Текст книги "Одри Хепберн. Жизнь, рассказанная ею самой. Признания в любви"

«Война и мир». На съемках и в жизни

У Дино де Лаурентиса имелась причина для визитов в наш дом в Бюргенштоке, он затевал огромный проект – фильм по роману русского писателя Льва Толстого «Война и мир» – и предложил Мелу роль князя Андрея. В первый же день Мел предупредил меня, чтобы не вела никаких переговоров и не поддавалась ни на какие хитрости Лаурентиса:

– Одри, он явно хочет видеть тебя Наташей Ростовой.

– Нет, я же ношу ребенка!

– Потому и говорю, чтобы лучше помалкивала.

Карло Понти и Дино де Лаурентис все делали с размахом: если жениться, так на самых красивых актрисах Италии, если снимать, так громадные эпопеи с сумасшедшим ценником. Курт говорил, что таких не грех и немного обобрать. Не знаю, как про «обобрать», но гонорар у меня был просто сказочный, он в тридцать раз превышал оплату съемок в «Сабрине», а о «Римских каникулах» и говорить нечего. У Мела было много скромней, но, когда я попыталась сопротивляться, они с Куртом просто заставили меня замолчать!

Весь фильм был немыслимо дорогой, масштабный, сложный и… настолько же неподготовленный. Понти и Лаурентис почему-то очень спешили, назначив начало съемок на 1 июля. Замечательный режиссер Кинг Видор метался, спешно подбирая полсотни актеров на роли со словами; костюмеры шили больше двадцати тысяч костюмов, просто купить которые, как для «Сабрины», было невозможно; со всей Европы свозили лошадей, которых требовалось около десятка тысяч; для съемок русской зимы посреди итальянского жаркого лета грузовики везли сотни тонн искусственного снега; военные музеи скрепя сердце поставляли из своих запасников старинные пушки…

Все крутилось и вертелось, шли примерки, готовились декорации дворцов и деревень, не было только одного – сценария!

Продюсеры сделали страшное: получив перевод огромного романа, они разбили его на части и отдали каждую своей группе сценаристов, нимало не заботясь, что разные люди напишут в разном стиле. Работа проведена спешно – за три недели, – и результат получился соответственный. Кинг Видор рассказывал, что схватился за голову, увидев сценарий в полтысячи страниц, каждая часть которого существовала самостоятельно.

Тогда спешно пригласили нескольких писателей, чтобы выправить ситуацию. Все равно фильм был очень длинным, и смотреть его тяжело.

Ставку делали на красивые виды, масштабность съемок и тонкую игру актеров. Но играть тоже оказалось нелегко. Наташа Ростова не Сабрина, а «Война и мир» не комедия, характеры героев должны быть в развитии, но его не было, как не всегда бывала единая линия поведения героев в разных частях сценария.

Роль князя Андрея Болконского сразу предложили Мелу, позже мы все поняли, какой ошибкой было соединить нас в любовной истории, пусть и столь целомудренной. Мы с Феррером просто не могли играть перед камерой ни бурную страсть, ни даже влюбленность, это наше и только наше, выносить свои ощущения на зрителя ни я, ни он не способны.

К сожалению, к моему величайшему сожалению, мы снимали грандиозную не только по масштабности, но и по духу эпопею просто как большой красивый фильм с множеством сцен, временами даже не слишком связанных между собой… Позже, когда мне пришлось играть сестру Люк в «Истории монахини», я поразилась тщательности подготовки к съемкам. Режиссер «Истории» Фред Циннеман не просто изучил натуру, на которой нужно снимать, он привлекал к поездкам нас с автором сценария Андерсоном, чтобы мы могли на собственном опыте почувствовать атмосферу монастырей. Мы, актрисы, игравшие монахинь, жили в этих обителях, молились вместе с сестрами, учились ходить, как они, стоять, как они, ели и спали в обители. Но главным было даже не подчинение распорядку дня, актеры – народ привычный ко всему, а необходимость, например, по-настоящему молчать целый день, потому что говорить не положено. Или присутствовать на операции, во время которой только что родившийся ребенок погиб! Мы провели несколько дней в лечебнице для прокаженных, помогая облегчать боль этим людям.

Потому, когда приступали к съемкам фильма Циннемана, не просто знали текст или мизансцены, а знали, как проживать каждую сцену. Нельзя играть что-то, не прочувствовав это на себе! Во время съемок «Римских каникул» я действительно открывала для себя прелесть Рима и радовалась общению с Грегори Пеком, в «Забавной мордашке» восторгалась возможностью потанцевать с Фредом Астером, в «Завтраке у Тиффани» «помогала» Холи Голайтли разобраться со своими чувствами…

А в «Войне и мире» всего лишь изображала прелесть Наташи Ростовой. Но ведь у Толстого она растет, взрослеет духовно, превращаясь из непоседливой восхищенной девочки в очаровательную, но посерьезневшую женщину. А в фильме этого не происходило, Наташа оставалась хлопающим глазами очарованием, которое непонятно почему выходило замуж за Пьера Безухова.

Я твердила, что Пьера должен играть Питер Устинов, но Лаурентис решил иначе. Почему они стремились, чтобы Пьер на экране не получился слишком интеллигентным, непонятно, ведь в романе он именно таков. Лаурентис, в свою очередь, предложил Грегори Пека. Конечно, играть с Грегори я готова хоть десять ролей, но каково будет Мелу? К тому же Пек отнюдь не увалень, каким Безухов описан у Толстого. Я удивлялась: зачем отходить от авторского текста, если у самого писателя, кажется, даже насморк героев описан с точностью до одного чихания!

Мел снисходительно улыбался, позволяя Лаурентису самому объяснять глупышке разницу между романом и кино. Да, в книге автор мог позволить героям многое, что невозможно не только показать, но и допустить на экране. Зрители не простят Наташе Ростовой смены красивого, мужественного князя Андрея на увальня Пьера Безухова, неважно, что эта замена происходит после смерти князя Андрея. Хорошая героиня должна страдать до конца жизни, а если уж влюбляться в другого, то только в супергероя.

Конечно, на роль супергероя Грегори подходил безусловно, но я боялась, что он совсем заслонит собой Мела и ничего хорошего не получится. Феррера не заслонили, но ничего хорошего все равно не получилось.

После нескольких проб разных актеров на роль Пьера Безухова утвердили Генри Фонду. Генри – прекрасный актер, но Пьер слишком сложная роль, чтобы ее играть, Пьером надо быть и жить. И уж конечно, должно быть не четыре месяца сумасшедших съемок, а год подготовки. Но мы снимали всего два летних месяца и два осенних. Это слишком мало для фильма такого объема и такой глубины.

Позже его сняли сами русские, и как сняли! Серж Бондарчук не торопился и не втискивал огромный сложный роман в три часа экранного времени, не заставлял бегом снимать самые важные сцены, а Пьера Безухова сыграл сам, и верно сделал. Они получили «Оскара», и получили справедливо.

Мы получили только сдержанные отзывы критики по поводу масштабности проекта, красивых сцен и хорошенькой Наташи Ростовой, у которой, правда, слишком тощие ключицы. Генри в роли Пьера ругали за угрюмость и подавленность, а Мела в роли князя Андрея – за совершенную бесстрастность. Феррер играл очень умело, но действительно отстраненно, он просто выполнял свою роль, произнося слова и делая нужные движения. Сомневаюсь, что восторженная Наташа Ростова могла влюбиться в такого холодного князя Андрея.

Я пыталась что-то говорить Мелу, но он в ответ злился:

– Я знаю свою роль и знаю, как надо играть. Думай о своей.

Между нами пробежал первый холодок, было заметно, что Мел злится из-за моих попыток вмешиваться в его игру, ведь до сих пор таким правом обладал только он. Муж, видно, решил, что я начала зазнаваться и завышать себе цену. А я пыталась объяснить:

– Мел, чтобы получилось по-настоящему, нужно по-настоящему чувствовать…

Он фыркал:

– Так может говорить только неопытная статистка. Если чувствовать все, что играешь, превратишься, как ты после «Ундины», в сущий скелет на грани душевного срыва. Актеры должны уметь играть, понимаешь, играть страсть, а не поддаваться ей.

– Но ведь тогда получается фальшиво…

Я обожала своего Мела, но не могла не признать, что у него получалось пусть не фальшиво, но совершенно холодно, это заметно испортило роль князя Андрея. Актер в русском фильме тоже был сдержан и почти холоден, но лишь внешне, в его глазах читались внутренние переживания, и наружная холодность при этом только придавала внутренней игре вес. Почему это не удалось Мелу? Наверное, потому, что он не желал переживать и внутренне, он лишь играл чувства.

Работа была тяжелой не из-за мучений в теплой одежде во время летней жары в Италии, не из-за множества физически трудных сцен, не из-за необходимости ездить на лошади, чего я раньше не умела, не из-за бесконечных и весьма спешных дублей масштабных сцен, а из-за какой-то пустоты… Не было жизни в картине, были только съемки и следование сюжету. Рядом со мной бесстрастно изображал любовь Мел и хмурился Генри, и попытки оживить их с помощью восторгов Наташи делали ее образ несколько глуповатым.

Мне очень нравится русская литература, при этом я прекрасно понимаю, что читать, например, лучшие произведения Тургенева нужно на русском, Толстого тоже. При переводах теряется очень многое. Когда слушаешь, как читают произведения на русском те, кто владеет языком свободно, кажется, что они поют. Русский язык очень сложный, я пыталась брать уроки, но для этого нужно слишком много времени. Это то, чего я так и не успела в жизни, а жаль…

Я смотрела русский вариант «Войны и мира» и чуть не плакала, там было все: музыка речи, музыка чувств, музыка души… Приятно, что актриса, играющая Наташу Ростову, похожа на меня, значит, даже русские решили, что Наташа должна быть именно такой. Но она действительно менялась в фильме, а я оставалась такой же.

У меня были два фильма, в которых я могла выполнить работу на «Оскара», но не сделала ее: «Война и мир» и «Моя прекрасная леди». Когда мне пытались выразить сочувствие по поводу предвзятости чиновников, я только пожимала плечами: их вины тут нет, просто я сыграла недостаточно хорошо. А ведь какие роли… Это называется упущенными возможностями.

У моей приятельницы Дорис Клайнер был муж Юл Бриннер. Прожили они вместе не так долго, но я многое подметила. Собственно, в немалой степени под их влиянием мы попытались найти место для жизни в Швейцарии, а не в Англии или США. У Юла было роскошное поместье недалеко от Женевы. Поженились Дорис и Юл прямо на съемочной площадке «Великолепной семерки», той самой, что превратила уже популярного после фильма «Король и я» Бриннера в настоящую икону вестернов, одного из самых обожаемых актеров Америки.

У Юла весьма своеобразная (к сожалению, была, его уже нет на свете) внешность. В пьесе и фильме «Король и я» он играл сиамского короля в парике из длинных черных волос, в противовес этому в новом фильме его любовница Марлен Дитрих убедила побриться наголо, в результате получилась та самая внешность, которую знает вся Америка – ковбоя Криса, главного из «Великолепной семерки». Но не бритый череп и даже не прекрасные физические данные привлекали к нему поклонников. Каждый, кто оказывался рядом, неизменно попадал под обаяние пронзительных глаз и завораживающего голоса.

Я сама много раз слушала его пластинку «Мы цыгане», которую Бриннер выпустил вместе с другом Алешей. Что-то было во всем его облике, в голосе, в исходившей от него силе такое, что говорило о мятущейся душе. Юлу удавалось все, чем бы он ни занимался: его сиамский король оказался оскароносным; любая роль, которую играл Бриннер, принималась с восторгом, даже если фильм был откровенно слабым; у Юла были любовницами самые красивые актрисы – Марлен Дитрих и Ингрид Бергман; женился он несколько раз, имел все, чего только мог пожелать мужчина. А вот спокойствия в душе не было.

Почему? Объяснила София:

– Юл – русский, а у них не бывает спокойных душ, всегда нужно что-то еще.

Постепенно я поняла, что это «что-то» не в материальном, душа Бриннера страдала от невостребованности. Снимаясь в роли Мити в «Братьях Карамазовых», он криком кричал на площадке, требуя сменить актрису, игравшую его любимую. Бриннер просто не мог выносить половинчатой игры, он выкладывался полностью. К сожалению, ни в Голливуде, ни в Европе такой накал оказался не нужен, он не добавлял фильмам кассовости.

О Бриннере я не раз вспоминала на съемках «Войны и мира». Для Юла там не было роли, но сам подход к делу, горение и полная отдача очень пригодились бы. Но их не было. «Война и мир» фильм красочный, масштабный, он благосклонно был принят зрителями Америки и Европы, но не более. Когда вышел русский вариант, глядя на игру их актеров, я видела Бриннера даже в спокойном князе Андрее, в странноватом Пьере Безухове, в юной Наташе была та же мятущаяся душа. Нам никогда не постичь этого.

Уже на премьере было понятно, что ни звездный состав, ни масштабность съемок, ни огромные затраченные средства фильм не спасли, наспех сделанная эпопея понравиться ни зрителям, ни кинокритикам не могла, с этим приходилось согласиться. Наша троица – Генри, Мел и я – на афишах людей в кинотеатры не привлекла и переживать из-за сложности любви русских во время нашествия Наполеона не заставила. Загадочные русские так и остались загадочными. Фильм не стал ни кассовым, ни даже просто популярным, как только закончилась грандиозная рекламная кампания киностудии, о нем благополучно забыли.

Наши с Мелом отношения эта работа несколько охладила. Я была в отчаянье: неужели съемки способны помешать нашему счастью? Если дело обстоит так, то я вполне согласна принести в жертву семейному счастью славу и успех, семья важнее. Мел так не думал, я для него существовала не только как жена, но и как партнер по съемочной площадке, а главное, как точка приложения его неуемной энергии. Меня всегда поражало, почему у Феррера, буквально бурлившего идеями, сгоравшего от желания осуществить множество безумных проектов, эта же энергия не выходит в ролях. Куда она девается? Почему, когда надо страдать или восторгаться перед камерой или на сцене, Феррер становится ледышкой, от которой замерзают все, от партнеров до зрителей? Неужели энергия сгорает, не успев примениться?

Мел с увлечением и охотой брался за какой-то очередной проект, вкладывал в него безумное количество сил, но словно остывал, не успев осуществить. Сколько раз я наблюдала, как блестящая задумка превращалась ни во что именно из-за душевной усталости Феррера, он загорался новым проектом, а старый завершал кое-как. В результате ни единой успешной роли, кроме разве кукольника в «Лили», в которой я его и увидела, ни единого фильма, ни единого проекта.

Самому Мелу почему-то нравилась такая жизнь, он и по сей день придумывает, начинает и доделывает спустя рукава, будучи полностью захвачен следующей идеей. В результате тускло, бездушно, неинтересно. Наверное, Феррер получает удовольствие от самих грандиозных планов, а не от их воплощения. Если так, то надо останавливаться на стадии планирования, просто продавать разработанные планы другим, они хоть воплотят талантливо, а не скомкают на полпути.

Но это дело Феррера, а не мое, он никогда не любил, чтобы я вмешивалась в его дела, даже советовать не позволял, в то же время сам просто диктовал мне все в моей жизни.

«Забавная мордашка». Как станцевать с Фредом Астером

Это было то, чего мне не хватало, – мюзикл! Снова сказка о Золушке, которой после мрачноватого книжного магазина, забитого книгами по философии, выпало вдруг стать лицом известнейшего журнала мод. Джо Стоктон и не помышляла о такой работе, считая модные журналы вредными для интеллектуального развития умов, когда магазин неожиданно стал декорацией съемок экстравагантных моделей, а она сама попала на глаза фотографу Дику Эйвери.

Необычная «забавная мордашка» героини показалась Дику подходящей для нового лица, он сумел убедить в этом владелицу журнала, и Джо отправилась вместе со съемочной группой в Париж. Продавщицу заумных трактатов в Париж манила возможность посетить лекцию обожаемого ею профессора философии.

Благодаря роскошным нарядам и макияжу Джо мгновенно превратилась просто в красавицу, у них с Диком вспыхнуло взаимное чувство, а профессор философии, попасть на лекцию которого Джо мечтала несколько лет, оказался заурядным любителем хорошеньких женщин. Показ коллекции в исполнении Джо, конечно, прошел исключительно успешно, и они с Диком поняли, что бороться со своими чувствами ни к чему.

Обычная голливудская сказка со счастливым концом, но в этом фильме главной была возможность играть и танцевать с Фредом Астером, а еще демонстрировать модели моего обожаемого Юбера Живанши. Красиво, музыкально, счастливо… Как раз то, чего уже давно жаждало мое сердце.

Кто из женщин не мечтал станцевать с великолепным Фредом Астером? Наверное, только те, кто вообще не знает, кто это такой. А демонстрировать наряды Юбера Живанши? Те, кто пока в пеленках, а модели пеленок Юбер не создает.

Продюсеры немного обманули нас с Фредом, мне сказали, что Астер уже дал согласие на участие в съемках, надеясь, что я тут же соглашусь тоже. А самому Фреду это же сказали обо мне. Оказывается, Фред давно хотел сняться со мной, и это сыграло свою роль. Мой агент Курт Фрингс объявил, что сценарий пустой и фильм будет таким же, а я согласилась.

Современная сказка, Фред Астер в качестве влюбленного в меня фотографа, наряды Живанши, музыка Гершвина, натурные съемки в Париже… Что могло быть прекрасней? Но в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. В «Забавной мордашке» их оказалось несколько. В Голливуд я отправилась одна, у Мела в Париже шли съемки фильма с Ингрид Бергман. Я так привыкла быть рядом с мужем каждую минуту, что первое время невыносимо скучала, тем более что работа над «Забавной мордашкой» началась только через месяц.

Мы с Фредом Астером очень хотели сняться вместе, а когда это произошло, так старались угодить друг дружке, что чуть все не испортили. Я очень боялась не соответствовать гениальному Астеру, а он боялся не соответствовать… моей молодости. Астер настолько пластичен и заразителен, что мог бы станцевать, кажется, даже на самой верхушке Эйфелевой башни, ведь танцевал же он на стенах и потолке в великолепном фильме «Королевская свадьба», который, как и «Забавную мордашку», снимал Стэнли Донен.

Конечно, коронными кадрами должны стать танцы с Фредом, но все почему-то сосредотачивалось на Золушке из книжного магазина. Во время съемок Астеру исполнилось пятьдесят семь лет (если я не путаю), он на тридцать лет старше меня, хотя вовсе не выглядел таковым, это не Богарт. Фред доброжелателен, интеллигентен и просто заряжен сумасшедшей энергией, не выплескивающейся, однако, как у Софии Лорен, через край, но разливающейся вокруг добрым светом.

Но Астеру очень мешала боязнь выглядеть старым, много старше меня. Это заставляло его быть со всеми, в том числе и со мной, резковатым, иногда до некоторой грубости. Вся съемочная группа обожала Фреда и его возраст не замечала вовсе, мы даже не догадывались, что именно его мучает, наоборот, казалось, все недовольство великого актера из-за недостаточно хорошей игры партнеров. Надо ли говорить, как переживала я…

Режиссер Стэнли Донен почти не делал мне замечаний, просто объяснял, что именно должна чувствовать героиня в момент съемки, и пускал остальное на самотек, доверяя моему состоянию. А вот Астер не раз раздраженно останавливал съемку, когда ему казалось, что я фальшивлю. Я страшно боялась и от этого фальшивила еще сильней, в тысячный раз вспоминая Грегори Пека, который в случае неудачи смеялся:

– Не бойся, у Уайлера в запасе еще десяток дублей.

Но тогда я была никем, начинающая актриса, у которой ни одного известного фильма за плечами, теперь я имела «Оскара» и опыт работы в известных картинах у известных режиссеров, это накладывало определенные обязательства. Считалось, что я должна сыграть с первого дубля совершенно точно и правдиво и повторять так все двадцать раз подряд. Это не всегда удавалось. Кэй Томсон, по роли главный редактор журнала, из-за идей которой все в фильме и заварилось, успокаивала меня:

– Одри, он просто очень хочет тебе понравиться.

– Кто?!

– Фред. Разве ты не видишь, что он переживает из-за своего возраста, боясь показаться папашей рядом с хорошенькой молодой дочкой?

Может, так и было, но я невольно пожаловалась, что мне трудно играть с гениальным Астером. Вообще-то жаловаться совсем не хотелось, я во всем винила себя, считая, что это я неумеха и плохо справляюсь с ролью. Астер держался от труппы чуть на расстоянии, иногда, поджидая начала съемок, мы сидели, пили кофе, рассказывали забавные истории, просто болтали, но стоило появиться Фреду, как веселье стихало, по утрам он бывал раздражен. Мне казалось, что это из-за меня, очень хотелось подойти и просто попросить прощения.

Зато как я отводила душу в тех сценах, где мне не нужно выдерживать строгий взгляд великого Астера! Особенно в сценах с танцами. Мы поставили грандиозный танцевальный номер в парижском кафе. Конечно, снимали не в Париже, а на студии, но мне очень нравилось выплясывать бог весть что, будучи одетой в облегающий черный свитер и черные лосины. Казалось, черный силуэт как нельзя лучше передаст остроту движений.

Номер отменно отрепетировали, я радовалась, потому что танцы давались легко, сказывалась балетная подготовка. Но когда пришлось сниматься, вдруг возник спор со Стэнли Доненом. Режиссер потребовал, чтобы я к черному свитеру, черным лосинам и черным балетным тапочкам надела… белые носки! Я возмутилась:

– Ни за что! Я так стараюсь подчеркнуть достоинства черного силуэта, а вы… К тому же это зрительно укоротит мои ноги.

Донен спокойно пожал плечами:

– Ваши ноги достаточно длинны, чтобы этого не бояться, а без белых носков вы просто сольетесь с фоном, и никто ничего не увидит.

Я пыталась настаивать, Стэнли все так же спокойно заметил:

– Здесь режиссер я.

Это показалось очень обидным, я разревелась и бросилась в свою гримерку. Но, чуть успокоившись, подумала, что режиссер действительно он, к тому же его право снять сцену с белыми носками, а когда не получится, мы переснимем по-моему. По-моему не вышло, Донен оказался прав, без белых носков мои ноги просто потерялись бы на темном фоне кафе, а так глаза вынужденно следили за движением белых пятен на экране, привлекая внимание к ногам и вовсе отвлекая его от моей костлявой фигуры. Было очень стыдно за свое упорство и несдержанность, пришлось отправить Стэнли Донену записку с извинениями и признанием его правоты.

Режиссер даже не вспомнил о моей строптивости. Он прав: когда точно знаешь, как лучше, актера нужно просто заставить выполнить требование и показать результат. К сожалению, не у всех режиссеров достает терпения учить строптивых актрис именно таким способом.

К сожалению, нас не баловала погода. Дождь в Париже, конечно, не редкость, но не каждый же день, к тому же мелкий и нудный. Мы просто сидели и ждали, когда наконец тучи хоть чуть-чуть разойдутся, чтобы можно было выйти в парк Тюильри на совершенно мокрую траву и делать вид, что тепло и сухо.

Дождь… дождь… дождь… Астер ненавидел его, а потому настроение актера портилось, он мрачнел, хмурились и все вокруг. Зонтики в сцене съемок с воздушными шариками вовсе не дань режиссерской выдумке, а суровая необходимость, как и наши бесконечные плащи во время прогулок по улицам Парижа. Я невольно вспоминала страшную жару в Риме во время «Каникул» или то, как мы умирали от духоты в шубах на съемках «Войны и мира» летом предыдущего года.

Такова актерская судьба – играть лето в разгар морозов и зиму в жару, не покрываться пупырышками на ледяном ветру, делая вид, что млеешь на жарком солнышке, и не потеть под горячими софитами в студийной июльской духоте.

В Париж на съемки приехала мама, ей очень хотелось посмотреть, что такое киносъемки. Маме не понравилось, хотя она подружилась с Леонардом Гершем – автором «Мордашки». Тот с удовольствием общался с баронессой ван Хеемстра, показывал ей город таким, как видел его сам, не позволял скучать. Но по поводу съемочной площадки мама сказала, что большего бедлама никогда не видела и просто не понимает, как из этого беспорядка вообще может родиться что-то путное.

Мама дала интервью, выглядела при этом важно и много философствовала. Ей явно понравилось быть матерью известной личности, мама предпочла общение с журналистами и поездки по Парижу вместе с Гершем пребыванию на съемочной площадке. Я только радовалась, потому что чувствовать еще и критический взгляд своей мамы, когда и без того страшно переживаешь из-за собственного несоответствия уровню Фреда Астера, слишком большая нагрузка.

В фильме есть сцена, когда я в красном платье с воздушным шарфом в руках бегу по лестнице, раскидывая руки, словно Ника – богиня победы. Это был нелегкий момент, потому что бежать приходилось не глядя, выражая восторг, и я очень боялась упасть и попросту свернуть шею. Нет, бегать я умею, вернее, умела, теперь уже нет – из-за болезни. Но не стоит о грустном, тогда я бежала дубль за дублем…

Проблема заключалась не только в невозможности смотреть под ноги, но и в том, что я была обута в туфли на высоком каблуке. Просто балетки к такому платью не подходили совсем, пришлось заказывать Феррагамо высокий каблук.

О Сальваторе Феррагамо, обувавшем все наши ножки в Голливуде и не только, нужно сказать отдельно. Это лучший мастер не только по моему мнению, но по всеобщему. Обувать стольких звезд и при этом угодить каждой… У него существовали деревянные колодки под каждую ножку клиенток, потому можно было не беспокоиться о примерках, любая обувь садилась по ноге как влитая, нигде не жало, не давило, не терло.

Знаете, как сам Феррагамо определял своих клиенток? Золушки, Венеры и Аристократки! Причем делил нас согласно… размеру стопы, совершенно серьезно утверждая, что именно она показатель натуры женщины, мол, как бы ни пряталась актриса за своим экранным образом, только увидев ее ножку, он сразу расскажет о ее предпочтениях. По-моему, еще никто не догадывался делить женщин именно по такому признаку.

Сальваторе говорил, что Золушки – это те, у кого ножка маленькая, они очень женственны и большие любительницы мехов и драгоценностей. Потому для Золушек в оформлении их туфелек применимы стразы, перышки и всякая дорогая всячина. Венеры – женщины со стопой средней длины, такие красивы, очень взыскательны, обаятельны, но противоречивы, им лучше создавать модели изящные, но простые, без особой вычурности. И третий тип – Аристократки – женщины с большой стопой. Аристократки чувствительны и благородны.

Можете проверить правильность оценки Феррагамо. К Золушкам относились Ава Гарднер, Мэри Пикфорд, Эвита Перрон, Джина Лоллобриджида… К Венерам – королева Елизавета, Анна Павлова, Ева Браун… К Аристократкам – Ингрид Бергман, Грета Гарбо, мы с Кэтрин Хепберн…

Сальваторе Феррагамо – обувщик от Бога, так же как Юбер Живанши от Бога модельер. Бежать по лестнице я должна в платье от Живанши и в туфельках от Феррагамо! Да еще и перед фотоаппаратом, который был в руках у Фреда Астера. Вообще-то фотографии делал Ричард Эйвдон, замечательный фотограф, прообраз героя, которого играл Астер. Туфельки Феррагамо с моих ног не свалились, а умница Эйвдон сумел сделать удачный кадр с первой попытки.

Вообще, в фильме было много минут, когда мы откровенно боялись, что ничего не выйдет. Танцевать под дождем, который просто преследовал нас в Париже, и одновременно петь – невозможно, конечно, все песни записывались отдельно, но в кадре нужно было четко попадать движением губ в запись. Я научилась не сразу. Мало того, певица из меня не слишком хорошая, голос не сильный, да и фальшивила частенько. Пока фальшивила одна, еще куда ни шло, но когда начались записи с оркестром, а потом и втроем с Фредом Астером и Кэй Томпсон, от волнения я исполняла еще хуже.

Конечно, сначала шли репетиции, репетиции и еще раз репетиции. Все прорабатывалось по отдельности, оттачивалось, отшлифовывалось, потом соединялось вместе, снова отрабатывалось и отшлифовывалось… Фред не только танцевал, он и пел великолепно, а вот я то и дело пропускала ноту, а волнуясь, делала только хуже. Однажды Астер схитрил, он не прервал пение, хотя прекрасно расслышал мое вранье, но через пару тактов совершенно намеренно взял неверную ноту и остановился:

– Извини, Одри, я промазал.

Все всё слышали и поняли, но я вдруг почувствовала защиту, словно играла со своим любимым Грегори Пеком. Фред Астер тоже умел прощать неопытность. Стало легко, напряжение спало, и, успокоившись, я больше не фальшивила.

Безобразно портила съемки погода, нудный каждодневный дождь мог вывести из себя кого угодно, а нам приходилось делать вид, что все прекрасно, счастливо и весело. Позже нас спрашивали, зачем мы показали Париж в дожде. Да не было у нас тогда другого Парижа! Мы и сами очень хотели бы солнышка, особенно в парке Тюильри. Я вздыхала:

– Двадцать лет мечтать станцевать с Фредом Астером и делать это в луже грязи!

Действительно, мы пользовались малейшим просветом в облаках, чтобы начинать съемки. Трава была мокрой, ноги бесконечно за что-то цеплялись, из-за угрозы поскользнуться и растянуться во весь рост мы становились неуклюжими. Мел решил бы этот вопрос просто: построил Тюильри в павильоне и позволил танцевать вообще где-нибудь на площадке для танцев. Но Стэнли Донен сторонник натурных съемок.

Позже мы с Феррером снимали в павильоне даже девственные джунгли Амазонки, правда, они и выглядели искусственными, искусственный фильм и искусственная жизнь на экране. Нет, Стэнли прав, он, как и я, считает, что все должно быть настоящим, и дождь тоже. Хотя однажды ему пришлось посреди совершенно мокрого Парижа приказать рабочим… поливать нас из шланга! Смешно, но нам нужно было доснять вчерашнюю сцену с весьма дождливой погодой, а в тот день, как назло, было ветрено и сыро, но дождь не шел. И мы, столько страдавшие от ежедневных осадков и получившие коротенький перерыв в потоках с неба, оказались вынуждены стоять под искусственным дождем. Чего только не бывает на съемочной площадке…

Выражению лица у Стэнли Донена, когда он наблюдал, как нас в единственный почти сухой день поливали из шланга, мог бы позавидовать Хичкок, такого мрачного садистского удовлетворения я никогда не видела. Конечно, стоило режиссеру произнести: «Стоп! Снято!», осветителям выключить софиты, а рабочим свернуть шланги, как дождь пошел сам по себе. Один из рабочих усмехнулся:

– И чего поливали, подождали бы часа три, вон он сам пошел…