Текст книги "Труды по россиеведению. Выпуск 3"

Действительно, образный язык аннинских указов как нельзя лучше описывает ситуацию многовековой несвободы русского человека, но несвободы в современном ее понимании. С точки зрения законодателя первой половины XVIII в., наличие паспорта, очевидно, эту свободу не только не ограничивало, но, напротив, давало право найма на работу, и, значит, состояние вольности по-прежнему ассоциировалось с правами.

Для того чтобы выяснить, изменилось ли значение категорий свободы и вольности в эпоху Просвещения, стоит обратиться к текстам, вышедшим из-под пера Екатерины II, и в первую очередь к ее Наказу Уложенной комиссии – своего рода политическому кредо императрицы. Однако прежде необходимо упомянуть о законодательном акте ее предшественника, императора Петра III, в котором оба интересующие нас слова фигурируют в единой связке. Речь идет о знаменитом Манифесте «О вольности дворянства» 18 февраля 1762 г. В тексте его говорится:

«…Жалуем всему Российскому благородному Дворянству вольность и свободу, кои могут службу продолжать в Нашей Империи, так и в прочих Европейских союзных Нам Державах…»2222
  Там же. – Т. 15. – № 11 444. – С. 913.


[Закрыть].

Сама эта формулировка указывает на то, что, с точки зрения законодателя, до появления данного Манифеста дворянство вольностью не обладало, и, следовательно, составитель этого документа, кто бы он ни был, еще не рассматривал ее в духе концепции Просвещения как естественное право человека. А раз это право не естественное, не данное от рождения, то, значит, оно может быть пожаловано монархом. Но для чего потребовалось ставить в один ряд слова вольность и свобода? В качестве гипотезы можно предположить, что мы имеем дело с не слишком удачным грамматическим оборотом и читать процитированные слова надо следующим образом: вольность и свободу (т.е. право) службу продолжать.

Екатерининский Наказ о свободе и о вольности/неволе

На страницах Наказа Екатерины II и слово свобода, и слово вольность встречаются неоднократно, однако с разной частотой. Если слова с морфемой свобод употреблены 15 раз, то вольность – 35 раз. Это свидетельствует, с одной стороны, о том, какое в принципе значение имел данный концепт для политической доктрины Екатерины, основанной на идеях Просвещения, а с другой – о том, что явное предпочтение по-прежнему отдавалось слову вольность. При этом надо иметь в виду, что Наказ первоначально был написан по-французски и затем переведен на русский язык Г.В. Козицким, С.М. Козьминым и Н.Н. Мотонисом, хотя не вызывает сомнений, что Екатерина этот перевод прочитала и согласилась с принятым в нем словоупотреблением. Одновременно с этим от Наказа, который, в сущности, был первым русским текстом правового характера и в котором предлагалась трактовка политической свободы, трудно ожидать полной терминологической ясности.

В Наказе слова с морфемой свобод употребляются в нескольких смыслах. Во-первых, это лишение личной свободы посредством заключения под стражу и тюремного заключения:

«Но ежели законодательная власть мнит себя быти в опасности по некоему тайному заговору противу Государства или Государя, <…> то она может <…> дозволити власти, по законам исполняющей, под стражу брать подозрительных граждан, которые не для иного чего теряют свою свободу на время, как только чтоб сохранить оную невредиму навсегда» (ст. 136).

«…Людей, кои порук по себе сыскать не могут, законы во всех землях лишают свободы, покамест общая или частная безопасность того требует» (ст. 137).

«Тот погрешит против безопасности личной каждого гражданина, кто правительству, долженствующему исполнять по законам и имеющему власть сажать в тюрьму гражданина, дозволит отымать у одного свободу под видом каким маловажным, а другого оставляти свободным, несмотря на знаки преступления самые ясные» (ст. 160).

«Быть под стражею не должно признавать за наказание, но за средство хранить опасно особу обвиняемого, которое хранение обнадеживает его вместе и о свободе, когда он невиновен» (ст. 172).

«Смерть злодея слабее может воздержать беззакония, нежели долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишенного своей свободы для того, чтобы наградить работою своею, чрез всю его жизнь продолжающеюся, вред, им сделанный обществу» (ст. 212)2323
  Здесь и далее Наказ Екатерины II цит. по: 5, с. 115–189.


[Закрыть].

Другое встречающееся значение – это уже знакомое нам по более ранним законодательным актам освобождение от личной зависимости, предполагающей потерю правосубъектности. В этом смысле слова с морфемой свобод употреблены дважды и прежде всего в знаменитой ст. 260 главы XI, где речь идет о рабстве, но, как было понятно всем современникам Екатерины, в действительности – о крепостном праве:

«Не должно вдруг и чрез узаконение общее делать великого числа освобожденных».

Стоит обратить внимание на то, что освобождение в этой главе прямо противопоставляется неволе:

«…Когда закон естественный повелевает Нам по силе Нашей о благополучии всех людей пещися, то обязаны Мы состояние и сих подвластных облегчать, сколько здравое рассуждение дозволяет.

Следовательно, и избегать случаев, чтоб не приводить людей в неволю…» (ст. 252, 253).

Как известно, именно глава XI Наказа стала объектом жесткой критики первых читателей Наказа и подверглась серьезной правке. Сохранившийся первоначальный текст этой главы, написанный рукой Козицкого и с правкой Екатерины, дает возможность восполнить некоторые пробелы. Так, слово неволю в приведенной выше ст. 253 было вставлено императрицей вместо слова рабство. Не вошедшие в окончательный текст Наказа статьи разъясняют:

«Два рода покорностей: одна существенная, другая личная, то есть крестьянство и холопство.

Существенная привязывает, так сказать, крестьян к участку земли, им данной. <…>

Личная служба или холопство… принадлежит больше лицу или особе. <…>

Какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтобы законы гражданские… злоупотребление рабства отвратили…» (5, с. 196–197).

Последняя из приведенных цитат показывает, что в понимании Екатерины состояние и собственно крепостных крестьян, и холопов (в терминологии того времени – дворовых) является состоянием неволи, рабства. Далее в этом тексте несколько раз употреблено слово освобождение и свобода в контексте освобождения от рабства:

«Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества, и привесть их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу. <…>

Надлежит, чтобы законы гражданские определяли точно, что рабы должны заплатить за освобождение…

Если государственная какая причина или польза частная не дозволяет в некоторых державах сделать земледельцев свободными…» (5, с. 199)2424
  В этом же значении слово употреблено в ст. 456 Наказа: «Закон одного Императора Греческого наказывать велит смертию того, кто купит освобожденного, как будто раба, или кто такого человека станет тревожить и беспокоить».


[Закрыть].

Другое значение слов с морфемой свобод, встречающееся в Наказе, связано с физическими возможностями и разного рода обязательствами:

«Чувствование боли может возрасти до такой степени, что совсем овладев всею душою, не оставить ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы от той боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали» (ст. 194).

«Некоторые Правительства освобождают от наказания сообщника великого преступления, донесшего на своих товарищей» (ст. 203).

«Во многих городах в Европе оные сделаны свободными в том, что не ограничено число; а могут вписываться в оные по произволению, и примечено, что то служило к обогащению тех городов» (ст. 402)2525
  Речь здесь идет о ремесленных цехах.


[Закрыть].

«Жены у германцев не могли быть без опекуна никогда. Август узаконил, женам, имевшим троих детей, быть свободным от опеки» (ст. 436).

«… Должно прилагать тщание о нижеследующем:

…Безопасность и твердость зданий, и правила к наблюдению, в сем случае потребные для разных художников и мастеровых, от которых твердость здания зависит, содержание мостовой, благолепие и украшение городов, свободный проход и проезд по улицам, общий извоз, постоялые дворы и проч.» (ст. 556.5).

В последнем случае очевидно, что речь идет не о праве на проход и проезд, а о том, чтобы на улицах строителям не мешали никакие препятствия. Однако в двух статьях Наказа интересующий нас концепт использован в несколько отличном значении. Так, в ст. 517 говорится:

«Еще бы сие великое было несчастие в Государстве, если бы не смел никто представлять своего опасения о будущем каком приключении, ни извинять своих худых успехов, от упорства счастия происшедших, ниже свободно говорить своего мнения».

На первый взгляд, мы имеем тут дело не с чем иным, как со свободой слова, однако очевидно, что она декларируется тут не как право, а как возможность. Несколько иначе обстоит дело со ст. 98:

«Власть судейская состоит в одном исполнении законов и то для того, чтобы сомнения не было о свободе и безопасности граждан».

В данном случае есть все основания считать, что слово свобода тут подразумевает политическую, гражданскую свободу как естественное право человека и один из важных концептов идеологии Просвещения. Но в тексте Наказа оно вступает в неравную борьбу со словом вольность, которое служит основным обозначением этого права:

«Какой предлог самодержавного правления? Не тот, чтоб у людей отнять естественную их вольность…» (ст. 13).

«И так правление, к сему концу достигающее лучше прочих и притом естественную вольность меньше других ограничивающее, есть то, которое наилучше сходствует с намерениями, в разумных тварях предполагаемыми…» (ст. 14).

«Но от сея славы происходит в народе, единоначалием управляемом, разум вольности, который в Державах сих может произвести столько же великих дел и столько споспешествовати благополучию подданных, как и самая вольность» (ст. 16).

«Общественная или Государственная вольность не в том состоит, чтоб делать все, что кому угодно» (ст. 36).

«В Государстве, то есть в собрании людей, обществом живущих, где есть законы, вольность не может состоять ни в чем ином, как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно» (ст. 37).

«Надобно в уме себе точно и ясно представить: что есть вольность? Вольность есть право все то делати, что законы дозволяют; и, ежели бы где какой гражданин мог делать законами запрещаемое, там бы уже больше вольности не было; ибо и другие имели бы равным образом сию власть» (ст. 38).

«Государственная вольность во гражданине есть спокойство духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностию; и, чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялись бы все одних законов» (ст. 39).

«Гражданская вольность тогда торжествует, когда законы на преступников выводят всякое наказание из особливого каждому преступлению свойства» (ст. 67).

Перед нами – краткое изложение просветительской концепции политической свободы. Как известно, все приведенные статьи Наказа были заимствованы Екатериной у французских просветителей, прежде всего, у Монтескье. Далее в Наказе объясняется, что «проести и волокиты», которые гражданам приходится претерпевать, добиваясь в судах защиты своих прав, есть не что иное, как плата за вольность и безопасность (ст. 112); чем больше государство заботится о защите гражданской вольности, тем сложнее судебные процедуры (ст. 115); судебное решение, вынесенное на основании показаний только одного свидетеля или «ложного какого рассуждения», есть нарушение права вольности (ст. 119, 153); доказательства вины должны быть определены общеизвестными законами, поскольку судебный приговор всегда стремится к ограничению вольности (ст. 158, 165) и более того: «Вольность гражданина ни от чего не претерпевает большего нападения, как от обвинений судебных и сторонних вообще; сколь же бы ей великая настояла опасность, если бы сия столь важная статья осталась темною: ибо вольность гражданина зависит, во-первых, от изящества законов криминальных» (ст. 467). Наказ предписывает соблюдать особую осторожность в делах о волшебстве и еретичестве, поскольку опыт показывает, что они могут быть угрозой вольности граждан как их естественному праву (ст. 497). Наконец, самые тяжкие преступления – это «беззаконные предприятия противу жизни и вольности гражданина» (ст. 231).

Обращает также на себя внимание ст. 379 из главы XVI «О среднем роде людей», который, согласно Наказу, «пользуясь вольностию, не причисляется ни ко дворянству, ни ко хлебопашцам». Формирование среднего, или третьего, сословия было одной из важнейших политических задач Екатерины, и подчеркивание его вольного статуса в данном случае вполне естественно. Однако несомненна и определенная двусмысленность: то ли это надо понимать как то, что средний род людей обладает вольностью наравне с дворянством и крестьянством, то ли так, что какой-то род людей этим свойством не обладает, что противоречит представлению о вольности как естественном праве.

Проблема вольности как естественного права человека, согласно Наказу, тесно связана с проблемой смертной казни. Как уже ясно из приведенной выше ст. 212, Екатерина прониклась идеями Ч. Беккариа о бессмысленности смертной казни, но, в отличие от итальянского правоведа, не отвергала ее вовсе, рассматривая как исключительную меру. «Смерть гражданина, – пишет она в ст. 210 Наказа, – может в одном только случае быть потребна, сиречь: когда он, лишен будучи вольности, имеет еще способ и силу, могущую возмутить народное спокойство. Случай сей не может нигде иметь места, кроме, когда народ теряет или возвращает свою вольность, или во время безначалия, когда самые беспорядки заступают место законов». При первом взгляде на эту статью можно подумать, что под лишением вольности имеется в виду арест, однако, скорее, вольность здесь надо понимать шире – как лишение гражданских прав. Не случайно состояние «безначалия», согласно Екатерине, означает потерю народом вольности, поскольку в таких условиях государство не может гарантировать соблюдение законов, и противопоставляется в данной статье «обыкновенному общества состоянию», при котором «не может в том быть никакой нужды, чтоб отнимать жизнь у гражданина». На подобное широкое толкование вольности наводит и знакомство со ст. 212, в которой автор Наказа со свойственной эпохе Просвещения верой в человеческий разум утверждает, что никакой соблазн выгоды от преступления не может перевесить «всецелое и со жизнию кончающееся лишение вольности». Иначе говоря, арест еще не лишает естественной вольности – она отнимается с самой жизнью. Подтверждение подобному толкованию находим в ст. 135, которую имеет смысл сопоставить с уже цитировавшейся ст. 137.

Сравнение двух этих статей показывает, что арест, содержание под стражей, согласно Наказу, лишает человека свободы, но не вольности как естественного права, поскольку он остается под защитой и во власти закона.

В некотором противоречии с такой трактовкой находится ст. 236, в которой речь идет о «проторговавшихся, или выступающих с долгами из торгов». «Для каких бы причин вкинуть его в тюрьму? – вопрошает Екатерина. – Ради чего лишить его вольности..? Ради чего подвергнуть его наказаниям, преступнику только приличным, и убедить его, чтоб он о своей честности раскаивался? Пускай почтут, если хотят, долг его за неоплатный даже до совершенного удовлетворения заимодавцев; пускай не дадут ему воли удалиться куда-нибудь без согласия на то соучастников; пускай принудят его употребить труды свои и дарования к тому, чтобы прийти в состояние удовлетворить тем, кому он должен: однако ж никогда никаким твердым доводом не можно оправдать того закона, который бы лишил его своей вольности безо всякой пользы для заимодавцев его». В данном случае очевидно, что тюремное заключение, означающее потерю свободы, приравнивается к лишению вольности как совокупности гражданских прав, в то время как сам факт финансовых долгов не рассматривается в качестве преступления, влекущего за собой подобное наказание.

Еще одно значение, в котором слово вольность употреблено в Наказе, связано со свободой торговли. Как и вольность вообще ограничена законом, так законом же должна быть ограничена и свобода торговли. При этом отсутствие таких законов обращается своей противоположностью:

«Вольность торговли не то, когда торгующим дозволяется делать, что они захотят; сие было бы больше рабство оной» (ст. 321).

Необходимо заметить, что сравнение русского текста Наказа с французским показывает, что словоупотребление, несмотря на отмеченные неясности, безусловно, было осмысленным, поскольку русские свобода и вольность во французском тексте соответствуют слову liberté, и, значит, Екатерина и ее помощники не могли не задумываться о том, каким именно словом воспользоваться в определенном контексте. Совершенно не случайно поэтому, как упоминает А.М. Песков, при публикации в 1789 г. в русских газетах «Декларации прав человека и гражданина» liberté вновь перевели как вольность, тем более что соответствующий текст («Всякое общество обязано иметь главным предметом бытия своего соблюдение естественных и забвению не подлежащих прав человека. Права сии суть: Вольность, Собственность, Безопасность и Противуборство угнетению <…>. Вольность состоит в том, чтобы делать все то, что другому вреда не наносит») имел явную перекличку с Наказом (14).

С учетом колоссальных размеров письменного наследия Екатерины II изучение того, как она употребляла понятия свобода и вольность и менялся ли со временем их смысл, может стать темой серьезного самостоятельного исследования. Здесь же ограничимся еще несколькими наблюдениями. За четыре года до Французской революции на свет появилась Жалованная грамота дворянству, ст. 17 которой провозглашала: «Подтверждаем на вечныя времена в потомственные роды российскому благородному дворянству вольность и свободу» (6, с. 34). На первый взгляд, здесь императрица явно отошла от словоупотребления Наказа. Однако ключевым словом данной статьи следует считать слово подтверждаем. Подтверждалась норма Манифеста Петра III 1762 г. и, соответственно, Екатерина не могла не воспроизвести употребленную там формулу, ведь речь шла о действующем законодательном акте. Не случайно и следующая ст. 18 Грамоты посвящена тому же сюжету, что и приведенный выше соответствующий текст Манифеста, – праву дворян поступать на службу в союзных России странах.

Однако есть основания полагать, что именно события Французской революции, оказавшие в целом значительное влияние на переосмысление ценностей Просвещения, привели к расхождению смыслов понятий свобода и вольность, на которые указывают лингвисты. В политическом языке революции liberté было частью единой триады «свобода, равенство, братство». Между тем второе слово – равенство – вызывало симпатии далеко не у всех. Так, в письме к А.А. Безбородко, перефразируя слова Вольтера о том, что равенство есть «самая естественная и самая химерическая вещь», Екатерина писала, что масоны пытаются переустроить общество «под видом незбыточного и в естестве несуществующаго мнимаго равенства»2626
  РГАДА [Российский государственный архив древних актов]. – Ф. 5. – Оп. 1. – Д. 120. – Л. 157об.


[Закрыть]. Чуть позднее, имея в виду уже непосредственно события во Франции, императрица замечала, что «равенство – чудовище, которое во что бы то ни стало хочет сделаться королем» (цит. по: 3, с. 678)2727
  Это высказывание Екатерины перекликается с написанным много позже Г. Гегелем об эпохе якобинского террора, когда свобода личности стала новой добродетелью, заменяя мораль, нравственность и традиции (см.: 4, с. 466–467).


[Закрыть]. Тень от равенства (egalité), по-видимому, легла и на его соседку liberté в значении вольность. И вот уже спустя два года после смерти Екатерины в «Записке о составлении законов российских» ее бывший статс-секретарь, а теперь канцлер Российской империи А.А. Безбородко считал необходимым оговориться, что не имеет в виду «какую-либо излишнюю вольность, которая под сим невинным названием обращалась бы в своеволие и подавала повод к притязанию на какое-либо равенство всеобщее и суще химерическое»2828
  Русский архив. – М., 1873. – Кн. 3. – С. 299.


[Закрыть]. Именно с этого времени, т.е. с конца XVIII в., вольность, судя по всему, оказалась вне закона, а свобода, наоборот, обрела исключительно юридическое значение.

Список литературы

1. Аксючиц В. О русском национальном характере // Интернет-журнал Православие.ru. – Режим доступа: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/87.htm

2. Анисимов Е.В. Россия без Петра. – СПб.: Лениздат, 1994. – 496 с.

3. Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. – СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1885. – Т. 1–2.

4. Гегель Г. Философия права. – М.: Мысль, 1990. – 524 с.

5. Екатерина II: Избранное. – М.: РОССПЭН, 2010. – 952 с.

6. Законодательство Екатерины II. – М.: Юрид. лит., 2001. – Т. 2. – 984 с.

7. Законодательство Петра I. – М.: Юрид. лит., 1997. – 880 с.

8. Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация: От начала до Великой Победы. – М.: Алгоритм, 2004. – Т. 1. – Режим доступа: http://www.kara-murza.ru/books/sc_a/sc_a_content. htm

9. Лисицын А.Г. Анализ концепта свобода-воля-вольность в русском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. – М., 1995. – 259 с. – Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/analiz-kontsepta-svoboda-volya-volnost-v-russkom-yazyke

10. Лосский Н.О. Характер русского народа. – М: Посев, 1957. – Кн. 1. – 98 с.

11. Петр Великий: Избранное. – М.: РОССПЭН, 2010. – 488 с.

12. Российское законодательство 10–20 вв.: В 9 т. / Под общ. ред. Чистякова О.И. – М.: Юрид. лит., 1985. – Т. 3: Акты земских соборов. – 511 с.

13. Сунь Яньвэй. Типичные черты русского национального характера и их отражение в русских пословицах и поговорках // Университетская книга. – М., 2003. – № 1. – С. 28–29.

14. Сэндоу А. [А.М. Песков]. Свобода и воля // Полит.ру. – М., 2009. – Режим доступа: http://polit.ru/article/2009/01/30/svoboda/

15. Трофимов В.К. Душа русского народа: Природно-климатическая обусловленность и сущностные силы. – Екатеринбург.: Банк культурной информации, 1998. – 159 с.

16. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т.: Пер. с нем. – Т. 1; 2. – М.: Прогресс, 1986. – Т. 3; 4. – М.: Прогресс, 1987.

17. Шмелев А.Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю. – М.: Языки славянской культуры, 2002. – 224 с.

18. Hellie R. Slavery in Russia, (1450–1725). – Chicago: The Univ. of Chicago press, 1982. – Рус. пер.: Хелли Р. Холопство в России, 1450–1725. – М.: Академия, 1998. – 712 с.

19. Kivelson V. Muscovite «Citizenship»: Rights without Freedom // J. of modern history. – Chicago, 2002. – N 74, Sept. – P. 465–489.

20. Kollmann N.S. By honor bound: State and society in early modern Russia. – Ithaca; L.: Cornell univ. press, 1999. – XIII, 269 p. – Рус. пер: Коллманн Н.Ш. Соединенные честью: Государство и общество в России раннего Нового времени. – М.: Древнее хранилище, 2001. – 463 с.

21. Poe M. «A people born to slavery»: Russia in early modern European ethnography, 1476– 1748. – Ithaca; L.: Cornell univ. press, 2000. – 304 p.