Текст книги "Журналистское расследование"

Дореволюционная русская журналистика представляет собой огромный пласт, изученный столь плохо, что об этом остается только сожалеть. Кто сегодня читает старые газеты? Между тем чтение это прелюбопытнейшее, и если иметь в вид у, что журналистское расследование предполагает глубокое изучение ситуации с разных сторон (в том числе и с той, которую стараются замолчать или не афишировать), то выясняется, что русская журналистика была знакома с этим методом давно. В 1913 году Абрам Евгеньевич Кауфман писал в «Историческом вестнике»: «Американские репортеры славились своей находчивостью. Подслушать, подсмотреть, проникнуть в частное собрание в виде лакея, с чисто шерлоковской ловкостью наводить на беседу человека, не склонного к интервью, – все это должен уметь американский репортер. Русская журналистика лишь теперь вырабатывает этот тип, но я встречал много лет назад репортеров, для которых не существовало закрытых дверей»[47]47
  Кауфман А. Е. За кулисами печати // Исторический вестник. 1913. № 7. С. 116.


[Закрыть].

Для такого утверждения у Кауфмана было достаточно оснований. В конце XIX века он работал в Одессе и занимал должность редактора газеты «Одесский листок», основанной В. Навроцким. В то время в Одессе было два очень популярных человека: градоначальник П. А. Зеленой и В. В. Навроцкий. В течение восемнадцати лет Зеленой держал местное население в страхе. Моряк по образованию и прежней деятельности, он обладал необузданным нравом и крайне вспыльчивым характером. Мичман Зеленой плавал когда-то на знаменитом фрегате «Паллада», и писатель И. Гончаров даже посвятил ему несколько строк своего романа, чем Зеленой чрезвычайно гордился. Говорили, что ему особо покровительствует Петербург, где он «лично известен», и что про него спрашивают: мол, мой Зеленой так же ругается?[48]48
  См. об этом: Короленко В. Г. Дневник. Т. 2. Полтава, 1926. С. 187.


[Закрыть] Очевидно, именно это обстоятельство позволяло градоначальнику, о возмутительных выходках которого ходило множество слухов, чувствовать свою полную безнаказанность. В. Навроцкий трепетал перед ним не менее других, но этого человека также знала вся Одесса.

Василий Васильевич Навроцкий никогда ничему не учился и не знал даже грамоты, но это не мешало ему почти 40 лет издавать свою газету. «Если бы вы, Василий Васильевич, родились в Америке, то при ваших талантах непременно достигли бы наивысшего поста – президентского», – сказал Навроцкому на одном из чествований адвокат Куперник[49]49
  Кауфман А. Е. Из журнальных воспоминаний // Исторический вестник. 1912. № 11. С. 626.


[Закрыть]. «Одесский листок» особо славился тем, что его издатель разрешал своим сотрудникам «разделывать под орех» местных городских деятелей. Тип репортера-обличителя был популярен в Одессе именно благодаря Навроцкому. «„Разделывать“ – это их ремесло, – писал в „Дневнике“ Короленко, – и они прежде спрашивают, кого нужно оплевать, а уже после подыскивают резоны»[50]50
  Короленко В. Г. Указ. соч. С. 186.


[Закрыть].

Дореволюционная журналистика, путь которой был усеян многими разбитыми жизнями и загубленными дарованиями, знала немало имен ловких репортеров. При определенном желании в их творчестве можно углядеть ростки жанра журналистского расследования, но делать это вряд ли нужно ввиду явной ничтожности и пустячности этих материалов, создаваемых на потребу публике и в расчете на «хорошую розницу». Это прекрасно понимали те, кто относился к своей профессии достаточно серьезно. «И я поражаюсь теперь: неужели эти ненужные и глупейшие темы были нужны тогдашнему обществу? – писал один из них. – И делаю вывод: нужны. Мыслящая буржуазия очень нуждалась в наших „пустяках“. Навроцкие это понимали лучше нас… Мы замазывали щели, в которые могла проникнуть неожиданно свежая струя. (…) Я не разоблачаю, не собираюсь также и каяться. Каяться мне не в чем. Я был не хуже других»[51]51
  Старый журналист. Литературный путь дореволюционного журналиста. М.; Л., 1930. С. 3, 45.


[Закрыть].

Во времена Кауфмана «королем репортажа» называли Юлия Шрейера (1835 – 1887). «Чин статского советника и почтенный возраст не мешали ему сгибаться в три погибели, когда нужно было добывать ценные сведения».[52]52
  Кауфман А. Е. Из журнальных воспоминаний //Исторический вестник. 1912. № 11.


[Закрыть] Бывший кадровый офицер, выйдя в отставку, он занялся журнальной деятельностью и очень скоро стал одним из лучших отечественных репортеров. Во время франко-прусской войны Шрейер печатал «корреспонденции с поля битвы», а впоследствии основал собственную газету «Новости», в которой сам же и трудился репортером. Современники рассказывали, что под видом официанта Шрейер мог запросто проникнуть на товарищеский ужин заправил акционерного общества, чтобы потом опубликовать в газете их суждения и высказывания. В ту пору имела хождение поговорка: «Если в городе что-то случится, первыми на место происшествия приедут городовой и Шрейер». Ему же приписывают авторство классической фразы: «Нужно быть очень наивным человеком, чтобы верить честному слову журналиста». Ее он якобы произнес в лицо судебному приставу, уволенному со службы за то, что, поддавшись на уговоры репортера Шрейера, пустил его на судебное заседание, проходившее за закрытыми дверями…

Практика показывает, что, для того чтобы вести расследование, порой достаточно даже намека на то, что кто-то совершил злоупотребление. И все же основу профессии журналиста-расследователя составляет не умение «подсмотреть» и «проникнуть», а гражданская нравственная позиция. Именно поэтому Шрейера только называли «королем репортажа», а вот стать им сумел Владимир Гиляровский.

Сама личность этого человека была исключительной, жизнь дала ему в руки богатейший материал. В 1871 году, не окончив гимназии, он бежал из дома. Его странствия продолжались десять лет – был бурлаком на Волге, крючником, пожарным, табунщиком, циркачом, провинциальным актером и много еще кем. Этот живой, общительный, обладавший незаурядной физической силой человек шутя ломал серебряные рубли и разгибал подковы. «Я не знал усталости, – писал он о себе в день 75-летия, – а слова „страх“ и „опасность“ отсутствовали в моем лексиконе»[53]53
  Гиляровский В. А. Мои 75 лет // Огонек. 1928. № 46. С. 7.


[Закрыть].

В 1882 году Гиляровский начал печататься в «Московском листке», через год пришел в «Русские ведомости». Обгоняя извозчиков, он носился по Москве – с убийства на разбой, с пожара на крушение. Его хорошо знали обитатели Хитрого рынка и ночлежек. Личность этого незаурядного человека неизменно вызывала симпатии. Его корреспонденции из Орехово-Зуева о пожарах на фабрике Морозовых в 1882 году ставили целью докопаться до истинных причин трагедии. Гиляровский проник на фабрику под видом рабочего, толкался в очередях по найму, ко всему прислушивался и приглядывался. Публикации в газете наделали много шума. Генерал-губернатор приказал арестовать и выслать автора. В подмосковном селении Гуслицы и в некоторых деревнях Рязанской области ему пришлось столкнуться с кустарными артелями, которые делали спички. Это производство было организовано крайне примитивно – у рабочих кровоточили десны, выпадали зубы. Гиляровский, который сам в бытность работал на белильном заводе и на себе испытал вредный труд, был возмущен. «Московский листок» отказался печатать тогда его репортаж, но он отнес его в другую газету и добился своего – кустарное спичечное производство было прекращено.

Благодаря Гиляровскому стали известны подробности Кукуевской катастрофы – крушения поезда под Орлом на Московско-Курской железной дороге в 1882 году. Причины и последствия этой трагедии пытались замолчать. Незамеченным проник репортер в специальный поезд, предназначенный для железнодорожного начальства, которое выехало для расследования катастрофы. Две недели провел Гиляровский в страшной могиле, куда рухнул поезд вместе с людьми в результате того, что насыпь оказалась размыта сильным ливнем.

Он был на Ходынском поле в день коронации и оказался в самом пекле ходынской катастрофы. Вырваться из спрессованной многотысячной обезумевшей толпы оказалось нелегко даже такому сильному человеку, как Гиляровский. Но уже утром следующего дня он вновь был здесь. Единственной статьей о Ходынке, которая появилась 26 мая 1896 года, была его статья в «Русских ведомостях».

В 1899 году Гиляровский принял участие в международных разоблачениях. Оказавшись в Белграде, во время покушения на сербского короля Милана, он принимает решение разоблачить этого немецкого ставленника перед лицом мировой общественности. Текст составленной им телеграммы гласил: «Милан придумал искусственное покушение с целью погубить радикалов. Лучшие люди Сербии арестованы. Ожидаются казни». Гиляровский переписывает этот текст по-французски и отсылает в редакцию «России», где в то время заведовал отделом. На Белградском почтамте телеграмму, естественно, задержали. Но с помощью друзей журналист переправился за Дунай и отправил телеграмму с первой венгерской пристани. На следующий день она появилась в газете за подписью Гиляровского и обошла всю мировую прессу. Цель была достигнута – Милан исчез из Сербии. Репортажи Гиляровского неизменно вызывали общественный резонанс, но все же не дотягивали до полноценных расследований в силу самой специфики жанра репортажа и того, что Чехов, говоря о Гиляровском, называл «трескучими описаниями».

Расследования в русской журналистике всегда определялись личностью автора. Наиболее интересные из них принадлежат перу великого русского писателя Владимира Галактионовича Короленко (1853 – 1921), которого современники называли «зеркалом русской совести» и «нравственным гением».

Его первым публицистическим произведением стала напечатанная в «Новостях» статья об инциденте в Апраксином переулке 5 июня 1878 года, когда трехтысячное население одного из работных домов разгромило дворницкую. Петербургские газеты откликнулись на эту вспышку народного гнева похожими друга на друга сообщениями, источниками которых был полицейский участок. По официальной версии конфликт разгорелся на национальной почве – так как замешанные в нем дворники были татарами. Единственной газетой, которая имела иную точку зрения, стали «Новости»: для Короленко, увлеченного в ту пору идеями революционного народничества, было очевидно, что данный конфликт возник не столько на национальной, сколько на социальной почве.

В апреле 1885 года казанская газета «Волжский вестник» предложила ему сотрудничество. Именно здесь Короленко публиковал свои статьи и корреспонденции из Нижегородской губернии, которые по праву могут считаться образцом журналистского расследования. Период с 1886 по 1896 год стал для Нижнего Новгорода эпохой Короленко. «Начиная еще с декабря 1899 года, – писал Короленко, – я сильно увлекся местными интересами. А местные интересы, по крайней мере, настоящего времени – это почти целиком хищения, хищения, хищения»[54]54
  Цит. по изд.: Бялый Г. А. Короленко – провинциальный публицист // УЗ ЛГУ. 948. № 90. С. 243.


[Закрыть].

В 1890 – 1891 годы он ведет напряженную борьбу с дворянскими хищениями, обратив внимание на фигуру председателя нижегородской уездной земской управы М. П. Андреева. Это был хищник открытый и никого не боявшийся. Умный, энергичный, изворотливый, он держал в ежовых рукавицах весь уезд. В небольшой статье «История темных денег» (Волжский вестник. 1890. № 2) Короленко разоблачает махинации Андреева с 5 тысячами рублей. Эту сумму, которая образовалась в начале 80-х годов из остатков от смет на городские училища и пожертвований частных лиц, должны были передать городской управе еще в 1884 году. Последняя в течение пяти лет вела переписку с председателем земской управы и, утомленная тщетными попытками вернуть деньги, с 1888 года перестала вносить в смету проценты с полагающегося ей капитала. Все это время 5000 руб. (и проценты с них!) находились на руках Андреева, а в 1889 году он заявил о них очередному земскому собранию, сказав, что ему удалось «отстоять» деньги от посягательств городского общественного управления, и предложил признать их принадлежавшими земству. Собрание, тронутое великодушием своего председателя, не задумываясь, покрыло его грехи и решило потратить сумму на постройку сельскохозяйственной школы, а изобретатель периода «затемнения денег» Андреев был отпущен с миром. Историю этого беззаконного прощения и вскрыл Короленко на страницах «Волжского вестника».

Такой же характер носило его вмешательство в дела пароходного общества «Дружина», которым руководил действительный статский советник М. И. Шипов. Краху этого общества Короленко посвятил семь обстоятельных статей, доказав, что истинное положение дел в «Дружине» выглядит совсем не так радужно, как это было представлено в «Нижегородском листке» и «Биржевых ведомостях». Крах «Дружины» Короленко назвал «счастливым банкротством», имея в виду, что оно не повлекло за собой те последствия, к которым обычно приводит несостоятельность крупных фирм. «В данном случае все произошло как-то совсем наоборот: отовсюду несутся похвалы умелости, добросовестности Шипова. Как будто только краха и недоставало, чтобы „умелость“ М. И. Шипова засияла в полном блеске»[55]55
  Маленький человек. О крахе общества «Дружина» // Волжский вестник. 1891. № 257.


[Закрыть].

Свое расследование Короленко начал с внимательного анализа годовых отчетов и балансов общества. Настораживало уже то, что отчеты с 1875 по 1885 год получить оказалось сравнительно легко, но все последующие тщательно скрывались, и достать их оказалось невозможно, несмотря на энергичные поиски. Публицист сумел доказать, что все это понадобилось для того, что скрыть сеть злоупотреблений вроде скупки правлением общественных акций.[56]56
  Там же.


[Закрыть]

Очень большой резонанс имела в Нижнем Новгороде и кампания Короленко против Александровского дворянского банка, который систематически разграблялся руководителями. Перед читателями «Волжского вестника» разворачивалась история Александровского банка. Короленко подробно анализирует причины, вызвавшие острый банковский кризис. Каждая из восьми статей представляет собой самостоятельное расследование: «Тревожные признаки», «Банк и гласность», «Устав и практика», «Недоимки и продажа залогов», «Ревизия 1884 года». Помещает Короленко и историческую справку об Александровском банке, отмечая, что в течение 47 лет своего существования эта «сокровищница нижегородского дворянства» не вдохновила никого из своих многочисленных хозяев на составление «коротенького исторического описания».

Выводы Короленко убедительны и четки. Рисуя картины нарушений, он объясняет, почему нижегородское дворянство оказалось плохим банкиром и не выполнило взятых на себя обязательств. Вопреки уставу, в Александровском банке была уничтожена гласность: его отношения с местной прессой характеризовались как систематические гонения. Вопреки уставу, здесь допускались незаконные льготы для заемщиков, результатом которых стали громадные недоимки, а для того, чтобы покрыть растраты М. П. Андреева, банк прибегнул даже к особого рода кредитам. Недопустимо было и то, что известие о привлечении одного из директоров к делу о подлоге застрахованного имущества было оставлено руководством банка без должного внимания. Кроме статей в «Волжском вестнике» Короленко посвятил делу Александровского банка отдельную брошюру. Он добился ревизии банка, в результате которой несколько директоров были отданы под суд. Жена одного из них отравилась сразу же после ареста мужа, а сам он умер в тюрьме. Общественность Нижнего Новгорода была сильно взбудоражена. И хотя «чувствительные люди стали говорить, что Короленко убивает людей корреспонденциями»[57]57
  Горький М. Собр. соч. М.; Л., 1933. Т. 18. С. 148.


[Закрыть], он продолжал служить делу справедливости.

Много душевных и физических сил отдал Короленко расследованию дела мултанских вотяков. Этот процесс в конце XIX века всколыхнул Россию. Сегодня о нем мало кто помнит, но именно он подсказал тему писателю Б. Акунину для его провинциального детектива «Пелагея и белый бульдог».

5 мая 1892 года на окраине села Мултан Вятской губернии нашли труп нищего вотяка – без головы, сердца и легких, со следами уколов на теле. Местные полицейские и судебные власти решили, что имело место ритуальное человеческое жертвоприношение. И хотя врач, осматривающий труп, следов прижизненного мучительства не обнаружил, 11 крестьян-удмуртов были арестованы по подозрению в убийстве. Следствие длилось два с половиной года и велось непростительно небрежно. С самого начала оно ставило своей целью не установление истины, а отыскание доказательств виновности мултанцев. Обвиняемых пытали и били для того, чтобы они сознались в совершенном жертвоприношении. В декабре 1894 года 10 человек были преданы суду в городе Мамлыже Сарапульского уезда. Семеро подсудимых были признаны виновными и приговорены к каторжным работам.

24 января 1895 газета «Казанский телеграф» нарисовала картину произвола и нарушений элементарных правил судопроизводства. Приглашенный на процесс «ученый этнограф» нес несусветную чушь. На основании сказок и прочих жанров фольклора (да и сказки-то он привел не вотяков, а черемисов!) он утверждал, что у православных христиан – мирных и трудолюбивых вотяков издавна существует обычай человеческих жертвоприношений.

«Делом мултанцев» возмущались многие, но никто не откликнулся на него так, как Короленко, который, по его собственному признанию, «поклялся на свой счет чем-то вроде аннибаловой клятвы» и теперь не мог ничем другим заниматься и ни о чем другом думать. Он объехал, обошел всю глухую часть Вятской губернии, опросил местных жителей. «Я посетил село Мултан, – писал он. – Я был на мрачной тропе, где нашли обезглавленный труп нищего Матюшина… Я еще весь охвачен впечатлениями ужасной, таинственной неразъяснимой драмы, и мне хочется крикнуть: нет, этого не было! Судьи осудили невиновных!» Вмешательство Короленко не ограничилось выступлением в «Русских ведомостях». Писатель принимает решение побывать на вторичном разбирательстве дела.

29 сентября 1895 года в Елабуге подсудимые вновь предстали перед судом. И вновь присяжным были предложены те же слухи и тот же односторонне обвинительный материал. Стенографистов на этот процесс не пускали, но Короленко и журналисты А. Н. Баранов и В. И. Сухоедов записали все, что говорилось на нем, почти дословно. «Мы трое писали три дня, не переставая. У меня отекли пальцы и сделался пузырь от карандаша – зато всякий вопрос и всякий ответ занесены»[58]58
  Короленко В. Г. Избранные письма. Т. 2. М., 1933. С. 95.


[Закрыть]. Изданную ими брошюру «Дело мултанских вотяков» читала вся Россия. В упорной борьбе дважды невинно осужденные были оправданы.

…В разгар финального судебного слушания по мултанскому делу умерла дочь Короленко Леля. Но телеграмму с известием о ее смерти дали писателю лишь спустя несколько дней после того, как он закончил свою вторую речь в суде. Супруга Короленко хотела таким образом смягчить удар и не выбить мужа из колеи – из столь важного для вотяков и всей России судебного дела. Позднее Короленко напишет, что только спасенные от каторжных работ семь душ могли быть ему неким утешением в безграничном личном горе отца, лишившегося дочери…

Репутация Короленко была столь безупречна, что в кругах русской радикальной интеллигенции между Февралем и Октябрем 1917-го его называли вероятным президентом будущей свободной России.[59]59
  См. об этом: Слинько А. А. Президент свободной России (В. Г. Короленко в годы революции) // Вече. 1995. Вып. 3. С. 138 – 150.


[Закрыть] До конца своих дней этот человек не оставлял надежду воздействовать на ход событий. В 1920 году он обращается с письмами к Луначарскому, упрекая новую власть в своекорыстии и самоуправстве. Поводом для этого обращения была деятельность ЧК, которая вызывала принципиальное осуждение Короленко. «Большевик, – пишет он наркому просвещения, – это наглый „начальник“, повелевающий, обыскивающий, реквизирующий, часто грабящий и расстреливающий без суда и формальностей»[60]60
  Цит. по: Слинько А. А. Указ. соч. С. 146.


[Закрыть].

Слова «нравственного гения» на этот раз услышаны не были. Шесть писем Короленко к наркому просвещения, опубликованные в парижском журнале «Современные записки», уже ничего не могли изменить. В декабре 1921 года Короленко умер. Он был последним из великих русских писателей, которые так и не стали советскими. Последним же великим журналистом стал его современник Влас Дорошевич.

В судьбе Власа Михайловича Дорошевича (1864 – 1922) было немало драматических поворотов. Они начались с самого рождения. Мать будущего журналиста, известная в свое время сочинительница исторических романов Александра Ивановна Соколова, была дамой эксцентричной. Имея на руках грудного младенца, она умудрилась попасть в какую-то политическую историю, бежала за границу, оставив сына, к одеяльцу которого приколола записку с просьбой назвать ребенка в честь Паскаля. Имя Блез было непривычно русскому слуху, поэтому младенца окрестили Власом. Через десять лет А. И. Соколова вернулась в Москву и через долгий судебный процесс вытребовала ребенка от опекунов к себе. Отношения матери и сына оставались, мягко говоря, неоднозначными, неслучайно один из псевдонимов, который изберет себе Дорошевич, будет «Сын своей матери».

Дорошевич, вне всякого сомнения, был человеком иного склада, нежели Короленко. Но в лучших своих работах он полагал совесть единственным судьей, которого «поставил Бог над нашими мыслями». Просто, в отличие от Короленко, который без всякой позы мог сказать о любом своем поступке: «Поступил так, как этого требовала моя совесть, то есть моя природа», – такая «проверка совестью» наступала для Дорошевича в минуты экстремальные. Именно тогда провозглашаемая им задача «честной и нравственной печати – будить общественную совесть, протестовать против общественного зла»[61]61
  Цит. по кн.: Букчин С. В. Судьба фельетониста. Минск, 1975. С. 58 – 59.


[Закрыть] – из красивых слов превращалась в руководство к действию.

«Проверкой совестью» стала для него, в частности, поездка на Сахалин. Поднимаясь 20 февраля 1897 года на борт парохода «Ярославль», Дорошевич при всей живости своего воображения не мог представить себе тех сложностей, с которыми ему придется столкнуться. На Сахалин он отправлялся на свой риск и страх – главное тюремное управление, наученное горьким опытом посещения в 1890 году острова Чеховым, не желало пускать туда журналиста. Поэтому Дорошевич разработал такой план. В случае задержки во Владивостоке он готов был уехать в любой город Уссурийского края, одеться посквернее, назвать себя в полиции бродягой, получить за это полтора года каторжных работ и хотя бы таким образом попасть на заветный остров. По мере накопления материала он собирался признаться в своем самозванстве и выйти на волю, «великолепнейшим образом зная Сахалин». Эта легенда не понадобилась: хотя и не так романтично, но все устроилось.

В первые дни своего пребывания на «Ярославле» Дорошевич был в отчаянии: «Несколько раз препятствия, которые мне ставили на каждом шагу, доводили меня – стыдно сказать – до нервных припадков. Боясь заплакать при других, я уходил к себе в каюту и плакал там, и злость просыпалась в моей душе. Я со злобой плакал, со злобой думал и повторял: „Я узнаю все! Узнаю все! Все узнаю!“».[62]62
  Дорошевич В. М. Как я попал на Сахалин. М., 1905. С. 14.


[Закрыть] Он найдет выход, изобретательный «язва-корреспондент», проникающий всюду, «как дурной запах, как бацилла, как проклятый микроб». Он будет подслушивать у вентиляционных труб разговоры запертых в трюмах каторжников, караулить заключенных, когда их выводят в уборную, читать вместе со старшим помощником письма каторжников, ловить обрывки фраз конвойных и таким образом по крошечным кусочкам воссоздавать цельную картину мира каторжан. Потом, на Сахалине, способы получения информации расширятся: с кем-то ему придется выпивать («даже моя способность безнаказанно пить много сослужила мне службу»[63]63
  Дорошевич В. М. Как я попал на Сахалин. М., 1905. С. 65.


[Закрыть]), перед кем-то разыгрывать Хлестакова. Собственной «многогранности» он не умиляется: «Имею ли я право отбросить какой-либо способ проверки, когда целью моей было сказать обществу о Сахалине одну только правду?»[64]64
  Там же. С. 81.


[Закрыть] Но даже в этой погоне за правдой он не позволяет себе увлечься, захлестнуть себя эмоциям и призывает к этому других: «Не верьте. Проверяйте. Убедитесь сами. Не убедившись, не рискуйте писать. Часто окажется противоположное… Ничему не верьте. Не верьте горю, не верьте страданию, словам, слезам, стонам. Верьте своим глазам. Оставайтесь следователем, спокойным, бесстрастным, все проверяющим, во всем сомневающимся, все взвешивающим».[65]65
  Там же. С. 71 – 72.


[Закрыть]

Наверное, именно Сахалин способствовал тому, что ведущим мотивом знаменитых судебных очерков Дорошевича будет не поиск виноватых и даже не поиск истины – обитатели Сахалина убедили его в том, что это достаточно бесперспективное занятие, – а сознание того, что «выше правосудия только одно – милосердие». Следует отметить, что жанр судебного отчета был чрезвычайно популярен в дореволюционной прессе. Правда, обычно он привлекал к себе бесталанных и часто невежественных репортеров, которые обычно заканчивали свои произведения о трагедиях, разворачивающихся в суде, словами «дамы плакали». Честь вывести жанр за пределы этого порочного круга принадлежит В. Дорошевичу и Л. Андрееву.

Судебные очерки Дорошевича менее художественны, чем Андреева, но зато они более отвечают жанру журналистского расследования. Весной 1899 года он становится корреспондентом газеты «Россия», первый номер которой вышел 28 апреля 1899 года и был посвящен 10-летию смерти Салтыкова-Щедрина. В редакционном заявлении говорилось, что «„Россия“ приложит все свои силы, все усердие, чтобы явиться, хотя маленьким, но ясным, чистым, без пристрастия и кривизны, зеркалом текущей жизни нашего отечества». Пятнадцать лет назад с подобного заявления Дорошевич начинал в «Волне» свой «Дневник профана». Теперь к желанию прибавились опыт и профессионализм. Именно в «России» печатались судебные очерки Дорошевича, самым известным и, возможно, лучшим из которых является «Дело Скитских». Процесс братьев Скитских всколыхнул Россию едва ли не больше, чем «мултанское жертвоприношение».

15 июля 1897 года в окрестностях Полтавы был найден убитым секретарь Полтавской консистории Комаров. Уже на следующий день был арестован предполагаемый убийца Степан Скитский, а еще через день – его якобы соучастник, брат Петр. Оба – консисторские служащие. Прямых улик в распоряжении следствия не было. Имелись показания двух свидетелей, которые видели Скитских вечером того дня, когда был убит Комаров, неподалеку от места преступления. Вещественными доказательствами служила пустая бутылка из-под «сороковки» да старый картуз, обнаруженные на месте убийства.

Судебное разбирательство тянулось с 1897 по 1900 год. В марте 1899 года при первом разбирательстве дела Скитские были оправданы. Но через десять месяцев нашлись свидетельницы, которые утверждали, что в день совершения преступления они видели людей, похожих на Скитских, направляющихся в ту сторону, где был убит Комаров. Дело было возбуждено снова, и харьковская судебная палата вынесла Скитским обвинительный приговор – братьям угрожали двенадцать лет каторжных работ.

Таково было состояние дела, когда в Полтаву прибыл специальный корреспондент «России» Дорошевич, который ведет здесь свое расследование. Шаг за шагом прошел журналист весь путь передвижения братьев Скитских. Он «лично допросил чуть ли не сотню свидетелей и причастных лиц, впитал в себя все слухи, мнения, толки… что называется на животе, выползал места действия полтавской драмы»[66]66
  Амфитеатров А. Два слова // Санкт-Петербургские ведомости. 1904. № 12. С. 2.


[Закрыть]. Для него нет мелочей, поскольку речь идет не об абстрактных идеях добра и справедливости, а о судьбе конкретных людей, пусть даже не очень симпатичных. Он ни в коей степени не склонен романтизировать неправедно осужденных братьев. Типичный консисторский чиновник Степан Скитский, по словам Дорошевича, «способен утопить человека в чернильнице», а его младший брат – обыкновенный пьянчужка. «Но речь идет только о том: убийцы они или нет», – пишет Дорошевич. Дальше – дело других. «И совсем не мое дело решать вопрос: кто убил Комарова»[67]67
  Там же.


[Закрыть].

К слову сказать, этот вопрос так и остался без ответа. Но свою задачу Дорошевич выполнил: 30 мая 1900 года братья Скитские были оправданы, а посвященный им очерк и сегодня читается с большим интересом. И безусловно, прав был Амфитеатров, когда утверждал, что за последние 25 лет в русской печати нет «более добросовестного и щегольского образца уголовного репортажа… Этически статьи о Скитских явились настоящим гражданским подвигом, а технически – совершенством газетной работы»[68]68
  Там же.


[Закрыть].

Среди множества судебных очерков Дорошевича есть один, в котором особенно ярко раскрывается метод его журналистских расследований – умение делать читателя лично заинтересованным, а не просто любопытствующим. В «Деле Каласа» речь идет о событиях достаточно давних – середина XVIII века, Франция, Тулуза. Но начинается он словами, которые приемлемы для любого исторического промежутка: «Казнен человек, который до самой последней минуты повторял: „Я невиновен!“». Все, о чем пишет здесь Дорошевич, не может не касаться тебя, потому что, только преломляясь через судьбу отдельного человека, слова о справедливости и истине имеют смысл. Наверное, вести журналистские расследования более всего стоит затем, чтобы заступиться за достоинство человека, из которого, в конечном счете, складывается достоинство страны. И чтобы, перефразируя слова Мефистофеля, журналистика не смогла сказать о себе – «стремясь всегда к добру, творю я столько зла», необходимо, подобно Вольтеру – главному герою очерка «Дело Каласа» – иметь мужество заявить: «Кричите и заставляйте кричать других!»

Однако слава предтечи метода журналистского расследования в России досталась не Дорошевичу и даже не Короленко, а Бурцеву, который разоблачил Азефа.