Текст книги "Традиции & Авангард. №3 (15) 2023 г."

Володя Злобин

Родился в 1990 г. Публикации в журналах «Сибирские огни», «Москва», «Новый мир», «Урал» и др. Автор художественных и литературоведческих произведений, лауреат премии журнала «Сибирские огни» за 2017 г. (роман «Гул»). Родился в г. Новосибирске. Постоянного места проживания, телефона и адреса не имеет.

Кукушка подбежал к автобусу и, сверившись с секундомером, выпалил:

– Пятьдесят четвёртый на восемь, тридцать шестой – шесть!

Водитель пошарил в лотке с мелочью и протянул десять рублей. Кукушка спрятал монетку в карман и, когда автобус отъехал, щёлкнул секундомером. За стеклом стали складываться цифры.

Он странный был, этот секундомер. Не секундомер даже, а секундомеры: три прибора, смотанных скотчем в увесистый блок. Когда автобус приезжал на конечную, парень щёлкал кнопкой и сообщал водителю отставание от конкурента. Таких уличных диспетчеров называли кукушками – обитателями конечных кольцевых остановок, где в мороз и жару считали дорогие секунды.

Кукушке было уже за тридцать, но, несмотря на годы, к нему относились как к парню – высокому, крепкому и с тем рассеянным лицом, какие можно встретить на паперти. Ноги его были тонки и длинны, скруглённые плечи сутулились, и потому странно, как у цапли, выпирал живот. Кукушка был преисполнен той неопасной силы, которую никто не берёт в расчёт, ибо ясно – не будет применена. С утра до вечера он слонялся по остановке, щёлкал секундомерами, стучался в кабины и загибал пальцы согласно понятным только ему цифрам. К вечеру сетчатый жилет с кармашками оттягивала мелочёвка, живот казался ещё больше, и Кукушка степенно подходил к уставшим водителям как ещё один труженик. Он незаметно становился рядом и жалостливо просил:

– Люди, ну не курите, а?

Похожие на окурочки водители не спешили затаптывать сигареты. Кукушка, распахнув простое лопоухое лицо, начинал пугать:

– Здесь однажды дизель натёк. Кто-то бычок щёлкнул – и всё! Автобусы погорели!

Когда и это не помогало, Кукушка молил:

– Аваг, ну скажи им!

И тогда старый водитель Аваг выдыхал в печальные седые усы:

– Мужики, давайте уважим.

Сигареты уже были докурены и потому со смешком отправлялись в урны. Ликующий Кукушка вышагивал на длинных ногах:

– Не надо курить, люди. Курить – жизни вредить!

Зимой Кукушка напяливал прохоря, в которых ходят на охоту или стоят за уличным прилавком, летом щеголял в носках и сандалиях. Сетчатый жилет бренчал поверх то рубашки, то истрескавшейся дублёнки. За год смотанные секундомеры обрастали грязной чёрной паршой.

Аваг рассказывал, что Кукушка тронулся от того пожара. Молодой водитель только встал на линию – и сразу же лишился автобуса. Кукушка ещё долго крутился возле подпалины, но за руль сесть так и не решился. Вскоре он объявился на остановке – с секундомерами. Город делила одна из могучих сибирских рек, улицы перекинулись через неё путепроводами и мостами, грохотала железка, и на многих маршрутах царила сущая неразбериха.

– Восьмёрка – три! Только что ушла!

Водитель новенького красного автобуса даже не повернул головы. Кукушка стукнул в дверь, затем – ещё и уже хотел было сунуться с другой стороны, как из кабины гаркнуло:

– Да затрахал ты со своим временем! Я тебе сколько раз говорил – во!

И свирепого вида водитель показал навигатор:

– У меня все твои цифры бесплатно бегают! Все маршруты! Так что завязывай попрошайничать.

От обиды Кукушка начал заикаться:

– Я… я… я на сме-не!

– На какой смене ещё? – бушевал водитель. – Ты бы лучше на линии шуровал, о крысах предупреждал. Польза была бы. Вон, на Машку вчера за недостачу акт составили.

Из салона вывалилась женщина той властной дородности, что неминуемо влечёт в кондуктора:

– Олег, ты опять Кукушечку достаёшь? Пойдём, милый, я тебе булочку куплю.

– Я сам могу!

И Кукушка затряс гремливым жилетом.

– Сам-сам, – улыбнулась женщина.

Под смешки водителей Кукушка проследовал за Машкой в кафе.

– Кукуш, где невеста твоя? – ехидно крикнул Олег.

– Мы с ней переписываемся! – гордо ответил Кукушка, не заметив, как Машка погрозила напарнику кулаком.

Раньше кукушки стояли на каждой важной остановке. Они выбегали на дорогу, жестикулировали, на лету ловили монетки, а очумевшие водители устраивали гонки за пассажиров. Но с появлением навигаторов труд уличных диспетчеров перестал быть востребованным, и всего за несколько зим кукушки улетели с насиженных мест. Только здесь, на конечном отстое, остался последний – на длинных узловатых ногах, высокий, открытый и наивный, он будто не замечал, что его счёт никому больше не нужен.

Кукушку воспринимали если не как дурака, то уж точно как парня с приветом. Самый старый водитель, немногословный Аваг, всегда старался дать Кукушке побольше монет. Он порой ездил по минутам парня, из-за чего тот вышагивал счастливым, пригодившимся человеком. Кондукторша Машка защищала Кукушку от нападок Олега: мужик был единственным, кто гнал от себя диспетчера, хотя остальные водители, пусть и посмеиваясь, одаривали того денежкой.

– Ты как эти… в электричках. Два прихлопа без притопа сделают – и плати. Типа не попрошайничаю, а пред-став-ле-ние! Пойми, все твои секунды у меня здесь, – Олег потряс навигатором, – ты бесполезняком маешься. Иди лучше на линию крыс палить. Тогда без вопросов, я тебе заплачу.

– Я тоже работаю! – запальчиво ответил Кукушка.

– Это не-ра-бо-та! Не-ра-бо-та! – раздельно прокричал Олег и вышел на маршрут.

Вслед ему Кукушка щёлкнул секундомером.

После одной из смен Кукушка заученно подошёл к курящим водителям. Вместе с ними стояла Машка, немножко выбившаяся, как тесто из кадушки. Заметив парня, она с грустью сказала:

– Вот и всё, Кукушечка. Променяли меня на этот, как его…

– Валидатор, – подсказал Аваг.

– Будет теперь вместо меня трудиться. А меня ликвидировали как класс. Скоро ни одного кондуктора не останется.

– А я теперь обилечивать должен, – харкнул Олег, – мало того, что за дорогой следи, так ещё пеньков рассчитывай?

– Теперь поймёшь, почему я из-за размена ругаюсь. – И Машка подмигнула парню. – Так и не увижу твою невесту. Переписываешься с ней?

– Пе-ре-пи-ре-писываюсь, – запутался в слогах Кукушка.

Вскоре автобусы оборудовали валидаторами. Оставшийся маршрут, на котором работала другая контора, всё ещё обслуживался кондукторами. В таких автобусах было уютнее и веселее. Машка сентиментально рассчитывала пассажиров, отрывая билетики, как листья. Водители поворчали, а затем приноровились принимать плату. Совсем замыленные, они всё чаще отмахивались от подсказок Кукушки.

В последний день работы Машка накупила в кафе пирожков, вынесла поднос с дымящимся чаем и пригласила всех к себе в автобус. Велюровая обшивка с таинственными узорами напоминала домашние ковры. Голубенькие шторки раскачивали золотистую бахрому. Казалось – отдёрни, а там сад со скворечником. В высоком тёмном уголке, рядом с данными о перевозчике, была прилеплена маленькая бумажная иконка. Кресло кондуктора устилала меховая накидка – то ли шуба, то ли сразу шкура, и Машка величественно утопала в ней, как настоящая королева.

– Давайте помянем, что ли, – предложила кондукторша. И суровые мужчины, привыкшие орать друг на друга, и горластые кондукторши, наловчившиеся выпихивать пьяных, и тихий Аваг с вислыми понимающими усами, и громкий Олег, и даже Кукушка, осторожно присевший на краешек, – все вдруг почувствовали себя как в старом доме, которому вышел срок. От сдобы поднимался печной дух, закат распадался в стекле, и, как в чём-то торжественном, по салону плыли розовые пылинки.

Машка задумчиво спросила:

– Кукушка-Кукушка, сколько нам работать осталось?

Парень зачем-то посмотрел на секундомеры.

С уходом Машки он лишился заступницы. Над ним стали больше подтрунивать, и только Аваг со вздохом выслушивал жалобы диспетчера. Загнанные водители с неохотой пускали к себе Кукушку. Особенно лютовал Олег:

– Я за всех скажу: знаешь, с каким сердцем мы на отстой встаём? Там ты, пальцы гнёшь, в дверь ломишься… И прогнать нельзя! Вот обычному попрошаю можно ничего не давать, он же сам ничего тебе не даёт. А ты суетишься, шуршишь, как бы в стыд нас вгоняешь. Понимаешь? Мы от тебя откупаемся! Откупаемся! Ты же здоровый мужик, устройся уже на работу!

Кукушка неожиданно взвился:

– Я каждое утро в шесть встаю! Холод, жара – я всегда! Это работа!

– Польза-то какая от тебя? Я вот людей вожу. А ты?

– А я тоже по графику! С утра до вечера на ногах. Думаешь, легко это?

– Толк-то в чём? Что от тебя прибавляется?

– Я все воскресенья отстаиваю!

Это были две разные колоды, и вместе их не тасовали: водитель считал, что работой можно назвать только то, что приносит пользу, а Кукушка считал работой то, что даётся с трудом. Он претерпевал, значит – работал, в его подвиге был смысл, потому что от него гудели ноги и путался ум. Но никто не смог выразить противоречие. Началась толкотня, в которой мудрый Аваг вовремя предложил закурить.

– Люди, не надо курить, – сразу разнылся Кукушка. – Курить – жизни вредить.

– Лучше общаться с табаком, чем с дураком, – передразнил Олег.

Когда Кукушка понуро побрёл прочь, водила хохотнул: «С невестой пошёл переписываться!»

И может, однажды Кукушка незаметно бы не пришёл на работу, но вскоре что-то случилось в том хрупком не видимом царстве, которое все почитают за вечное. По всему городу пропала сеть. Люди непонимающе всматривались в телефоны, а потом оглядывались, будто неподалёку должен стоять человек, который всё объяснит. Кукушка не сразу поверил, когда один из водителей украдкой спросил:

– Где там кто, а?

С каждым новым кругом к Кукушке подъезжало всё больше ослепших водителей, помаленьку втягиваясь в озорные догонялки. Автобусы лихо уносились с конечной, и пассажирам приходилось крепче цепляться за поручни. В городе начался великий праздник непослушания, шальной и немного опасный, какой всегда бывает, когда люди вспоминают себя. Весёлая гонка продолжалась весь день. Кукушке даже некогда было поесть. Он снял мешавший жилет и повесил его на дерево, и в ветер казалось, что на нём выросли тяжёлые червонцы.

К вечеру помолодевшие мужики столпились возле кафешки, беззлобно перебраниваясь друг с другом. Хвастались, кто кого подрезал и обошёл. А ещё много хвалили Кукушку.

– Как в старые времена, – заметил Аваг.

От улыбки уши Кукушки оттопырились ещё сильнее. Парня поддерживало сразу множество рук, и он в нетерпении перебирал ногами, будто пытающаяся взлететь птица. Даже Олег крякнул и протянул пятерню:

– Вот это работа! Это я понимаю!

Со стоянки бибикнула машина. Какая-то девушка махала собравшимся.

– Это ещё кто? – недоумённо спросил Олег.

– Да жена приехала! – ответил Кукушка.

Он сказал об этом совсем обыденно, будто не хотел ничего доказать. Так, просто. Была невеста – стала жена. Переписывались ведь. Парень помахал в ответ, и девушка села за руль.

– Же-ен-а-а… – протянул Олег, – Ну, брат, поздравляю! Надо Машке набрать, не поверит!

– Может, и за баранку вернёшься? – усмехнулся Аваг.

– Не, – отмахнулся Кукушка, – у меня только одна просьба. Не курите, а?

– Курить плохо, пить плохо. Все знают, всем по… – прокомментировал Олег, и мужики по-доброму рассмеялись.

А когда народ уже готовился расходиться, в конце улицы, что вела к остановке, стало нарастать необычное сияние. Впереди медленно ехал странный фургон с антеннами, а за ним – автобус с нашлёпкой на крыше. В свете проблесковых огней фургон осторожно заехал на стоянку. Следом зарулил и автобус. В его кабине никого не было.

Из фургона высыпали люди с компьютерами. Повертевшись вокруг автобуса, они погоняли его туда-сюда. Автобус послушно закладывал виражи. В кабине скупо крутился руль. Салон был тёмен и пуст.

Окатив курящих мужиков космическими огнями, беспилотный автобус плавно ушёл на новый круг. Его проводили молча, под задумчивые сигареты. Они тлели, как малые отсветившие звёздочки. В полной тишине застонал Кукушка:

– Ну не курите же, люди! Не курите! Зачем вы курите? Нельзя курить!

И люди, потупившись, один за другим затушили сигареты.

Анна Долгарева

Долгарева Анна Петровна. Родилась в 1988 г. в г. Харькове (СССР). По национальности русская, детство прошло в Белгородской области. Окончила Харьковский национальный университет по специальности «неорганическая химия» (2010), Луганский государственный университет им. В. И. Даля по специальности «политология» (2017), Институт прикладной психологии в социальной сфере по специальности «практический психолог» (2021). По профессии журналист.

Лауреат Григорьевской премии (2019), Волошинского конкурса (2022), VIII Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман – 2023». Победитель VIII Всероссийского фестиваля молодой поэзии им. Леонида Филатова «Филатов Фест» (2022). Лауреат Международной премии им. А. И. Левитова (2021).

Победитель VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» (2019), а также ряда других всероссийских и международных премий.

Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Нева», «Урал», «Крещатик», «Юность», «Дальний Восток», «Аврора» и др. Член Союза писателей России.

 
Розовые кустики мелкозвездного чабреца
У берегов Катуни запахом говорят с нами.
Над долиной проступают не имеющие конца
Горы, похожие на обломки воспоминаний.
 
 
Вещь становится тем, чем была всегда.
Обретает речь травяное молчание.
Это дыхание, тихое, как вода,
Дыхание, словно жизнь, нескончаемое.
 
 
Это всё и есть смысл: синева цветка,
Маленькая птица с хвостом куцым.
Только слышно, как ночью плачет Катунь-река
По сибирским воинам, просит вернуться.
 

 
Хочется жить. На закате мычат коровы,
Медленно идут вдоль дороги; жить хочется.
За этот полынный запах, настоявшийся, словно слово
В молчании, благодарю тебя, Господи Отче.
 
 
Жить и чтоб жили. Чтоб жили. До девяноста
Длить ощущение многозвездья и разнотравья.
Время идёт так медленно и чувствуется так остро!
Были в скиту. Молилась за здравие.
 
 
Греются на бревне кузнечики. Хочется
Медленно ощущать золотое, неповторимое.
Чашу ранней погибели, Господи Отче,
Пронеси мимо.
 

 
А тому, что говорят про меня, не верь.
Под Бахмутом земляника уже вызрела.
Говорят, что я приношу смерть,
Но тебе я принесла одеяло от тепловизора.
 
 
Такое, что растянул – и врагам не видно,
А значит, я не совсем бесполезна,
И вечер пахнет абрикосами и повидлом,
А не смертью и горячим железом.
 
 
Это жизнь. Она дрожит, и шуршит, и жжётся,
И дышит. И ветер берёт левее.
Перед иконой Георгия Победоносца
Я молюсь за тебя – и это всё, что умею.
 

 
Ночью я не отличаю гром от разрыва
Снарядов. И то, и другое уху привычно.
Я вросла в Донецк, как в землю косточка сливы,
С пятнадцатого-то года, из нынешнего вычти.
 
 
Это разбитые стёкла, глядящие мёртвыми
Лицами, это асфальт выщербленный,
И тут же кафехи с размалёванными мордами,
И газоны, где трава, словно брови, выщипана.
 
 
Что тут объяснять? Только помолчать, прислонясь
К траве на набережной реки Кальмиус,
Где закатных облаков золотая вязь.
Не идти же, право, каждому местному жителю кланяясь.
 
 
А хочется, если честно. Рыжей моей Ленке,
Несколько раз уже с дочками чудом выжившей,
Игорю… Всех и не перечислишь. На небе пенкой
Ночные тучи. Словно и оно выжжено
 
 
Дальнобойной крупнокалиберной артиллерией,
«Градами» и «Ураганами».
Я стою посреди Донецка перед Ленкой,
                                                 Игорем и Валерием,
Медсёстрами, писателями, хулиганами.
 

 
К звёздам необязательно идти через тернии,
достаточно просто идти, без продыху и без скрипа.
Мой прапрадед, обычный дьякон в Курской губернии,
Зачем-то умел играть на скрипке.
 
 
Время такое было, предреволюционное, предвоенное,
четверо детей, приход, сплошные заботы,
а он, понимаете, играл на скрипке своё напевное,
он, наверное, играл бы даже перед геенною,
так играл, что однажды проснулся и понял: вот он:
 
 
Не диакон Сергий, не родитель, даже не отче,
а песчинка малая, степная трава Господня,
сколько прочих премудростью-то ни потчуй,
а только больше нечего сказать ни сегодня,
 
 
ни в будущем. И он после службы вышел,
поклонился да перекрестился перед всем приходом
и сказал, что правда есть и рядом, и выше,
только все руки тянутся к ней – да не находят.
 
 
Так и сказал: «Ухожу, мол, правду искать
                                                                  по Руси-матушке»,
взял с собой верную скрипку, остался попом-расстригой.
Дома ждала грибная похлёбка да золотые оладушки
и четверо детей, хоть с моста прыгай.
 
 
А чем дело кончилось, того и не знают наши
прадед с прабабками – ну и чего он ради?
Так он и остался – дьякон, на скрипке игравший,
по дурной блажи ушедший искать правду.
 

 
Над трассой М4 кружат вороны,
Вдоль трассы М4 – поля, поля.
От речки Оки до тихого (тихого ль?) Дона:
– Смотри, красота какая, Васёк, ты гля!
 
 
То мото, то зелёные тяжеловозы,
Такая Русь, не денешься никуда.
И где-то женщины не вытирают слёзы,
И слёзы эти вечные, как вода.
 
 
Границы нет, её называют «лента»,
Пойдёшь за ленту – сносить ли тебе головы?
Над трассою М4 ярится лето,
И едут солдаты. И каждый: вернись живым.
 

Иван Образцов

Родился в 1977 г. в г. Бийске Алтайского края.

Лауреат издания «Литературная Россия» за серию рассказов в 2017 г.

Лауреат Всероссийской литературной премии «Герои социальных перемен – 2022» журнала Forbes Russia. Шорт– лист литературной премии «ГИПЕРТЕКСТ-2023» в номинации «Проза». Лонг-лист литературной премии им. В. Г. Короленко в номинации «Проза». Лонг-лист литературной премии им. Левитова (2023) в номинации «Проза».

Публиковался в журналах «Москва», «Новый мир», «Юность», «Север», «Невский проспект», «Ликбез», «Бийский Вестник», «Алтай», «Unzensiert», всероссийских изданиях «Литературная газета», «Свободная пресса», «Литературная Россия», «Русский пионер», «Лиterraтура» и др.

Член Союза писателей России; член Совета ОАКПО «Союз писателей России»; член московского клуба мастеров современной прозы «Литера-К». Живёт в г. Бийске.

Внутри арбуза номер три жила цивилизация арбузных блохов.

Жили арбузные блохи и не тужили.

Жили уже много поколений и никаких особенных исторических вех не переживали.

В общем, жили ровно.

Питались арбузной мякотью, но особенным деликатесом считались белые полоски на арбузе.

Конечно, кому-то доставались в основном чёрные полоски, но так было всегда, и считалось, что такова воля богов.

Помимо божественной воли у арбузных блохов существовал ритуал «Познание истинного вкуса жизни».

Каждый год вся арбузная цивилизация собиралась вокруг центра, и все шли по кругу эдаким блоховым хороводиком.

Задача каждого блоха заключалось в том, чтобы грызануть арбузную косточку, сплюнуть и сказать: «Фу, какая гадость!»

Косточки и вправду были горькими на вкус, но вот отчего именно таков вкус жизни – этого никто не знал, а спрашивать про то считалось неприличным.

После ритуала все расходились по домам и продолжали жить своей обычной блоховой жизнью.

И вот во время проведения очередного ежегодного «Познания истинного вкуса жизни» один уже немолодой блох огорошил сограждан.

Этого блоха все немного побаивались и обычно сторонились, так как он всегда вёл себя странно, имел чуждые здравому смыслу суждения и вообще был немного юродивым.

Однажды он заявил окружающим, что их арбуз лишь один из многих арбузов, раскиданных по необъятным просторам чёрного благополучия.

Блоха подняли на смех, а кто-то из толпы крикнул: «Блаженный, какое благополучие, когда вкус жизни горек?»

С тех пор блоха так и звали – Блаженный.

И вот во время ежегодного горького ритуала Блаженный вознёс руколапы кверху и возопил:

– Я узнал истинную волю богов. Надо грызть вверх, ибо там мы найдём новые миры! Там откроется бескрайняя широта чёрного благополучия, освящённая сиянием жизни! Там мы увидим другие миры и найдём братьев по разуму!

Все засмеялись, ведь Блаженный опять нафантазировал такую бессмыслицу, что просто умора!

– Кто со мной? Кто готов грызть и узнавать новое? – строго спросил Блаженный.

Само собой, что дураков не было, хотя…

Хотя двое средних блохов остались после завершения ежегодного ритуала и подошли к Блаженному, глядя на него с интересом и ожидая реакции.

Один блох и вправду был полный дурак, но отличался крепостью и силой в мускулистом блохином тельце.

Второй дураком не был, а остался из хитрого умысла: ведь вдруг Блаженный прав, тогда это всё меняет, это может даже сулить кое-какие выгоды.

– Что надо делать? – хором спросили средние блохи возрастного Блаженного.

– Неужели вы настолько глупы или глухи, что не поняли? – удивился Блаженный. – Конечно же, надо грызть! По-моему, я выразился достаточно ясно и без прикрас.

Сказано – сделано, начали вгрызаться в арбузную мякоть.

Мимо проходили редкие прохожие, и некоторые останавливались, чтобы поглазеть на троицу грызунов.

Искатели истинного знания о мире всё больше углублялись в арбузную сущность. Вот уже и прохожих стало не видно, да и вообще свет мерк и становилось темно и страшно. Но никто не сдавался.

– Вкус становится твёрже, – заметил Блаженный. – Мы на верном пути.

И вдруг пространство развалилось на две половины, и в мордастых искателей истины вдарил со всей дури мощный световой поток.

Оглушение длилось только миг, а после вся троица с радостным томлением в груди вылезла на новую поверхность мира.

– Это и есть моё прозрение, – Блаженный повёл гордым взглядом вокруг.

– Круто, – изумился блох-дурак.

– Нормальный ход прорыли, – подсчитывал в уме выгоды от предприятия хитрый блох.

А вокруг, насколько хватало видимости, простиралось бескрайнее чёрное бугристое пространство, по которому разбросались полосатые шары миров.

На поверхности одного такого шара стояли сейчас и новоприбывшие в широту простора блохи.

– Невероятно, это ж с ума сойти какое однообразие! – воскликнул с грустью хитрый и добавил: – Всё это по виду одна мука и чёрные полоски арбузов, и никакого для нас благополучия не предусмотрено.

– Ты не гони волну-то, здесь ещё науку всю усвоить необходимо, а потом и прозревать сущность бытия. – Блаженному не понравилось толкование хитрого.

– А я её, сущность эту, вот сейчас и прозрел, а внутри теперь светло от нестерпимой и горькой ясности.

– Слышь, – сказал Блаженный, – я не понял, кажется, мудрец здесь я?

– А я Просветлённый, мы же теперь натурально как боги для тех, внизу которые сидят.

Мысль о собственной божественности всем пришлась по вкусу, но вот по поводу наименований новых себя возникали различные мнения.

– Тебя же всегда ненормальным считали, – тыкал в Блаженного хитрый. – А мне как жить теперь, кем, по-твоему, мне теперь называться?

– Да кем хочешь, только мудрецом никак невозможно.

– Это почему вдруг? Ты, что ли, так решил?

– Так жизнь решила, и вообще, это я вас сюда привёл, и, значит, нечего спорить.

– А я истину прозрел про наше открытие.

– Ты когда ещё блохёнком был, я уже блоховался по– взрослому, так что про истину не особо задвигай-то нам. – По-взрослому блоховался, и чего с того, облохиться любой блох может, а тебе и блохиня твоя родная не поверила, когда грызть предлагал наверх.

– Зато сейчас мне блохобожественное достоинство пришло так же, как и всем, а то может, и побольше по возрасту лет будет.

– Да у меня такое же божественное достоинство, я так же грыз арбуз с вами обоими наравне и на поверхности новой так же сейчас устойчиво налажен.

– А я сильный и сейчас всем накостыляю, и вообще корку арбузную я погрыз до дыры в пространстве, – неожиданно заявил блох-дурак.

Пособачившись ещё с полчаса, компания новоиспечённых арбузно-блоховых богов договорилась.

Теперь решили, что будут они зваться Блаженный (старик оказался на редкость непрогрессивен), Просветлённый (хитрец решил, что так намного шире возможности), Воинственный (сильному блоху разве много надо, он всё равно придурок, и какая ему разница, лишь бы круто звучало).

Блаженный сел на задние лапы и огляделся. Стало ясно, что вокруг стоит непривычный свет и жаркая влажность. Возрастной ум Блаженного трудно загрустил обо всём новом и неизведанном.

– Что-то мне нехорошо, – пробормотал Блаженный и, лёгши на бок, скончался от невыносимой тяжести бытия.

Делать нечего, пришлось оставить Блаженного на шарообразной поверхности арбузного мира.

Уложили его возле вскрытого крепкими грызами прохода, чтобы осталось слабое тельце рядом с рассечённой сильным духом плотью арбузовой тверди.

– Кому твердь, а кому третье небо, – рассудили торжественно между собой, поняв истинный смысл названия их арбузного мира, и стали спускаться на чёрную бугристую поверхность видимого, но пока ещё неведомого благополучия.

– А кто сказал, что там благополучие? – Воинственный проговорил это так же неожиданно, как раньше обещал всем накостылять.

– Блаженный сказал. Но моё рассуждение такое: может, оно и благополучие, но надо ещё разобраться для кого. Может, оно только для шарообразности миров такое, а нам, по нашей блохиной божественности, может, совсем и без надобности окажется.

Но спускаться не прекратили, ведь любопытно познать бугристость и черноту собственными блохиными поверхностями тела.

Бугры оказались слишком большими и при ближайшем наблюдении совсем к блаженству и благополучию не располагали.

И вообще, внизу стало ясно как божий день, что путь до следующего шарообразного мира предстоит трудный и тернистый.

– Эх, где наша не пропадала. Пошли, раз уж спустились, не подниматься же обратно.

Идти пришлось замысловатым путём, огибая бугры по витиеватой траектории.

– Это такой замысел, – Просветлённый смахнул чёрную пыль с морды лица.

– Угу, – Воинственный шёл молча и только сопел в две носопырки, иногда сморкаясь на поверхность пути.

– Смотри не смотри, а мир всё-таки никак не пронять своим смотрением, – бормотал по ходу дела Просветлённый, – здесь никакого лешего не пробраться до сердцевины замысла, а то бы все давно ту сердцевину-то расхитили б, и ничего не смогло бы стоять так надёжно, как вона оно стоит-то.

– Оно-то, может, и стоит, только мы вот идём, утруждаемся путём, – Воинственный протёр залитое потом усилий зрение.

Стало душно. Идти двоице божественных блохов приходилось с упрямым настоянием, преодолевая густость духоты, раздвигая шагами неведомость пустого пространства.

Шарообразный мир приближался неторопливо, важно качаясь впереди растущей полосатостью и могучим охватом.

Гууурх… – гудящее могущество продавило слух путников, и они настороженно встали.

Шшшитц! – впереди ударило в ещё неприкосновенную блохобогами часть пути, и чёрный бугор разлетелся вдребезги.

– Что это? – Просветлённый замер перед величием увиденного разрушения.

– Бугор лопнул.

– Это я вижу. Только лопнул он с какой стати?

– Так, видно, время его пришло.

Две тучные капли падали с неба, но блохобоги о них не знали. Просто стало меньше света и подул прохладный воздух.

Первая капля сразила Просветлённого.

– Кху, – только и смог выдохнуть он, и тельце придавило неведомой силой к чёрной поверхности.

– Ты это, ты чего? – и тут вторая капля ударила в толоконный лоб Воинственного.

Воинственный сел оглушённый, но в сознании. Тельце покрылось влагой и охлаждением. Он встряхнулся верхней частью тельца и неуверенно встал.

Просветлённый лежал в распластанном состоянии и недвижно смотрел куда-то вверх.

Воинственный поднял туда взгляд, но разглядел лишь мглистую кучность, которая темнела и приближалась к черноте состояния. Кучность клубилась молча и угрюмо. Внезапно центральная часть кучного верха разорвалась ярким тонким прорезом.

Гхууурх… – донеслось до слуха Воинственного, и он уважительно кивнул на эту могучую глухоту неизвестного голоса.

Воинственный взял податливое и тихое тельце Просветлённого и прислонил к ближайшему чёрному бугру.

Вышло очень спокойно и хорошо, словно путник присел отдохнуть и сейчас смотрит куда-то перед собой, видя невидимые бездны окружающего пространства.

Воинственный понял, что есть и другие, кто выгрыз проход куда-то туда, вверх, и теперь сидит там и рассекает чернеющую кучность яркими линиями, а ещё говорит на непонятном, но грозном языке.

«Гуууу», – попробовал губами Воинственный и понял слабость своего выдоха.

Он опять уважительно посмотрел наверх и рассудил: «Это они там гудят от могучести своей, а нам падают их дары».

Только Воинственный понял, что дары эти настолько тяжкие, что нельзя их взять и просто освоить.

Так, рассуждая, Воинственный задремал, а когда морок дремоты ослаб, то вокруг опять стояла ясность и тишина.

Просветлённый сидел и видел суть полученных сверху даров, но уже никак не произносил их тайны, молчал крепко и невозмутимо.

А Воинственному оставался путь по поверхности, и он подал сигнал мускулистому тельцу, продолжая движение к новому шарообразному миру.

После отдыха идти стало легко и свободно.

Воинственный приободрился от вернувшейся ясности и, не оборачиваясь на умиротворённое с тайнами тельце Просветлённого, пошёл к возрастающему впереди шару нового мира.

Он теперь знал свою простую цель, и движение приобрело глубочайший смысл.

«Там, – ободрялся найденной целью Воинственный, – буду просто грызть, и каждый шар получит свой проход наружу».

Он не смущался ничем. Глядя на далёкую перспективу, Воинственный только прикидывал, насколько у него хватит упорной силы.

Шарообразные полосатые миры казались бескрайними, но тем было и лучше.

«В конце концов, – планировал богоблох, – выйдут в мой проход и другие, а там и пойдёт дело».

* * *

Утро народа арбузных блохов седьмого арбуза начиналось традиционно, но неожиданно небеса разверзлись, и оттуда прозвучал громкий возглас: «Эй, есть кто живой?» «Что? Что это?» – народ блохов арбуза номер семь говорил на своём блоховском языке и ничего не понимал из голоса сверху.

И тут вперёд вышел осанистый и уважаемый блох. Этот блох заведовал традиционным ритуалом «Круговая бесконечность».

– Братья и сёстры, этот голос сверху, он говорит: «Дети мои, вы всё правильно делаете!»

Весь народ традиционно обрушился на колени, и толпа в исступлении завопила «Да-а-а!»

А сверху на них глядел ничего не понимающий Воинственный блох и рассуждал: «Ну вот и хорошо, сейчас им кусок корки брошу, чтобы поняли о твёрдости прохода». Он отгрыз от белой полоски арбуза значительный и толстый кусок. Кусок полетел вниз и шмякнулся на периферии толпы.

Мелкий блохёнок подбежал и, потрогав свалившийся сверху огрызок, с детским восторгом засмеялся: «А наверх всем можно, это вот люк такой открылся».

К нему подбежали взрослые блохиные представители и строго обратили на блохёнка упрямые взоры.

Подошёл заведующий традиционным ритуалом «Круговая бесконечность».