Текст книги "Литературоведческий журнал №40 / 2017"

Духовная его составляющая получала отражение в стихотворениях, навеянных сюжетами Ветхого Завета и Евангелия. Рациональная имела место в поучениях, наставлениях, размышлениях и т.п. – в подавляющей части произведений Карамзина. Эмоциональная составляющая, отражающая и выражающая настроения, переживания, состояние, чувства людей – любовь, радости, печали, грусть, отчаяние, страхи и т.п., хотя не так велика по объему, однако присутствует в его творчестве уже с самого начала.

Первым здесь было чувство обреченности человека на страдания, бренности его жизни и ничем не оправданной скоротечности, что уже отмечалось при разговоре о ранних дружеских посланиях Карамзина.

В отличие от Державина, которого, по наблюдению В.Г. Белинского, охватывал «ужас при мысли о смерти», а его послание «К Степану Васильевичу Перфильеву на смерть князя Александра Ивановича Мещерского» (1779) представляло «вопль подавленной ужасом души»88
  Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. VI. – М., 1955. – С. 622, 629.


[Закрыть]:

 
             Глагол времен! металла звон!
             Твой страшный глас меня смущает,
             Зовет меня, зовет твой стон,
             Зовет, – к гробу приближает.
             Едва увидел я сей свет,
             Уже зубами смерть скрежещет,
             Как молнией, косою блещет,
             И дни мои, как злак, сечет.
             ……………………
             О горе нам, рожденным в свет! –
 

скоротечность жизни и неминуемость смерти Карамзин воспринимает философски, без страха и ужаса, умиротворенно, как неизбежность, с которой надо смириться:

 
             Ты здесь странник, не хозяин:
             Всё оставить должен ты.
             ………………………
             Всё исчезнет, что ни видишь,
             Всё погибнет на земле;
             Самый мир сей истребится,
             Пеплом будет в некий день.
 

1787.

Вопрос о соотношении жизни и смерти и в дальнейшем не оставляет поэта:

 
             Жизнь! ты море и волненье!
             Смерть! ты пристань и покой!
 

«Берег» (1802).

 
             Блажен, кто жизнь свою кончая,
             Еще надеждою живет
             И мир, покойно оставляя,
             Без страха в темный путь идет!
 

«На смерть князя Г.А. Хованского» (1796).

Примечательно стихотворение Карамзина, которое он, как и в свое время Державин, пишет, пораженный скоротечной смертью знакомого ему человека. Но если у Державина смерть князя вызывает ужас и воскликнув: «Куда, Мещерский! ты сокрылся?» – он рисует затем страшный образ Смерти, что

 
             Глядит на всех, – и на царей,
             Кому в державу тесны миры;
             Глядит на пышных богачей,
             Что в злате и сребре кумиры;
             Глядит на прелесть и красы.
             Глядит на разум возвышенный,
             Глядит на силы дерзновенны,
             И точит лезвие косы, –
 

и обращается к адресату своего послания с таким заключением:

 
             Сей день, иль завтра умереть,
             Перфильев! должно нам конечно:
             Почто терзаться и скорбеть,
             Что смертный друг твой жил не вечно?
             Жизнь есть небес мгновенный дар;
             Устрой ее себе к покою,
             И с чистою твоей душою
             Благослови судеб удар.
 

То Карамзин, также воскликнув: «Но он навек от нас сокрылся!» – выражает сожаление, что скоропостижно скончавшийся, «исчез! С детьми, с друзьями не простился», – и затем рисует образ усопшего, который «был весел для других умом, любезностью своею», и наконец вместе с умершей раньше супругой «отдохнет от жизни, в коей счастья нет»:

 
             Теперь супруги неразлучны;
             В могиле участь их одна:
             Покоятся в жилище сна
             Или уже благополучны
             Чистейшим новым бытием!..
 

И заключает:

 
             А мы, во странствии своем
             Еще томимые сомненьем,
             Печалью, страхом и мученьем,
             Свой путь с терпением свершим!
             Надежда смертных утешает,
             Что мир другой нас ожидает…
             ………………………
             И с теми, коих здесь оставим,
             Мы разлучимся лишь на час.
             Земля гостиница для нас!
 

«Стихи на скоропостижную смерть Петра Афанасьевича Пельского» (1803).

Однако основой эмоциональной составляющей поэзии Карамзина были любовь и дружба, дружба – как одно из важнейших проявлений любви. «Мы живём в печальном мире, – говорит он в 1794 г. в посвящении к “Аглае”, – но кто имеет друга, тот пади на колена и благодари вездесущего!

Мы живем в печальном мире, где часто страдает невинность, где часто гибнет добродетель; но человек имеет утешение – любить!

Сладкое утешение!.. любить друга, любить добродетель!.. любить и чувствовать, что мы любим!»

 
             Любовь и дружба – вот чем можно
             Себя под солнцем утешать!
             Искать блаженства нам не должно,
             Но должно – менее страдать;
             И кто любил, кто был любимым,
             Был другом нежным, другом чтимым,
             Тот в мире сем недаром жил,
             Недаром землю бременил.
 

«Послание к Дмитриеву» (1794).

Карамзин отдает дань любви. Она – «есть прелесть, жизнь чувствительных сердец» («Протей», 1798). Поет ей дифирамб:

 
             Мы желали – и свершилось!..
             Лиза! Небо любит нас.
             Постоянство наградилось:
             Ты моя! – Блаженный час!
             Быть счастливейшим супругом,
             Быть любимым и любить,
             Быть любовником и другом…
             Ах! я рад на свете жить!
 

«Две песни» (1794).

Клянется

 
             Любить святую добродетель,
             Чтоб рай в том мире заслужить,
             Где всё прошедшее забудем,
             Где только милых помнить будем;
             А рай мой… там с тобою жить!
 

«Надежда» (1796).

И т.д.

Выше всего Карамзин все-таки ценит дружбу – «святой дар небес», тяжело переживая расставание с друзьями или уход их из жизни:

 
             Настал разлуки горький час!..
             Прости, мой друг! В последний раз
             Тебя я к сердцу прижимаю;
             Хочу сказать: не плачь! – и слезы проливаю!
 

«На разлуку с Петровым» (1791).

 
             Ах! я вспомнил незабвенных,
             В недрах хладныя земли
             Хищной смертью заключенных;
             Их могилы заросли
             Все высокою травою.
             Я остался сиротою…
             Я остался в горе жить,
             Тосковать и слезы лить!..
             С кем теперь мне наслаждаться
             Нежной песнею твоей?
             С кем Природой утешаться?
             Всё печально без друзей!
             С ними дух наш умирает,
             Радость жизни отлетает;
             Сердцу скучно одному –
             Свет пустыня, мрак ему.
 

«К соловью» (1793).

Печаль и грусть вызывает у Карамзина осень:

 
             Веют осенние ветры
                   В мрачной дубраве;
             С шумом на землю валятся
                   Желтые листья.
 
 
             Поле и сад опустели;
                   Сетуют холмы;
             Пение в рощах умолкло –
                   Скрылися птички.
             …………………
             Вьются седые туманы
                   В тихой долине;
             С дымом в деревне мешаясь,
                   К небу восходят.
 
 
             Странник, стоящий на холме,
                   Взором унылым
             Смотрит на бледную осень.
                   Томно вздыхая.
 

«Осень» (1799).

А вот у Пушкина наоборот:

 
             Октябрь уж наступил – уж роща отряхает
             Последние листы с нагих своих ветвей;
             Дохнул осенний хлад – дорога промерзает,
             Журча еще бежит за мельницу ручей,
             Но пруд уже застыл…
             ………………………
             Унылая пора! Очей очарованье!
             Приятна мне твоя прощальная краса –
             Люблю я пышное природы увяданье,
             В багрец и золото одетые леса,
             В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
             И мглой волнистою покрыты небеса,
             И редкий солнца луч, и первые морозы,
             И отдаленные седой зимы угрозы.
 
 
             И с каждой осенью я расцветаю вновь…
 

«Осень (Отрывок)» (1833).

Самым известным состоянием, выражение которого у нас в поэзии связывают с Карамзиным, была меланхолия. Для него она не «болезненно-угнетенное состояние, тоска, хандра», как определяют ее словари99
  Ожегов С.И. Словарь русского языка. Изд. 15-е, стереотипное. – М., 1984. – С. 305.


[Закрыть], а такое, когда человека ничего, что вокруг него, не радует:

 
             Зима свирепая исчезла,
             Исчезли мразы, иней, снег;
             И мрак, всё в мире покрывавший,
             Как дым рассеялся, исчез.
             ……………………
             Весна с улыбкою приходит;
             За нею следом мир течет.
             На персях нежныя Природы
             Играет, резвится Зефир.
             ………………………
             На ветвях птички воспевают
             Хвалу всещедрому творцу;
             Любовь их песни соглашает,
             Любовь сердца их веселит.
             ………………………
             Везде, везде сияет радость,
             Везде веселие одно;
             Но я печалью отягченный,
             Брожу уныло по лесам.
             …………………………
             Творец премудрый, милосердый!
             Когда придет весна моя,
             Зима печали удалится,
             Рассеется душевный мрак?
 

                                            «Весенняя песнь меланхолика».

Это Карамзин напишет в 1788 г., а в 1800 г., осуществляя вольный перевод поэмы Ж. Делиля «Воображение», представляет меланхолию как «первой скорби врача», «первого сердца друга». Она с любовью подает руку несчастному, когда тот, «освободившись от тяжких мук… отдохнет в душе своей унылой». И восклицает:

 
             О Меланхолия! нежнейший перелив
             От скорби и тоски к утехам наслажденья!
             Веселья нет еще, и нет уже мученья;
             Отчаянье прошло…
 

«Меланхолия».

Меланхолия теперь в глазах Карамзина не безрадостное состояние человека, а своего рода спасительный круг от нахлынувшего на него отчаяния среди житейских бурь, невзгод и тяжких душевных мук.

Художественная проза Карамзина и литературные процессы в России конца XVIII – начала XIX в

А.С. Курилов

Аннотация

В статье рассмотрены ключевые темы прозы Карамзина в контексте русской литературы конца XVIII – начала XIX в.

Ключевые слова: Н.М. Карамзин, художественная проза, классицизм, романтизм, сентиментализм.

Kurilov A.S. The prose of Karamzin and the development of Russian literature at the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century

Summary. The article deals with the main motives of Karamzin’s prose in the context of Russian literature of the end of the 18-th and the beginning of the 19-th century.

Прозаиком Н.М. Карамзина сделало то же самое, что «пробудило» в нем стихотворца: желание наставлять других, преподавать им уроки жизни. Но если друзьям и знакомым читать нравоучения можно было прямо, непосредственно в адресованных им посланиях, то учить уму-разуму, остальных – только опосредованно, предлагая им «эстетическое, – по выражению В.Г. Белинского, – решение»1010
  Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. VI. – М., 1955. – С. 277.


[Закрыть] нравственных и других вопросов с определенной воспитательной целью в качестве художественной, образной иллюстрации к «сухим» словесным поучениям и назиданиям.

1

Слова А.С. Пушкина, что «стихи и проза» – это «волна и камень», «лед и пламень», – к Карамзину не относятся. Стихи и художественная проза Карамзина (а «Письма русского путешественника» по всем показателям проза документальная, не художественная, не вымышленная1111
  См.: Курилов А.С. «Что есть поэт? Искусный лжец…» // Литературная Россия. – 2015. – № 36. От 16 октября. – С. 8–9.


[Закрыть]) это не разные по своему существу и назначению составляющие его творчества, а единый в своем роде сплав, который был замешан на философии юдоли, неизбежных, естественных страданий и печалей с уже предначертанной Всевышним всему человечеству и отдельно каждому человеку судьбой. Наглядное тому свидетельство «Евгений и Юлия» – первая, написанная Карамзиным, «русская истинная, – как он подчеркнет в ее подзаголовке, – повесть».

Она создавалась почти одновременно с посланиями 1787–1788 гг. И.И. Дмитриеву, и появилась в печати вместе со стихами на его болезнь в последней части «Детского чтения» на 1789 г. В этих посланиях Карамзин предостерегал адресата: не надо слишком радоваться и «ликовать», «чтоб не плакать после», не надо и «слишком сильно» к чему-то или к кому-то «прилепляться» – «ты здесь странник, не хозяин, все оставить должен ты», да и самой дружбе, а за нею и любви

 
             …окончаться
             Время некогда придет;
             Сама дружба нас заставит
             После слезы проливать.
 
 
             Время всем нам разлучиться
             Непременно притечет;
             Час настанет, друг увянет,
             Яко роза в жаркий день.
 

Всё это находит художественное подтверждение в «Евгении и Юлии».

С раннего детства они были очень привязаны друг к другу, со временем их дружба переросла в любовь, которая должна была завершиться свадьбой. «Все домашние, узнав, что Евгений скоро будет супругом Юлиным, были вне себя от радости, все любили его, все любили ее. Всякий спешил к обедне, всякий хотел от всего сердца молиться о благополучии их. Какое зрелище для ангелов! Евгений и Юлия составляли одно сердце, в пламени молитвы к небесам воспарившее. Госпожа Л* (мать Евгения. – А. К.) в жару благоговения многократно упадала на колени, поднимая глаза к небу и потом обращая их на детей своих. Надлежало думать, что сии сердечные прошения будут иметь счастливые следствия для юной четы, что она будет многолетствовать в непрерывном блаженстве, каким только можно смертному на земле наслаждаться».

Здесь было все, от чего поэт предостерегал тогда Ивана Дмитриева: и чрезмерное «ликование», и слишком сильное «прилипление» друг к другу молодых людей, и радужные мечты о их многолетнем «непрерывном блаженстве» и наслаждениях, что, как замечал в своих посланиях Карамзин, всегда неизбежно кончается слезами и печалью. Именно в этот день, «будучи в беспрестанном восторге высочайшей радости, Евгений около вечера почувствовал в себе сильный жар». Болезнь стремительно развивалась и уже «в девятый день, на самом рассвете, душа Евгения оставила бренное тело». Его похоронили, «проливая горькие слезы». «Так, – пишет Карамзин, – скрылся из мира нашего любезный юноша», а «гж. Л* и Юлия лишились в сей жизни всех удовольствий…»

«Высочайшая радость» обернулась «горькими слезами» и великой печалью. Почему? Зачем? – Это, – замечает Карамзин, – «для нас непостижимая тайна», известная только Всевышнему. «Пребывая искони верен законам своей премудрости и благости, он творит – мы изумляемся и благоговеем – в вере и молчании благоговеть должны», благоговеть, смиряться, находить «отраду в молитве и в помышлении о будущей жизни», отдавая дань умершему в надежде однажды соединиться с ним «вечным союзом». «В следующую весну Юлия насадила множество благовонных цветов на могиле своего возлюбленного: будучи орошаемы ее слезами, они распускаются там скорее, нежели в саду и на лугах…»

2

Карамзин обращается к прозе еще и потому, что тогда она у нас уже играла заметную роль в текущих литературных процессах, которые были вызваны как литературно-художественными, так и литературно-общественными движениями.

В русле Классицизма продолжался процесс освоения жанров, сюжетов, персонажей, поэтики характерных для западноевропейской и отчасти восточной прозы, начатый на Руси еще в XVI в., обогащая отечественную прозу национальным сказочным и былинным содержанием в 60-е годы XVIII в. Включается у нас в этот процесс Романтизм. За ним и Сентиментализм первыми опытами освоения поэтики изображения (выражения) внутреннего мира человека, его чувств, переживаний, ощущений, состояний.

Исторически сложилось так, что художественная проза делилась тогда на романы, повести и сказки. Романами назывались все большие по размеру (объему) издания (книги), независимо от их состава и содержания1212
  См.: Кожинов В. Происхождение романа. – М., 1963. – С. 4.


[Закрыть], небольшие повествования – повестями, а с бытовой тематикой – сказками. По своей структуре (составу) книги-романы подразделялись на сюжетные – путешествия, похождения, приключения и т.п., и бессюжетные – сборники повестей, сказок, переписки и т.п.

Западноевропейское направление в нашем Классицизме XVIII в. открывал роман П. Тальмана «Езда в остров Любви», переведенный В.К. Тредиаковским и изданный в 1730 г., а преобладающим оно становится с середины 60-х годов. Тогда выходят романы Ф.А. Эмина «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда», «Приключения Фемистокла» (oбa – 1763), «Письма Ернеста и Доравры» (1766); за ними «Нума Помпилий, или Процветающий Рим» (1768) М.М. Хераскова и др.

Тогда же появляется «Пересмешник, или Славенские сказки» (4 ч. 1766–1768) М.Д. Чулкова, где из вечера в вечер в доме полковника Адодурова «беглый монах» и «приживала» Ладон по очереди рассказывали смешные и занимательные истории-сказки, свидетельствуя о приобщении наших прозаиков к восточному направлению, ориентированному на «Тысячу и одну ночь»1313
  См.: Русский и западноевропейский классицизм: Проза. – М., 1982. – С. 183–235.


[Закрыть].

Движение к Романтизму обозначили «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (в 3 ч., 1770–1771) М.И. Попова, а наиболее ярким отражением процесса освоения национального былинного и сказочного наследия станут «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся чрез пересказывание в памяти приключения» (ч. 1–4 – 1780, ч. 5–10 – 1783) В.А. Лев-шина. Там были два раздела. Обширный – «Сказки богатырские», который состоял из «Повестей» – «О Славном Князе Владимире Киевском Солнышке Всеславиче, и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче», «О Алёше Поповиче, служившем Князю Владимиру», «О сильном Богатыре Чуриле Пленковиче» и др. В меньшем по объему находились «Сказки народные». В «Известии», предварявшем издание, Левшин объясняет его необходимость, так как «романы и сказки были во все времена у всех народов; они оставили нам вернейшие начертания древних каждыя страны народов и обыкновений и удостоились потому предания на письме…». Россия также имеет и свои «повести о рыцарях», которые «не что иное, как сказки богатырские», и свои сказки, каковые… рассказываются в простом народе», но «оныя хранятся только в памяти… и издаю сии сказки русские с намерением сохранить сего рода наши древности… Наконец, – добавляет он, – во удовольствие любителям сказок включил я здесь таковые, каковых никто еще не слыхивал и которые вышли на свет, во-первых, в сей книге»1414
  Левшин В.А. Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие, оставшиеся чрез пересказывание в памяти приключения. Ч. 1. – М., 1780. – С. 2.


[Закрыть]. Так начинается у нас процесс создания литературных сказок, прокладывая дорогу сказкам А.С. Пушкина, «Коньку-Горбунку» П.П. Ершова и другим произведениям в «народном духе».

Сентиментализм заявил о себе «Утренниками влюбленного» (1775, опубл. 1779) В.А. Левшина.

Утро первое

Природа! перестань хоть ты соединяться с судьбою несчастного, чтоб отнимать единственное утешение, кое мог я обрести в сладком сне. Уже пятнадцать дней, как расстался я с моей любезной… Увы! горестное время, измеренное моими мучениями!..

Утро второе

Любезная!.. где ты?.. Куда ты скрылась?.. тебя нет со мною, могу ль я жить?.. все места пусты…

Утро третье

О мысль ужасная! перестань терзать сраженный дух мой! Не довольно ль и того, чтоб не видеть той, коя всего милее? Но ты влечешь меня к отчаянному воображению, что нет уже ее на свете. Свирепое помышление!.. Она обещала писать ко мне… Что же удерживает прекрасную ее руку?.. Страшное воображение!..

Утро четвертое

(Появляется ее слуга) Друг мой… каким случаем… Скажи, жива ль моя дражащая?.. Ты медл… ишь!.. чт… о… скажи… она… жива ли?.. Она жива – жива! о друг мой! ты остановил конец мой!

Пятое, шестое, седьмое, восьмое утро. Он пишет длинное письмо о сущности любви и дружбы к Госпоже**. Девятое утро – его одолевает ревность. На десятое утро он просит свой «страстный дух истерзанный тоскою», успокоиться, так как уже сам спешит к своей любезной:

«Я спешу к тебе, отрада моих горестей! Я увижу тебя!.. Я спешу к тебе… уже малое расстояние меня с тобою разделяет… Любовь! подай крыле коням моим».

От отчаяния, через страхи, размышления о любви и дружбе, приливы ревности и радости – таковым было у нас самое первое изображение внутреннего мира человека в смене одолевавших его чувств и настроений, что в середине XIX в. назовут «диалектикой души».

3

Если все процессы в литературно-художественных движениях были связаны с необходимостью освоения новых жанров, сюжетов, персонажей, поэтики и т.п., то процессы в литературно-общественных движениях были вызваны необходимостью просвещения соотечественников, расширения их кругозора, представлений о мире, окружающей их действительности, истории человечества, государств, народов и т.п. «Романы Эмина, – отмечают современные литературоведы, – являлись своего рода энциклопедией, знакомившей читателя со всемирной географией, историей, политикой; они были насыщены публицистическими вставками, рассуждениями на политические и морально-философские темы»1515
  История русской литературы: В 4 т. Т. I. 1980. – С. 596.


[Закрыть].

Главную роль здесь играло воспитательное направление художественной прозы, в этом видели основное ее назначение. «…Коль полезно нравоучение роду человеческому, – писал в 1760 г. С.А. Порошин, переводчик романа А.Ф. Прево “Философ английский”. – Кто станет сомневаться о пользе науки, отворяющей путь к добродетели, страстей волнение укрощающей, исправляющей сердца пороками зараженные и словом, на естественного закона правах утверждается, покой и благоденствие смертным подающей? Много таковых книг в разных народах, в разные времена издано: нравоучительные Притчи, Разговоры, Письма, выдуманные Путешествия и иные многие, из которых польза в приятных и замысловатых изображениях почерпается, с оным доброхотным намерением писаны.

К сему роду принадлежат и известные под именем Романов сочинения, того ради изобретенные, дабы описывая в них разные похождения сообщать к добродетельному житию правила»1616
  Прево А.Ф. Филозоф аглинской, или Житие Клевеланда, побочного сына Кромвелева. – СПб., 1760. – Т. 1. – Предисловие. – С. 1–2 н/н.


[Закрыть]. «Напрасно думают, – писал Карамзин, – что романы могут быть вредны для сердца: все они представляют обыкновенную славу добродетели или нравоучительное следствие»1717
  Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. – М., 1982. – С. 100.


[Закрыть].

Романы, предлагая, говоря словами В.Г. Белинского, «эстетическое решение нравственных вопросов», выступали тогда универсальными, можно сказать, учебниками жизни.

Не менее важным в этом отношении было познавательное направление художественной прозы того времени, где романы и повести для людей грамотных являлись чуть ли не единственным источником сведений о мире, обо всем, что происходило и происходит на Земле. Такими, наряду с романами Ф. Эмина, были и повесть Аполлоса (А.Д. Байбакова) «Лишенный зрения Ураний, нещастный государь» (1784), и роман Хераскова «Кадм и Гармония» (1789), да практически и все романы-путешествия, созданные в то время. Главное, как заметил Карамзин, «лишь бы только читали! И романы самые посредственные, – говорил он, – даже без всякого таланта писанные, способствуют некоторым образом просвещению… романы богаты всякого рода познаниями» уже только потому, что «автор, вздумав написать три или четыре тома, прибегает ко всем способам занять их, и даже ко всем наукам: то описывает какой-нибудь американский остров… то изъясняет свойство тамошних растений… таким образом, читатель узнает и географию и натуральную историю…»1818
  Там же. – С. 99, 100.


[Закрыть]

Не осталась художественная проза и в стороне от критического направления в литературно-общественных движениях тех лет.

К сатирическому ее течению относится «Золотой прут» (1782) Хераскова – прямая аллегория жизни двора и окружения Екатерины II. Критикой косвенной, как говорится, от противного были социальные утопии – «Счастливое общество» (1759) А.П. Сумарокова, где сон героя рисовал образ просвещенной монархии, а также «Новейшее путешествие, сочиненное в городе Белёве» (1784) В.А. Левшина с изображением справедливого общества на Луне, и «Путешествие в землю Офирскую г-на С… швецкого дворянина» (1786) М.М. Щербатова с картиной идеального устройства государства и общества.

4

Все эти направления и течения не привлекали Карамзина-прозаика. Ближе всего ему было амурное направление. Но не в том виде, в каком оно было представлено, с одной стороны, в романе Ф. Эмина «Любовный вертоград, или Необоримое постоянство Камбера и Арисены» (1763), а с другой – в романе М.Д. Чулкова «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770), а как составляющая романов Н.Ф. Эмина «Роза: Полусправедливая оригинальная повесть» (1786) и «Игра судьбы» (1789), а также романа П.Ю. Львова «Российская Памела, или История Марии, добродетельной поселянки (1789).

Однако Карамзина интересовали не драматические и трагические коллизии в жизни любящих и влюбленных, не интриги и не социальное неравенство как источники, определяющие их судьбы, а само чувство любви – страстного, безотчетного влечения, которое «прилепляет» одного человека к другому и не зависит от их социального положения и материального состояния. Чем оборачивается «слишком сильное прилепление» влюбленных друг к другу он показал в «Евгении и Юлии».

Здесь у Карамзина был предшественник, остающийся до сих пор неизвестным автор «сказки», как он назвал свое произведение, «Колин и Лиза» (1772). Правда, смерть крестьянки Лизы, в одночасье разлюбившей односельчанина Колина и полюбившей городского «господина», от разлуки с которым (отец «перестал пускать ее в город» продавать цветы) она «умирает с печали», автор «сказки» объясняет «развращенностью нравов», что сделали «добродетельную» Лизу добычей «хитрости человеческой» в лице «господина», искусившего ее «притворной лаской» и «обманчивыми прелестями» городской жизни.

В отличие от неизвестного автора Карамзин полагает, что в своих бедах и несчастиях каждый виноват сам, они следствие, результат неразумного поведения, забвения простых истин: «слишком сильно» ничем не увлекайся, «слишком сильно» не ликуй, «слишком сильно ни к чему не прилиплейся» и помни:

 
             Счастье истинно хранится
             Выше звезд, на небесах;
             Здесь живя, ты не возможешь
             Никогда найти его.
 

Философия «мрачной юдоли», обреченности человека на терпение и страдания, чувство безысходности при сознании «мудрости и благости» Всемогущего обозначили духовный тупик, в каком оказался Карамзин в конце 80-х годов, отражением чего и явилась повесть «Евгений и Юлия». Выходом этого тупика становится для писателя заграничное путешествие, в ходе которого ему, как казалось, удалось избавиться от полонившей его разум мысли об обреченности на планете всего живого и неизбежной их гибели:

 
             Всё исчезнет, что ни видишь,
             Всё погибнет на земле;
             Самый мир сей истребится,
             Пеплом будет в некий день.
 

Путешествуя, Карамзин на какое-то время обретает душевное спокойствие и, вернувшись, пишет похвальное, по определению П.А. Орлова1919
  См.: Орлов П.А. Русский сентиментализм. – М., 1977. – С. 217.


[Закрыть], слово – «Фрол Силин, благодетельный человек» (1791). Примечательно, если стержнем повести «Евгений и Юлия» была трогательная любовь-влечение, любовь-страсть, обернувшаяся утратами и слезами, то теперь главным выступает человеколюбие, любовь христианская, любовь-служение, любовь во спасение, несущая людям радость и приносившая благополучие.

«Я, – говорит Карамзин, – хочу хвалить Фрола Силина, простого поселянина», потому что он «трудолюбивый поселянин, который всегда лучше других обработывал свою землю, всегда более других собирал хлеба и никогда не продавал всего, что собирал». Но больше потому, что в голодный год он раздал свой хлеб беднейшим из своей и других деревень, а когда на следующий год «Небо услышало мольбы бедных и благословила следующий год плодородием» и они хотели вернуть ему полученное, полагая, что он им дал хлеб в долг, Фрол отказался его брать, советуя излишки хлеба отдавать нуждающимся. Когда в его деревне сгорело четырнадцать дворов, он «послал на каждый двор по два рубля денег и по косе», а погорельцам из другой деревни предложил от себя «лишнюю лошадь», чтобы они продали ее для своих нужд, так как все деньги он отдал погорельцам своей деревни. Затем «на имя господина своего купил он двух девок, выпросил им отпускные, содержал их как дочерей своих и выдал замуж с хорошим приданым». Если бы был «храм, посвященный добрым из человечества, – замечает Карамзин, – и в сем храме надлежало бы соорудить памятник Фролу Силину»2020
  Московский журнал. 1791. Часть третья, книжка 1. Месяц июль. С. 31–37.


[Закрыть].

Однако такое благостное, умиротворенное состояние было у Карамзина недолгим. Он понимает, что Фрол Силин «слишком сильно (да простится мне эта тавтология. – А. К.) прилепился» к «благодеятельности», а любое «слишком сильное прилепление», как правило, всегда оканчивается плохо. Но Карамзину тогда об этом даже не хотелось думать, и вопрос, чем обернулась или могла обернуться для самого Фрола его «благодеятельность», остается открытым.

Пройдет совсем немного времени, и писатель возвращается к убеждению, что «здесь счастье не живет среди людей». И появляется «Бедная Лиза» (1792).

Ее сюжет напоминает «сказку» неизвестного автора «Колин и Лиза». Судьбы их героинь схожи. И та и другая идет в город продавать цветы. И на ту и на другую первый покупатель производит неизгладимое впечатление. В одном случае это просто «господин» без имени, в другом – с именем. И та и другая Лиза сразу же влюбляется в своего первого покупателя. Затем чувство любви «очень сильно прилепляет» одну к безымянному «господину», другую – к Эрасту, что в конце концов и оканчивается смертью и той и другой. Одна, лишенная возможности видеться с предметом своей любви, «приходит в отчаяние… грустит, тоскует, плачет… сохнет и, наконец, умирает с печали». Другая, узнав об измене возлюбленного, который к тому же прогоняет ее, «бросается в воду».

Идеи всесословной ценности человеческой личности и социального неравенства», ставшие общим местом всех разговоров о «Бедной Лизе», не волновали ни Карамзина, ни ранее автора «Колина и Лизы». Но если безымянный автор причину «трагической развязки» видел в «развращенности нравов», что затронуло и деревню, «тишину и простоту сельскую», то для Карамзина первопричиной трагедии было не «социальное неравенство», о чем, как очевидном, пишут все исследователи его творчества, а забвение того, что

 
             Ты здесь странник, не хозяин, –
 

а потому

 
             Ни к чему не прилепляйся
             Слишком сильно на земле, –
 

чтобы не было беды… Забвение всего этого привело к смерти Лизы неизвестного автора, а затем получило подтверждение в «Бедной Лизе» Карамзина, который сочувствует своей героине, и не осуждает увлекшегося, но не «прилипшего» к ней Эраста. Совпадение имен героинь явно не случайно…

5

Убежденный в том, что сильнее всего людей «прилепляет» к чему-то или к кому-то любовь, Карамзин не мог не задаться вопросом: а всегда ли такое «прилепление» обречено, безысходно, трагично, кончается бедой? И если нет, то когда, при каких обстоятельствах и условиях? И дает ответ: один в сказке «Прекрасная Царевна и счастливый Карла», другой – в повести «Наталья, боярская дочь», что были созданы также в 1792 г., непосредственно за «Бедной Лизой».