Текст книги "В поисках истины. Ученый и его школа"

Действительно, как представляется, главная ошибка эволюционизма и воспринявшего его идеи об эволюции семьи и общины ортодоксального марксизма состояла в утверждении, что все народы, независимо от времени возникновения, одними и теми же дорогами проходят одинаковые стадии. Открытая эволюционистами, в частности Морганом, закономерность может считаться истинной при одной существенной поправке: выявленные формы древней семьи и общины отражают этапы развития не каждого народа в отдельности, а всего человечества в целом. В этом случае и ранняя семья, основанная на групповом браке, и кровнородственная община могут рассматриваться в качестве наиболее древних институтов общественной организации людей. Территориальная община возникает значительно позднее, и для этого должны сложиться определенные предпосылки, в том числе в хозяйственной сфере. Но это вовсе не означает, что этнос не может выйти на историческую сцену в момент, когда этапы «дикости» уже преодолены. А.Г. Кузьмин допускал возможность, что не только славяне, но и индоевропейская общность в период своего относительного единства могла включать в себя ряд компонентов, уже свободных от традиций родового строя [34, 58–81].

Данная гипотеза находит подтверждение и в исследованиях последних лет. Колоссальный фонд археологических и письменных источников, накопленных наукой, свидетельствует о том, что в организационно-административном отношении первичная сельская община славян оставалась практически неизменной на протяжении всей своей истории [19]. В ее состав всегда входило несколько селищ (с XIII в. называемых деревнями), имеющих общие угодья и обязательно административный центр. Последний в древности никогда не располагался на их территории, видимо, с целью не создавать преимуществ для того или иного поселения. Функции центра универсальны. Это место проведения собраний общины, официальных мероприятий, отправления языческого культа (с момента утверждения христианства здесь строятся храмы), с IX в. – центр обороны и т. п. В более позднее время в административно-территориальном отношении общине соответствует село, а в советские годы – колхоз [36].

Оригинальные выводы А.Г. Кузьмина по вопросам типологизации первичных форм общественной организации славян определили ведущие направления его дальнейших изысканий. Теперь они лежали в области проблем самоуправления общины. И именно здесь был заложен фундамент, на котором впоследствии им будет возведено здание авторской концепции истории России.

Важнейшими атрибутами общинного самоуправления славян, по мысли А.Г. Кузьмина, являлись собрание и выборность должностных лиц.

Появление собрания как новой формы регулирования общественных отношений исследователи, как правило, фиксируют на стадии разложения родового строя [37, 24]. Возникновение подобного совещательного органа просто неизбежно в территориальных образованиях, не знающих социальной дифференциации, поскольку готового по факту рождения к исполнению управленческих обязанностей социального слоя в соседской общине с ежегодными переделами земли нет. Поэтому основная особенность проведения общинных собраний у славян состояла в предоставлении права участия в их заседаниях всем домовладельцам как полноправным членам коллектива.

Прямых известий об общинных собраниях в славянской среде в период VI–IX вв. н. э. до нас не дошло. Но следы их деятельности хорошо прослеживаются по целому комплексу письменных известий XII–XIV вв., собранных и обработанных известным специалистом-аграрником Л.В. Даниловой [38, 208–209, 230, 233–234]. Свою общественную задачу сходы в полном объеме выполняли и в тяжелые крепостнические годы. Один из крупнейших исследователей крепостной общины В.А. Александров отмечал, что самые жесткие помещичьи инструкции сохраняли приоритет общинного собрания в вопросах выборов администрации, распределения и контроля за выполнением частновладельческих и государственных повинностей, разбора частных исков и жалоб и т. д. [39, 139].

С общинными собраниями (и это признано в научной литературе) непосредственно связана деятельность еще одного административного органа общины – совета старейшин [40, 50–51]. Они председательствуют, ведут и следят за порядком на сходках общины. В промежутках между собраниями ими же осуществляется верховный контроль над исполнением его решений. В состав совета старейшин в восточнославянских общинах, видимо, также входили жрец и песнотворец, хранитель памяти народной.

Институт старейшин широко известен у многих народов. Однако его место в системе управления общины может существенно разнится в зависимости от ее типа. В территориальных объединениях старейшины лишь исполнители воли стоящей над ними власти общинного собрания, а в кровнородственных – ее источники. В соседских образованиях старейшины выбираются и переизбираются в случае неугодности общине, в кровнородственных социальных организмах они занимают лидирующее положение по праву старшинства и происхождения. Именно поэтому генеалогиям и в наше время придают исключительное значение в коллективах, сохраняющих в тех или иных формах пережитки родового быта.

Кроме этого, источники донесли до нас многочисленные свидетельства о десятеричной системе административного деления славян: «…И приходити боляромъ и гридемъ и съцъскимъ и десяцъскым…» [41, 123]. То есть общество делилось на десятки, сотни (иногда полусотни) и тысячи (полутысячи) [42, 255]. И данная система известна не только у славян. Как правило, она использовалась для организации войска. В этой связи в историографии более 100 лет продолжается дискуссия о характере десятеричной системы в восточнославянском обществе. При этом к спору о военной или административной природе десятеричного деления добавились вопросы о городском или сельском ее распространении. Исследователями XIX столетия сотенная система обычно увязывалась с военной организацией родового общества [43].

Один из крупнейших исследователей вопроса А.Е. Пресняков считал сотню судебно-административной организацией [44, 141–148]. Вслед за М.С. Грушевским [45, 347] ученый отводил существенную роль в ее организации княжеской власти. Тем самым впервые в историографии десятеричная система вычленялась из массы сельского населения и распространялась лишь на жителей посада.

В советские годы последний тезис был отвергнут, а два предыдущих сближены. Получилась своеобразная цепочка: сотня – это основа для рода, войска периода военной демократии и местного суда общины. В наиболее концентрированном виде подобный взгляд на сотенное деление изложен И.Я. Фрояновым и Л.В. Даниловой [46]. Его основные положения состоят в том, что десятеричная система – земская организация, уходящая корнями в первобытную эпоху, которая с образованием государства перерастает в административно-территориальное деление и городского и сельского населения. С некоторыми оговорками с этими положениями можно согласиться. В уточнении же, на наш взгляд, нуждается вопрос о происхождении десятеричного деления и его роли в системе структурирования восточнославянского общества.

Сотенная система известна в Европе со времен античности. С эпохи великого переселения народов она повсеместно встречается у варварских племен. Однако германо-кельтская кровнородственная община не могла ее использовать для организации общинного управления. Поэтому в историографии кристаллизация подобной структуры справедливо увязывается с периодом военной демократии и войсковой организацией, о чем убедительно свидетельствует весь фонд письменных источников. В условиях так называемого «великого переселения народов», сопровождавшегося перманентной и ожесточенной борьбой племен за выживание, формируется новая общественная система войскового объединения. Ее главное отличие от родоплеменной состоит в появлении выборного аппарата вождей и командиров подразделений. Редкие примеры выборов в родовом обществе в данном случае не аргумент, поскольку они всегда носили кастовый характер, при котором резко ограничивались как возможность участия в выборах, так и круг вероятных претендентов. Объективно непререкаемый авторитет войска, вобравшего в себя подавляющее большинство взрослого мужского населения, создавая новые структуры военной организации, неизбежно оттесняет институты старого родового управления. Даже у монгольских племен, известных медлительностью отмирания кровнородственных отношений, во времена военной активности задача формирования боеспособной армии заставляла ограничивать всеохватывающее значение родственных связей. В десятку воины, хотя и члены одной семьи, но все же выбирались [47, 37].

Как не парадоксально это звучит, но именно война, будучи самым антидемократичным явлением общественной жизни, привнесла известные демократические нормы в структурную организацию родового западноевропейского общества. Но с образованием ранних средневековых государств, с развитием вас сально-ленных отношений, заменивших прежнюю систему армейской организации, ушли в прошлое и войсковые собрания, и десятеричная система, и демократия. На смену выборным вождям придут королевские династии. В славянской среде сотенное деление будет существенной основой для структурирования общинной земли вплоть до сталинской коллективизации. Очевидно, что с общиной, с системой ее административного деления связано и ее возникновение. Но особенность десятеричной системы, и, как представляется, именно это и обусловило разброс во мнениях специалистов, состоит в ее универсальности. Для территориальной общины с коллективной формой землепользования ее присутствие просто необходимо при распределении обязанностей между домовладельцами, для контроля за соблюдением границ распределенных наделов земли, а иногда и угодий. Во время военных столкновений ее использование для организации народного ополчения также наиболее целесообразно. Ничего лучшего нельзя придумать и для распределения и сбора государственных или частновладельческих налогов. Известно, что в русской деревне каждая десятка специализировалась и в проведении общественных работ. Поставить дом всем миром за день может только четко организованный коллектив. Поэтому и в письменных источниках русская сотня многолика. Но сам характер славянской общины, прочная привязанность последней к десятеричной системе на протяжении тысячелетия говорит о ее общинно-административной основе [48, 298, 302–303, 307].

Не менее сложен вопрос о принципах функционирования десятеричной системы. Известно, что десятский представлял 10, а сотский – 100 домов. Но какова была система их выборов? Если десятский избирался непосредственно соседской группой (такой принцип избрания сохранится и в крепостной деревне [49, 244]), а в XIX в. иногда просто каждый десятый по счету дом обязан был выделить десятского [50, 34], то не ясно, кто назначал сотского: десятские или общинный сход. Однако если учесть размеры гнезда общины (в среднем 100 домов), то второй вариант выглядит предпочтительнее.

Полученные А.Г. Кузьминым новые выводы о характере организации самоуправления в славянской общине влекли за собой постановку вопросов об особенностях структурирования гражданского общества и государства Древней Руси, что закономерно вело его к применению и новых теоретических подходов.

Отличительная черта методологического почерка А.Г. Кузьмина состояла в критическом освоении, казалась бы, незыблемых основ науки. Позволить себе самостоятельно трактовать положения «классиков» марксизма в советские годы могли немногие.

Энтузиазм российского гуманитарного научного знания 1990-х гг., вызванный значительным расширением методологического инструментария научных исследований, в какой-то мере оправдал ожидания применительно к новому и новейшему этапам российской истории. Современный постмодернизм, родившийся из «ощущения кризиса метарассказа» [51, 4] и претендующий на роль ведущего объяснительного механизма обществоведческих наук, пока не привел к появлению ни новых смыслов, ни «ощущений» в отношении начальных этапов отечественной истории, хотя бы в виде простого абзаца. В публикациях последних лет Аполлон Григорьевич неоднократно подчеркивал, что развитие теоретической базы науки невозможно без получения убедительного ответа на вопрос о том, как могло произойти, что методология диалектического материализма оказалась невостребованной советским государством и советской исторической наукой [52].

Подобный диагноз закономерно вытекает из творческого отношения А.Г. Кузьмина к наследию диалектического материализма, в освоении которого проявилась вся мощь, глубина и неординарность дарования ученого.

В трудах К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, о чем речь уже велась выше, содержались более сложные и разносторонние подходы к государству, чем это было принято считать в теории «исторического материализма».

Для В.И. Ленина, находящегося в состоянии перманентной политической борьбы, важной и значимой была только та сторона дела, которая служила непосредственным задачам современного политического момента. В этом смысле и надо понимать его классовые трактовки государства.

В основательном труде Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» исследуются три «маршрута» отчуждения государственной политической власти на примере Древней Греции, Рима и германцев. При этом Ф. Энгельс последовательно уходит от определения государства как такового. В работе приведены лишь его признаки. Методологической «хитростью» Энгельса пользуются и многие современные авторы, предлагая отдельные функции того или иного конкретного исторического государства (например, степень развития норм публичного права, которое, как известно, оказывало существенное влияние на регламентацию всех сторон жизни общества в странах Западной Европы) в качестве его важнейших маркеров и подменяя тем самым вопрос о сущности явления поиском его универсальных, а на деле всегда частных и вообще-то хорошо известных характеристик.

Освоение марксистского наследия А.Г. Кузьмин начинает с наблюдения о сложности восприятия государства: «Главное противоречие нашего сознания проистекает из того, что мы часто незаметно для себя производим подмену: государство как обособившуюся от общества власть смешиваем с государством как территорией, объединяющей народ, с тем, что исстари составляет Отечество» [53, 5]. «Ответы практически на все недоумения можно найти в работе К. Маркса “К критике гегелевской философии права”», – писал А.Г. Кузьмин в предисловии ко второму тому романа В.Д. Иванова «Русь изначальная», вышедшему в серии «История Отечества в романах, повестях, документах» в 1986 г. [53, 5]. В этой сравнительно небольшой по объему и формально не совсем соответствующей жанру научной публикации А.Г. Кузьмин впервые изложил свое видение диалектики взаимоотношения общества и власти и определил четкий вектор, свое образный методологический код, следуя которому он шел к теоретическому обобщению узловых проблем истории России.

В отношении ее начальных этапов именно творческое осмысление положений К. Маркса позволило А.Г. Кузьмину не только фактически, но и теоретически обосновать место и роль, как простой общины, так и стоявших на ее плечах традиций самоорганизации всего общества в процессах складывания и развития русской государственности.

Точкой отсчета для А.Г. Кузьмина стало следующее положение Маркса: «…Поскольку “гражданское общество” – действительное, “неполитическое государство” – противостоит “внешнему”, политическому, их взаимоотношения неизбежно носят характер борьбы и “взаимного приспособления”. Кроме того, Маркс показывает, что и суть государства Гегель понимает неверно, поскольку он форму принимает за содержание, надстройку, паразитирующую на общем интересе, представляет как воплощение общего интереса, смешивая таким образом действительный государственный интерес с мнимым, придуманным в бюрократических ведомствах» [53, 6]. Поскольку в классовом обществе «внешнее государство» никогда не соединяется с обществом общественным интересом, их необходимо различать.

По мысли А.Г. Кузьмина, особенности структурирования «Земли» (термин введен древнерусскими летописцами) состоял в том, что все общество строилось снизу вверх и, строго говоря, выстраивалось в одну достаточно монолитную «общину-землю».

Так, близлежащие общины, четко фиксируемые археологически и занимавшие, как правило, компактную территорию, охватывающую бассейн рек и притоков, составляли племя. В период так называемой феодальной раздробленности племена трансформировались в княжества-республики по социально-политическому типу, весьма близкие к афинскому полису. В рамках единого российского государства – это волости и уезды, в современной России – районы. В период с VIII по XIII в. у восточных славян известны и огромные союзы племен – это летописные поляне, древляне, кривичи и т. д. Территория каждого из союзов обычно больше, чем у современных им королевств Западной Европы. В эпоху позднего феодализма территориально им соответствуют губернии, а в современной России – области. При этом если образование губерний и областей вполне объяснимо с позиций процесса образования единого российского государства, то причины устойчивости и длительного существование союза племен во многом остаются загадочными. Достаточно очевидно, что в условиях господства натуральных типов хозяйствования процессы формирования таких громоздких социальных структур не могут определяться экономической целесообразностью. В то же время не вызывает сомнений высокий уровень их самоорганизации, который позволил им эффективно функционировать на протяжении нескольких столетий, вплоть то татаро-монгольского нашествия без организующей и руководящей роли княжеской власти и государства. Данную проблему А.Г. Кузьмин считал еще не решенной и ожидающей своего исследователя. Но с точки зрения поставленных вопросов принципиальное значение имело другое: на протяжении домонгольского периода истории эти три уровня социальной организации восточных славян «община – племя – союз племен» составляли единый взаимосвязанный общественный организм, в котором на любом уровне прослеживаются одни и те же институты и принципы самоуправления, изначально присущее рядовой сельской общине.

На всех этажах социальной пирамиды восточных славян высшим органом власти являлось собрание (на уровне племени и союза племен называвшееся вечем), а исполнительный аппарат выбирался и контролировался снизу. Административные центры племени или союза племен так же, как аналогичные центры общины, располагались на «нейтральной» территории. Естественно, что на племенном и выше уровнях они принимали форму городов – будущих столиц волостей, уездов, княжеств, губерний и областей. По глубокому убеждению А.Г. Кузьмина, подобные механизмы общинной самоорганизации «Земли» так или иначе прорастали сквозь феодальную и даже помещичье-крепостную структуру общества и имели возможность взаимодействия с учреждениями центральной власти весь допетровский период истории России [1, 18, 31–32; 31, 43–46].

Мысль о том, что в отличие от горизонтально структурированной земли власть представляет собой вертикальную иерархию, лежит на поверхности и практически одинаково трактуется исследователями, представляющими даже оппонирующие друг другу научные школы. Известно, например, что такие антагонисты, как К. Маркс и М. Вебер, практически совпадали в оценке бюрократического аппарата как «государства в государстве».

А.Г. Кузьмин вроде бы соглашается с классовой трактовкой государства: «…“Внешнее” государство возникает с зарождением частной собственности и делением общества на классы», но одновременно отмечает и другое: «…Пути же к этому вели разные. Разными были и результаты» [53, 9]. Признавая классовый характер «мнимого» государства, А.Г. Кузьмин неоднократно подчеркивал и методологическую ценность выводов Ф. Энгельса и В.И. Ленина о «громадной независимости и самостоятельности» «аппарата насилия» в любом классовом обществе [53, 9].

В вопросах же происхождения властных структур в период «Киевской Руси» А.Г. Кузьмина привлекала идея о разнохарактерности общины у славян и русов. У последних отчетливо прослеживаются традиции кровного родства: «Иерархичность заложена уже в большой кровнородственной семье. Здесь неравенство предполагается изначально: младшие члены семьи обязаны подчиняться старшим» [19, 115]. Поэтому для А.Г. Кузьмина естественным выглядело, что функции управления в Древней Руси «…принадлежали Роду Русскому, куда выходцам из иных племен путь хотя и не был закрыт, но где господствовали иные ценности» [19, 119].

Тезис А.Г. Кузьмина о русском происхождении власти нельзя трактовать как форму этнического господства русских над славянами, закрепленную в рамках Древнерусского государства. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что власть – категория политическая, а не этническая [53, 24–25]. В работах середины 1980-х гг., а также в более поздних А.Г. Кузьмин допускал участие в структурах власти и верхних этажей самоуправления [54]. Проблема включения вечевых традиций в политическую систему Киевской Руси специально рассматривалась и учениками Аполлона Григорьевича [55]. И наконец, именно в трудах А.Г. Кузьмина, в том числе публицистического характера, содержится важное рассуждение о том, что любая по происхождению, но не контролируемая со стороны общества власть рано или поздно направит всю накопленную мощь против собственного же народа [53, 34; 56, 325–335].

В данном случае внимание А.Г. Кузьмина к кровнородственной общине руссов следует понимать в контексте его поисков источников происхождения иерархии как социальной модели, поскольку в недрах славянства он таковой не видел. Интересовали А.Г. Кузьмина и традиции, которые в принципе могут питать модель мироустройства на основе отношений господства – подчинения, в том числе и в современном мире.

Поскольку в классово-антагонистическом обществе постоянно идет «взаимное приспособление» действительного и мнимого государства, форм приспособления может быть бесчисленное множество» [53,7–8]. При этом методологическое значение имеют два аспекта проблемы. Это, во-первых, принципы взаимодействия институтов самоуправления общины с аналогичными структурами более высокого уровня (племени и союза племен) и характер отношений последних с властью, во-вторых.

Как уже отмечалось, важнейшими элементами самоуправления территориальной общины являются собрание и выборность должностных лиц. Очевидно, что, прежде чем выдвигать политические требования к власти, общество должно самостоятельно определить, а в чем, собственно, состоит его объективный, совокупный общественный интерес. Без выполнения этого условия невозможно решить один из важнейших вопросов в истории любого народа, пришедшего к государственному типу общежития, а именно вопрос о создании эффективного механизма общегражданского контроля над аппаратом государственной власти. Идеального механизма, способного привнести абсолютную гармонию в отношения общества и власти, не удалось создать ни одному народу в мировой истории. И суть расхождения состоит в различной способности тех или иных обществ реализовывать объективную потребность в согласовании интересов и создавать механизмы эффективного контроля за их соблюдением. Факторы, влиявшие на способность различных социумов к согласованию интересов в различные эпохи, могли варьироваться и зависели от множества иногда случайных и субъективных обстоятельств. «Различия в путях возникновения государств влияли и на формы их дальнейшего существования, степень прочности и устойчивости. Многое как раз зависело от того, насколько власть была отдалена от общества», – замечал по этому поводу А.Г. Кузьмин [53, 7–8].

Но некоторая закономерность все же просматривается. Так, можно уверенно констатировать: социальное расслоение неизбежно ведет к обострению общественных противоречий, что существенно сужает пространство для социального компромисса. Коллектив, в котором одни члены живут за счет других, вряд ли способен прийти к общественному согласию в социально значимых вопросах. За тысячи лет истории человеческой цивилизации отработаны и различные технологии спекуляции на общественном интересе, позволяющие легко маскировать узкокорыстные цели под общественно значимые. Собрание социально и имущественно равных членов, впервые появившееся в передельной территориальной общине в качестве его важнейшего органа самоуправления, как исторический феномен представляет собой универсальный инструмент, предназначенный для согласования интересов. В этой связи опыт функционирования системы многоуровневых собраний в славянской среде заслуживает особого внимания, поскольку именно здесь исторически сложившаяся социальная среда, как никогда ранее или позднее в мировой истории (опыт демократии античных полисов не может являться эталонным, поскольку в Древней Греции она принимала вид аристократического собрания, а в римской империи постоянно подрывалась частнособственническими отношениями), позволила максимально раскрыться потенциалу данной формы поиска социального компромисса. По аналогии с тем, как индивидуум получает возможность через институт схода рядовой сельской общины отстаивать свои права, община может через выборных делегатов представлять свой интерес на уровне собрания (веча) племени и, соответственно, племя на этаже союза племен. А уже собраниям союза племен приходилось непосредственно взаимодействовать с княжеской властью.

В отечественной историографии проблема вечевых сходов получила неоднозначную оценку. В соответствии с указанными выше взглядами на характер Древнерусского государства вечевые сходы рассматривались либо как отмирающий институт родового строя (Б.Л. Греков), либо как аристократический орган политической власти земельной боярской аристократии (В.Л. Янин) [57, 4]. В современных исследованиях прослеживается некоторое сближение с концепцией крупнейшего исследователя вечевых традиций XIX в. В.И. Сергеевича, по крайней мере в вопросах о возможности участия в городских собраниях социальных низов [58]. В работах крупнейшего исследователя новгородских древностей, археолога, академика В.Л. Янина выводы о замкнутом аристократическом характере вечевых сходов основывались на совпадении размера «Ярославова дворища» (места проведения вечевых сходов в Новгороде) с указанием некоторых западных источников на новгородский совет знати (300 золотых поясов) [59]. Логика В.Л. Янина состояла в том, что демократический характер собрания определяется возможностью всех новгородцев принимать в нем участие. Для А.Г. Кузьмина значение имела именно система многоуровневых собраний и возможность делегирования. С учетом административного деления Новгорода такая система создавала условия для объективного выражения мнения большинства населения города, даже если в собрании принимали участие всего 5 человек (по количеству новгородских концов). В нашем распоряжении практически нет источников, которые бы могли внести окончательную ясность в эту проблему. Их косвенный «нарратив» всегда будет оставлять пространство для различных интерпретаций. Всестороннее изучение древнерусских источников привело А.Г. Кузьмина к мысли, что система многоуровневых собраний предполагала, видимо, и разграничение сфер компетенций [53, 15–16]. Вече союза племен не вникало во внутренние проблемы племени, а сходы последнего – в проблемы общины. Видимо, не случайно наиболее явные и яркие известия древнейших летописей о вечевых сходах так или иначе связаны с обострением внешней угрозы. Это события 978 г. в Киеве, 997 г. в Белгороде и др. Но снятие социальных противоречий на своем уровне в их функцию, безусловно, входило [1, 31].

В более поздний период союзы племен распались. Община стала меньше и компактнее. В период феодальной раздробленности город с прилегающим к нему сельским округом (что соответствует прежнему племени восточных славян, во главе с городским собранием) налаживал диалог с князем и его дружиной. Весь домонгольский период истории между князем и вечем идет борьба с переменным успехом, хотя перевес «Земли» вполне заметен по имеющимся источникам.

Созданный А.Г. Кузьминым концепт открывал новые горизонты перед отечественной наукой и последовательно реализовывался в последующих трудах ученого и отчасти его учеников [60]. Ряд научных проблем, поставленных в трудах А.Г. Кузьмина, нуждается в дальнейшем изучении.

Важно учитывать, что А.Г. Кузьмин, не идеализируя «политическую надстройку», настойчиво подчеркивал позитивную роль государства и княжеской власти. «Государство выполняет прогрессивную роль, закрепляя разделение труда на значительной территории. <…> К тому же и самые реакционные режимы способны выполнять в чем-то конструктивную роль, поддерживая, скажем, порядок на улицах, борясь с разбоями и т. п.» [53, 8]. Положительная роль княжеской власти в период Киевской Руси связана с целым комплексом ее мероприятий по созданию укрепленной линии обороны на границе со степью и организацией независимого княжеского судопроизводства [61]. Конечно, степень эффективности всего того прогрессивного, что несет переход к государственным формам общежития, как уже говорилось, во многом определяется способностью общества к организации общегражданского контроля над властью. Очевидно также и то, что результативность взаимодействия «мнимого» и «истинного» государства зависит от множества факторов. В отличие от рассуждения о классовых или бесклассовых государствах А.Г. Кузьмин указал на пути происхождения жесткой социальной дифференциации не в формате «классового раскола», а в зависимости от принципов социального структурирования народов в первобытную эпоху. Без учета этих особенностей процессы генезиса государственности не могут быть поняты в принципе. Вытекает из этого и другой, методологически не менее значимый вывод: причины образования государства всегда лежат в общественных противоречиях, однако социальный конфликт, ведущий к его возникновению, далеко не всегда принимает классовый характер. Классы неизбежно возникают с появлением самого государства. И тогда граница их обособления может не выходить за пределы противостояния общества и власти.

В законченном виде концепция «Земли и Власти» А.Г. Кузьмина вылилась в его цельное восприятие России как особой цивилизации, отличительные черты которой состояли в извечном противостоянии глубоко эшелонированной вертикали власти и горизонтально структурированной «Земли» [62, 53]. Среди всех народов, образовавших современную этнополитическую карту Европы, только восточные славяне сохранили территориальную общину, которая не только не исчезла с образованием государства, но и дожила до 30-х гг. ХХ в.