Текст книги "Мы шли к Победе через все преграды!"

– Командиру эскадрильи? Правда? – сказала Лиза.

– Вот в том-то и дело… Я думаю, может, это он? Ведь он лётчик?

– Ну да. Ну конечно, – сказала Лиза. – Ой, как бы узнать, как его зовут?

– Я же тебе говорю – Иван зовут… забыл только отчество… Фиктилистович, кажется.

– Филимонович, может быть? – сказала Лизина мама.

– Нет, – сказал Володька, – Фиктилистович.

– А может, это не он? – сказала Лиза.

– А вы к этой – к Морозовой сбегайте, – посоветовала мать. – Чего ж лучше-то. Вот и узнаете.

– Я ж её адреса не знаю, – чуть не плача, сказала Лиза.

– Как? – испугался Володька. – Не ври! Не знаешь, где она живёт?

– Нет, – сказала Лиза. – Знаю только, что на Кузнечном переулке, в первом или во втором доме от угла.

– Эх, – сказал Володька. – А я-то, дурак, бежал, даже Тузика на улице бросил. Я думал, ты знаешь. Ведь вы же подруги…

– Знаю только, что на Кузнечном, – растерянно повторила Лиза.

– На Кузнечном? – подумав, переспросил Володька. – Говоришь, второй дом от угла?

– Да. Второй или первый. Или, может быть, третий…

– Может быть, двадцать третий? – рассердился Володька. – А ну, одевайся. Побежали. Может, найдём…

Через десять минут они уже были на Кузнечном переулке.

– Под воротами есть такие доски, – говорил Володька. – Деревянные. Там написано, где какой жилец живёт. Будем искать Морозовых.

Они обошли пять или шесть домов, проглядели все доски, и нигде Морозовых не было.

Володька уж стал ругаться и говорить, что, наверно, Лиза путает что-нибудь и что напрасно он оставил на улице Тузика…

Он уже хотел на всё плюнуть и бежать разыскивать своего Тузика, как вдруг Лиза схватила его за руку.

– Бессонов, смотри, – сказала она, – Елизавета Ивановна идёт.

Володька посмотрел и увидел, что по улице действительно идёт Елизавета Ивановна, их классная воспитательница. Они побежали ей навстречу и так разлетелись, что чуть не сбили её с ног.

– Елизавета Ивановна, здравствуйте, с добрым утром! – заговорили они в один голос.

Учительница испуганно попятилась.

– Здравствуйте, ребята, – сказала она.

– Елизавета Ивановна, – не дав ей опомниться, заговорил Володька, – вы не знаете случайно, где Валя Морозова живёт?

– А что такое? – спросила учительница.

– Ой, вы бы знали, – сказала Лиза. – Нам – прямо я сказать не могу – до чего её нужно видеть!..

– Елизавета Ивановна! Вы же знаете, наверно? – сказал Володька.

– Да, – сказала, подумав, учительница. – Знаю. Морозова здесь, вот в этом кирпичном доме, живёт.

– И квартиру знаете?

– И квартиру знаю, – сказала учительница. – А в чём дело?

– Вы понимаете, Елизавета Ивановна, – сказала Лиза. – У неё, кажется, отец нашёлся.

– У кого? – сказала учительница.

– У Вали!

И тут ребята увидели, что Елизавета Ивановна побледнела как снег и губы у неё задергались – не то она хочет смеяться, не то плакать.

– Что? – сказала она. – Что вы говорите?

Ребята, путаясь и перебивая друг друга, рассказали ей о том, что передавали сегодня утром по радио.

Когда дело дошло до отчества капитана Морозова, Володька опять застрял.

– Филикт… – начал он. – Или Феликст…

– Феоктистович, – сказала учительница.

– Правильно! Во-во! – закричал Володька. – Феоктелистович! Елизавета Ивановна, а откуда вы знаете?..

Учительница закрыла рукой глаза.

– Идёмте, – сказала она. – Идёмте скорей к Морозовой.

И она побежала так быстро, что ребята едва успевали за ней, а прохожие останавливались и смотрели ей вслед.

– Сюда, – сказала она ребятам и свернула в ворота большого кирпичного дома, второго от угла.

– Ну что? Я тебе говорила, – сказала Володьке Лиза.

– Елизавета Ивановна, – сказал Володька. – Мы уже тут были. Тут никаких Морозовых нет.

– Идёмте, идёмте, ребята, – сказала Елизавета Ивановна, не останавливаясь.

– Елизавета Ивановна, ведь правда? – сказала Лиза, когда они уже поднимались по чёрной лестнице. – Ведь, может, это и в са́мом деле Валин отец?

– Да, милая, – сказала Елизавета Ивановна. – Это он. Иван Феоктистович Морозов, капитан, командир эскадрильи. Это Валин отец.

На площадке четвёртого этажа учительница остановилась, вынула из сумочки ключ и открыла этим ключом французский замок. Ребята не успели удивиться, как она распахнула дверь и сказала:

– Пожалуйста, милости просим.

В коридоре было темно.

– Осторожно, – сказала Елизавета Ивановна. – Здесь сундук.

И хотя она это сказала, Володька всё-таки успел наткнуться на этот сундук. От неожиданности он вскрякнул.

– Мама, это ты? – послышался за дверью тоненький голосок, и ребята узнали голос Вали Морозовой.

– Я, – сказала Елизавета Ивановна, распахнув дверь.

– Что ты так скоро? Уже достала?

– Нет, доченька, – сказала Елизавета Ивановна. – Я не достала газету. Но зато посмотри, какую я тебе привела замечательную живую газету…

Валя Морозова лежала в постели. Приподнявшись над подушкой, она испуганно и смущённо смотрела на Володьку и Лизу, которые, не менее смущённые и не менее испуганные, застряли в дверях.

Минуту Валя смотрела на них, потом вдруг вскрикнула и юркнула с головой под одеяло.

Елизавета Ивановна подбежала к её кровати и стала стягивать с неё одеяло.

– Вылезай, вылезай! – сказала она. – Хватит нам прятаться. Горевали мы в одиночку, а радоваться будем вместе…

И она так громко засмеялась, что Валя не выдержала и высунулась из-под одеяла.

– Что? – сказала ока.

Елизавета Ивановна опустилась на колени около её кровати и обняла девочку.

– Валечка! Папа жив, – сказала она.

Несколько секунд Валя внимательно смотрела на неё, потом уронила голову в подушку и тихо заплакала.

А когда она оторвалась от подушки, ребята увидели, что она уже не плачет, а смеётся. И тут, когда она засмеялась, и Володька и Лиза в первый раз заметили, что она очень хорошенькая и что у неё белые зубы и очень красивые золотистые волосы, а самое главное, что она как две капли воды похожа на Елизавету Ивановну.

Ребята удивились, хотя ничего удивительного, конечно, в этом не было.

Леонид Пантелеев

1940

Честное слово писателя Пантелеева

Он был очень счастливым писателем, потому что умел одинаково свободно разговаривать со взрослыми и с малышами, с людьми очень образованными и совсем безграмотными, он в любой среде чувствовал себя свободно и легко.

Недавно я перечитывал его книжку «Весёлый трамвай», и мне казалось, что я сам еду на этом весёлом трамвае, кружусь на весёлых каруселях, вместе с его любимой дочкой Машей весело прыгаю по комнате вокруг письменного стола, на котором рождаются литературные чудеса.

Вместе с маленькой племянницей Алексея Ивановича Иринушкой не перестаю удивляться, как это буква «Я» не может перейти в букву «ТЫ»! По горькой иронии судьбы вместе с дочкой этой Иринушки я как редактор редакции художественной литературы Лениздата стану искать в осиротевшей квартире Алексея Ивановича в доме по соседству с моим нужные книги для переиздания, для определения состава сборника повестей и рассказов «Пакет», говоря редакторским языком.

Дочка Иринушки спросила меня, когда же я впервые познакомился с Пантелеевым, и передо мною вновь возник тёмно-закатный августовский вечер во Всеволовской, вновь я увидел в кругу друзей и соратников по литературе ещё вовсе не пожилого Алексея Ивановича, который мне сразу же наказал звать его просто дядей Лёшей. Дядями и тётями я в начале 50-х годов звал Леонида Хаустова, Сергея Орлова, Ольгу Берггольц и только Александра Андреевича Прокофьева величал «дедушкой Сашей». Слышу смех, громкие голоса, и вдруг всё смолкает, дядя Лёша куда-то уходит и возвращается, гордо потрясая тоненькой книжкой. «Запах типографской краски мне милее запаха цветов!» – шутит он. Цитирую эту фразу дословно: остальные не берусь – лет-то сколько прошло, а восприятие-то детское!

Пантелеев был с детьми и сам оставался всегда чуть-чуть ребёнком. В смысле озорства он недалеко ушёл от своих героинь Белочки и Тамарочки, приключениями которых мы зачитывались. Став постарше, я влюбился в его рассказ «Новенькая», волновавший меня и тогда, волнует он и до сих пор. Казалось бы, о чём речь? В класс пришла новенькая девочка Валя Морозова. Ну что особенного? У всех у нас, наверное, на памяти такие случаи. Сперва ребята чувствуют себя в классе трудновато, потом привыкают. Была такая армяно-ленфильмовская картина «Бабушкин внук». Так там армянскому мальчику, отца которого (он был офицером) перевели служить в Россию, пришлось и к новой программе привыкать, и русский язык учить с утра до вечера. Здесь же другое дело – рассказ написан в 1940 году, сразу же после окончания Финской кампании, которую в печати величают то войной, то кампанией, то опять войной… Отец Вали был лётчиком и пропал без вести на фронте где-то здесь, у нас, над Карелией. А потом нашёлся, когда по радио объявили о том, что лётчик капитан Морозов награждён за свой подвиг. Но новенькой в классе оказалась не только девочка, но и учительница, и мы, читатели, лишь в конце узнаём, что она – её мама! Поэтому она так строго спрашивала у доски свою дочку, не подавая вида, что они обе Морозовы, что они обе в тревоге. Но и это не всё – в рассказе превосходно передана атмосфера прифронтового города с его затемнениями, синими лампочками в подъездах, с его комендантским часом, ленинградцы ещё до начала блокады прошли потрясающую по своей силе генеральную репетицию будущей войны.

Конечно, я сейчас ещё острее воспринимаю рассказ. Тогда ещё, в начальной школе, я, конечно, не всё понимал, но навсегда запомнил слова в конце рассказа. Ребята, узнав о том, что отец Вали жив и награждён, находят её дом, где и выясняется, что новенькая ученица и новенькая учительница – дочь и мать. Они приносят им добрую весть и говорят: «Горевали вместе, давайте вместе и радоваться!» Эти слова Пантелеева, сказанные им в канун большой войны, звучат особенно волнующе и тревожно.

Ещё немного – и грянет большая война, сомкнётся вокруг нашего города блокада. В годы блокады Алексей Иванович будет работать как писатель, как журналист, успеет собрать потрясающий материал о героизме детей блокадного города, но вскоре настолько тяжело заболеет и ослабнет, что его будут вынуждены эвакуировать на Большую землю. Он станет долго лечиться в московских госпиталях, потом успеет поработать в военной газете, в издательстве «Молодая гвардия». После войны он вернётся в свой родной город на Неве, где родился, вырос, где вошел в литературу, где создал свои лучшие произведения, где прожил всю оставшуюся жизнь вплоть до 1987 года…

Прожил он на свете немало – 79 лет, написал много. Всего мы ещё не знаем. В начале семидесятых годов вышло в свет четырехтомное собрание сочинений в издательстве «Детская литература». В последние годы у него наметился серьёзный кризис. Итоговым стал одновременно и детский, и взрослый рассказ «Лопатка» – воспоминание писателя о своём детстве в начале XX века. Потом последовали воспоминания о литературных современниках, избранные записные книжки, дневники, которые мне не очень-то понравились: я лишний раз убедился в том, что далеко не все писательские черновики и подготовительные записи интересны. В этом смысле мне ближе слова Расула Гамзатова, который однажды заявил, что черновиков не хранит. Дом после постройки стои́т со снятыми строительными лесами, а вокруг всё тщательно убирается и подметается. Лишнее же выбрасывается. Удачное сравнение и весьма поучительное!

В самые последние годы два несчастья постигли писателя: умерла жена и очень обострилась болезнь у его и без того больной дочери, той самой, хронику жизни которой он описал в книжке для родителей «Наша Маша». И тем не менее Пантелеев продолжал работать – прежде всего над документальной повестью «Дочь Юпитера».

Сейчас лишь могу сказать, что мастерство писателя не угасло с годами, а напротив – достигло совершенства. Он сумел не только заставить говорить о времени и о человеке старые письма, но и превосходно их скомпоновал, прокомментировал. Более того, он впервые, видимо, в документалистике сумел монтаж документов сделать психологическим детективом. Его адресат, дочка последнего командующего Петроградским военным округом Хабалова, не торопится раскрывать тайну своего отца, но потом, всё более и более доверясь писателю, открывает ему и нам, читателям, всё новые и новые волнующие подробности. Повествование идёт как бы в двух планах: мы узнаём о начале века и событиях 1917 года и о современной жизни этой обычной женщины трудной судьбы. На фоне её обычных старческих переживаний всё ярче и ярче горит свет воспоминаний о детстве и юности. Так возникшая переписка дала писателю в последние годы его жизни прекрасную возможность продолжить творческую работу, которая, казалось бы, была исчерпана.

Но вернёмся в годы войны. О детях войны писали и Валентин Катаев в повести «Сын полка», и Александр Довженко в «Повестях пламенных лет», и Валентина Осеева в книге о Ваське Трубачеве и его товарищах. И это всё были разные подходы к изображению детства на войне. Чем же отличался Пантелеев? Вовсе не очерковостью, не повествовательностью, а своим, совсем особым подходом к теме детства. Его Лёша Михайлов из рассказа «Главный инженер» – обычный ленинградский мальчишка из Новой Деревни, который вблизи воинской части играл в войну с ребятами, а настоящая война ворвалась в их игру: его игрушечную батарею пушек вражеский лётчик принял за настоящую и стал её бомбить. Командиры узнали об игре ребят и уговорили Лёшу делать такие же ложные батареи, но подальше от домов и воинских частей. Пусть немцы бомбят ложные сооружения! Игра становится подвигом. Подвиг окрашен юмором – немцы бомбили снег, лёд, тратили впустую дорогие бомбы, выдавали себя нашим зенитчикам!

Подросток Матвей и его совсем маленькая сестрёнка из рассказа «На ялике» не играют: они совершают каждодневный утомительный подвиг, перевозя на ялике под непрестанным огнём врага блокадников на Каменный остров. Среди пассажиров – и штатские, и военные, и взрослые, и дети, а брат с сестрой на этой переправе и возмужали, и окрепли духом. Они даже всерьёз рассуждают о том, что делать, если Мотю убьют. Сестра уверена, что сумеет на переправе заменить брата. Здесь подвиг будничен, но от этого не перестает быть подвигом.

А Маринка из рассказа, так и названного – «Маринка» – совсем ещё маленькая, она очень талантлива и красива. В блокаду она тяжело заболела, можно сказать, умирала, но и тогда, в промёрзлой квартире, голодная, она верила в победу, люто ненавидела врага и даже придумывала, как она будет сражаться с немцами, если они ворвутся в её комнату. Она, конечно, жертва войны, но и она совершила подвиг – духовный, нравственный, веря в победу на грани своей гибели.

В совсем коротком рассказе «Платочек» маленькая ленинградка дарит танкисту сувенир с просьбой развязать тесёмочки в пакетике только в само́м Берлине, а потом помахать платочком в сторону Ленинграда. Блокадная ёлка для детей-сирот, салазки, которые воины им подарили, неожиданное удочерение этой девочки Лиды после войны – всё это изложено у Пантелеева с удивительной сердечностью, простотой и поразительным мастерством.

Целая галерея портретов блокадных детей! И каждый – личность, каждый не забывается. Им всем предшествовал маленький мальчик из рассказа «Честное слово». Оказывается, рассказ довоенный, но каждое новое поколение словно продлевает время действия. Я смотрел мультфильм по этому рассказу. Там действие перенесено в наши дни. Маленький часовой не уходит со своего игрушечного поста. А роль писателя играет… сам Пантелеев, которого со всей похожестью нарисовал кинохудожник. Другой бы писатель обиделся: в мультфильме меня подлинно изобразили! А Пантелеев, как рассказывают, был даже горд этим и говорил, что так он ещё ближе ребятам станет.

Уже многие годы издается и переиздается повесть «Пакет». Два фильма снято по ней: довоенный с Будённым в роли… Будённого и сравнительно недавний, где в роли главного героя бойца Пети Трофимова снялся Валерий Золотухин так, что можно было подумать, будто Пантелеев именно с него своего Петьку Трофимова писал! Повесть эта для детей, но и для взрослых одновременно. Никак не принижая героическое начало, писатель свою повесть буквально напитал юмором. Его герой, потерявший на войне и ногу, и руку, отнюдь не какой-то жалкий инвалид, а весельчак и говорун, руководитель животноводческого хозяйства, рассказывает о себе с блистательным юмором и тонким психологизмом. Психологизм, правда, добавляет писатель, но очень незаметно, деликатно, так, что собственно писательский голос почти не слышен.

Вообще-то герои Пантелеева о себе очень часто рассказывают, а писатель их как бы слушает для нас с вами, а не просто так, из любопытства, иногда вмешиваясь в разговор и в действие, но чаще всего – всё это лишь запоминая и понимая с каждым новым словом. Удивительно произведение «Пакет» ещё и потому, что оно – ярчайший представитель такого редчайшего жанра, как трагикомедия для детей.

…У моего друга детства как-то была очень высокая температура. Его лечили, мучили лекарствами, а он выглядел не просто скучным, но и подавленным, и тогда я (а мы в одной коммунальной квартире на нашем дорогом Большом проспекте Петроградской Стороны!) принёс ему пантелеевский «Пакет», или «Пакет» от Пантелеева (можно и так!), попросив его родителей почитать ему эту книжку вслух. Не успел я всунуться в свою комнату (а жили мы – фанерная стенка – в фанерную стенку!), как услыхал смех своего приятеля! Ему стало легче, потому что ему прислал своё лекарство Алексей Иванович Пантелеев!

Произведения Пантелеева – и весёлые, и грустные, и для совсем маленьких, и для подростков, и для взрослых читателей отличаются одной неистребимой особенностью – читая их, чувствуешь, что тебе становится легче на душе. Я это испытал и на себе, когда читал повесть о детстве «Лёнька Пантелеев», и рассказы о детях и детстве, и сложное, многоплановое и похорошему интригующее историко-документальное повествование о самом переломном в истории годе – 1917-м «Дочь Юпитера», с незабываемым ответом коменданта Петрограда царю: тот ему приказывает «остановить беспорядки», а Хабалов невозмутимо и твёрдо отвечает: «Революцию остановить нельзя!» Эту историческую фразу вернул нам из бездны Пантелеев.

Пантелеев не только мудр, остроумен, психологичен, но и удивительно прост. Он, например, не боится по десять раз использовать в тексте рассказа для ребят один и тот же глагол, а не копошится в словаре синонимов: ведь ребята-дошколята не знают синонимических тонкостей! Пантелеев не только доверителен, но всегда честен перед собой и читателями. Недаром он так любил своего маленького героя-часового из рассказа «Честное слово».

И я, его читатель, горжусь тем, что в моей библиотеке есть славная книга его и Г. Белыха «Республика Шкид» с дарственной надписью, а вторую – «Пакет» (Повести и рассказы) я уже после кончины Алексея Ивановича составлял и готовил к печати.

А ту самую тоненькую книжечку, с неповторимым запахом типографской краски, дядя Лёша мне тогда подарил. Сам вслух немного почитал, сидя на скамеечке, а потом сказал так просто: «Продолжишь читать дома, лучше всего – сам…»

Н. Н. Сотников

Северо-восточнее Ладоги

Финны в наступление идут

Июль сорок первого года. На дальних подступах к Ленинграду идут ожесточённые бои. Сводки с фронта то обнадёживающие, то тревожные. Мы должны вот-вот получить боевой приказ и отправиться на передовую. Пока заняли тыловой рубеж по северному берегу реки Ижоры.

Но 24 июля наша судьба изменилась. Под утро меня разбудил зуммер телефона. Я взял трубку.

– Комдив приказал вам и командиру полка к семи утра прибыть в штаб… – донёсся приглушённый расстоянием голос.

Вызов неожиданный и непонятный. Зачем мы понадобились комдиву? Ночью разговаривали с ним по телефону. Он кое-что посоветовал сделать для улучшения обороны. И вдруг… приезжайте.

Сборы заняли несколько минут. Подъехала полуторка, которую, за неимением легковой, мы использовали для разъездов. Перед тем как сесть в машину, спрашиваю майора Зубцова:

– Тебе ничего неизвестно, Клавдий Васильевич, зачем нас вызывает комдив?

Командир полка неопределённо пожал плечами.

В Александровскую, где находился штаб нашей Фрунзенской дивизии народного ополчения, мы приехали рано. Командир дивизии Герой Советского Союза полковник В. Г. Нетреба, чем-то озабоченный, встретил нас у крыльца. Поздоровались. Терпеливо ждём, что он скажет. Полковник привычным движением расправил складки гимнастёрки.

– В Смольный едем, товарищи… К главкому.

Мы удивлённо переглянулись.

– Приказано доложить о боевой укомплектованности дивизии… Получить личные указания от Ворошилова…

Вскоре подъехал командир третьего полка подполковник К. И. Квятковский, за ним остальные командиры и комиссары частей. Около восьми утра мы отправились в Ленинград. Свой легковой «ЗИС» полковник Нетреба вёл сам. Тогда видеть командира за рулём было большой редкостью, и комдив очень гордился своим умением водить машину.

В Смольном нам быстро оформили пропуска. По лестнице мы поднялись в приёмную главнокомандующего Северо-Западным направлением. Нас встретил адъютант К. Е. Ворошилова, пригласил войти. Кабинет главкома – просторный, почти квадратный. Панели отделаны тёмным дубом. На окнах тяжёлые шторы. Бросилось в глаза отсутствие чего-либо лишнего. Десятка два стульев. Столик с телефонами. Карты. К. Е. Ворошилов сидел за большим столом. Рядом с ним – А. А. Жданов.

Ворошилов поздоровался с нами и спокойно начал говорить. Изредка останавливался, повторял отдельные фразы, обводил присутствующих взглядом, словно хотел проверить по выражению наших лиц, понятно ли он говорит.

Главнокомандующий вкратце ознакомил нас с обстановкой под Ленинградом. Она была крайне напряжённой. Враг рвался к городу.

Затем Ворошилов подошёл к карте, висевшей на стене.

– Теперь и это направление для нас стало не менее серьёзным, чем любое другое. – Маршал показал карандашом на северный берег Ладоги. – Не исключено, что маннергеймовцы будут стремиться к соединению с немецко-фашистскими войсками.

В середине июля войска Маннергейма начали наступление. Синие стрелы на карте главкома нацеливались на Петрозаводск и Лодейное Поле. Противник наносил удар вдоль северо-восточного берега Ладоги, где оборонялись войска нашей 7-й армии.

– Мы решили перебросить вашу ополченскую дивизию под Олонец. – Ворошилов вернулся к столу, положил карандаш, как бы давая понять, что высказал основную мысль.

Андрей Александрович, не поднимаясь со своего места, обратился к нам:

– Думаю, вам ясна обстановка? Сложная, очень сложная. Надо разъяснить её каждому ополченцу. Речь идёт о судьбе Ленинграда!

Затем Жданов что-то сказал Ворошилову. Маршал согласно кивнул головой. Андрей Александрович предоставил слово нашему комдиву. Полковник Нетреба в течение нескольких минут докладывал об укомплектованности дивизии, её готовности к выполнению боевой задачи.

Ворошилов и Жданов делали пометки в блокнотах, нередко останавливали комдива, задавали вопросы.

Главком вспомнил свою встречу с нашими ополченцами. Он оказался очевидцем марша, который мы совершали, выступая на фронт. Надо сказать, зрелище было не из приятных. Кое-кто из бойцов отстал, натёр ноги. Подразделения растянулись. И теперь маршал интересовался, как ополченцы привыкают к боевой жизни, как переносят её трудности.

На совещании выступили комиссар дивизии Д. Н. Соболев, командиры полков. Они подняли вопросы обеспечения подразделений дивизии вооружением и обмундированием. Большинство просьб было тут же удовлетворено.

Часа через полтора мы покинули Смольный. Снова замелькали улицы и площади Ленинграда. Мы спешили в свои части, готовить их к переброске на новый рубеж. Дивизия выступала на фронт без первого полка, и одного артдивизиона, занявших позиции на Лужской оборонительной линии.

28 июля на станцию Лодейное Поле прибыли первые подразделения дивизии, в их числе и наш второй Приморский полк. Назывался он так потому, что формировался из трудящихся Приморского района Ленинграда.

Выгрузившись из эшелонов, мы переправились по зыбкому понтонному мосту через реку Свирь и двинулись к Олонцу. На исходе дня полк сосредоточился в лесу возле совхоза «Ильинский». Здесь мы провели нашу последнюю «мирную» ночь. Правда, спать почти никому не пришлось. Все были заняты подготовкой к предстоящим боям.

Бойцы получали боеприпасы, подгоняли снаряжение. Командиры уточняли боевые задачи, проверяли оружие, оформляли документы. Бессонной была ночь и в штабе полка. Там занимались подготовкой боевого приказа. Сделать это было не просто. Наш штаб располагал весьма скудными сведениями о противнике.

Возникали сотни вопросов, на которые трудно было получить ответы.

С первыми лучами солнца полк выступил навстречу врагу. Мы шли по хорошо укатанной гравийной дороге. Справа и слева поднимались вековые сосны. Мне казалось, что их верхушки упираются в голубое небо. А стоило чуть углубиться в лес, как сразу же окутывал мрак. Дальше трёх-четырех десятков метров ничего не было видно.

В таком густом лесу нарушалась зрительная связь между подразделениями, а бурелом и валежник сильно затрудняли движение бокового охранения.

Часто лесные прогалины, которые мы принимали за поляны, оказывались болотами. Идти по ним не только трудно, но и опасно.

Словом, рассчитывать на поддержку танков, на широкий маневр пехотными и артиллерийскими подразделениями, как я представлял себе картину предстоящих боёв, не приходилось. Но, с другой стороны, умелое использование лесисто-болотистой местности позволяло вести оборонительные бои малыми силами на сравнительно широком фронте. Впоследствии это так и было.

Солнце жарило уже вовсю, когда мы вышли к крупному населённому пункту Нурмолица.

От Нурмолицы вперёд ушла разведрота полка во главе с лейтенантом М. Б. Тереховым и политруком А. С. Серёгиным. Через некоторое время мы получили от них донесение. На подходе к реке Сяндебке разведчики столкнулись с врагом и были обстреляны. Каких-либо других сведений о противнике в донесении не было. Мы приняли решение: остановиться в лесу и подождать, пока от разведчиков не поступят более полные данные.

Вечером вернулся Серёгин. От него и сопровождающего его разведчика мы узнали подробности встречи с врагом. Оказалось, что наша разведка наткнулась на боевое охранение маннергеймовцев. Они пропустили дозоры роты, а когда подошла остальная часть подразделения, попытались окружить и уничтожить разведчиков. Но Терехов не растерялся. Умело организовал оборону, и атака противника была отражена.

Выслушав Серёгина, командир полка принял решение: занять оборону между озерами Кюлюярви и Сяндебское, уточнить силы и намерения противника, его огневые средства.

30 июля на командный пункт полка прибыли полковник В. Г. Нетреба и начальник политотдела старший батальонный комиссар И. А. Малашенков. Комдив ознакомил нас с обстановкой на участке южной группы 7-й армии генерала В. Д. Цветаева. В состав этой группы входили 3-я бригада морской пехоты, 452-й и 7–19-й стрелковые полки, два истребительных батальона и части усиления.

В течение десяти дней оперативная группа сдерживала натиск врага. Однако на отдельных участках она была вынуждена отойти.

– Задачи нашей дивизии, – сказал в заключение комдив, – во-первых, не допустить прорыва противника к реке Свири, во-вторых, активными действиями сковать его силы и не позволить ему снять хотя бы одну часть на подкрепление войск, которые развернули наступление против нашей Двадцать третьей армии на Карельском перешейке.

Командир полка майор Зубцов доложил командованию дивизии свой план боевых действий. Суть состояла в том, чтобы сковать боем противника юго-восточней деревни Сяндебы, а одним батальоном нанести внезапный удар в обход его опорного пункта.

Полковник Нетреба одобрил план, дал свои советы и предложил установить связь с третьим полком, которому также ставилась задача обойти Сяндебу, действуя в направлении высоты 40.0.

Майор Зубцов вызвал командира второго батальона капитана Г. А. Хохрева, одного из лучших наших комбатов. Он отличался смелостью и твёрдостью в решениях, быстро ориентировался в сложной обстановке.

– Вам, капитан, первому предстоит нанести удар, – сказал командир полка.

Батальон должен был выйти в тыл маннергеймовцам восточнее отметки 40.0 и внезапной атакой разгромить штаб вражеской части, затем, если будет достигнут успех, во взаимодействии с основными силами полка захватить опорный пункт противника – деревню Сяндебу.

Ранним утром я проводил второй батальон с приданными ему пулемётным и миномётным взводами на выполнение боевого задания. Идти им нужно было километров пять-шесть густым хвойным лесом, по болотам и возвышенностям. На прощание я предупредил комбата:

– Будь бдительным. Враг хитёр и коварен.

– Не беспокойтесь, товарищ комиссар. Задание выполним, как надо, – заверил меня Хохрев.

Должен заметить, что комбат слово своё сдержал. Вот как развивались события. Во второй половине дня батальон вышел к заданному рубежу. Капитан решил до наступления сумерек боевые действия не начинать. Он укрыл подразделения в лесу, выслал разведку.

Через час разведчики вернулись. Можно было продолжать движение. Командир батальона отправил вперёд четвёртую роту и пулемётный взвод. Шестой роте старшего лейтенанта П. В. Шилова он приказал обеспечивать левый фланг, а на правом оставил пятую роту под командованием старшего лейтенанта Ф. Д. Ивочкина.

Незаметно промелькнула короткая июльская ночь. На рассвете бойцы по-пластунски подползли к са́мой дороге и залегли в кустах. Заняли огневые позиции пулемётные расчёты сержантов Я. Авдеева и М. Куренкова. Рядом с ними находился командир батальона, чуть левее – командир четвёртой роты лейтенант И. И. Котомин со своим другом и помощником политруком С. Ф. Мурашовым.

Вскоре из-за поворота дороги появились два велосипедиста. Солдаты ехали не спеша, о чём-то разговаривали. За ними двигалось до роты маннергеймовцев. Комбат дал сигнал атаковать противника. Раздались взрывы гранат, застрекотали пулемёты. Попав под перекрёстный огонь, враги вынуждены были укрыться в лесу.

Действуя смело и решительно, ополченцы подожгли и уничтожили двенадцать автомашин противника, захватили его оружие и другие трофеи, в том числе штабные документы. Однако вторую часть замысла – занять вражеский опорный пункт – деревню Сяндебу – осуществить не удалось. Враг отсёк огнём и прижал к Сяндебскому озеру нашу пятую роту. В ожесточённой перестрелке был убит старший лейтенант Ивочкин. Нарушилось управление боем. Рота с трудом оторвалась от наседавших врагов.