оформление. При Хаммурапи (1792–1750 гг. до н. э.) сложилось централизованное рабовладельческое монархическое государство с жестко организованной системой управления во всех уголках его территории. Сам Хаммурапи стремился обеспечить своим подданным жизнь в безопасности под защитой законов и для этого создал свод (282 статьи в трех разделах). В основе этого исторического документа (он появился раньше дигестов Юстиниана – 533 г. н. э.) лежали еще более древние идеи о законодательстве (Шумер, Аккад). Они в большей мере представляли собой правила поведения для разных категорий населения Вавилонии, включая царских служащих, судей, воинов, свободных общинников и рабов. Эти моральные нормы, представленные в законах, формировались не одно столетие и определялись как сдерживающие начала, основы общественной морали древнего общества. Интересно, что отмеченные в Законах методы управления и инструменты предусматривали, помимо административных и экономических, и социально-психологические методы, а именно – воспитательные. На них делался усиленный акцент, особенно в отношении семьи, в них излагались требования к женщине и детям, к служителям культа и т. д., т. е. система управления в древнем обществе предполагала использование мягкой силы воспитанных привычек поведения, применение этических рамок, сформированных властью Закона.

Уже позже, в период нововавилонской династии Набуаплуцура, система гибкой власти (мягкой силы) управления проявилась в виде такого новшества, как брачные союзы родственников царских семей различных государств. Это влияло на решение вопросов в области управления внешнеэкономическими связями, во многом определяло мирное сосуществование с другими государствами, возможность их внутреннего расцвета и развития.

В целом, говоря об историческом развитии и особенностях социально-политической жизни Вавилона, по мнению известного исследователя В. А. Белявского, это царство не только не было восточной деспотией, но даже не было в полном смысле слова и монархией. Скорее оно было аристократической республикой с ежегодно избираемым царем-магистратом[49]49
  См.: Белявский В. А. Тайны Вавилона. М.: Вече, 2001. С. 35.


[Закрыть].

Знаменитый исход евреев из Египта. Середина 2 тыс. до н. э. Этот исторический период развития восточных цивилизаций дает немалое количество примеров умелого использования «мягких механизмов» управления, воздействия на разрозненные еврейские племена с целью их организации в нечто единое и жизнеспособное. Сама идея Моисея образовать кочевое государство базировалась на осознании необходимости в условиях постоянных угроз сохранить еврейский народ. И для этого был использован сотнями лет испытанный способ религиозного объединения: провозглашение необходимости выполнить прямое указание Бога. Что народ принял и во что поверил. Все остальное требовало высокого уровня организации управления, основанного на инстинкте самосохранения и интеллекте: перепись еврейского населения; определение структуры «движущегося государства»; обеспечение какого-то порядка при его мобильности и др.

В последующем такие личности, как Навин, пророк Самуил, правители Давид и Соломон не снижали уровня своего воздействия на кочевников посредством убеждения их в необходимости выполнять божественные пророчества. От имени Бога первым помазанником на царствование в израильско-иудейском государстве стал Саул. В Старом Завете об этом говорится так. Созвал все колена (племена) Самуил и представил Саула израильскому народу, сказав при этом: «…видите ли, кого избрал Господь? Подобного ему нет во всем народе. Тогда весь народ воскликнул и сказал: да живет царь», т. е. при существовании высокого авторитета, на котором может быть основана вера в реальную власть, мягкие формы ее использования диверсифицировали возможности управления, сглаживали протестный потенциал, который мог проявиться в самом неожиданном виде. Это позволяло не доводить до состояния сомнений авторитет Саула, его «представительство» как избранника Богом.

Что касается мягкого влияния политической и религиозной силы, то следует упомянуть историю с хазарами, чье участие в становлении и развитии первых столетий русской государственности нельзя исключать. Хазария (Хазарский каганат) в течение короткого периода времени была, как считают исследователи, региональной державой. Она успешно балансировала между непрерывно воевавшими друг с другом Византией и Халифатом. Ни христианство, ни ислам ей не подходили, так как перманентно приходилось бы или воевать с одной стороной и выплачивать дань другой, или наоборот. В отсутствие монорелигиозной социальной среды (здесь было исповедание иудаизма, мусульманства, христианства) произошло «рождение» пророка Божьего Моисея со всеми прилагательными тому явлению атрибутами: чудесами, знаменьями, личными беседами с Богом и политической поддержкой, т. е. поиск гибкого решения привел к соломонову выбору: признать Единого Бога, но не из тех, которым поклонялись стороны, а самому-самому… Это не противоречило ни христианским, ни исламским догматам и обеспечивало определенное военно-политическое спокойствие, что позволяло разумно выстраивать управление с эффективной системой разделения властей. Прагматический баланс веротерпимости позволял властям исповедовать иудаизм, никого к нему не принуждая. Объединение тюркских племен, славян и кавказских народов считается первым государством с настоящей экономикой на территории средневековой (часто называемой Древней) Руси.

Открытая сила и тем более единоличная деспотия – чрезвычайно опасный и практически всегда менее продуктивный способ управления в государстве, нежели управление посредством хорошо организованного и мягко действующего авторитетного коллективного разума. Но это может считаться только теоретическим взглядом. В реальности история свидетельствует о том, что государства и их население испытывали на себе как крайне жесткие или весьма мягкие, так и сложно сочетаемые между собой эти две формы управления. Именно безальтернативная предрасположенность к доверию и привлечению во властное управление круга способных к здравому смыслу людей или, наоборот, предпочтение жестких бескомпромиссных форм управления во все времена истории порождали синусоидальные изменения в конфигурации власти: от диктатуры к коллегиям и советам и обратно.

Такие переходы и влияния можно увидеть в истории управления городом-государством Карфаген, который за свои две с лишним тысячи лет (825 до н. э. – начало III в.) переживал как статус властелина западного побережья Средиземного моря, так и участь беспощадно уничтожаемого центра тогдашней цивилизации. После кончины выдающейся главы государства Дидонны-Элиссы власть принадлежала здесь Совету десяти, одновременно с которым функционировал Совет старейшин, затем военному диктатору Малху. Позже определять процессы жизни (экономика, законы, развитие искусств и т. п.) стала олигархия Магонидов. В этот период возникают некие подобия партии, возникает прототип «республиканского» управления. Совет десяти преобразуется в Совет тридцати, а Совет старейшин, расширяясь в составе, доходит до трехсот человек. В исполнительной и судебной власти появляется верховная инстанция – коллегия в составе магистров-суффетов, которые ежегодно сменялись выборным порядком. Они исполняли обязанности безвозмездно и представляли обеспеченные (богатые, известные) социальные группы. Их деятельность была подконтрольна Совету, в который входило более ста членов. Уже при Ганнибале сменяемость членов этого Совета стала ежегодной. Такой же ежегодной избирательной процедуре подвергался и Совет старейшин, ограничивавший полномочия магистров-суффетов. Осуществлялись и другие меры по привлечению к управлению обществом возможно большего количества достойных граждан: проводились выборы из представителей городских цехов и объединений грамотных и честных людей для создания комиссий по переоценке состояния тех, чьи хозяйства подлежали налогообложению. Условно говоря, такого рода социально-исторические процессы задолго до современных цивилизаций готовили живительный бульон для господства здравого смысла: мягкая власть продуктивнее жесткой властной силы.

Все это многообразие «мягкой власти» (помимо существования совершенно конкретных и жестких правил и мер) способствовало экономическому развитию Карфаген и постепенному расширению его влияния на других территориях. Несомненными механизмами в этом влиянии были как торговля, миссионерская деятельность, так и договорная дипломатия с аналогичными городами-образованиями, что существенно дополняло хорошее военно-стратегическое состояние Карфаген как сильной державы.

Некоторые исследователи, описывая организацию управления этого государства, считают, что она напоминает своеобразную окружность, некое подобие круглого стола с точки зрения процесса осуществления управления. Предположительно можно считать, что это свидетельствует о стремлении к проведению демократических принципов власти, говоря современным языком, посредством сдержек и противовесов, подконтрольности, коллегиальности, выборности и исполнения власти на общественных началах[50]50
  См.: Макашов И. Н., овчинникова Н. В. Всемирная история управленческой мысли. Краткий курс. М.: РГГУ, 2007. С. 98.


[Закрыть].

Некие схожести в использовании «мягкой силы» при управлении существовали в недолгом веке Мидийского царства (ок. 670–550 гг. до н. э.), когда царствующей особой был Денок. Его непререкаемый авторитет основывался не на абсолютной личной власти, а на социально-психологических подходах. В управлении и государством, и разноплеменными народами нормы права уступали перед приоритетом норм морали и этики. Об этом можно говорить и при рассмотрении Лидийского царства (VIII в. до н. э.), в котором на позднем этапе его развития, как считают специалисты, в рамках одной из древнейших общин зародилась христианская религия с ее принципами высокой морали. Видимо, такие принципы обладали не только собственными притягательными свойствами, но и умело привносились на страждущую почву социальных ожиданий справедливого и гуманного управления. Считается, что эти принципы были положены в поведенческую практику человека, формировали морально-этическую систему для возникновения приверженности и даже преданности идеям, которые, как мы знаем, в последующем стали непременным атрибутом стратегии управления в разных государствах.

Исходя из сказанного следует, что за несколько тысячелетий до н. э. и ближе к нашему времени в практику мягкого социального воздействия и осуществления власти были привнесены не только религиозные формы, но и морально-этические нормы социально-психологического и воспитательного влияния, использование авторитета и механизмов поиска компромиссных решений в спорных вопросах, с отклонением жестко бескомпромиссных позиций. При всей достаточной жесткости и даже агрессивности социально-политического управления, социально-политического и культурного обустройства в прежние эпохи эти формы и нормы очень часто действовали совместно и составляли некий конгломерат системного характера.

То есть прототипы «мягкой силы», мягкого влияния и управления имеют большую родословную, уходящую в глубь веков. Цивилизации несли в себе потенциал идей, подталкивавших правителей думать о справедливом правлении, а подданных надеяться на справедливость, значит – мудрость в том же правлении. В данном контексте понятие мудрости коррелирует с понятием справедливости и мягкости. Но социум разнолик и типы его представителей по-разному относятся к власти, движению к ней, удержанию и использованию ее инструментов. Это же относится и к народам, государствам. Поэтому движение к сегодняшним представлениям о выборе мягкой силы для управления и влияния, осуществления власти и формирования отношений взамен жестких силовых форм – это естественный и долгий процесс плохо обучаемого человечества и его властителей. За шагом вперед практически всегда следует отступление назад. При этом целью и триумфом, но одновременно и платой за эти движения была приобретаемая субъектами управления или исчезающая из их рук власть.

Такое «челночное», поступательное или откатное движение по-прежнему оставляет открытым вопрос об общих тенденциях в выборе форм применения мягкой силы. К демократическим формам управления или авторитарным и жестким склоняется человечество, отдельные страны и общества, те или иные представители власти в государствах – вопросы по-прежнему животрепещущие. А из исторического опыта следует, что мы, во-первых, отнюдь не оригинальны в попытках осознать необходимость делать в этом правильный выбор. Во-вторых, просто не учимся на опыте наших предков или не хотим этого делать, когда игнорируем здравый смысл и разумную гибкость в угоду «железобетонным» фактам и ортодоксиям.

В этом смысле Джозеф Най с его теорией может считаться признанным авторитетом современности. Причем, на мой взгляд, самым ценным из всего массива примеров и данных, которые Д. Най использует в доказательствах своей теории, является то, что он заставляет повернуться нас лицом к скрытым ресурсам влияния государственного авторитета на свою социальную систему и другие государства, разобраться в правильности или порочности их использования, акцентирует вопрос на межкультурном взаимодействии.

Думаю, что исторический экскурс в практику использования мягкой силы и власти в управлении нам не только не помешает, но может стать подспорьем в современном научном исследовании актуальных проблем этой области.