Текст книги "Арт-терапия женских проблем"

Условия работы

Я поступила на работу в некоммерческий добровольный центр, занимающийся развитием системы помощи жертвам сексуального насилия. Выявление случаев сексуального насилия в отношении детей и оказание его жертвам психологической помощи ведется преимущественно врачами общего профиля и психиатрами. Очевидно, что многие жертвы насилия вряд ли будут обращаться за помощью к этим специалистам, поскольку не хотят становиться клиентами психиатров или социальных служб (Nelson, 2001) либо опасаются нарушения конфиденциальности (Hall, Lloyd, 1989). Даже тяжело переживая последствия насилия, жертвы редко сообщают о нем (Herman, 1992) и признают насилие в качестве причины имеющихся у них психологических проблем (Gelinas, 1983). Чувства стыда, вины, тревоги и страха зачастую являются дополнительными препятствиями для обращения жертв насилия за помощью.

Некоммерческие организации осуществляют свою работу в Шотландии параллельно с деятельностью государственных медицинских и социальных учреждений. В то же время деятельность таких некоммерческих организаций контролируется аудиторскими учреждениями, а их финансирование изучается государственными органами. Поиск новых источников финансирования проектов является постоянной заботой некоммерческих общественных организаций.

Развитие нового некоммерческого центра, занимающегося оказанием помощи людям, пережившим в детстве сексуальное насилие, опирается на ряд законодательных документов, прежде всего, на документ под названием «Социальная стратегия в действии» (Campbell, 1995). Деятельность некоммерческого центра направлена на решение следующих задач:

• помощь семьям, группам и организациям в раскрытии их потенциала, в том числе, потенциала взаимной психологической и социальной поддержки;

• создание равных возможностей для представителей разных социальных групп, в том числе тех, которые не имели ранее доступа к некоторым услугам;

• расширение спектра услуг для тех граждан, которые перенесли насилие.

Работники Центра выявляют неблагополучные категории населения, которые относятся к группе риска, а также те, которые подвергаются дискриминации (Networkbriefing, 1997). Работники Центра ориентируются на раскрытие ресурсов местного сообщества и его развитие путем разработки и внедрения социальной политики, механизмов защиты законных прав граждан, а также программ социальной направленности.

Важной частью работы является развитие местного самоуправления. В настоящее время различные организации, занимающиеся поддержкой лиц, пострадавших от насилия, работают в тесной связи с шотландским парламентом и двумя парламентскими группами, в которых представлены все политические партии. Одна из групп занимается проблемами сексуального насилия, другая – проблемами, связанными с насилием мужчин над женщинами и детьми. Эти группы делают возможными прямые консультации парламентариев со специалистами негосударственных организаций и гражданами, пострадавшими от насилия. Деятельность данных групп уже привела к изменениям в законодательстве.

Центр, в котором я стала работать, первоначально имел всего одного менеджера по проектам. В настоящее время в его штате состоят уже восемь оплачиваемых работников и двадцать специально подготовленных волонтеров. Штатные работники и волонтеры имеют разную профессиональную подготовку. Среди них есть социальные работники, учителя, медицинские сестры, арт-терапевты, психологи. Некоторые работники сами пострадали от насилия. Большое значение придается сбору и распространению достоверной информации, которая способна повлиять на политический процесс и работу социальных институтов.

Развитие системы услуг, доступных для местных жителей и гарантирующих конфиденциальность информации, имеет огромное значение. Мы информируем местных жителей о работе Центра по оказанию психологической и социальной помощи лицам, пострадавшим от насилия. Клиенты сами регулируют степень раскрытия информации и продолжительность контакта с представителями Центра. Люди сами обращаются за помощью либо получают направление на консультацию у различных специалистов. Каждый клиент проходит первичное собеседование. В случае необходимости назначается курс консультаций, рассчитанный на 12 недель. Затем его эффективность оценивается и принимается решение о необходимости его продолжения, а также о необходимости включить клиента в те или иные группы помощи.

На первичном приеме клиентов знакомят с услугами, предоставляемыми Центром, чтобы они могли решить, к каким специалистам им следует обратиться. Практикуется ротация специалистов, которые проводят первичные консультации. Это связано с высокой психологической нагрузкой во время таких консультаций.

Центр предоставляет целый спектр психологических услуг, преимущественно в форме индивидуальной психотерапии. Работающая на основе феминистского подхода С. Джойс (Joyce, 1997) подчеркивает, что психотерапия не должна рассматриваться в качестве единственного и наиболее эффективного инструмента помощи жертвам насилия, ведущего к перестройке их поведения и отношений. Поскольку деятельность Центра осуществляется в тесном взаимодействии с различными службами, клиенты получают информацию о разных видах психологической помощи, включая группы драматерапии, художественной практики и арт-терапии, музыкотерапии и занятий на ударных инструментах, литературного творчества, а также групп психологической взаимопомощи. Индивидуальная помощь, оказываемая Центром, включает индивидуальное консультирование и арт-терапию. Клиентам и специалистам доступна богатая библиотека Центра.

Атмосфера в Центре теплая, комфортная и располагающая к контакту. Центр обладает четырьмя небольшими помещениями для индивидуальных консультаций и одной большой и светлой комнатой для различных видов групповой работы. В ней легко перемещается мебель, и присутствующие могут воспользоваться подушками, чтобы располагаться на полу. Индивидуальные и групповые арт-терапевтические занятия проводятся именно в этой комнате.

Клиническое описание случая

Все детали, которые позволяют идентифицировать клиента, исключены из описания. Мэй участвовала в подготовке статьи и добавляла свои комментарии. Было проведено 24 занятия, каждое продолжительностью один час.

В предыдущие три года Мэй время от времени посещала психиатрический дневной стационар. В прошлом у нее отмечались депрессивные эпизоды, во время которых она в течение нескольких недель не могла работать. После попытки суицида (прием большой дозы медикаментов), беседуя с медицинской сестрой, она впервые сообщила о перенесенном сексуальном насилии. Затем она вместе с этой сестрой пришла на первую консультацию в наш Центр.

Мэй 45 лет, она выросла в большой семье. Ее отец занимал в семье главенствующее положение и контролировал все стороны ее жизни. Мэй была убеждена, что она – единственная в семье, кто пострадал от сексуального насилия со стороны отца, хотя признавала, что ее братья и сестры могли страдать от физического и эмоционального насилия. У Мэй три взрослых ребенка, которые на момент обращения за консультацией жили отдельно от нее.

Проводя арт-терапию, я использую недирективный подход, предоставляя клиентам возможность самим направлять процесс работы и выбирать место своего расположения в кабинете. Работая с жертвами насилия, важно предоставлять им большую свободу действий для того, чтобы снизить риск переживания ими угрозы и контроля со стороны терапевта. Во время первого занятия Мэй сидела, повернувшись спиной к изобразительным материалам, лицом к двери.

Она призналась, что испытывает стыд из-за попытки самоубийства, видимо чувствуя, что я могу ее за это осуждать. В то же время она проявила инициативу, начав говорить о своем чувстве вины и его возможной связи с перенесенным насилием. Чувства стыда, вины и безнадежности, связанные с пережитым сексуальным насилием, являются серьезными препятствиями для психотерапевтической работы со взрослыми и требуют от специалиста особой осторожности и внимания к переживаниям клиента. Признания жертв насилия подтверждают данную закономерность (Angelou, 1984; Armstrong, 1978; Evert, 1987; O’Callaghan, 2003; Spring, 1987).

Позднее, во время первого занятия, воцарилась длительная пауза, вызвавшая усиление внутреннего напряжения. Те, кто работал с жертвами насилия (Pearlman, Saakvitne, 1995), подчеркивают необходимость различать вынужденное и добровольное молчание. Понимая, насколько трудным может быть для нас обеих переживание молчания, я призналась Мэй, что чувствую сильную тревогу. В то же время я подчеркнула, что надеюсь на продолжение нашей совместной работы. Было заметно, что мое признание помогло Мэй преодолеть тревогу. Она также заявила, что надеется на продолжение контакта, добавив, что чувство надежды ей не свойственно. Понятие надежды стало основой для продолжения нашей совместной работы, в нем стал открываться все новый и новый смысл.

Во время второй встречи Мэй сказала, что боится, что я могу вновь направить ее в психиатрический стационар. Тогда я предложила ей подумать о возможной связи между ее страхом в настоящее время и страхами, ассоциирующимися с детством. Заботясь в детстве о благополучии своих близких, Мэй, по-видимому, утратила способность заботиться о своем собственном эмоциональном благополучии. Дж. Херман (Herman, 1992) отмечает, что травматичный опыт прошлого может подавлять способность проявлять инициативу и является причиной сомнений клиента в собственной компетентности. Думаю, что, обращая внимание Мэй на переживание чувства страха и не пытаясь его спрятать или проигнорировать, можно было помочь ей в осознании дисбаланса в психотерапевтических отношениях.

Контрперенос в процессе психотерапии жертв сексуального насилия требует учета эмоциональных реакций, мыслей и фантазий специалиста и его пристального внимания к тому, как он строит свои отношения с клиентом (Pearlman, Saakvitne, 1995). Такое внимание позволяет лучше понять препятствия для эффективной психотерапии. Жертвы насилия часто характеризуются повышенной внимательностью к мимике, позе, жестам и высказываниям специалиста. Если бы я не комментировала Мэй свои реакции, возможно, процесс арт-терапии получил бы иное развитие.

Проходили недели, но Мэй по-прежнему воздерживалась от использования изобразительных средств. Я чувствовала усиливающееся чувство разочарования. Возвращаясь домой, Мэй погружалась в темноту своей спальни и не контактировала с окружающим миром. Мое разочарование было отчасти связано с осознанием того, что Мэй продолжает страдать от такого положения вещей и что жизнь проходит мимо нее. Она свыклась с чувством безнадежности (Summit, 1983), восприятием себя в качестве жертвы в самых разных ситуациях. Не работая с поведенческими и ментальными стереотипами Мэй, я фактически поддерживала ее роль жертвы и свою роль контролирующего, властного лица в психотерапевтических отношениях. Проходя в этот момент нашей работы супервизию, я смогла лучше понять свой страх обнаружить свою профессиональную некомпетентность и беспомощность. С. Уорнер (Warner, 2000) подчеркивает, что лишь открыто обсуждая с клиентами разные чувства, можно постепенно изменить характерные для них устойчивые, связанные с пережитым насилием, представления о том, что все люди делятся на жертв, насильников и спасителей.

Во время очередной встречи я решила говорить о своих переживаниях настолько откровенно, насколько это было для меня возможно, стараясь при этом затронуть образную сферу. Так, я предложила Мэй представить, будто мы вместе поднимаемся на гору, при этом мы верим в силы друг друга. Всякий раз, когда мы выходим на плато, мы решаем, стоит ли нам двигаться дальше либо следует начать спуск. Благодаря использованию образа восхождения на гору нам удалось прояснить некоторые причины переживаемого нами чувства разочарования. Образ произвел на Мэй сильное впечатление. Она рассказала мне про свой сон, в котором я вела ее сквозь длинный тоннель, заполненный густым, холодным туманом. Выслушав ее, я предложила ей представить, что мы выступаем в этом путешествии партнерами, и отказаться от восприятия меня как проводника. Затем я предложила ей создать рисунок, отражающий ее представление (рисунок 1). Данное занятие открыло новые перспективы для нашей совместной работы.

«Для меня было проще создать тот первый рисунок, работая красками. Я неоднократно видела во сне тоннели и перекрестки дорог, но не понимала значения этих образов. Однажды я даже видела, как Полина ведет меня через тоннель. На моем рисунке я нарисовала небольшой луч желтого цвета, проникающий сквозь плотный туман. Я впоследствии поместила этот рисунок в свой дневник и каждую неделю стирала по небольшому участку темного цвета. Если во время занятия ничего существенного не происходило, я оставляла рисунок без изменений. Некоторое время спустя я обратила внимание на то, что желтый цвет приобрел для меня в процессе арт-терапии важное значение – он встречается и в других моих работах. Для меня это было удивительно».

Рис. 1. Первый рисунок Мэй

На следующем занятии Мэй выглядела более раскованной и менее тревожной. Она предложила расположиться на полу, разложив вокруг себя изобразительные материалы. Для меня было важно последовать за ее инициативой, поскольку обычно она ждала проявления инициативы и указаний от меня. Я предложила ей продолжить рассмотрение тех вопросов, которые она поднимала на предыдущих встречах, рассчитывая, что ее взрослое «Я» сможет найти на них ответы. Высказывая свои идеи, я могла помешать Мэй укреплять собственное чувство независимости и способность контролировать ситуацию. Во время следующей встречи Мэй создала очередной рисунок и назвала его «Зверь» (рисунок 2).

«Я назвала свой рисунок «Зверь», хотя он не производит устрашающего впечатления и, скорее, имеет гротескный характер. Мне отвратительны его глаза – они огромные и черные. Я представляю себя маленькой девочкой, стоящей рядом с ним, а его ноги тяжелые, массивные. Я не хотела смотреть ему в глаза, но он заставлял меня это делать. Когда я рисовала, то заметила, как меня начало трясти. Я поняла, что вижу своего отца. Я испытывала к нему чувство ненависти и вложила в создание рисунка много энергии. Я даже сломала мелок и, взяв другой, с силой продолжала проводить жирные линии то тех пор, пока не обессилела».

Рис. 2. Второй рисунок Мэй

В Шотландии насильника часто называют «зверем», особенно в среде заключенных. Я не стала обсуждать с Мэй слэнгового значения этого слова, понимая, что она воспринимает образ зверя глазами ребенка. Ее собственное восприятие и интерпретация данного образа имели решающее значение. Когда мы позднее просматривали рисунки, созданные Мэй за весь период нашей работы, она удивилась тому, что поначалу не вспомнила этого значения слова «зверь». Благодаря визуализации и изображению часто возникающих у нее образов, Мэй смогла постепенно избавиться от страха и бессонницы. И хотя неприятные детские воспоминания сохранялись и порой были достаточно яркими, они возникали все реже и реже.

Использование изобразительных материалов сопровождалось исследованием их свойств. Мэй подчас долго рассматривала содержимое коробок с разными изобразительными средствами, обращая внимание на их поверхность, цвета и даже запахи. Было заметно, что она не чувствует себя уверенно и что свободная игровая деятельность ей не присуща. Длительное время страх перед отцом сковывал ее спонтанность и мешал ей пережить радость игры. Во время арт-терапевтических занятий она использовала любую возможность для того, чтобы получить те впечатления, которые она не смогла получить в детстве. Она развивала в себе способность справляться с сильными чувствами. Постепенно ее восприятие себя и текущей жизненной ситуации изменялось. Немаловажное значение имели любовь и участие членов ее семьи. Они помогали ей вернуть веру в то, что в ее жизни существуют не только драматические воспоминания о детстве, связанные с насилием.

Придя на двенадцатое занятие, Мэй рассказала о сне, в котором она, взрослая, потеряла маленькую девочку в желтом платье. Когда она рисовала, то недоумевала, почему ребенок потерялся во сне. Спустя несколько минут она изобразила девочку в желтом платье (рисунок 3). Во время рисования она произнесла: «Я иду перед ним». Я спросила ее, не может ли она являться той девочкой, которую она потеряла в детстве.

«Сон с девочкой в желтом платье, которая потерялась, меня сильно озадачил. Я всегда проявляла повышенную бдительность по отношению к своим детям и никогда не допустила бы, чтобы кто-то из них потерялся. Меня поразило предположение Полины о том, что этой девочкой могу быть я, мой «внутренний ребенок». В детстве я была всегда плохо одета и мечтала о желтом платье… Когда я начала рисовать, я поняла, что девочка на рисунке идет впереди, и она испытывает гордость за то, что у нее есть желтое платье. Затем я начала рисовать своего отца. На меня нахлынули ужасные воспоминания. Возможно, мне следовало изобразить себя одну, чтобы защитить себя от того ужаса, который связан с тем эпизодом. Желтый цвет напомнил мне про сон, в котором я представляла себя идущей вместе с Полиной через тоннель, и луч желтого света проникал сквозь туман. Я всегда видела впереди желтый свет, он был для меня очень важен. Когда я создавала первый рисунок с изображением тоннеля, я не могла в точности вспомнить, что было дальше. Сон и рисунок помогли мне осмыслить свою нынешнюю ситуацию. Я поняла, что сейчас я взрослая и могу получить то, что я хочу, и впервые за многие годы у меня появилось чувство надежды. Именно в это время я начала покупать для себя небольшие подарки, делать для себя что-то приятное».

Рис. 3. Рисунок Мэй с изображением потерявшейся девочки в желтом платье

Вскоре была проведена стандартная оценка состояния и результатов лечения Мэй. Она попросила продолжить с ней арт-терапию. Кроме того, она заявила о желании также посещать открытую арт-группу. Это не только дало ей дополнительные возможности для общения, но и позволило понять, что у нее есть значительный творческий потенциал, который сохранился, несмотря на тяжелую психическую травму, перенесенную в детстве. Групповая поддержка является очень важным фактором психологической стабилизации жертв сексуального насилия, она позволяет им избавиться от своей ужасной «тайны» и сформировать доверие к межличностным контактам (Hall, Lloyd, 1989). Знакомство с опытом других людей из группы помогает жертвам насилия осознать имеющиеся у них копинговые стратегии. При этом участники группы совместно приходят к ощущению внутренней силы (Herman, 1992). Для Мэй общение с другими людьми, которые также перенесли насилие, позволило получить поддержку и повысить самооценку. Благодаря арт-терапевтическим занятиям Мэй убедилась в своих художественных способностях (рисунок 4).

«Помещение наполнилось светом, когда я ощутила, что чувства вернулись ко мне. Я вновь обрела способность ощущать ароматы, прикосновения, звуки и краски. Я не имела четкого представления о том, что я нарисую. Я лишь знала, что буду рисовать зеленым цветом. Когда я рисовала, то ощущала запах сена и травы. Я могла ощущать стерню под ногами девочки. Я увидела ночной клуб и разрешила себе вновь войти в него, хотя я знала, что именно там отец меня изнасиловал. Отец имел в этом клубе большое влияние. Люди, с которыми он там общался, не знали, какой он на самом деле и что он со мной делал. В течение нескольких недель после создания этого рисунка я испытывала чувства обиды и злости. Я порвала многие свои рисунки. Я их топтала, а потом выбросила в мусорное ведро. Мне казалось, что я никогда не перестану плакать».

Рис. 4. Один из рисунков, созданных Мэй во время посещения арт-терапевтических занятий

Дж. Херман (Herman, 1992) характеризует психическую травму как такой процесс, где жертва ощущает свою беспомощность, не может противостоять некой злой силе. Диссоциация при этом является психологической защитой от переживания душевной боли и дистресса. Находясь в экстремальной ситуации, Мэй защищалась от нее, фокусируясь на внешних деталях и отгораживаясь от эмоций и телесных ощущений. Позволив себе во время арт-терапии вновь ощутить запахи, краски, звуки и другие внешние стимулы, она смогла постепенно восстановить в своей памяти каждый момент своего прошлого. Для многих жертв насилия блокировка воспоминаний является защитной реакцией, за которую, однако, приходится платить очень высокую цену.

Выступая в качестве свидетеля (Bannister, 2003; Burt, 1997; Learmonth, 1994), арт-терапевт видит, как психотравмирующие обстоятельства отражаются в рисунках клиента. Безопасное пространство арт-терапии позволяет клиенту вернуть себе чувство надежды. При этом, являясь свидетелем психотравмирующих обстоятельств, передаваемых клиентом в рисунках и повествованиях, арт-терапевт сам подвергается деструктивному психологическому воздействию. А. Макканн и Л. Перлман (McCann, Pearlman, 1990) предупреждают о негативном воздействии длительной работы с жертвами насилия, связывая его с феноменом «заместительной травматизации». Когда мы являемся свидетелями зла, совершенного в отношении клиентов, мы можем потерять веру в гуманность. Х. Гринвуд (Greenwood, 2000) и М. Хэгуд (Hagood, 2000) обращают внимание на случаи «заместительной травматизации», описанной в арт-терапевтической литературе. Они подчеркивают, что арт-терапевты особенно уязвимы к ней из-за того, что психотравмирующие обстоятельства воздействуют на их психику через визуальные образы.

Характерное для жертв насилия переживание чувства стыда и своего отличия от других людей нередко сопровождается страхом причинить психологический ущерб психотерапевту. В общении с Мэй я открыто говорила о том, что во избежание усугубления состояния – как ее, так и своего собственного – я буду стараться сохранить в процессе арт-терапии баланс между погружением в травматичный опыт, с одной стороны, и творчеством, человеческим общением и игрой, с другой. Я также говорила Мэй о том, что помогаю себе эмоционально восстанавливаться, ведя активный образ жизни и занимаясь творчеством. Профессиональная организация арт-терапевтов в настоящее время обязывает их постоянно заниматься художественной практикой для сохранения психического здоровья. Занимаясь изобразительным искусством, я даю себе возможность отреагировать и трансформировать сложные переживания, а также ощутить радость игры и контакта с миром.