Текст книги "Психология с человеческим лицом. Гуманистическая перспектива в постсоветской психологии (сборник)"

Итак, намечается определенное совпадение векторов двух наук (именно векторов, а не отдельных методов, фигур, построений), некая линия общей направленности, разделив которую психология личности из позиции отстояния по отношению к нравственности может войти под ее сень: самой стать нравственной. Не в том, разумеется, смысле, что она будет ее отныне олицетворять, а в том, что она будет сознательно служить ей, зная при этом, что отнюдь не теряет своей объективности, ибо служит тому, что действительно составляет сущность человеческой жизни.

Сказанное не означает, конечно, что вся остальная психология объявляется автором безнравственной (точнее было бы сказать вненравственной), что сбрасываются со счетов, обесцениваются ее достижения, глубины познания, реальная помощь людям и т.д. Речь лишь о попытке соотнести линии психологий и этики, показать неслучайность их схождения и возможность для психологии сознательного служения задачах нравственного развития. В свою очередь, как мы видели, это соотнесение невозможно без опоры на определенное представление о сущности, образе человека. Нравственная психология в этом плане есть психология, соотнесенная с нередуцированным представлением о человеке. Мы уже говорили о разных формах подмены человека его психологическими орудиями – подсознанием, характером, личностью. Психоанализ – это психология подсознания, идентифицируемого с человеческой сутью; бихевиоризм – психология характера, способов действования, принимаемых за человеческую суть; гуманистическая психология – это психология личности, самости как самоцели человека[9]9
  Вспомним остроумную критику В.Франклом центрального тезиса западной гуманистической психологии о самоактуализации личности. Он приводит сравнение с бумерангом, задача которого вовсе не в том, чтобы он вернулся к тому, кто его послал, (хотя большинство считает именно так), а в том, чтобы поразить цель. Возврат, на самом деле, есть свидетельство не прибытка, а неудачи или промаха. То же и с самоактуализацией личности. Будучи направленной на самою себя, она означает промах в главном [28].


[Закрыть]; нравственная психология – это, наконец, психология человека, поскольку в ней психологические орудия и инструменты даны не сами по себе, а в соотнесении с тем, что безмерно их больше и чему они, по сути и смыслу, призваны служить.

Важно заметить, что каждое из психологических образований, став шее в центре перечисленных концепций, в ходе продуктивного развития преодолевается, “снимается” другими инстанциями: подсознание – сознанием (вспомним позицию самого 3.Фрейда – на месте Оно должно стоять Я); характер – личностью (если подросток – сплошной характер, то юноша уже личность с характером, а у зрелого человека личность должна возрасти настолько, чтобы вовсе подчинить, “снять” характер), И, наконец, личность в итоге “снимается” человеком. “Если человек понимает свое назначение, – пишет Л.Н.Толстой, – но не отрекается от своей личности, то он подобен человеку, которому даны внутренние ключи без внешних” (Толстой, 1993, с.327). Личность – внутренний ключ. Сложный, уникальный, бесценный, трудноовладеваемый. Но на определенном этапе он исчерпывает свои возможности открытия и требуется новый. В этом плане личность отходит, отбрасывается, “снимается” как сослужившее, усвоенное и открывается во всей полноте то, чему она служила. Предельное для каждого услышать: “Се человек”. Не характер, не иерархия мотивов, не смысловая сфера, не личность даже, а именно – человек.

Специально подчеркнем – “снятие” не означает уничтожения или даже нивелирования. Характер ведь не отменяется к зрелости, но получает в нормальном развитии подчинение, управление личностью, входит в иные системные отношения. Поэтому нравственная психология, восходящая к человеку, не исключает прежних достижений, методов, наблюдений, а также упругих подходов, фиксирующихся на подсознании, характере или личности, но, напротив, – способна вместить, соотнести их между собой как исследование разных сторон (этапов) психологии человеческого развития, объединенных общей задачей обретения человеком своей сущности.

* * *

Теперь осталось сказать о третьей из навлеченных наш линий рассмотрения – о христианской психологии. На самом деле, все предыдущие рассуждения прямо подводят нас к этому. Если мы говорим о нравственном законе, то неизбежно встает вопрос о его основаниях: относительны они или абсолютны, временное и вынужденное соглашение, общественный договор, субъективное мнение или абсолютное, Богом ли данное установление. Скажут, что это вопрос религии, т. е. вопрос научно недискутируемый, необсуждаемый. Но дело в том, что он был и остается необыкновенно существенным для конкретного психологического функционирования. Здесь, по сути, тоже, что и во взаимоотношениях с этикой: есть вектора и линии, которые в психологии и религии тесно соединены, соотносимы.

Что же на этот раз составляет общую территорию, предает, пересекающегося рассмотрения? Прежде всего, это вера. Вера – несомненный психологический факт, предпосылка осуществления, необходимая поддержка, условие любой сколь-нибудь сложноорганизованной человеческой активности (Братусь, 1994). Предположим, некто задумал построить новый дом и жить в нем долгие годы, или окончить вуз и стать врачом, или вырастить всех своих детей и обеспечить им счастливое будущее. Любое из задуманного может осуществиться, но далеко не автоматически и обязательно, а более или менее вероятно (однокоренное слово с верой). И для этого недостаточно самого принятия решения, сознания мотива, доводов разума, усилий воли и т.п. Человеку необходимо наличие целостного образа будущего, которых поддерживается и живет в нем, с которым у него эмоциональная, теплая связь, в который – и иного слова не подобрать – человек верит, часто несмотря на колебания, ослабление воли или разумные доводы, призывающие повременить или вовсе прекратить деятельность.

Если воспринять мир совсем реально, информативно точно, со всеми его опасностями, подвохами, поворотами судьбы, внезапностью болезни и смерти, то можно замереть или вслед за поэтом воскликнуть: “Кто смеет молвить до свиданья чрез бездну двух или трех дней”. А мы смеем, потому что привычно верим в свои завтра и послезавтра. И без этого остановилась бы жизнь. Итак, вера это отнюдь не только религиозный феномен, как продолжают думать воспитанные атеизмом психологи. Механизмом, усилием веры поддерживается и эмоционально притягивается, “прилепляется к сердцу”, запечатлевается образ, существование и осуществление которого лишь вероятно. Этот образ через наглядно-чувственную представленность сознанию нереализованного в действительности делает субъективно реальным, осязаемым, недостижимое видимо достижимым, будущее настоящим, по жизни сопутствующим, греющим и ведущим. Вера при этом имеет, конечно, внешние, отмечаемые другими, признаки присутствия в человеке, но ее бытие, наличие, очевидность – внутри. Верящий свидетельствует прежде всего себе и лишь косвенно, через себя – другим. Доказать, обрисовать другому предмет, образ веры до конца нельзя, ибо с внешней позиции он всегда лишь вероятен, но не доказуемо достоверен[10]10
  В этом плане веру другого можно принять лишь поверив в нее и такой дар веры, доверие, вера до свершения и подтверждения – особый знак и помощь, причем часто куда более ценная (и уж, конечно, более редкая) чем рентгеновский объективный разбор, стремление к восприятии человека “как он есть”. Последнее вне соотнесения с первым (верой в образ веры, в образ будущего другого) может порой оказаться просто пагубным, затворяя горизонты; и потенциальные возможности должного развития человека. Замечательно мысль! Гете, что если мы будем принимать людей такими, какие они есть, то сделаем их хуже; а если мы будем обращаться с ними как с теми, кем они хотят быть, то приведем их туда, куда их следует привести.


[Закрыть]. Поэтому веру нельзя заполучить извне, нельзя передать наставлением или примером.

Нельзя решить, окажем, что все верят в это и поэтому отныне я верю. На деле неизбежно получится другое, что можно выразить формулой: “Все верят в это и поэтому я думаю, что отныне я верю”. О вере можно и нужно думать, но ее нельзя надумать, создать размышлением, она подразумевает, обнаруживает себя как личное и непосредственное усмотрение, ощущение образа, а не его умственное выведение как некоего силлогизма или внешней необходимости.

В то же время очевидно, что внутренняя достоверность не дается просто, задаром и одномоментно, но требует специальной психологической работы, усилий по строительству, восстановлению образа веры. Этот процесс обычно начинается при колеблющихся, почти равных шансах, равной мере веры и неверия (“пятьдесят на пятьдесят”). Вера в этих условиях должна преодолеть неверие, оформить и сохранить образ, вопреки неизбежным сомнениям. Именно здесь – область возникновения, испытания и искушения веры. Важно заглотить, что примерно та же вероятность успеха характерна для начала (а, нередко, сопровождения) сложной жизненной деятельности и вера, преодолевающая сомнения, победившая меру неверия становится в этих условиях наиболее адекватной основой и помощью, тогда как надежда, готовая возникнуть при самой минимальной вероятности успеха – слабая, иссякающая (но зато, правда, умирающая последней) поддержка, а уверенность (высокая вероятность успеха) требует выполнения слишком многих условий, которые далеко не всегда могут быть представлены реальной жизнью.

И, наконец, вера тесно связана со смыслообразованием. Известна формула А.Н.Леонтьева, согласно которой личностный смысл порождается отношением мотива (деятельности) к цели (действия) (Леонтьев, 1968) Подчеркнем, однако, что речь при этом идет о личностном смысле замкнутой на себе деятельности, тогда как переходя к более общим смыслам, мы сталкиваемся с иными условиями порождения. В сложных формах активности человек действует не ради достижения самого по себе предмета потребности (или мотива по А.Н.Леонтьеву), он действует ради целостного образа той новой жизни, в которую будет включен этот предмет.

И в этот образ (вспомним – вероятный на деле) человек должен поверить, принять его как уже существующий, влияющий, сопровождающий сегодняшнюю жизнь. Продвижение требует принятия того, чего нет, как то, что есть. Это внутреннее принятие – сугубая продукция, работа веры. И если смыслы деятельности порождаются отношением мотива к цели, то смыслы жизни порождаются живым образом будущего, освещающим и животворящим настоящее или – отношением образа веры к наличному состоянию человека.

То же и с верой религиозной. В основе ее так же восстановление в себе путеводного Образа, никогда не могущего быть до конца доказанным как теорема (в данном случае как теодицея). Образ этот – что прозвучит резко – так же объективно вероятен (на множество аргументов “за” находится столько же “против”). И вновь мера веры может быть равна мере неверия и надобно превозмочь последнюю через усилия и нередко борьбу (внутреннюю брань). И вновь смысл зависит от веры и потеря ее способна обессмысливать бытие.

Разумеется есть, существенные отличия человека верящего (нерелигиозная вера) и Берущего (религиозная вера), но сейчас нам важно зафиксировать наличие принципиально общей территории, единство психологической основы самого феномена веры, несмотря на возможные весьма серьезные различия ее форм. Данных различий мы касаться не будем, поскольку это уведет нас далеко в сторону, отметим лишь, что если нерелигиозная вера, нерелигиозные предметы, образы веры чаще соотнесены, ограничены строительством, смыслообеспечением текущих деятельностей, то вера религиозная по самой своей сути всегда восходит, проясняет связь с конечными, предельными вопросами жизни и смерти, созидая, удерживая духовную сферу как завершение, купол человеческого облака. И подчеркнем вновь – речь здесь не об отвлеченных философских или теологических аспектах, а об аспектах психологических, вернее о той философии и теологии жизни, которая разыгрывается, воспроизводится в психологии, сознании человека. Замечательный мыслитель начала века В.Н.Несмелов писал: “Все ученые толкователи религии – и древние, и новые – почему-то интересуются только одним, что именно когда-нибудь думалось или думается человеку о Боге, и откуда бы человек мог почерпнуть свои думы о Нем. А между тем, думая о Боге, человек думает и о себе самом, и религиозное сознание человека всегда и непременно является составной частью его самосознания” (Петровский, 1985, с.279 – 280).

Можно сказать, что формы религии отражают устоявшиеся, прошедшие проверку веками ответы на вопросы о человеческом существовании, на неизбывные, сущностные потребности человека, на само наличие в нем особого – метафизического пространства. Вспомним В.Франкла, который говорил о ноосфере или духовном измерении человека. Ведь говорил он об этом не как отвлеченный философ, а как психолог, психотерапевт, который видел, ощущал эту материю в опыте, причем в особом, экстремальном опыте пребывания в лагере смерти (Франк, 1990). Впрочем, материю эту нередко ощущает любой серьезный психолог, который погружается в работу с реальным человеком. Э. Фромм утверждал, например, что понять пациента или любого человека вообще можно лишь выяснив его ответ на экзистенциальный вопрос, его тайную приватную религию, поскольку большая часть того, что считается “психологическими проблемами” – это лишь вторичное следствие базисного ответа, а потому бесполезно лечить до того, как был понят этот базисный ответ – тайная индивидуальная религия (Fromm, 1969). Можно добавить, что эта индивидуальная религия может не совпадать с сознательно заявленной религиозной принадлежностью, может, наконец, сочетаться с полным отрицанием какой-либо религии, провозглашением атеизма, но – что для нас главное – она существует как реальный психологический факт, реальная внутренняя опора человеческой жизни. Более того – опора неустранимая, незаменимая, хотя, конечно, могущая менять свои названия, объяснения и интерпретации.

Однако вступление в метафизическое пространство, в область духовного измерения необходимо ставит вопрос о его природе, о тех идеях, образах, ценностях, опосредствующих символах (медиаторах), которые составляют эту сферу, строят и определяют ее конструкцию и движение. Наиболее распространенная сейчас позиция – это ставка на так называемые общечеловеческие ценности, т.е. ценности, идеи, установления, свойственные всему человечеству. Такая позиция, вполне подходящая, адекватная нравственному действию, психологически и энергетически оказывается однако нередко недостаточной, как бы вторичной для духовной сферы. Дело в том, что любая ценность, прежде чем стать “общечеловеческой” была “частночеловеческой”, возникла в определенной культуре, в нее кто-то верил, за нее кто-то страдал, свидетельствовал о ней, ее кто-то отстаивал, порой ценою жизни.

В этом плане общечеловеческая ценность есть готовый, снятый результат живого культурного процесса. На костер люди всходили не за абстрактно общечеловеческие ценности, хотя их мужество имеет, конечно, общечеловеческий смысл. Духовная сфера такова, что для ее удержания, как целого, нужна напряженная, восходящая энергия личной веры, той самой индивидуальной религий, о которой говорил Э.Фромм. Если же учесть, что эта сфера, в свою очередь, завершает и удерживает всего человека как целое в этом, мире, то роль и значение веры как условия осмысленности и полноты бытия, станут особо ясными. Вспомним восклицание одного из героев Ф.М.Достоевского: “Если Бога нет, то какой я штабс-капитан”. Речь здесь о психологии, а не о философии, о непосредственном ощущении, ужасе человека, вдруг представившего, что будет, если он потеряет конечное и, одновременно, непосредственно им переживаемое основание своего бытия, своей реальной жизни, включая и “штабс-капитанство”. Вспомним и другие известные слова Ф.М.Достоевского: “Если Бога нет, то все дозволено”. Здесь опять об осознании последствий потери конечных и одновременно началообразующих оснований, поихологическое удержание которых подразумевает работу веры.

Автор, конечно, не вправе настаивать на тех основаниях духовной жизни, которые он разделяет, но и не должен вовсе скрывать свою позицию. Она проста: мы возросли в христианской культуре и в ней следует искать наши основания и ключи. Центральным посредником помощником, Образом этой культуры является фигура Христа. И это имеет самое непосредственное отношение к психологии развития. Сошлемся на В.П.Зинченко и Е.Б.Моргунова, которые после тщательного критического анализа различных видов опосредователей (медиаторов) духовного роста вынуждены признать: “И все же Августин был прав, говоря, что истинным медиатором является Богочеловек… Для нас он истинный, потому что именно Богочеловек вочеловечивает и одухотворяет все остальные медиаторы” (Зинченко, Моргунов, 1994, с.314).

Cпаситель – фокус, спасение, оправдание и упование нашей культуры, олицетворение истинного образа, сущности человека, тот пункт, цель, точка устремления, выше которой нельзя поставить, но и ниже не должно опускаться. По-гречески “грех” (амортано) – промах, непопадание, минование цели. В широком (предельном) пониманий действие не направленное, не устремленное ко Христу оборачивается в результате (часто, конечно, весьма отдаленном, не сразу усматриваемом) промахом, минованием смысла, замысла культуры и удовлетворением ложным, преходящими, пустыми целями. И наука со всем корпусом добытых ею сведений, громами достижениями, успешными методами и приемами может то же оказаться таким промахом, минованием, устремлением к ложной цели. Поэтому психология, назвавшая себя нравственной вправе сделать еще один, вполне естественный в нашей культуре шаг и определить себя как психологию христиански ориентированную или христианскую психологию. Если первая полагает нравственное развитие как норму, как путеводную нить, главное условие здоровья личности, если она видит другого человека как самоценность, то вторая добавляет к этому представление о конечных, абсолютных основаниях такого выбора, придавая другому не только общечеловеческую, но сакральную ценность, рассматривая его как образ и подобие Божие, нормальное же развитие как реальный (со всеми возможными отступлениями и трудностями) опыт подражания Христу. Направление это, как уже отмечалось, делает у нас самые начальные шаги. Так, лишь с начала 1990-х годов стали появляться в печати публикации и организовываться семинары по проблемам христианской психологии. В качестве весьма пока еще предварительного итога этого периода можно рассматривать выход первого в России учебного пособия для вузов по христианской психологии (Начала христианской психологии, 1995)[11]11
  См. так же материалы научного обсуждения данного учебного пособия в рамках философско-психологического семинара памяти Г.И.Челпанова [12].


[Закрыть].

* * *

Итак, мы бегло и схематично рассмотрели три линии, три варианта отношения к проблеме человека в психологии. Первая – это гуманитарная линия, которая по сути, не имеет конкретно-ценностной точки опоры вне себя самой, но призвана расширить возможности сознания, высвободить место для духовного роста, для саморазвития, самоактуализации личности и т.п. (Бумеранг – если вспомнить образ В.Франкла – должен вернуться к самому владельцу и оказывается тем самым холостым, ради себя существующим). Вторая – это линия нравственной психологии, которая не замыкает личность в самой себе, не делает ее существующей ради себя самой и своего роста, но дает определенное, вне ее обнаруживаемое понимание сущности человеческого развития, для достижения которой она является необходимым и уникальным инструментом. Наконец, третья линия христианской психологии как признаке абсолютных оснований нравcтвенности, как сознательная ориентация на христианский образ человека, христианское понимание его сущности и рассмотрение развития как пути следования, приближения к этому образу (равно как – если речь об аномалиях – об уклонениях от этого пути, способах их корректирования).

Эти три подхода мы хотели представить не как враждебные, противостоящие друг другу, но как, в известном плане, преемственные, где последующий не уничтожает предыдущего, но вбирает в себя, добавляя новый принцип рассмотрения, возвышая, достраивая до целого образа человека. Рост этот имеет свои законы и сроки, что касается нынешнего времени, то согласимся с высказыванием А.И.Солженицына: “Но нам сегодня больше-то всего нужно подняться сперва на нравственный уровень, а потом на религиозный” (Солженицын, 1995, с.152).

Нетрудно увидеть, что в истории психологии свершается как бы некий круг и мы возвращаемся (на новом уже конечно уровне – измененные и обогащенные опытом, пусть во многом и горьким) к месту, откуда когда-то вышли. Психология начала с разрыва с философией, этикой, теологией, с потери понятия души, с постулата естественно научного подхода к человеку как к объекту, вещи среди вещей, с деградации духа и материи, сугубой объектности, телесности. Душа я дух надолго исчезли из поля внимания, вернее стали рассматриваться производными, вторичными от материального (телесного, вещественного) мира. “Производные” при этом обрисовывались столь непохожими на свои прежние обличия, что, разумеется, были и поименованны по другому: потребности, мотивы, комплексы и др.

Сейчас идет постепенно обозначающийся поворот – если не к душе в ее полном понимании, то, по крайней мере, к душевности, к душевным проявлениям человека и опорой, адекватным зеркалом здесь становится гуманитарный подход. Мир человеческих чувств, переживаний все более становится центром интереса психологов. Изменились и слова науки. В психологию ныне впущены такие долго ею игнорируемые понятия как милосердие, сострадание, любовь, надежда и т.п. Следующий предполагаемый шаг – это соотношение с предельными вопросами о сущности человека, о смысле и назначении его жизни. Здесь психология спустя более чем столетие вновь встречается, соотноситься с философией, с этикой и при определенных условиях может стать нравственно ориентированной. Рассмотрение оснований нравственности ведет в свою очередь к вопросам веры, к необходимости возвращения к понятию души в ее полном (а значит и религиозном) понимании. На этом этапе возникает возможность христиански ориентированной психологии.

Может возникнуть возражение, что введение религиозного понимания души[12]12
  Напомним, что душа воспринимается двояко (Ф.И.Тютчев писал о ее “как бы двойном бытии”, о том, что она “жилица двух миров”), с одной стороны, как живое вместилище (орган) переживаний (мы говорим – душа болит, поет, ликует, страдает, рвется на части, холодеет, падает и даже уходит в пятки), с другой – как вечная, бессмертная энергия и субстанция, которая может отпечататься, проявиться в переживаниях, но отнюдь к ним не сводима.Это и есть душа в религиозном понимании или, чтобы подчеркнуть ее отличие от душевного мира – дух (см. подробнее [1]).


[Закрыть] уничтожит, разорвет психологию изнутри (безмерное не может удержаться в мерном, измеряемом, научно исследуемом). Вследствие этого психология утеряет самостоятельность, растворится, предстанет частью теологии и т.п. Таковое действительно возможно при смешении разных уровней. Если же мы будем понимать психическое (мышление, память, восприятие, личность) как инструмент достижения человеческой сути, то тогда этическое, философское, богословское понимание этой сути отнюдь не препятствие, а, напротив, важнейшее условие научных разработок, ибо последние приобретают тогда масштаб и смысл в культуре, а первые – психологическое соотнесение и почву. Ещераз: душа в религиозном понимании не входит, не вмещается в психологию, равно как не растворяет психологию в себе, религиозно-философский и конкретно-психологический уровни несводимы один к другому, неподменяемы друг другом, но их взаимное признание, установление связи, соотнесение – условие и форма их живого отражения.

И последнее – стоит ли так настойчиво возгонять психологию, пытаясь соединить земное и возвышенное, неужели задачи внутри самой психологии уже исчерпаны?

Развеется, нет. Задач этих бесконечное множество, каждая достойна усилий и вовсе не обязательно требует соотнесения с родовой человеческой сущностью, нравственностью или бессмертной душой. С этого убеждения психология, собственно, и началась. Г.И.Челпанов писал в 1888 г.: “Хотя психология, как обыкновенно принято определять ее, и есть наука о душе, но мы можем приняться за изучение ее “без души”, т.е. без метафизических предположений о сущности, непротяженности ее и можем в этом держаться примера исследователей в области физики” (Челпанов, 1912, с.9).

Продолжим, однако, аналогию с физикой. До определенного времени последняя под одобрение общественности могла увлекаться все новыми и новыми открытиями, отстраняя возможные и далекие последствия, связь с образом человека, культурой, самим существованием человечества. Но после изобретения атомной бомбы и опыта ее применения на живых людях, положение изменилось кардинально: перед физиками стала проблема осознания смысла и последствий их работы (судьба Р.Опенгеймера в Америке и А.В.Сахарова в России – явные тому иллюстрации).

Сейчас то же происходит в психологии: мощь направленной психологической радиации уже вполне открыта и применена на живых людях. Психология активно, порой на первых ролях стала привлекаться к выполнению грандиозных заказов по манипулированию индивидуальным и общественным сознанием: создание имиджа (не лица, а маски, личины) политиков, навязывание любых(часто вредных, просто опасных) представлений, товаров и услуг, сотворение кумиров (идолов) молодежи, вовлечение в тоталитарные организации, секты и др. Время чистой психологии ради психологии ушло. Или, иными словами, ушло время безответственной психологии, психология вполне повзрослела. Она не дитя, которое живет в мире снисхождения и потакания (чем бы ни тешилось), не подросток, которому надо лишь выпятить и утвердить свой характер. Настала пора проявить личность, а значит выбрать и осознать общие смыслы и ориентиры движения, понять и честно признать – какому образу человека мы собираемся служить, соработать в нашей профессиональной деятельности.