Текст книги "Журналистское расследование"

Личность Владимира Львовича Бурцева (1862 – 1942) достаточно уникальна для того, чтобы рассказать о нем подробнее. В разное время его называли по-разному: журналистом, историком, следователем, революционером. Эмигрантская литература со свойственным ей пафосом величала Бурцева «странствующим рыцарем печального образа» и «Геркулесом, взявшимся очистить Авгиевы конюшни», а революционеры за неустанные поиски провокаторов прозвали «Крысоловом». Наиболее любопытную характеристику дал Бурцеву Лопухин (тот самый, который помог ему разоблачить Азефа). Он называл Владимира Львовича «неуравновешенным энтузиастом, называющим себя народовольцем по убеждению». За всю свою бурную деятельность Бурцев никогда не являлся членом какой-либо партии, чем очень гордился. Так кем же был неистовый Бурцев, человек, которому удалось свалить «короля провокаторов», за что, по мнению некоторых, он заслуживал памятника при жизни, а умер в нищете в Париже?

В. Л. Бурцев родился 17 (29) ноября 1862 года в форте Александровский Закаспийской области в семье штабс-капитана. Детство провел в семье дяди, зажиточного купца, в городе Бирске Уфимской губернии. Подростком был склонен к религиозной экзальтации, мечтал о монашестве, но быстро разуверился в Боге. Окончив гимназию в Казани, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, откуда исключен в 1882 году за участие в студенческих беспорядках. Продолжил учебу в Казанском университета, в 1885-м арестован по народовольческим делам, провел год в Петропавловской крепости, а в 1886-м сослан в Иркутскую губернию, откуда вскоре бежал в Швейцарию.

В 1891 году сменил место жительства на Лондон, где начал издавать журнал «Народоволец», проникнутый страстным террористическим духом. Со страниц этого издания Бурцев обвинял эсеров в том, что они сосредотачивают силы на казнях сановников, вместо того чтобы готовить убийство царя. (Сам он испытывал особую ненависть к Николаю II, считая его источником всех зол, и везде, где мог, проповедовал цареубийство.) В 1897 году после выхода третьего номера «Народовольца», за статью «Долой царя!» под давлением русского правительства был арестован и обвинен английским судом присяжных в подстрекательстве к убийству. Полтора года он пробыл в лондонской каторжной тюрьме, где его усадили вязать чулки. Под влиянием этого монотонного занятия, которое как нельзя лучше способствует размышлениям, в голове Бурцева родилась мысль об издании сборников по истории русского освободительного движения. Первые шесть сборников «Былого» вышли в Лондоне с 1900 по 1904 год. Их значение перед русской исторической наукой трудно переоценить.

С весны 1906 года занимается разоблачением провокаторов. Вершиной деятельности Бурцева на этом поприще стало дело Азефа. Летом 1914 года Владимир Львович решает вернуться в Россию. Герман Лопатин сказал по этому поводу: «Мое дружеское мнение таково, что вам пора уже освидетельствовать состояние вашего душевного здоровья. Ведь, если вы не исполните вашей затеи, вас прозовут Хлестаковым и синицей, обещающей зажечь море. Если исполните – пропадете не за понюшку табаку». Бурцев исполнил и не пропал. Правда, на границе Финляндии он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, откуда сослан в Туруханский край. На сей раз его выручили кадеты, которые принудили правительство дать амнистию патриоту.

После Февральской революции Бурцев начал кампанию против большевиков и всех, кого он подозревал в пораженчестве и шпионаже. В июле 1917 года газета «Русская воля» опубликовала список тех, кого он считал «агентами Вильгельма II». Список из 12 имен (Ленин, Троцкий, Коллонтай и др.) венчала фамилия Горького. Иванов-Разумник назвал этот поступок Бурцева выходкой, вызывающей омерзение, а Горький в сердцах воскликнул: «Жалкий вы человек!»

Издаваемая Бурцевым «Наша Общая газета» была единственной из небольшевистских вечерних изданий, которые вышли в Петрограде 25 октября 1917 года. События первой половины этого дня освещались в ней под лозунгом «Граждане! Спасайте Россию!». Немудрено, что вечером того же дня Бурцев был арестован по распоряжению Троцкого, став, таким образом, первым политическим заключенным новой власти. В Петропавловской крепости его продержали до марта 1918 года. Освободиться из тюрьмы помог Бурцеву «немецкий шпион» Горький, который написал в «Новой жизни», что «держать в тюрьме старика-революционера только за то, что он увлекается своей ролью ассенизатора политических партий, – это позор для демократии».

Летом 1918 года Бурцев эмигрировал в Париж, теперь уже навсегда. В духе крайнего антисоветизма продолжал издание «Общего дела», где призывал к свержению советской власти. В 1920 – 1930 годы пытался вести борьбу с советской агентурой среди эмиграции, указывал на провокационный характер организации «Трест». Боролся и против антисемитизма, разжигаемого нацистами. В середине 1930-х годов выступал свидетелем на Бернском процессе, доказывая подложность «Протоколов Сионских мудрецов».

Последние годы жизни Владимира Львовича прошли в крайней бедности. Его личное бескорыстие и неприкаянность всегда были притчей во языцех. «Если мне скажут, что вчера у Бурцева был миллион, но протек сквозь пальцы, обогатив лишь кучку разных эксплуататоров и приживальщиков, – я нисколько не удивлюсь: это в характере Владимира Львовича»[69]69
  Амфитеатров А. На всякий звук. Пб., 1912. С. 150.


[Закрыть], – писал А. В. Амфитеатров. Биографы Бурцева любят вспоминать историю о том, как в Париже он лежал на кровати, укрывшись газетами по причине отсутствия одеяла. Умер он от заражения крови 21 августа 1942 года. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев де Буа. Но смерть человека, которого русская эмиграция называла великим, прошла в России незамеченной.

* * *

Современники относились к Бурцеву по-разному. Одни считали его праведником, другие – маньяком, которому повсюду мерещатся шпионы и провокаторы. Многие недолюбливали Владимира Львовича за самонадеянность, подозрительность и тщеславие. В общении с людьми он был неприятен, вел себя бесцеремонно и часто шел напролом, ни с кем не считаясь.[70]70
  См. об этом: Поссе В. А. Воспоминания. 1922.


[Закрыть] По мнению некоторых, слава разоблачителя Азефа досталась Бурцеву не по заслугам, потому что без помощи Бакая и Лопухина он бы ничего не сделал. Попробуем и мы разобраться в натуре Бурцева и ответить на вопрос, почему именно ему суждено было стать предтечей метода журналистского расследования в России.

О том, что среди эсеров имеется провокатор по кличке Раскин, Бурцев впервые услышал от Бакая.[71]71
  Бакай Михаил Ефремович (1886 – 1932) – вступил в секретную агентуру в 1902. Служил в Варшавском охранном отделении.


[Закрыть] Их знакомство состоялось в мае 1906 года, когда Бакай пришел в петербургскую редакцию «Былого» и заявил Бурцеву, что желает поговорить с ним наедине. «По своим убеждениям я – эсер, – сказал он, – служу в департаменте полиции чиновником особых поручений при охранном отделении. Не могу ли я быть чем-нибудь полезным освободительному движению?»[72]72
  Бурцев В. Л. В погоне за провокаторами. М.; Л., 1928. С. 44.


[Закрыть] Мотивы такого поведения Бакая не выяснены. Известно, что двойную игру он стал вести с 1905 года; возможно, бывший секретный агент понял, что прежнему режиму настал конец, и хотел таким образом обеспечить себе «новую работу». Этот молодой человек с внешностью семинариста производил впечатление фанатика, а серьезные революционные связи обеспечивали ему доверие многих. Знакомство с Бакаем сильно обогатило представления Бурцева о департаменте полиции, Владимир Львович не мог не оценить, сколь полезным в деле ловли провокаторов станет их взаимное сотрудничество.

Узнав от Бакая про Раскина, Бурцев задался целью выяснить, кто скрывается за этим псевдонимом. Мысль о том, что в партии эсеров есть агент охранки, прочно засела у него в голове. Но, несмотря на все усилия Владимира Львовича, Раскин был неуловим, вычислить его никак не удавалось. И тогда Бурцев заинтересовался Азефом[73]73
  Азеф Eвно Фишелевич (1869 – 1918) – революционер-провокатор, один из руководителей партии эсеров и одновременно агент охранного отделения.


[Закрыть]. Тот факт, что такой профессионал, как Бакай, ничего не знает об Азефе, давно не давал ему покоя. Еще больше Владимира Львовича смущало то, что глава Боевой организации, организатор убийства Плеве и великого князя Сергея, спокойно разъезжает по Английской набережной, в то время как за самим Бурцевым постоянно охотятся филеры. Возможно, первым толчком в этой цепочке размышлений стали слова Бакая: «Если ваше предположение верно, и Азеф близок к Чернову и Натансону, и он руководит Боевой организацией, а у нас о нем не говорят, то это означает, что Азеф – наш сотрудник». Но Бакай не предполагал, что Азеф и Раскин – это один и тот же человек, а Бурцев предположил и оказался прав. В Париж он приехал с твердым убеждением, что Раскин и есть Азеф. Эсеры обвинили Бурцева в шпиономании, утверждали, что Бакай был специально подослан к нему для того, чтобы дезорганизовать партию максималистов. Непогрешимость Азефа была для революционеров вне всяких сомнений, в то, что он является провокатором, отказывались верить категорически. Умирающий Григорий Гершуни собрался ехать в Россию, чтобы доказать нелепость этих слухов.

Азеф был гордостью и любимцем партии социалистов-революционеров. Очевидно, он обладал некой харизмой, коль эсеры доверяли ему так слепо. Об Азефе написано множество статей и книг, но разгадать загадку этого человека не удалось никому. Игрок по натуре и провокатор по призванию, Азеф любил совершать поступки на грани фола. Часть террористических актов этот «блистательный бомбист» разрабатывал для революционеров, а о другой заблаговременно извещал полицию, где получал жалованье за свои услуги. Обладая недюжинным умом и прекрасной интуицией, он умудрялся водить за нос и партию эсеров, и департамент полиции. Наверное, так продолжалось бы еще долго, если бы не Бурцев. Владимир Львович был далеко не первый, кто подозревал Азефа в провокаторстве, но только ему удалось подтвердить эту смутную догадку.

Для того чтобы раздобыть последнее звено в цепи доказательств и убедить в своей правоте эсеров, Бурцев решается на отчаянный шаг. Узнав, что в сентябре 1908 года бывший директор департамента полиции А. П. Лопухин[74]74
  Лопухин Алексей Александрович (1864 – 1928) – директор департамента полиции в 1902 – 1905 годах.


[Закрыть], возвращаясь с курорта, едет в Петербург через Кельн, он садится в тот же вагон. Разговор с Лопухиным стал тем генеральным интервью, которое поставило точку в расследовании Бурцева. Этот разговор между Берлином и Кельном продолжался шесть часов. В течение этого времени Владимир Львович рассказывал Лопухину все, что ему известно о Раскине. «Я, – говорил он, – приведу все доказательства его двойной роли. Я назову его охранные клички, его клички в революционной среде и назову его настоящую фамилию. Я долго и упорно работал над его разоблачением и могу с уверенностью сказать: я с ним уже покончил. Он окончательно разоблачен мною! Мне остается только сломить упорство его товарищей»[75]75
  Бурцев В. Разговор между Кельном и Берлином // Общее дело. 1909. № 1. С. 4.


[Закрыть].

Лопухин не прерывал Бурцева и не просил его удалиться. Он внимательно слушал, отвечая молчанием на любой вопрос своего невольного собеседника. Трудно сказать, что творилось в душе бывшего директора департамента полиции, аристократа по происхождению, либерала по убеждениям, человека, выдворенного из Министерства внутренних дел за записку, которую Лопухин писал Столыпину, защищая правовые принципы, отрицающие провокацию. Очевидно, он с трудом усваивал услышанное – чтобы его бывший подчиненный был главой Боевой организации, фактическим организатором убийства Плеве и в. к. Сергея Александровича? Учитывая тот факт, что это последнее убийство стало причиной отставки Лопухина, можно понять, какие чувства должен был испытывать бывший директор департамента полиции. Возможно, в какой-то момент он понял, что Азеф, один вид которого всегда был ему неприятен, не столько помогал полиции бороться с революционерами, сколько использовал ее в своих целях. А быть может, решающими для Лопухина оказались слова Бурцева о цареубийстве, которое готовил Раскин, но, когда поезд уже приближался к Берлину, он, наконец, произнес: «Никакого Раскина я не знаю, а инженера Евно Азефа видел несколько раз».

Бoльшего Владимиру Львовичу и не требовалось. Он с благодарностью пожал Лопухину руку, дав ему честное слово держать услышанное в тайне. В Париже под другое «честное слово» Бурцев передал содержание разговора Борису Савинкову, который назвал все это «беллетристикой» и заявил, что Азеф «выше всех обвинений». Тогда Владимир Львович ознакомил эсеров с текстом письма, которое заканчивалось словами: «…о деятельности Азефа и его руководителей мы много будем говорить на страницах „Былого“», и потребовал суда чести над собой. С этим последним требованием революционеры согласились достаточно легко, потому что не сомневались в том, что «Крысолов» будет повержен и принесет свои извинения партии и лично Азефу. Третейский суд в составе Г. Лопатина, П. Кропоткина и В. Фигнер заседал в октябре – ноябре 1908 года. Даже после того, как под очередное «честное слово» Бурцев рассказал о своем разговоре с Лопухиным, судьи не пришли к единому мнению. После 17-го (предпоследнего!) заседания Вера Фигнер заявила Бурцеву: «Вы ужасный человек, вы оклеветали героя. Вам остается только застрелиться»[76]76
  Цит. по кн.: Алданов М. Картины Октябрьской революции. СПб., 1999. С. 200.


[Закрыть].

Встревоженный Азеф, до которого дошли слухи о партийном суде, пытается обеспечить себе алиби: он посещает начальника петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, а затем наведывается к Лопухину. Поведение этого последнего кажется ему уклончивым. Как ни умен и ни хитер был Азеф, но петля, наброшенная на его шею Бурцевым, затягивалась. Марк Алданов[77]77
  Алданов Марк Александрович (1886 – 1957) – эмигрировал из России в 1919 году. Очерк об Азефе написан в 1930 году.


[Закрыть] в своем очерке, посвященном Азефу, находит удивительно точный образ. «В одном из французских монастырей есть картина „Наказание дьявола“. Дьявол обречен держать в руках светильник, похищенный им у св. Доменика. Светильник догорает, жжет пальцы, но освободиться от него дьявол не имеет силы: он может только, корчась, перебрасывать светильник из одной руки в другую»[78]78
  Цит. по кн.: Алданов М. Картины Октябрьской революции. СПб., 1999. С. 198.


[Закрыть]. Примерно в таком же положении находился теперь Азеф. В бескорыстие Бурцева он не верил, тем обиднее для него было сознание того, что из-за этого жалкого писаки, возомнившего себя великим следователем, его собственное имя неизбежно проклянут, и из героя, который, опоясавшись динамитным поясом, шел на очередной террористический акт, он превратится в предателя революционного дела. В этой ситуации для Азефа оставалось только одно – побег.

Партийный суд требует от Лопухина личной явки или письменного показания. 21 ноября 1908 года Лопухин пишет Столыпину. Копии писем он направляет директору департамента полиции и товарищу министра внутренних дел. В них Азеф был назван полицейским агентом и подробно описывался его визит к Лопухину. Текст письма появился в «Таймс» и вызвал сенсацию. Финалом расследования стал разговор Лопухина с эсерами, который состоялся в Лондоне. 26 декабря 1908 года (8 января 1909 года по новому стилю) Азеф был объявлен провокатором и приговорен к смерти (правда, к тому времени он успел благополучно скрыться с фальшивым паспортом). Фактически это был конец не только Азефу, но и самой партии социалистов-революционеров: все, что создавалось годами упорного труда, после этого предательства обращалось в прах.

После разоблачения Азефа Бурцев становится героем дня. Его имя не сходит со страниц эмигрантских газет, которые называют Владимира Львовича «Шерлоком Холмсом русской революции». Для Лопухина вся эта история закончилась плачевно. Николай II был возмущен поступком бывшего директора департамента полиции и требовал отдать его под суд. По инициативе Столыпина потомственный дворянин, отставной действительный статский советник Алексей Александрович Лопухин был привлечен к суду как государственный преступник. Он обвинялся в том, что, «располагая по занимаемой им в 1902 – 1905 гг. должности директора департамента полиции совершенно секретными и точными сведениями о том, что Евно Фишелев Азеф за денежное вознаграждение сообщал русской полиции о преступных планах революционеров… вопреки просьбам Азефа и предупреждениям Герасимова разоблачил тайну Азефа…».[79]79
  Цит. по обвинительному акту, опубликованному в журнале «Былое» (1908. № 8).


[Закрыть] Следует признать, что основания для такого обвинения были. Перечень услуг, которые оказывал русской полиции Азеф, был весьма значителен, весь розыск по группе эсеров фактически велся по его указке. Приговор Лопухину был вынесен в мае 1909 года: пять лет каторги с лишением всех прав и состояний. Общее собрание кассационных департаментов смягчило наказание, заменив каторгу ссылкой в Сибирь.[80]80
  В декабре 1912 года, благодаря заступничеству брата-полковника, Лопухин получил высочайшее помилование с восстановлением в правах.


[Закрыть] Вряд ли Лопухин рассчитывал на приговор столь суровый. По его убеждению, он исполнил свой нравственный долг, ибо, промолчи он в той ситуации, и каждый теракт Азефа ложился бы на его совесть.

Ссылка Лопухина сопровождалась общественным сочувствием и вызвала самые противоречивые толки и мнения. Виновником его несчастий многие называли Бурцева. В ответ на это Владимир Львович заявил в «Общем деле», что «для Лопухина арест и ссылка за разоблачение Азефа было в жизни величайшим счастьем, величайшей удачей, не вполне, быть может, даже заслуженной».[81]81
  Бурцев В. Разговор между Кельном и Берлином // Общее дело. 1909. № 1. С. 4.


[Закрыть] Это свое парадоксальное утверждение Бурцев объяснял многолетним молчанием Лопухина. «Для меня не понятен человек, считающий себя хоть сколько-нибудь причастным освободительному движению, который, зная что-нибудь полезное для раскрытия провокации, не спешил бы поделиться, с кем следует, своими знаниями»[82]82
  Бурцев В. Разговор между Кельном и Берлином // Общее дело. 1909. № 1. С. 4.


[Закрыть]. Очевидно, Владимир Львович имел в виду то, что поделиться знаниями Лопухин был обязан именно с ним, причем еще во время их петербургских встреч. (Лопухин действительно приходил в редакцию «Былого», но, в отличие от Бакая, не предложил Бурцеву своего сотрудничества.) В этом – весь Бурцев.

По свидетельству журналиста и писателя Владимира Александровича Поссе (1862 – 1938), «в революционных кругах Бурцева не любили и не любят. Но почему-то прощают ему все увлечения и ошибки»[83]83
  Поссе В. А. Воспоминания. Пг., 1923. С. 125.


[Закрыть]. Это общее нерасположения к Бурцеву объяснялось не только тем, что своей деятельностью он сеял внутрипартийную подозрительность, но и исключительной самонадеянностью и тщеславием, которые были ему свойственны. Кроме того, Владимир Львович, который непрестанно заботился о своей репутации («малейшая неудача, и я мог бы поплатиться за нее не только свободой, но чем-то большим – своим именем»[84]84
  Бурцев В. Л. В погоне за провокаторами. М.; Л., 1928. С. 53.


[Закрыть]), был весьма небрежен в этом смысле по отношению к своим друзьям. Подтверждением этому служит история с профессором М. А. Рейснером, которого он поторопился обвинить на основании непроверенных данных.

Поспешность, с которой Бурцев стремился оправдать свою славу великого разоблачителя, его слепое доверие к источникам нередко приводили к тому, что списки провокаторов публиковались без предварительной проверки, а в разряд шпионов люди порой попадали в результате того, что по рассеянности Владимир Львович одну фамилию спутал с другой. В Париже он считался главным специалистом по провокаторам. Сведения о них помимо Бакая, которого Бурцев держал при себе неотлучно, поставлял ему и Леонид Меньшиков[85]85
  Меньшиков Леонид Петрович (1870 – 1932) – чиновник особых поручений охранного отделения, публицист. В 1909 году эмигрировал во Францию. Автор книги «Охрана и революция».


[Закрыть]. Но это благополучие длилось недолго: Бурцев не учел амбиций своих источников.

Меньшиков был крупной фигурой в охранно-полицейском мире. С начала 1890-х годов он заведовал особым отделом департамента полиции в Петербурге, где происходила регистрация и заагентуривание сексотов, и знал о провокаторах значительно больше Бакая. Анонимные услуги революционерам он начал оказывать с 1905 года. Однако роль Санчо Панса при благородном идальго Владимире Львовиче Бурцеве ему совсем не улыбалась, да и Бакай, который к этому времени узнал своего покровителя достаточно хорошо, советовал Меньшикову не иметь с ним дела. В 1912 году в Нью-Йорке в издательстве Меньшикова и с его предисловиями почти одновременно вышли две брошюры: «Не могу молчать!» Я. Акимова и «О разоблачителях и разоблачительстве» М. Бакая. Автор первой, некогда обвиненный Бурцевым в провокаторстве, требовал над ним суда. Брошюра Бакая представляла собой открытое письмо Бурцеву. «…За вами установилась громкая слава гениального разоблачителя; эта слава – несомненный результат крупного недоразумения, выросшего на почве разных случайностей. (…) В номере первом „Общего дела“ вы скромненько заявили… что за последние полтора года нами было разоблачено более ста провокаторов… Сделано это, во всяком случае, не вами: сведения доставил и систематизировал я, – писал Бакай, – а огласила их редакция „Революционной мысли“. (…) В деле Азефа вы, несомненно, отличились. Но ваш подвиг заключался не в том, что, как принято думать, вы открыли шпиона… а в том, что вы заставили слепых соратников Азефа признать то, что было очевидным уже для всех остальных»[86]86
  Бакай М. О разоблачителях и разоблачительстве. Нью-Йорк, 1912. C. 55.


[Закрыть].

Брошюры Акимова и Бакая спровоцировали серию газетных статей, авторы которых в выражениях уже не стеснялись. Как верно подметил Амфитеатров, Бурцев «сделался чем-то вроде ярмарочный „головы турка“, по которой без устали колотили все»[87]87
  Горький и русская журналистика. С. 146.


[Закрыть]. Из героя дня Владимир Львович стал мишенью для справедливых и несправедливых нападок. Крайняя непрактичность в сочетании с чувством саморекламы сделали его игрушкой в руках недоброжелателей. Даже самый горячий его защитник Амфитеатров в мае 1912 года пишет Горькому: «Бурцев по самонадеянности своей, непрактичности и малости литературного таланта наделал много ошибок таких, что его высечь в самую пору»[88]88
  Горький и русская журналистика начала ХХ века // Литературное наследство. Т. 95. 1988. С. 396 – 397.


[Закрыть].

По своим личностным качествам Бурцев не подходил не только для работы журналиста-расследователя, но даже просто журналиста. Тем не менее именно ему суждено было стать предтечей метода журналистского расследования в России. И дело здесь даже не в том, что он разоблачил Азефа – в конце концов это личный успех Владимира Львовича, – а в том, что именно Бурцев стал родоначальником журналистского расследования, которое ведется при помощи конфиденциальных источников информации.