Текст книги "Политическая наука №2/ 2018"

Не менее важен второй тезис. Недостаточно, чтобы человек перестал быть объектом произвола. Важна его осознанная решимость самому не стать субъектом господства. Не-доминирование означает не только не быть рабом (т.е. свободу человека от любого беззакония), но включает его готовность не быть господином (самому не допускать произвола по отношению к другим).

«Третий глаз» свободы как не-доминирования: Припадая к истокам

Концепция и идеал свободы как не-доминирования позиционируется как особый третий республиканский подход [Skinner, 2002].

Неоклассические республиканисты считают досадным упрощением дихотомию концепций свободы Исайи Бёрлина: негативная свобода (свобода от) и позитивная свобода (свобода для). По их мнению, это закосневшая дуальность. Она «поддержала философскую иллюзию» о существовании только двух пониманий свободы и затмила «философскую обоснованность и историческую реальность третьего пути» [Петтит, 2016, с. 55]. В чем его особость? Какие измерения открывает «третий глаз» свободы как не-доминирования?

В отличие от негативной свободы, свобода как не-доминирование исключает внутреннюю эмиграцию и любые стратегии выхода. Но она содержит либеральные директивы о главенстве закона, автономии индивида, его праве на собственность в трактовке Локка (которая, напомним, содержит собственность на самого себя) [см.: Локк, 1988, с. 277].

С отношением к позитивной концепции свободы положение сложнее. Развивая идеи Квентина Скиннера, Филип Петтит вскрывает «исторические наслоения» в республиканском понимании свободы и заключает, что концепция свободы как не-доминирования не является концепцией позитивной свободы. Но это и не придуманное новшество. Она возвращает нас к более широкому досовременному республиканскому пониманию свободы: не быть ни рабом, ни господином.

По мнению неоклассиков, в Новое время, когда гражданские права были расширены на ранее исключенные категории граждан (женщины, неимущие), количество предоставленной свободы отразилось на ее качестве. Классическое республиканское понимание свободы как не-доминирования было редуцировано до свободы / права / привилегии политического участия и представительства. «Следствием этого стало искажение республиканского мышления о политике и понимания республиканского государственного правления» [Петтит, 2016, с. 74].

Неоклассические республиканцы весьма критичны к той версии республиканской теории, которая сформировалась под влиянием работ Ханны Арендт. В арендтовской трактовке позитивной свободы Ф. Петтит видит «дух популизма». Он убежден, что «партиципаторный идеал неосуществим в современном мире, и в любом случае подчинение каждого человека всеобщей воле вряд ли можно считать привлекательной перспективой» [там же, с. 155].

В этой части «республиканизм вступает в союз с либерализмом против коммунитаризма, так как республиканскому подходу свойственно стремление к «относительно нейтральной повестке, не привязанной ни к одной конкретной концепции блага» [Петтит, 2016, с. 218]. Но, разумеется, в силу своей политической природы свобода как не-доминирование является коммунитарным благом. Как и политическое в нашем понимании, это благо возникает как событие, которое имеет «степени интенсивности и объема» [там же, с. 458; Pettit, 1993; Lovett, 2010]. Оно – как солидарность или статус – появляется и исчезает, вместе с появлением и исчезновением интерактивных предрасположенностей [Miller, 1990].

Конструирование политического как свободного от доминирования пространства

Ф. Петтит с жаром прозелитизма (сказывается духовное образование) прокламирует свободу как отсутствие рабства / сервилитета / доминирования высшими ценностью и целью республиканского государства.

Неманипулируемая система, социальная справедливость, широко распространенная гражданственность – три основных условия и необходимые инструменты домена республиканской свободы [Scinner, 1998; Honohan, 2002; Pettit, 2012; Birnbaum, 2015].

Способы достижения всеобщего не-доминирования во многом определяют требования, которые неоклассические республиканцы предъявляют себе как разработчикам теоретических обоснований «нового курса». Одной фразой их суть можно выразить так: оставить башню из слоновой кости. Неоклассический республиканизм избавляется от «родового греха» кабинетности республиканской мысли и деонтологического мышления. Ф. Петтит говорит о решительности развивать такие черты эмпирической направленности неоклассического республиканизма как антидеонтологизм, антиутопизм и антиморализм [Pettit, 2017]. Любой политический проект должен пройти тест на реалистичность и реализуемость: желательность означает доступность. Он должен непременно учитывать черные и серые «пятна» сущего: несовершенство человеческой природы, склонность индивидов и институтов к политическому оппортунизму и коррупции, подверженность людей манипуляции, гедонизму, эгоистическим соображениям и проч.

Исходя из этих посылок, неоклассики акцентируют внимание на трех принципах «обустройства» политического порядка всеобщего не-доминирования: резистентность к манипуляции и коррупции трех «И» – институтов, инструментов управления и инициатив; контрмажоритаризм, контестаторная демократия.

Резистентность к манипуляции и коррупции

Неманипулируемая система должна соответствовать минимум трем условиям: верховенство закона, рассредоточенность властей, сопротивляемость закона воле / тирании большинства [Pettit, 2015; Olsen, 2006; Sunstein, 1990; Lovett, 2012].

Устойчивые институты – предмет особой заботы неореспубликанцев. Институт считается устойчивым, если он не поддается эрозии коррупции, даже в том случае, если его участники коррумпированны.

И вновь мы видим, что в утверждении такой формы конституционализма и такого понимания гражданственности неоклассики опираются на «столпы» неоримской и итальяно-атлантической ветвей республиканской традиции.

Монтескьё отмечал, что соблюдение закона – это главная доблесть гражданина и условие его свободы. Если гражданин делает то, что закон запрещает, он лишается защиты закона и теряет свободу, потому что у другого гражданина появится такая же власть нарушить закон и попрать свободу. Несоблюдение принципа рассредоточения власти ведет к тирании, так как для обеспечения свободы важнее не гражданские добродетели участия, а чтобы одна власть могла контролировать другую власть [Монтескьё, 1999].

Контрмажоритаризм и контестаторная демократия

В отношении массового участия граждан в процессе принятия политических решений неоклассики не скрывают, что опасаются легко манипулируемого большинства в несправедливо устроенном социуме. Такая позиция созвучна выводу Ю. Хабермаса о невозможности рациональной дискуссии при наличии экономического и / или политического доминирования в обществе [Хабермас, 2000]. Поэтому в неоклассическом республиканизме контестаторная форма гражданской активности считается более адекватной реалиям общества растущей асимметрии ресурсов (властных, экономических, информационных, культурных и пр.).

Оспариваемость – одна из ипостасей традиционной для республиканизма идеи гражданской бдительности. Республиканскому гражданскому контролю имманентна обоснованная делиберация – «республика доводов». Ее роль неоклассики ни в коей мере не принижают. Но Петтит категоричен: «Приближение к идеалу обеспечивает в первую очередь не широкое согласие людей по общественно значимым вопросам, а институции, которые гарантируют людям возможность оспаривать действия государства… важно обеспечить, чтобы действия власти были не продуктом народной воли, а были способны выдерживать испытание народным оспариванием» [Петтит, 2016, с. 465]. Неоклассики убеждены, что сильная видимая рука общества измеряет участие не массовостью, а степенью возможности гражданина оспаривать деятельность государства при безусловной институционально обеспеченной гарантии такой возможности. Петтит почти дословно повторяет Монтескьё: «Власть контролировать принятие решений важнее участия в них» [Pettit, 2012; Honohan, 2002, p. 228].

Welfare как условие и инструмент не-доминирования

Для республиканского понимания свободы священно право человека на базовые возможности для функционирования в локальной культуре [Sen, 1985]. Не-доминирование является «безусловно эгалитарным благом» [Петтит, 2016, с. 460]. Для обеспечения его бытия необходимо провести «обратную рокировку» в политике welfare: вновь поставить права гражданина политии выше самоответственности потребителя. Статусное и политическое естество свободы как не-доминирования красиво раскрывает заключение П. Бурдье: «Автономия преподавателей, поддержавших Золя в деле Дрейфуса, отчасти связана с тем, что они были штатными преподавателями: на удивление, в этом случае привилегия оказалась условием свободы. Следовательно, разрушение стабильной занятости оборачивается потерей свободы» [Бурдье, 2005].

Регулятивной роли государства отводится критически важное место в неореспубликанских теориях свободы [Scinner, 1998; Pettit, 2012; Петтит, 2016], гражданства [Republicanism… 2008], справедливости [Lovett, 2010], демократии [White, 2012], благосостояния [Mead, 2005; Birnbaum, 2015].

Социальный порядок не-доминирования обременяет государство ролью субъекта социальной справедливости. Такое движение «назад в будущее» означает: возвращение к более активной политике регулирования занятости и гармонизации неравенства; восстановление в статусе общего блага права иметь правá; вызволение людей из «гетто» социальной эксклюзии; признание общественными таких проблем как бедность, индивидуализация биографий, социальная депривация etc. [Mead, 2005; Krause, 2013; Birnbaum, 2015]. При этом интериоризация ценности и состояния «не быть рабом / не быть в зависимости от воли другого» считается надежным иммунитетом от таких экстерналий кейнсианского государства благосостояния как патерналистские настроения, иждивенчество, социальная пассивность.

Укрепляет этот иммунитет республиканизм газовых и водонапорных башен. Так назвал Ф. Петтит обращение теории и практики неоклассического республиканизма к повседневным проблемам граждан. Для создания порядка не-доминирования особое внимание уделяется развитию гражданской и политической активности на локальном уровне. Здесь социальные и гражданские технологии применяются для обучения граждан навыкам решения индивидуальных / групповых задач в публичной сфере.

Самая отзывчивая среда для реализации стратегий эмпауэрмента локализована на низовом уровне. Это подтверждает богатейший общемировой опыт проведения социальных кампаний, нацеленных на «вживление» общественно значимых практик и норм поведения посредством стимулирования низовых инициатив и сетевого взаимодействия граждан для решения самых обыденных проблем повседневной жизни. Доказано, что органы местного самоуправления оказались наиболее эффективными и перспективными площадками для вовлечения граждан в деятельность исполнительных органов власти, для развития культуры и навыков двунаправленного взаимодействия управляющих и управляемых.

Вместо заключения: Горизонты отечественного «республиканизма в душе»

Любопытны «пометки на полях» страниц истории российского республиканизма. Российские монархи (Екатерина Великая, Александр I) и многие просвещенные приверженцы монархизма горделиво называли себя республиканцами в душе [Каплун, 2008].

Какие струны сегодняшней российской «республиканской души» может затронуть концепция не-доминирования и тем самым стать инструментом «мягкой силы» конституирования в России политики современного типа?

На поверхностный взгляд, идеал свободы от господства близок по духу русской вольнице. Поэтому паттерн поведения, в котором сочетаются «лед и пламень» притягательности для россиян идеала свободы как антитезы рабства и императивность требования господства права может стать неплохой платформой для решения ряда нужных задач: правового и гражданского образования, борьбы с правовым нигилизмом, обучения контестаторной активности, институционализации «демократии оспаривания», практик и норм законоправия, повышения сопротивляемости институтов коррупции.

Республиканские стратегии продвижения политического порядка не-доминирования отводят государству очень важную роль и в этой части «вписываются» в российский институциональный дизайн. Не меньшее (если не большее) значение имеют стратегии эмпауэрмента «республиканизма водонапорных башен». Для российского кейса представляются безусловно полезными концептуальные разработки и опыт борьбы с доминированием на локальном уровне посредством развития школ agency и школ оспаривания.

В завершение стоит отметить, что на низовом (и первостепенно важном!) уровне конструирования современной политики в высшей степени инструментальна ценностно нейтральная модель политического поля. Ее системе координат чужеродно оперирование совокупными концептами. Автор этого определения-диагноза, Ион Шапиро, определил совокупные концепты как «идеи, которые взращивают и усиливают вводящие в заблуждение дихотомии». Они приводят гуманитарные науки к «бегству от реальности», ибо «систематически искажают анализируемые феномены, переключая внимание с первоочередных вопросов о мире на второстепенные вопросы о понятиях, которые никогда не будут разрешены, так как они покоятся на категориальных ошибках» [Шапиро, 2011, с. 45, 299]. Применительно к предмету нашего исследования, к таким вводящим в заблуждение дихотомиям при осмыслении политического порядка в России можно отнести дуальную пару «демократический порядок» – «авторитарный порядок».

Список литературы

Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ. В.В. Бибихина. – СПб.: Алетейя, 2000. – 437 с.

Бауман З. Индивидуализированное общество. – М.: Логос, 2005. – 390 с.

Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – 288 с.

Вебер М. Хозяйство и общество: Очерки понимающей социологии: В 4 т. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016. – T. 1: Социология. – 445 с.

Вироли М. Свобода слуг. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. – 113 с.

Каплун В. Российский республиканизм как социокультурная традиция // Полит. ру. – 2008. – 7 марта. – Режим доступа: http://polit.ru/article/2008/03/27/kaplun/ (Дата посещения: 1.02.2018.)

Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Сочинения: В 3 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 3. – С. 137–405.

Монтескье Ш.Л. О духе законов. – М.: Мысль, 1999. – 674 с.

Павлов А. Республиканизм Филипа Петтита: Cамая актуальная современная политическая философия // Республиканизм. Теория свободы и государственного правления. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. – С. 7–24.

Петтит Ф. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. – 488 с.

Розанваллон П. Утопический капитализм. История идеи рынка. – М.: Новое литературное обозрение, 2007. – 266 с.

Тейлор Ч. Философия и ее история. – М.: ИФ РАН, 2001. – Вып. 8. – С. 78–95.

Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – М.: Наука, 2000. – 384 с.

Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках. – М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2011. – 386 с.

Экспертное обсуждение концепции конституирования политического поля и политического пространства в России / Отв. ред. С.В. Патрушев, Л.Е. Филиппова. – М.: ФНИСЦ РАН, 2017. – 73 с. – Режим доступа: http://www.isras.ru/files/File/ publ/Expert_discussion_18_10_2017.pdf (Дата посещения: 6.02.2018.)

Элстер Ю. Рынок и форум. Три разновидности политической теории // Логос. – М., 2012. – № 3 (87). – С. 60–87.

Birnbaum S. Welfare contractualism, social justice and republican citizenship // New contractualism in European welfare state policies / Ed. by E. Rune, N. Kildal, E. Nilssen. – Farnham: Ashgate, 2015. – P. 17–46.

Bobbio N. Democracy and dictatorship: The nature and limits of state power. – Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1989. – 186 p.

Citizenship, markets and the state / С. Crouch, K. Eder, D. Tambini (eds). – N.Y.: Oxford univ. press, 2001. – 285 p.

Elster J. The market and the forum: Three varieties of political theory // Foundations of social choice theory / J. Elster, A.H. Hylland (eds). – Cambridge: Cambridge univ. press, 1986. – P. 103–132.

European Sociological Association 13 th Conference. (Un)Making Europe: Capitalism, solidarities, subjectivities, Athens, 29 August – 01 September 2017: Abstract book. – Paris: European Sociological Association (ESA), 2017. – 1000 р. – Mode of access: https://www.europeansociology.org/sites/default/files/ESA-2017-Athens_Abstract-Book_final.pdf (Дата посещения: 9.02.2018.)

Habermas J. Core Europe to the rescue: A conversation with Jürgen Habermas about Brexit and the EU crisis // Social Europe. – L., 2016. – 12 June. – Mode of access: https://www.socialeurope.eu (Дата посещения: 1.02.2018.)

Habits of the heart: Individualism and commitment in American life / R.N. Bellah,‎ R. Madsen,‎ W.M. Sullivan,‎ A. Swidler,‎ S.M. Tipton. – Berkeley: Univ. of Calif. press, 2008. – 355 p.

Honohan I. Civic republicanism. – L.; N.Y.: Psychology press, 2002. – 328 p.

Krause S. Beyond Non-Domination: Agency, inequality and the meaning of freedom // Philosophy and Social Criticism. – L., 2013. – Vol. 39, N 2. – P. 187–208.

Lovett F. A general theory of domination and justice. – Oxford: Oxford univ. press, 2010. – 273 p.

Lovett F. What counts as arbitrary power? // Journal of Political Power. – L., 2012. – Vol. 5, N 1. – P. 137–152.

Marti J., Pettit Ph. A political philosophy in public life: Civic republicanism in Zapatero’s Spain. – Princeton: Princeton univ. press, 2012. – 216 p.

Mead L. Welfare reform and citizenship // Welfare reform and political theory / L. Mead, C. Beem (eds). – N.Y.: Russell Sage foundation, 2005. – P. 172–199.

Miller D. Market, state, and community: Theoretical foundations of market socialism. – Oxford: Oxford univ. press, 1990. – 373 p.

Olsen E.J. Civic republicanism and the properties of democracy: A case study of post socialist political theory. – Lanham (MD); Oxford: Lexington books, 2006. – 313 p.

Pettit Ph. A political realism meets civic republicanism // Critical Review of International Social and Political Philosophy. – L., 2017. – Vol. 20, Issue 3. – P. 331–347.

Pettit Ph. On the people's terms: A republican theory and model of democracy. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2012. – 338 p.

Pettit Ph. The robust demands of the good: Ethics with attachment, virtue, and respect. – Oxford: Oxford univ. press, 2015. – 281 p.

Republicanism and political theory / C. Laborde, J. Maynor (eds). – Oxford: Blackwell, 2008. – 280 p.

Sen A. The idea of justice. – Cambridge: The Belknap press of Harvard univ. press, 2009. – 468 p.

Skinner Q. Liberty before liberalism. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1998. – 142 p.

Skinner Q. A Third Concept of Liberty // Proceedings of the British Academy. – Oxford, 2002. – Vol. 117. – P. 237–268.

Sunstein C.R. After the rights revolution: Reconceiving the regulatory state. – Cambridge: Harvard univ. press, 1990. – 284 p.

White S. Property-owning democracy and republican citizenship // Property-owning democracy: Rawls and beyond / M. O’Neill, T. Williamson (eds). – Oxford: Wiley-Blackwell, 2012. – P. 129–146.

Делиберация как фактор конституирования поля современной политики

Т.В. Павлова1515
  Павлова Тамара Владимировна, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук (Москва, Россия), e-mail: [email protected]
  Pavlova Tamara, Institute of Sociology of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia), e-mail: [email protected]


[Закрыть]

Аннотация. В статье анализируются основные теоретические подходы к исследованию делиберации и делиберативной демократии как новой парадигмы современной демократической теории и политической теории в целом. В статье рассмотрены основные нормативные принципы делиберации как нового способа политического участия, сделан вывод о том, что делиберация является моделью современной политики; также сформулированы условия, при которых возможна имплементация данной модели в современной России.

Ключевые слова: делиберация; демократия; делиберативная среда; рефлексирующий моральный индивид; делиберативная модель политики.

T.V. Pavlova

Deliberation as the constitution factor of modern politics field

Abstract. The article analyzes the main theoretical approaches to the study of deliberation and deliberative democracy as a new paradigm of modern democratic theory and political theory in general. The article considers the main normative principles of the deliberation as a new mode of political participation and concludes that the deliberation is a model of modern politics; the conditions under which the implementation of such a model is possible in contemporary Russia are formulated as well.

Keywords: deliberation; democracy; deliberative environment; reflective moral individual; deliberative model of politics.

Данная статья является частью коллективного исследования, посвященного формированию политического поля в современной России. В своем анализе мы исходим из понимания политического поля как «публичного пространства институционализированных взаимодействий (диалога и конфликта, протеста и поддержки, сотрудничества и борьбы) по поводу значимых проблем в рамках наличного и альтернативных проектов общих целей и стратегических решений для общества» [Павлова, Патрушев, Филиппова, 2017]. В задачи исследования входит анализ того, кто может быть актором поля политики в современной России и по каким правилам они могут действовать. Попытаемся ответить на этот вопрос, исходя из той модели политики, которая сложилась в эпоху модерна и постмодерна, обратившись, в частности, к такому сравнительно новому фактору в политике, как делиберация.

Изменения в современной политике. Появление новых акторов

Характеристики современной политики, под которой мы понимаем политику эпохи модерна, естественным образом отражают глобальные социетальные изменения последних десятилетий: все возрастающую сложность, дифференциацию и фрагментацию западного общества, радикальные сдвиги в его социальной структуре, ослабление социальных норм, тенденцию ко все большей индивидуализации. Эти глубокие и стремительные трансформации дали ведущим социологам основание для таких определений, как «индивидуализированное общество», «растекающаяся модернити» [Бауман, 2002], «общество риска», «рефлексивная модернизация» [Бек, 2000].

В контексте радикальных социетальных трансформаций произошли изменения в содержании и характере политики, которой все в большей мере присущи такие черты и процессы, как индивидуализация, дифференциация (появление сфер субполитики), размывание границ политики, связанное с появлениями новых носителей политического (новых социальных движений других, в том числе и индивидуальных акторов), децентрализация политики, деполитизация государственного управления, растущее отчуждение граждан от политики.

Феномен индивидуализации по-разному оценивается исследователями. По мнению многих из них, усиление социальной дифференциации и сложности современного общества, индивидуализация сознания, а также рост неопределенности и нестабильности в жизни людей приводят к тому, что субъекты «все сильнее руководствуются стремлением к индивидуальному самовыражению и индивидуальному действию» [Дзоло, 2010, с. 126], все в меньшей степени стремятся к солидарности и созданию коллективных общностей, что лишает коллективное измерение политической жизни легитимности [там же, с. 127].

Действительно, в поле современной политики коллективные акторы (партии, профсоюзы и другие организации) в значительной мере утрачивают ту роль, которую они играли прежде. Западные исследователи практически единодушны в признании того, что политические институты современных демократий, прежде всего институты представительства, переживают кризис и нуждаются в обновлении и качественном развитии [Crosier, Huntington, Watanuki, 1975; Citizens… 1995; Pharr, Putnam, 2000; Dalton, 2004].

Представляется, однако, что «стремление к индивидуальному самовыражению и индивидуальному действию» вовсе не обязательно ведет к отрицанию коллективного измерения политики, как полагает Д. Дзоло. Скорее, речь должна идти о новых формах этого измерения в условиях современного общества – коммуникации и взаимодействии индивидов как граждан, ориентированных на достижение не только своих личных и групповых целей, но и общего блага. Кристиан Вельцель в своей книге «Рождение свободы»1616
  Английское издание книги Freedom Rising: Human Empowerment and the Quest for Emancipation.


[Закрыть], касаясь дискуссии о позитивных и негативных аспектах индивидуализма, которая ведется социологами и психологами, отмечает, что он и его коллега и соавтор Рональд Инглхарт [Inglehart, Welzel, 2005, p. 141–144, 293–295] не согласны с отождествлением рядом исследователей индивидуализма с эгоизмом и трактовкой его как деструктивного фактора, ведущего к «потере сообщества», распаду социальных связей. Выступая сторонниками «позитивного индивидуализма», они определяют его «как ориентацию, которая рассматривает каждого человека как, прежде всего, ценную автономную личность» [Вельцель, 2017, с. 209], а индивидуализацию – как процесс эмпауэрмента человека. При этом индивидуализация «вовсе не отменяет склонность людей объединяться с себе подобными – напротив, она дает свободу объединяться или отделяться согласно выбору людей. В результате социальные отношения, преданность группе, коллективные аффилиации в большей степени соответствуют желаниям людей» [там же, с. 211]. Эмансипативные ценности, которые в концепции Вельцеля являются главным предметом анализа, «представляют собой гражданственную, просоциальную форму индивидуализма, связанную с неэгоистической, доверительной и гуманистической ориентациями» [там же]. Именно такой индивидуализм может, как нам представляется, стать основой для новых форм политики, в частности делиберативной.

«Делиберативный поворот» в политической теории

В контексте дискуссии о связи гражданственности с индивидуализацией становится очевидной востребованность тех моделей демократии, которые предполагают участие рядовых граждан в политике не только посредством участия в выборах и в работе политических организаций, но и в различных формах прямого участия и действия. Не случайно поэтому значительное развитие в последние десятилетия получили концепции демократической делиберации как существенно расширяющей возможности активного включения граждан в политику [Хелд, 2014, с. 413].

Сдвиг в демократической теории, получивший название «делиберативный поворот» [Dryzek, 2000, p. 5]1717
  Шанталь Муфф называет обращение к тематике делиберации «новой парадигмой демократии», оговариваясь, что «основная идея – “при демократической форме правления политические решения должны приниматься в ходе обсуждения их свободными и равными гражданами” – сопутствовала демократии с самого ее рождения в Афинах пятого века до нашей эры» [Муфф, 2004, с. 180].


[Закрыть], произошел в конце 80‐х – начале 90‐х годов прошлого века и был, прежде всего, ответом на кризис демократии, рост недоверия к политике в целом, в частности, к ее представительным институтам. Поворот состоял главным образом в том, что суть демократии стали усматривать не в голосовании и агрегации интересов, а в процессе публичной коммуникации между гражданами по поводу касающихся их политических решений.

Внимание теоретиков демократии в этот период смещается от политического представительства к социальным процессам, к повседневной жизни индивида [Chandler, 2013; Stears, 2011]. На первый план выходит проблема индивидуальных когнитивных и социальных способностей, ответственности индивидов за себя и свои сообщества. Политические проблемы решаются через демократизацию повседневной жизни, в которой политические субъекты встраиваются в дифференцированные, плюралистичные и пересекающие границы друг друга социальные и когнитивные сообщества: семью, трудовые коллективы, школы, соседские и досуговые организации. А сама демократизация происходит путем наделения властью (social empowerment) как сообществ, так и индивидов, которые становятся ключевыми фигурами в процессе принятия решений. Именно в этой логике выстроена теория делиберативной (дискурсивной) демократии.

Важно отметить, что «делиберативный поворот» коснулся не только теории демократии, но и оказал масштабное влияние на всю современную политическую теорию [Dryzek, 2000; Ganuza, 2012]. Делиберация обозначила «новый политический горизонт, в свете которого моделируются многие из классических проблем современной теории политики: равенство, распределение власти, участие и влияние» [Ibid., p. 19]. В теории делиберации речь идет фактически о новом понимании политики – не в логике государство-центризма и политического представительства, а в логике социального эмпауэрмента, связанного со способностями «рефлексивных граждан» принимать разумные и ответственные решения в своей повседневной жизни.

Понятие делиберации и теоретические истоки делиберативной теории

Исследователи отмечают, что не существует единого, устраивающего всех определения делиберации [Deliberative politics… 1999; Mendelberg, 2002]. Однако большинство из них считают главными идеи о том, что политические решения, сказывающиеся на жизни граждан, должны приниматься самими гражданами, и что участвующие в процессе делиберации люди основываются на аргументах, отражающих потребности или принципы каждого, кого касается обсуждаемая проблема [Gutmann, Thompson, 1996; Habermas, 1989; Rawls, 1996].

Словарь «Мерриам-Вебстер» дает следующий перевод термина deliberation: «дискуссия или обсуждение группой лиц (таких, как жюри или законодательное собрание) аргументов за или против какого-либо действия» [Deliberation, 2018].

Основные постулаты данного направления в политической теории, отмечается в статье в энциклопедии Британника, посвященной делиберативной (дискурсивной) демократии1818
  Вряд ли можно согласиться с переводом данного термина на русский язык как «совещательная демократия», который используется в ряде изданий по теории демократии (см., например: [Хелд, 2014]), поскольку в таком случае ускользает смысл термина, связанный с латинским глаголом delibero – взвешивать (мысленно), обсуждать, обдумывать. На это справедливо указывает известный исследователь американской демократии Э.Я. Баталов [Баталов, 2010, с. 269].


[Закрыть], состоят в следующем: «политические решения должны быть результатом честной и аргументированной дискуссии и дебатов между гражданами. В делиберации граждане обмениваются аргументами и обсуждают различные утверждения, конструируемые с целью обеспечить общее благо. В процессе этого обсуждения граждане могут прийти к соглашению относительно того, какая процедура, какое действие или политика будут лучше всего способствовать общему благу» [Eagan].

Впервые термин «делиберативная демократия» был использован в работе американского автора Джозефа Бессета, опубликованной в 1980 г. [Bessette, 1980], хотя еще ранее идеи «демократии обсуждения» развивал американский философ Джон Дьюи [Dewey, 1954].

Наибольшее влияние на формирование теории делиберативной демократии оказали известные философы Юрген Хабермас и Джон Ролз. Шанталь Муфф, анализировавшая концепции этих мыслителей, справедливо видит их заслугу в том, что они вернулись к проблемам морали и справедливости в политике [Муфф, 2004].

Вклад Хабермаса состоит прежде всего в разработанной им теории коммуникативного действия. Под коммуникативным действием он понимает такое взаимодействие, интеракцию по крайней мере двух индивидов, которое упорядочивается согласно нормам, принимаемым за обязательные. Целью коммуникативного действия, в отличие от инструментального, ориентированного на успех, является у Хабермаса взаимопонимание действующих индивидов, их рационально достигаемый консенсус. Такой консенсус предполагает координацию тех усилий людей, которые направлены именно на взаимопонимание и взаимодействие. «Коммуникативными я называю такие интеракции, в которых их участники согласуют и координируют планы своих действий; при этом достигнутое в том или ином случае согласие измеряется интерсубъективным признанием притязаний на значимость» [Хабермас, 2001, с. 91]. Обосновывая свои притязания на истинность и правильность, участник коммуникации «приводит рациональные аргументы в качестве гарантии, т.е. дискурсивным путем добивается признания слушателей и тем самым обеспечивает объединение планов действий различных людей» [Марков, 2006, с. 336–337].