Текст книги "Открой мне дверь. Выпуск № 3"

Борис Пъянков

Борис Пьянков – коренной пермяк. Отслужив положенный срок в рядах Советской армии в Хабаровском крае, поступил на исторический факультет Пермского государственного университета. Будучи студентом, всерьез увлекся подводным плаванием, в частности – подводной археологией. Увлечение это после окончания учебы привело его на Дальний Восток. Чтобы получить возможность ходить в море, поступил в Корсаковское мореходное училище. Затем была школа аквалангистов в Южно-Сахалинске. Отучившись, работал подводным пловцом, добывая морепродукты: морскую капусту, ежа, гребешок, трепанга. Вскоре, чтобы повысить свой образовательный уровень, отправляется в Воронеж в профессиональную водолазную школу, через полгода с отличием ее оканчивает.

После учебы возвратился на Сахалин и в течение долгих лет работал аквалангистом на научно-исследовательских судах Тихоокеанского филиала Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО) и Сахалинского управления гидрометеослужбы, побывав на Командорах, Курилах и Шантарах в Беринговом, Охотском и Японском морях. И все время, на протяжении многих экспедиций, вел дневники, благодаря которым появились четыре книги о Тихом океане.

Но не только море интересовало Бориса: он долгое время занимался изучением леса, много путешествовал по родному краю, открывая для себя скрытые от многих лесные загадки… Так появились на свет «Время сказок», «Подснежники», «Золотой дождь», «Любовь моя, глухарь», «Лесная душа», «Перелески», «Листопад», «Двенадцать месяцев». В данное время Борис Пьянков подготовил к печати две книги о детстве.

Зима… Уснуло все вокруг… Повсюду ночь и холод, сквозь которые человек пристально вглядывается в безмолвную бесконечность заснеженного мира.

Спокойно наблюдая, как протекает рядом мироздание, ты понимаешь, что другого сна душа не просит: только далекая Полярная звезда хранит сейчас твой мир. Сердце исподволь вздыхает в снежном крошеве зимы и тотчас замирает. Не слышны ни шорохи, ни стуки, ни вскрикивания птиц. Что может быть прекраснее этой отрешенно-завораживающей зимней нескончаемости?!

Все спят, рассвет еще не скоро, и потому можно целыми часами недвижно сидеть у окна, устремив взгляд в белеющую зимнюю даль. О чем твои думы, к чему эта тайная зимняя грусть и что ожидает растревоженную за год душу в безвестном будущем? На все есть воля Господня и благословение зимы, которая дана человеку, наверное, для того, чтобы он отдыхал от своих праведных трудов и лечил душевные раны.

А из окна видна закованная в лед река – совсем недавно была она многоводной. За той рекой синеют дальние леса… По краю небосклона высятся они отрешенно, облаченные в белоснежные одежды. Тихо и умиротворенно все вокруг, и человек постепенно проникается мыслью, что жизнь все же не умерла, она только на время заснула.

Иной раз зимний день принесет пустоту, тишину и скуку. Нет ничего в душе, и все окружающее уходит куда-то далеко-далеко, о чем даже не хочется думать. И смысла уже не остается от этой зимней успокоенности, а мыслям не за что зацепиться. Будто спряталось все, и только тихое ожидание неизвестно чего замерло в отупелом неведении.

Зима неслышно говорит с тобой холодным языком, и ты не в силах охватить ее затаенной мощи. Она навевает сон, противоборствовать которому не хватает сил.

Сон, данный всему живому, дотрагивается и до твоей души, умиротворяя ее несказанным покоем и светом, чтобы родилась она по весне здоровой и молодой, и трудилась, и пела, и не знала усталости. И еще не скорбела, а сказки по-прежнему дарили радость и не умирали. Так часто они оказываются никому не нужны.

Сон зимой всегда в руку, он не забывается и определяет собой будущие поступки. Зимний сон никогда не бывает губителен, всякий любящий жизнь хорошо это знает. Именно зимой постигаешь, как наскучило старое, которое должно умереть, и как необходимо новое, способное еще более приблизить к вечному. Сон дарит тебе его ощущение…

Когда приходит темнота и умирает день, становится нереально хорошо. Огоньки в печке прыгают, перебегают с полена на полено, словно играют. Все это необыкновенно завораживает…

Заснеженные поля лежат в ночной тиши, над ними, будто на невидимых ниточках, повисли звезды, и вокруг черною стеною стоят леса. Звезды сверкают в неясной вышине, и кажется, что, влезши на сосну, вмиг одну из них достанешь. В заснеженных верхушках сосен полыхают радужные искры, с высоты деревьев открываются бездонные дали, в которых слышится шорох неспешно ускользающего времени.

Ясной морозной ночью в тебе вдруг всплывает необычайная цельность видимого. Крупные звезды в это время не перестают сиять над избушкой, горят все ярче. Отчетливые тени елей кажутся выточенными на снегу. Темные фигуры зверей изредка перебегают в разных местах уснувшую дорогу и тревожат своим неясным присутствием.

Все это восторженно будоражит душу, и ты уносишь его неразгаданным в неведомую глубину своих сладких зимних снов. Вобрав в себя целиком всю жизнь леса, сны оживляют его в себе и отпускают к весне ничего не боящимся, помолодевшим.

Так и ты, проснувшись однажды под утро в затерявшемся среди лесов зимовище, почувствуешь себя отдохнувшим и чистым. С легким настроением, не спеша, растапливаешь не успевшую остыть печь и, впитывая ее разгорающееся тепло, молча улыбаешься чему-то. Душа твоя до краев наполнена великой тайной зимы.

Но только ль человек подвержен сладостной зимней печали? В заснеженном омшанике средь дивных сновидений переживают неудовлетворенность от вынужденного бездействия таинственные пчелы. А вместе с ними – дома, река, лес и покосившиеся задворки, заиндевело притаившиеся, полусонные, глухие… Вся земля в снегу, во благостном сне, в холодной необъятности которого, кажется, не уместиться даже обыкновенным и радостным устремлениям.

Зимний воздух недвижим, и сердце замирает в задумчивой истоме. Объятый грузом пережитого за год, забываешь про стремление к высокому полету. Твоя судьба зимой – лишь теплящийся свет в окошке туманной снежной ночью, и еще сны…

Уснули и сосны с пихтами, и ели… Затаились под снегом ручьи, тропы, старое зимовье… Только волки неслышно бродят в белом мраке зимы, а в выстуженных небесах застревает крик одинокого ворона. Со всех сторон лишь тьма зимы, и снег, и волчий вой.

Для каждого живого существа в эту пору наступает чуткое забвение, и все оказываются объятыми проникновенной зимней тишиной. В лесах в застылом полупомраченьи беспристрастно копит будущую жизнь зверье. А птицы, одеревенело взлетая и так же бесчувственно ниспадая с небес, безмолвно усаживаются на заснеженные верхушки деревьев и, будто забываясь, замирают, наверное, слагая в хрупких снах свою весну.

Представив себя птицей, вмиг оборачиваешься ею в своих скованных мечтах и медленно взлетаешь над синими лесами в нескончаемый зимний простор. Легко парить в безмятежном зимнем сне, призванном к умиротворению. А что видят во снах дикие звери, утопая в них как в мягкой снежной перине?

По всей земле завывает безудержная метель. Наносит толщу над берлогой, где позабыл себя медведь. Барсук тоже не внемлет подступившему вокруг отдохновению, и видится оно ему в норе. Растут над ней пуховые сугробы, день ото дня матереют.

Не слышен мир живых, все, кажется, забылось. Лишь белый снег летит с ночных небес, косит над спящими телами, душами, замершей землей. Всех повязал белесый снегопад, и каждый предоставлен теперь зиме, ее холодной тьме и собственным чутким снам…

Издревле перебывает зиму в берлоге медведь, лесной владыка. Живет, не ведая, что был когда-то, по людскому убеждению, человеком, а обращен в медведя за тяжкие провинности пред Богом. Родство зверя с человеком народ видел в том, что медведь иногда нападает на баб, неосторожно забравшихся в лес, но не с тем, чтобы их есть, а уводит их к себе и живет с ними. Во снах своих зверь все это, должно быть, переживает.

Все в снах свершается не так, как в жизни, и потому медведица, на деле отгоняющая медведя от медвежат, во сне остается к нему благосклонна. Медведю снится, что он в услужении у Анастасьи Петровны находится, на лапах ее любимых дитяток носит… Медведица за то его долго от себя не отпускает, пока он не вынянчит следующих ее медвежат, и ложатся они в берлогу, вопреки известной пословице, вместе.

А может, представляется медведю, как, продевши кольцо в ноздрю, люди его на цепи по деревням водят и потешаются над этим. Медведь в усладу им пляшет, а сам рычит и головой мотает. Хозяин за него деньги берет, а медведю ничего не перепадает. Досадно от этого Потапычу, но ничего не попишешь: судьба, видать, такая выпала.

Или еще приснится, как ему от пчел достается… Жаркое лето обтекает зверя, дух желанного меда щекочет ноздри, липкая слюна западает в уголки пасти. Падок медведь до желанной сладости так, что не боится шкурой откупиться. Без оглядки разоряет пчелиные ульи, лишь бы полакомиться немножко.

Раззадорит пчел не на шутку, а уж потом бежать; даже глубокой зимой не дают ему покою пчелы: он во сне от них лапой отмахивается, вздрагивает всем телом, посапывает. Сладко витать медведю в своих летних воспоминаниях…

Слышится ему, наверное, и запах достигнутой августом роскоши, в которой он с аппетитом поедает лесные яблоки. Сидя, как человек, в усыпанной ими траве, наслаждается медведь этим летним довольством, а теплый ветерок мягко ворошит его густую шкуру. Приятно медведю все это посреди зимы заново переживать, и так захочется ему опять лета, что застонет он во сне, губами зачмокает.

Интересно его в этот момент было бы подглядеть, простодушием медвежьим позабавиться. В таком настроении он в лесу и дуги гнет: гнет – не парит, переломит – не тужит. Рябинушка сочная от него под осень немало намается, а медведю до того заботы никакой: он ее аромат зимой вдыхает, снами рябиновыми утешается.

Спит медведь и видит свой любимый угор, ягодами желанными рдеющий, а еще лакомство неизменное – муравейники. Как вырастают они под древними елями кучами невообразимыми: замерли в себе, будто ждут чьего-либо внимания неизвестного. Медведь его на свой интерес приноравливает…

Эдак запустит лапу неуклюжую, напустит страху на царство муравьиное и потешается. Любо ему, недотепе, возбуждение махонькое наблюдать и кисленьким при этом закусывать. Оттого, наверное, он всю зиму лапу в берлоге сосет, что на нее во снах муравьев и мед намазывает.

За зиму, бывает, целый воз сладостей поедает да еще корову стрескает. Мало, что сало с осени запасает. Так до весны сыт и живет.

В народе говорят, что одну половину зимы медведь спит на одном боку, другую – на другом, а когда просыпается и с боку на бок переворачивается, то только палец пососет и опять засыпает. Старики даже уверяют, что медведь потому так долго может спать, что ест особый «сонный корешок». Одна баба будто бы случайно нашла и съела такой корешок, после чего тоже на всю зиму заснула…

Все это, конечно, замечательные сказки, без которых и медведь, и зима не были бы так интересны. Созданный Богом для дремучего звериного обаяния и неспешности внутренней лесной жизни, он им же в зиму от холода и голода оберегается: хоть и силен медведь, а воли в нем нет – она выкована в волке. Потому косолапый и спать ложится, что не одолеть ему даже со своими запасами суровую зиму. Легче ему перележать ее в берлоге, чем превозмогать со своим весом в гибельных сугробах.

В самых глухих уголках леса устраивает медведь себе на зиму логовище. Непроходимый валежник и бурелом спасают его от непрошеного гостя. Правда, иной раз залегает зверь, чтобы было не так скучно, поближе к деревне и слушает, как петухи распевают. Лежит, дышит на свои стоптанные лапы да сквозь сон чему-то улыбается. Хорошо ему в берлоге, уютно, шуба и жир греют.

Лежит медведь зиму в берлоге не умываясь, и дела ему никакого нет до чистоты. Талая вода весной всю грязь со шкуры вымоет, травы молодые ее очистят, а ветерок просушит. Только бы не помешал никто сну сладкому прерваться.

Горазды бить забывшегося в берлоге зверя жадные до острых ощущений охотники. Никак им не унять разошедшегося желания во что бы то ни стало добыть его шкуру. С осени намечают они медвежьи тропы, что протаптывает медведь в поисках убежища.

Но без оглядки будить медведя опасно. С медведем, поговаривают бывалые люди, дружись, а за топор держись. Вставший из берлоги зверь бывает космат и черен и может разъяриться до неузнаваемости. Горе тогда нерадивому охотнику, вознамерившемуся нарушить покой лесного воеводы!

Трудно обнаружить берлогу зимой, но неравнодушному к лесу человеку хоть однажды да выпадет такое счастье.

Не ждет и не ведает он этой встречи, неспешно бредет по закраинке какого-нибудь глухого лога. Лыжи глубоко проваливаются в рыхлом снегу, обильная испарина выступает на лбу и спине, а вяжущий воздух обволакивает все тело. Тихо вокруг, затаенно, непробудно…

Отчего-то выбираешь на своем пути густой островок елок. Притягивает то ли его неглубокий снежный покров, то ли таинственная темнота хвои, но ты жаждешь поскорее с ним соединиться. Когда рука касается шероховатого смолистого ствола, что-то входит в тебя вместе с укромной еловой темью, каким-то особым потаенным пространством.

Некоторое время ты еще не в силах постигнуть произошедшего, и только отверстие в снегу, обильно затянутое куржавиной, приковывает внимание. С подступающей в груди захолаживающей дурнотой вдруг понимаешь: это – чело. Здесь, в каких-нибудь восьми-десяти шагах от тебя, мирно лежит и дышит под снегом грозный лесной исполин.

Медведь – лешему родной брат, верили в народе, вместе они по лесам до зимы скитаются. С зимы по осень часто можно со зверем встретиться, но не дай бог разбудить его зимой! Ведь по медвежьему хотению и зима студеная длится: как повернется он в своей берлоге на другой бок, так и зиме ровно половина пути до весны осталась. Чуток должен быть человек к Всевышнему волеизъявлению, что проявляется в зимних снах.

В сладком сне пребывает всю зиму и барсук. Основательно поработал он для этого летом и осенью: на случай бегства от врагов нарыл множество отнорков, аккуратно расчистил жилую камеру и натаскал в нее пахучей травы и мха. Толстые земляные стены укрывают зверька от лютых морозов и ветров, загодя накопленный слой жира уберегает от холода.

Прочен и долговечен распорядок барсучьей жизни. И еще неспешен в своем замечательном лесном течении. Это хорошо понимаешь, когда стоишь где-нибудь в январе над его засыпанной снегом норой – и ощущаешь под ногами неприхотливый звериный уют. Хорошо оттого становится на душе, покойно.

В какой-то миг даже почудится, что не видит барсук никаких зимних снов: впал до самой весны в сладкое оцепенение, ничто его не беспокоит. Но вспомнится потом вдруг, каким зверь был неутомимым и работящим, и сразу представляешь его наполненную делами лесную жизнь, в которой он, наверное, ничего не забывает. Легкими ненавязчивыми облачками всплывает посреди зимы виденное им когда-то… Так незамысловатыми картинками и витает в замысловатых проходах норы, ублажая барсука своим присутствием.

Может быть, видится ему знойный день, когда маленькие барсучата по-смешному переворачиваются у норы, играют и гоняются за мелкими насекомыми, а взрослые внимательно охраняют их покой. Слышится барсуку сквозь крепкий сон вольное щебетание птиц над головой, их бесконечное перепархивание и как внезапно налетает неведомо откуда августовский ветерок, что приятно ворошит на спине мех. Чудится ему вкус родниковой воды, к которой он пробил за лето приметную тропку, и запах осенних грибов, и сочность лесных кореньев…

Воспоминаний, слагающих сновидения зверя, наверное, больше спокойных. Сама размеренность барсучьей жизни и ее оседлость предполагают их.

Барсук – это сокровенная лесная озабоченность и, может быть, даже некоторая отрешенность от жизни остальных зверей. Он всегда сосредоточен на собственной жизни и, наверное, поэтому зимой отдыхает. Ему нет дела до других, до пустого времяпрепровождения: он – маленький упрямый хозяйчик, между тем обладающий удивительной сметливостью.

Взять хотя бы его бесчисленные отнорки, которые он тщательно и без устали прокапывает все свободное время. Однажды столкнувшись с ними, ты убедишься, что барсук сидит в своей норе не зря. За исключением тех, что зверь постоянно использует, он оставляет во всех остальных земляные перемычки, которые с внешней стороны не сможет осилить ни один его враг, но сам он преодолевает в считанные минуты. Оттого и спится ему сладко в своей норе зимой, что не пробраться никому под глубокую толщу земли и снега.

Внешний вид барсука хорошо всем известен. У него короткое приземистое туловище с широкой спиной и толстым круглым задом. Именно из-за него воспоминания о звере всегда вызывают улыбку и добродушное настроение. Голова же у барсука узкая, с белыми запоминающимися полосками и слабо выдающимися ушами. Соединяется она с туловищем неожиданно тонкой и весьма подвижной шеей.

Из-за своего ночного образа жизни барсук редко встречается человеку в лесу, и потому о нем существует некое превратное представление: иногда его даже причисляют к медведям из-за неуклюжей приземистой фигуры, лап, напоминающих медвежьи, и густого шерстного покрова. Но только на первый взгляд барсук кажется грузным и неповоротливым. На самом деле он очень подвижен, особенно когда его подстерегает опасность. За зиму он хорошо отдохнул, выспался, и тяжелые видения не обременяют его движений.

Еще несведущие люди иногда представляют себе барсука себялюбивым, недоверчивым и угрюмым существом, живущим как будто во вражде со всеми. Мнение это неверно. Барсук, скорее, добродушное существо, быть может, как никто в лесу занятое обустройством собственной жизни. Более безупречного зверя трудно найти.

Затворник, избегающий людей и других животных, имеет на то свои основания. Не вызывающий ни у кого в лесу симпатии зверь между тем никому не приносит зла. Он удивительно простодушен в своем замкнутом образе жизни и хлопочет только о том, чтобы окружить себя и своих близких полнейшей безопасностью.

Увидишь, бывало, в конце зимы голотяпые следы на снегу и удивишься: что за зверь выискался в лесу? Забудешь за долгой зимой о существовании барсука. Внимание твое одолевали волки, зайцы и лисы. Только им ты отдавал предпочтение, и еще неуловимым рысям и скрытным глухарям…

Ранней весной по грязным следам барсука видно, что у него за зиму отросли огромные и острые когти. Самый когтистый след у барсука, но мал, к тому же отпечаток задней ступни отчасти напоминает след босой ножки ребенка, – оттого при встрече с ним не пугаешься, а недоумеваешь. Вроде ходит какой-то зверь по снегу и ищет, что бы выкопать… А уж если найдет, то и съест, потому как всеядный.

Если зима к концу пошла, барсуку не лежится: то сходит к ключу водицы испить, размяться, то к чуть дымящейся проталине забредет. Хочется ему поскорее зимние сны в реальность превратить, и барсук, наверное, боится пропустить лето. Убедившись, что лето еще не настало, он опять обращается к нему во снах, досыпая остатки зимы. Скоро ему придется много работать, и последний сон ублажает исстрадавшуюся по лету звериную душу.

Барсук на редкость чистоплотное и опрятное животное. Проснувшись, он сразу же начинает приводить себя в порядок, стараясь стряхнуть остатки зимних сновидений. Зверь за ними даже не ощущает сильного голода и только осторожно внюхивается в живительный весенний воздух.

В первые дни после зимнего сна барсук не уходит далеко от норы и откапывает где-нибудь поблизости пахучие корешки растений или дождевых червей. Он весь пока находится в плену затянувшейся зимней отрешенности, и пройдет еще немало времени, прежде чем мех зверя опять начнет приятно лосниться, а движения его приобретут плавную неторопливость.

Полная неповторимостей жизнь леса вновь захватит барсука в свой круговорот, и на целое лето он забудет про зиму. Собственно, она для него и так не показалась бесконечной – зверь проживал ее незаметно во снах. В них тоже было лето, и барсука, наверное, одолевало иногда недоумение: что это за холодная пора, ежегодно приходящая на землю, и зачем она? Он достойно преодолевал ее во снах и был им за это очень признателен.

Ему, должно быть, нравилось почти целый год чувствовать себя полным сил, и он даже не догадывался о том, как нужна ему зима… Зима убаюкивала душу зверя, а барсук послушно отдавал себя на ее волю, зная: рано или поздно эти сладкие оковы спадут, и долгожданная весна вновь выйдет к нему навстречу!