Текст книги "Невеста зверя (сборник)"

Она посмотрела на муравейник, и цирника разлилась в ней с такой свирепой мощью, что у Катайи закружилась голова. Над головой шумели ветви в зимней тишине, серое небо низко нависло над вершинами елей. А на снежной шапке муравейника показались черные точки. Муравьи не знали, что их выгнало из дома в это неурочное время, но высыпали наружу, подхваченные необоримой силой.

Катайя устало улыбнулась. Понимая, что это гордыня и злоупотребление цирникой, она быстро отослала муравьев обратно в муравейник, уснуть или умереть. Она опустилась на колени перед муравейником и сама засыпала снегом оставшиеся отверстия, чтобы мороз не погубил его обитателей.

Катайя выпрямилась и вздохнула. Она вновь пустилась в путь домой, но шаги ее теперь сделались быстрее.

* * *

Навстречу ей вышла Акка Исмия. Она, конечно, уже знала, что Катайя ушла от медведицы.

Все женщины племени собрались на поляне. Они выжидающе смотрели на Катайю. Она понимала, что после всех пройденных ею испытаний это, последнее, не должно показаться трудным. Но тем не менее оно было трудным. Нет важнее песни, чем песня цирникелы. Песня очень важна – она очищает, она говорит о том, что девушка овладела цирникой. Эта песня зажигает искру в душе у девочек и подтверждает: певица сделала то, что должно. Спеть песню цирникелы – один из самых важных поступков в жизни женщины.

Вдруг Катайя вспомнила, как Аэлла вернулась из леса, и глаза ее были полны ужаса и безумия. Аэлла упала на колени посреди круга и кричала так долго, что у всех заболели уши. Женщины молча ждали, когда Аэлла успокоится. Наконец она подняла грязное, залитое слезами лицо, и дикое выражение исчезло у нее из глаз. Тогда Акка Исмия подняла ее на ноги и сказала: «Это была ее песня».

Теперь рядом с Аккой Исмией в круге женщин стояла Катайя. Несмотря на головокружение, она постаралась гордо выпрямиться. Взглянув на нее и ласково, и сурово, Акка Исмия задала ритуальный вопрос:

 
Что, Катайя, дева леса,
принесла с собой медведя?
Есть в утробе Дух Лесов?
 

Голос старухи был мягок, но требователен.

Катайя знала ответ. Да, она была полна медведя, медведь словно рос внутри нее, в груди билось медвежье сердце; даже теперь она чувствовала ум спящего медведя, как вторые мысли, как чужака внутри себя – но чужака такого знакомого.

Катайя поискала слова:

 
О мой Суженый, приди же…
 

Она приободрилась, услышав в своем голосе новую силу. Ее душа наполнилась воспоминаниями о лете. Ужасное и прекрасное – вот слова для лета, которое она провела, укоренившись в пролеске, врастая в мох, не отпуская медведя ни на минуту из своих мыслей. Она знала медведя, как может знать только его невеста.

 
О мой Суженый, приди же,
иль отправлюсь за тобою,
за руку тебя возьму я,
пусть змея скользнет по пальцам…
 

Катайя задрожала, вспомнив тот день, когда медведица ударила по вереску тяжелой лапой, и из-под когтей метнулась змея – черная, блестящая, ядовитая. Медведица одним ударом разорвала ее пополам и съела, рыча и фыркая.

 
Прямо в губы поцелую,
будь хоть полон волчьей крови
рот твой красный и глубокий…
 

Медведица нашла дохлого лося, но за той же добычей пришел и седой волк. Когда волк подошел ближе и заметил Катайю, она не успела даже испугаться, как медведица с басовитым рычанием показала зубы, и волк боком отбежал в ельник. Медведица защищала ее, свою молчаливую, упрямую тень, как часть своей жизни.

 
Суженый в моих объятьях,
пусть медведь сдавил мне шею…
 

Послышались смешки – эти слова Катайи были очень смелы. Никто и подумать не смел о том, чтобы обеспокоить медведя во время спаривания. И в песню эти слова были вставлены только для красного словца, а священное медвежье имя и вовсе вслух упоминать было не принято: его заменяли прозвищем «Бурый». Но Катайя помнила ужас и возбуждение, когда огромный медведь покрыл ее медведицу всего в нескольких шагах от нее. Она чувствовала горячие мысли медведицы, рычащей от горько-сладкого вожделения, пока самец пыхтел и ворчал, слегка кусая подругу за шею.

 
Сяду рядом я с Любимым,
даже кровь мне не помеха!
 

Катайя допела песню, задыхаясь, с неистово бьющимся сердцем. Женщины племени переглянулись. Сегодня они услышали что-то новое, не похожее ни на какую другую цирникелу. Возможно, это была лучшая песня цирникелы на свете, особенно последние строки, напоминающие о том, что паста из кровных сестричек и гриб способны остановить на время цирникелы месячные, чтобы медведь не взбесился от запаха крови. Здесь Катайя говорила, что познакомилась со своей медведицей так близко, что может подойти к ней даже во время месячных. О, что за гордая и прекрасная песня! Акка Исмия выступила вперед и взяла Катайю за плечи.

– Мужчины! – крикнула она.

Мужчины племени подошли осторожно, искоса глядя на исхудавшую, грязную, но торжествующую девушку, вышедшую из леса. Катайя заметила среди них Кеша, и он показался ей маленьким мальчиком, хотя, когда она ушла за цирникелой, Кеш в ее глазах был почти взрослым молодым человеком.

– Акка Катайя, – сказала Акка Исмия, и мужчины ее поняли. Все они преклонили колени на белом снегу и опустили головы.

Только тогда Катайя позволила себе заплакать.

* * *

Твердо ступая, Катайя шла к отведенному ей дому. Слезы смыли с ее щек последние следы пасты из кровных сестричек. Ей согрели котлы с водой, и мальчики были готовы омыть ее мыльным корнем шуны, выкопанной на берегу реки. Она слышала за спиной шум торжества – женщины пели ее песню:

 
О мой Суженый, приди же,
иль отправлюсь за тобою,
за руку тебя возьму я,
пусть змея скользнет по пальцам.
Прямо в губы поцелую,
будь хоть полон волчьей крови
рот твой красный и глубокий.
Суженый в моих объятьях,
пусть медведь сдавил мне шею.
Сяду рядом я с Любимым,
даже кровь мне не помеха!
 

И тогда Катайя засмеялась – смело и звонко.

Когда Йоханна Синисало в 1997 г. закончила свою пятнадцатилетнюю карьеру в рекламе и решила стать профессиональной писательницей, она уже была шестикратным лауреатом Финской национальной премии «Аторокс» за лучший рассказ года в жанре научной фантастики и фэнтези (сейчас у нее их уже семь). В 2000 г. она опубликовала свой первый роман «Не раньше заката» (он вышел в США в 2004 г. под названием «Тролль, любовный роман»). Этот роман завоевал и главную финскую литературную премию «Финляндия», и премию Джеймса Типтри-младшего в США в 2004 г. С тех пор у Йоханны Синисало вышло еще три романа и сборник рассказов. Также она является редактором таких антологий, как «Книга финской фэнтези Дедала».

Рассказ Синисало «Куколка», впервые опубликованный на английском языке в 2007 г., стал финалистом премии памяти Теодора Стерджена и премии «Небула». Синисало особенно гордится тем, что ее рассказ «Красная звезда» был записан на международный мультимедийный DVD «Видение Марса», который послали на Марс на зонде «Феникс»: он достиг поверхности планеты в 2008 г.

Перу Синисало принадлежат сценарии для кино, телевидения и комиксов, статьи, колонки редактора и эссе. Основные темы ее прозаического творчества – мифология, феминизм и проблемы экологии.

Примечание автора

В финском фольклоре говорится о ритуале символической свадьбы убитого медведя с девственницей. В древней Финляндии и у большинства первобытных народов медведь вызывал благоговение и страх, он считался духом лесов, а душу убитого медведя полагалось задобрить всяческими почестями. Даже слово «медведь» не произносилось вслух – вместо этого люди прибегали к иносказаниям.

В финской эпической поэме «Калевала» рассказывается о том, что медведь прибыл на землю в золотой колыбели из глубин космоса. Это, конечно, не может не привлечь внимания писателя фэнтези. В 1985 г. я написала рассказ о корнях мифа о девственности, придумав древнее финское племя, в котором девственницы обладали способностью разговаривать со зверями. В «Невесте медведя» я вернулась к этому племени, а также к мифам о медведе.

Ассоциация мухомора с куполом небес и шаманский аспект этого сходства (с учетом наркотических свойств гриба), а также роль божьей коровки, как небесной помощницы, тоже входят в финский фольклор. Обращенные к божьей коровке просьбы о помощи до сих пор живы в детских стишках. Задумавшись о том, что могло лечь в основу древних преданий, я постаралась объединить все эти элементы.

Надо отметить, что песня Катайи в конце сказки – настоящая, очень известная финская народная песня, которую девушки пели женихам. В тексте песни я не изменила ни слова – стихи удивительно подошли для этого обращения к медведю.

Это первая публикация на русском языке «Невесты медведя».

Кэрол Эмшуиллер
Сказка об ужасном ребенке

Мама говорила, что надо все время спускаться по тропинке? Или все время подниматься?.. Говорила ли она, что сначала надо идти по берегу большой реки, а потом вдоль маленькой? Сначала по тропе, потом по дороге? А если дорога покрыта чем-то ровным и твердым? Кажется, она говорила, что, если идти достаточно долго, впереди появится город…

Или предостерегала: никогда, ни за что не ходи по дорогам? Держись подальше от городов?

Она всегда говорила: «Ты нигде не заблудишься». Говорила: «Ты моя лесная девочка. Ты всегда знаешь, куда идти». Она имела в виду, что я всегда знаю, где я, и уж тем более – в любом случае смогу отыскать дорогу.

Но мама не вернулась. Хотя она тоже лесная девочка. У нее с собой были самые лучшие лук, праща и нож.

Я ждала и ждала. Я сама сварила суп из сурка. Он получился вкусный, и тем более было жалко, что мама не вернулась. Я заперла дверь на засов, но все время прислушивалась, не идет ли она. Я повторила вычитание и прочла урок истории. Спала я плохо. Я ведь привыкла, что мама греет меня своим боком.

Она действительно сказала: «Если я не вернусь через три дня, уходи из дома»? Или она так говорила, когда я была совсем маленькая и еще не умела жить в лесу одна? Тогда я бы не прожила без посторонней помощи.

Но она уж точно ругала меня за то, что я никогда ее не слушаю и не обращаю внимания на ее слова – увы, только теперь мне стало ясно, что она была права.

А если она вернется, а меня не будет? Что, если она вернется уставшей? Тогда ей понадобится моя помощь. Я могу, например, принести воды.

Только вот – вдруг она не вернется…

Я всегда ее спрашивала, не можем ли мы поселиться там, где живут люди, а она отвечала: «Здесь безопаснее». А я: «А как же горные пумы?» А она: «Все равно, нам безопаснее здесь».

Мама говорила, что нам никому нельзя показываться, но не объясняла почему.

Она говорила, что люди всегда стреляют, не рассмотрев как следует, кто находится перед ними.

А что если они решат, что я зверь, в которого можно стрелять? Подумают, что меня можно съесть?

Или ее? Мы ведь совсем не похожи. Может, это она не такая, как все.

Однажды я спросила ее об этом, но она не захотела отвечать. Иногда, летом, когда люди живут в палатках здесь, в предгорьях, мы забираемся еще выше в горы и прячемся, пока они не уедут. Мама всегда говорила: «Давай и мы уйдем в летний лагерь», но этим меня не перехитришь. Я понимала, что она хочет, чтобы о нас никто не узнал, но подыгрывала ей. Я никогда не говорила, что не хочу уходить. Мне совсем не хотелось для нас каких-либо неприятностей.

Я ведь понимаю куда больше, чем она думает.

* * *

Я побродила вокруг дома, стараясь понять, что с ней случилось. Я увидела, где она перешла речку и направилась к заболоченному пруду, но потом сбилась со следа. Я проверила пруд, но до него она явно не дошла. На нашу удочку попалась рыба. Я принесла ее домой на ужин.

Хочу ли я провести здесь всю жизнь одна – вот в чем вопрос? Вот так сидеть и ждать? А мама бы этого хотела? Я просто посмотрю, что творится там, где кончаются лесные тропы, а потом вернусь. Мама говорила, что там есть двухэтажные дома, и даже трехэтажные. А еще мне ужасно хочется увидеть асфальтовую дорогу – ну, хоть разок.

Я выждала три дня, все время продолжая разыскивать маму, а потом ушла. Я взяла мамино сокровище – записную книжку в кожаном переплете. Даже когда мы уходили в горы прятаться, она брала ее с собой и очень берегла.

Здесь у нас масса книг, целая дюжина, но их я с собой не взяла – только книжку, которую мама всегда запирала на замочек после того, как что-нибудь там записывала.

Я остановилась, осмотрелась и подумала, что надо бы опять заглянуть в дом – вдруг мама вернулась как раз после того, как я ушла… Но я ведь оставила записку. Даже целых две записки – одну на двери, другую в комнате. Ту, что в комнате, я написала на сердечке, которое вырезала из самодельной бумаги из стеблей растений. Писать ей, куда я ушла, не понадобилось. Она сама это увидит. Я ведь оставляю по пути разные метки.

* * *

Все оказалось точно так, как говорила мама: ручей, потом река побольше, тропа, переходящая в узкую дорожку, а после этого самая настоящая чудесная асфальтовая дорога. Скоро я увидела на горизонте город. Даже издали было видно, какие там высокие дома.

Я дождалась темноты. Не знаю, почему я испугалась, ведь в этом городе много кустов. Спрятаться, наверное, будет нетрудно. Я так за все время и не разглядела как следует тех людей, которые приходят летом. Мама старалась меня увести как можно скорее. Я видела их только издали. Да их было и не разглядеть за одеждой, солнечными очками и кепками.

У нас кепки тоже есть.

Мне хотелось увидеть, как выглядят другие люди, чтобы понять, что не так со мной. А вдруг, думала я, мама когда-то давно натворила что-то ужасное, и ей пришлось прятаться в горах. Они же не могут посадить меня в тюрьму за то, что сделала она, правда?

* * *

Я дождалась темноты и тихонько вошла в город. Все двери в домах были закрыты. Свет почти нигде не горел (я знаю про электричество, хотя раньше его никогда не видела). Я дождалась, пока не погаснут все огни, кроме уличных фонарей. Они гаснуть никак не хотели.

Я пробиралась по задним дворам, пытаясь заглядывать в окна. Но я слишком долго ждала, чтобы погасли фонари, и в домах было уже темно, только кое-где горели окошки в верхних этажах.

В одном дворе я спряталась за сохнущим бельем, которое чья-то мама забыла снять с веревки. С моей мамой тоже иногда такое бывало, а вот со мной никогда. Мама часто была погружена в свои мысли, она вечно о чем-то беспокоилась.

Я уже было отступилась – все, похоже, легли спать, – но увидела, как кто-то потихоньку вылезает из окна. Это было в том самом дворе, где висело белье.

Я спряталась за простынями, но и человек из окна сделал то же самое. Мы внезапно наткнулись друг на друга и оба ахнули. Я увидела, что это ребенок, и он сейчас закричит, и тоже чуть не закричала, но мы одновременно закрыли свои рты руками, потому что не хотели, чтобы нас услышали и сбежались на наш крик. Мы стояли молча и смотрели друг на друга.

Если этот ребенок такой, какой должна быть я, значит, со мной определенно что-то не так. Он похож на маму, а не на меня. У меня слишком много волос по всему телу. Неужели все люди выглядят именно так? Вообще-то я уже давно подозревала, что я сильно отличаюсь от обычных людей, а то зачем бы нам с мамой все время от всех прятаться?

Я не могла понять, мальчик передо мной или девочка. Мне не доводилось видеть, как люди выглядят и одеваются. Потом я решила, что это наверняка девочка. На ней было что-то кружевное. У меня такой одежды сроду не было, а мама надевала что-то похожее. Девочка была со мной одного роста. Ну, хотя бы с ростом у меня все в порядке.

Она похожа на мою маму – волосы растут только на голове. Мама говорила, что это неудобно, когда на теле нет шерсти. И правда, она вечно мерзла. Но все равно, мне бы хотелось выглядеть как нормальные люди.

Итак, мы стояли, прижав руки ко рту, и таращились друг на друга.

– Ты умеешь говорить? – спросила девочка.

– Конечно. Почему нет? – ответила я.

Странный вопрос. За кого она меня принимает? Хотя я и правда не такая, как все. Этого я и боялась. Но мы одного роста, и обе худенькие. На мне шорты и футболка. На ней тоже шорты и эта кружевная блузка. Я вижу, что у нее начинает расти грудь, совсем как у меня. Разница – только волосы на теле. На лице у меня их не так много, к счастью.

– Со мной что-то не так?

Этот вопрос я мечтала задать всю свою жизнь, но только теперь это поняла.

По тому, как девочка замялась, я поняла, что со мной действительно что-то не так и что она не хочет меня обидеть.

– Заходи, – сказала она.

В уголке ее сада стоит маленький смешной домик, в котором можно уместиться только согнувшись. Там две крохотных комнаты, где можно улечься, если просунуть ноги в дверь другой комнаты. А еще там стоят столик и стульчики, которые были бы малы любому человеку нормального роста. Может быть, на свете есть и другие люди, о которых я никогда не слышала?

Девочка зажгла свечку, и мы, согнувшись, уселись на детские стульчики у стола.

Даже при этом свете я увидела, что глаза у нее такие же голубые, как у меня. Мы, оказывается, ужасно похожи.

– Папа хотел снести этот домик, но я упросила его подождать.

У нее есть папа!

– Слушай, а ты кто? – поинтересовалась девочка.

Я не могла ответить. Мне захотелось плакать, но оставалось только сказать:

– Я не знаю.

– Мы можем посмотреть в Интернете. Там много есть про таких, как ты: йети, ужасный снежный человек, большеногие…

Она обо мне знает больше, чем я сама.

– Наверное, я страшная.

– Вовсе нет. Ты по-своему милая. Ой, ты плачешь?

Я подумала, что мне так плохо, потому что я стараюсь сдерживаться – и разревелась по-настоящему. Мама бы сказала: «Ну, где моя лесная девочка?»

– Ничего, поплачь. Я тебе налью чая, а еще у меня есть печенье. У меня здесь нет печки, папа не позволил бы ее разжигать, поэтому чай не настоящий, а просто настой в холодной воде, но он вкусный. Конечно, я уже выросла из этого домика, но мне он все равно нравится. А теперь, видишь, даже пригодился.

Чай не похож ни на какие другие отвары трав, которые я пробовала, а трав у нас много. И печенья такого я еще не ела.

– Я такого никогда не пробовала, – сказала я.

– Это овсяное печенье с изюмом. Мама говорит, оно полезное. Она считает, что нет еды лучше овсянки.

Наверное, ее мама права. После чая и печенья я почувствовала себя лучше.

А вдруг, подумала я, у этой девочки мама не такая уж хорошая? Я о таких родителях слышала. Ведь она вылезла из дома в окно…

– Ты что, из дома хотела убежать? Я подумала, может быть, твоя мама с тобой плохо обращалась, и ты решила уйти…

– Нет-нет, родители у меня что надо. Я часто вылезаю из окна, когда луна светит так ярко. Мне ведь уже четырнадцать – я достаточно взрослая, чтобы гулять одной.

– Мне тоже четырнадцать, и я осталась совсем одна, но не по своей воле.

– Честно говоря, я не знаю, что мама сделает, если увидит тебя. Наверное, вызовет полицию… или врача. А может быть, позвонит в зоопарк.

– Я ненормальная?

– Наверное, у тебя какая-нибудь мутация.

Как она может все время быть настолько уверенной в себе?

Но она, похоже, и правда много знает.

– Я не хочу, чтобы меня заперли в зоопарке.

– Там не так уж и плохо. Я бы на твоем месте совсем не возражала. Я бы приходила к тебе в гости. Но ведь я даже не знаю, как тебя зовут! Я – Молли. Я сама выбрала себе имя два года назад, когда перешла в средние классы.

– Ты сама себя назвала?

– Так многие делают. И ты тоже можешь. А у тебя есть имя?

– Конечно. Я ведь не… – Но может быть, я все-таки какой-нибудь зверь? – Мама зовет меня Бинни. Это уменьшительное от Сабины.

– Сабина! – Молли поглядела на меня с уважением. – Только не меняй имя!

* * *

Мы обе захотели спать одновременно. Молли снова залезла в окно дома и принесла мне из своей спальни подушку и одеяло. Она велела мне держаться потише и обещала принести завтрак, когда родители уйдут на работу. «Не беспокойся, – сказала она. – Никто – никто! – не сунется в мой игровой домик без приглашения».

Очень приятно растянуться на целых две комнаты, когда ты так долго просидела, скрючившись. А такой мягкой подушки у меня раньше никогда не было.

* * *

Я проснулась на заре, как обычно. Во всем городе стояла тишина. Я осмотрелась в домике, который вчера вечером при свече почти не разглядела. Там было зеркало. Я увидела в нем себя. Вообще-то мы с Молли довольно похожи. Глаза у нас голубые. Волосы золотистые.

Волосы!

На полке я нашла куклу – очень истрепанную куклу (без волос), а рядом с ней – пушистую, хотя и немного облезлую, игрушечную собачку.

* * *

Город начал просыпаться. Захлопали двери. Мимо проезжали машины, но от них меня отделяла лужайка перед домом. Я их видела вчера вечером. Некоторые даже проносились совсем близко, когда я ждала, пока стемнеет. Небольшие автомобили, грузовики. Я увидела все, о чем рассказывала мама, что я рисовала на картинках. Я даже подошла к одной машине и заглянула внутрь – там были руль и педали. Вот если бы меня покатали на автомобиле! – думала я. Может быть, Молли меня покатает… В грузовике будет еще веселее, чем в легковой машине – ведь чем машина больше, тем лучше. Я ее попрошу.

Я ждала и ждала, когда Молли принесет завтрак. И вот наконец она принесла то, что я никогда не пробовала, – тосты и сосиски для нас обеих. Она решила позавтракать со мной.

– Терпеть не могу яйца, – поморщилась она.

Я, конечно, не сказала, что часто ем яйца и люблю их.

– Сейчас мне надо в школу. Делай что хочешь, только не выходи отсюда днем. Я выведу тебя вечером. Там решим, что с тобой делать.

Я согласилась, хотя не была уверена, что смогу просидеть в этом домике весь день.

– Когда ты вернешься?

Молли посмотрела на часы (я их узнала). Она не заметила, что у меня часов нет, и ответила:

– Где-то в полчетвертого.

* * *

Вскоре вокруг стихло. Все машины уехали, дети разошлись. Мне надоело сидеть в домике. Оставаться там не хотелось, но и выходить было немного страшно. И тогда я вспомнила про окно в доме Молли. Я пробежала через лужайку (белье уже сняли с веревки) и залезла через окно в комнату.

Какая красота! Бледно-желтые стены, белоснежная, мягкая-премягкая постель (я полежала на ней на пробу), еще одна игрушечная собачка на подушках (даже пушистее, чем та, что в домике), а на красивой полочке столько книг! Наверное, штук двадцать. Я узнала школьные вещи. Тетрадь была точь-в-точь такая, какую дала мне мама.

Время пролетело быстрее, чем я думала. Я долго листала книги, но потом проголодалась. Я нашла кухню. Холодильник! Там мороз, как зимой. Я даже не знала, как называются продукты, которые я пробовала. О сыре я слышала. А еще я могла прочесть надписи на упаковках: мясная нарезка, чеддер, творог… а еще редиска! И все это я попробовала. Я порадовалась, что мама рассказала мне о продуктах. Наверное, она тосковала по такой еде и поэтому часто о ней рассказывала. Тогда мне казалось, что она говорит слишком много… Не слушала я ее, и что теперь! Удивительно, что я хоть про редиску запомнила.

Я обошла весь дом. У этой семьи оказалось множество книг, они стояли по всему дому. Я начала читать несколько, выхватывая отрывки то из одной, то из другой. Были там и журналы. Сколько я пропустила в жизни! Мама знала об этом. Она пыталась это исправить. Когда я осмотрела дом, я поняла, как она старалась. У меня на глаза навернулись слезы. Я задумалась, где она, все ли с ней в порядке.

Часы в доме показывали третий час. Я решила вернуться в домик.

Я взяла с собой несколько книг и журналов, но читать их не стала. Я задумалась о папах. Я знаю, у меня должен быть папа, но до сих пор я о нем не думала. Мне казалось, что у нас с мамой нормальная семья. Как у медведей и оленей – мама и один-двое детенышей. А в этом доме жил еще и отец. Я увидела через маленькое окошко, что вся семья вышла из дома вместе. Значит, здесь отцы живут вместе с семьей!

Мама мне много чего рассказала, но о многом и умолчала. Я ее спрошу: где мой отец? Кто он? А главное, есть ли у него шерсть?

Тут я, наверное, нечаянно уснула, потому что Молли меня разбудила.

– Пошли, быстро, – позвала она, – пока родители не вернулись. Поищем тебя в Интернете. Если мама войдет – а она всегда сначала стучит, – просто полезай под кровать.

– Под кровать?!

В тот день я получила первый компьютерный урок. Мы искали везде, но не нашли никого, кто был бы похож на меня. Все снежные люди на картинках были толстые, со страшными лицами.

Молли сказала:

– Ты гораздо красивее, чем они. Мне нравится твой цвет волос. Они такие золотистые.

Я обрадовалась, что она так сказала, но забеспокоилась, что один из этих снежных людей может оказаться моим папой. Как мама даже подойти могла к такому уроду? Надеюсь, он хотя бы был хороший человек… если я смогу думать о нем, как о человеке.

Я спросила Молли:

– У тебя есть папа. Как тебе с ним живется?

– Папа у меня хороший. Но он считает, что я еще маленькая. Наверное, он решит, что я выросла, только когда мне будет лет сорок пять. А у тебя разве нет папы? А, конечно нет, а то бы ты знала, какой он на вид.

Я думала о том, что внешность еще ничего не значит. Может быть, папа Молли тоже не красавец. Впрочем, на это не стоит надеяться. Да и зачем бы я стала на это надеяться? Так думать нехорошо.

И тогда я вспомнила о машинах и грузовиках. Я спросила Молли, не может ли она покатать меня на грузовике.

– На грузовике? Конечно нет. У нас ведь нет грузовика. Но я могу покатать тебя на нашей машине, когда все лягут спать. Прав у меня нет, но водить я умею. Папа меня уже научил. Никому не разрешается водить машину, пока не исполнится шестнадцать лет. Не знаю, почему нас заставляют ждать так долго.

Я поспешила вернуться в игровой домик, пока мама Молли не вернулась. Молли нагрузила меня печеньем и молоком (раньше я никогда не пила молока), на случай, если ей не удастся принести мне ужин.

– И не зажигай свечу, пока все огни в доме не погаснут.

* * *

Наконец она за мной пришла.

Молли принесла широкополую шляпу, отцовскую белую рубашку, брюки, носки и сандалии. Сандалии оказались ужасно неудобными.

– Ты, наверное, большеногий снежный человек, – засмеялась она.

Я посмотрела на нее с обидой. Она сказала:

– Извини, это была шутка. Не очень удачная. Смотри. – Молли поставила ногу рядом с моей. – Размер почти одинаковый. Но тебе не обязательно надевать сандалии, – добавила она. – Вряд ли кто-нибудь увидит твои ноги.

А еще она велела мне застегнуть рубашку и поднять воротник, чтобы получше закрыть шею.

Если для прогулки на машине мне нужно скрыться под всей этой одеждой, наверное, я ужасная уродина.

* * *

Еще только садясь в машину, я почувствовала, что приключение начинается.

Машина резко рванулась вперед.

– Извини. Я не очень часто вожу машину, зато сейчас потренируюсь. Лучше пристегнись.

Мы катили вперед, и это было великолепно. Потом выехали за город, чтобы набрать скорость. Молли сказала, что в городе не разрешается разгоняться больше двадцати пяти миль в час. Мы открыли окна, задул свежий ветерок.

– Я могу и быстрее, – сказала Молли, – только перестань все время говорить «спасибо».

Я перестала, и она поехала быстрее.

Она включила радио, оно для меня тоже было в новинку, хоть я о нем и слышала. Понажимала кнопки, чтобы найти хорошую музыку. Сказала: «У папы оно все время стоит на новостях». Лично я бы от новостей не отказалась.

Мы начали поворачивать и неожиданно съехали с дороги. Нас встряхнуло, подбросило вверх, а потом машина перевернулась.

С нами ничего не случилось, но передние двери заклинило. Наконец Молли открыла заднюю дверь, и мы выбрались наружу.

Молли была сама на себя не похожа – до смерти испугана и явно не знала, что делать.

– У меня даже мобильника нет, – всхлипнула она.

Было уже за полночь. Вокруг – ни огонька. Молли заплакала. Я почувствовала, что сейчас я сильнее нее.

– Хватит плакать, – сказала я. – Пойдем обратно в город.

– Зря я ехала так быстро! Если бы скорость была не больше семидесяти, мы бы не заехали так далеко. Папа меня убьет.

– Папа тебя убьет?

– Нет, дурочка, конечно нет. Ты что, вообще ничего не понимаешь? – Рассердившись на меня, она почувствовала себя лучше. Она зашагала в темноте по дороге, но споткнулась и упала. И снова заплакала.

Наверное, у меня глаза видят лучше, чем у нее – я в темноте кое-что могла разглядеть. На небе висел узкий месяц.

– Все будет в порядке, – сказала я. – Только держи меня за руку.

Скоро рассвело, мы увидели ферму и направились к ней.

– Я зайду в дом и позвоню папе. А тебе надо спрятаться. Что бы никто не увидел.

Чем чаще она так говорит, тем больше я за себя беспокоюсь.

– И что папа станет делать? У нас ведь даже машины теперь нет… А тебя-то куда девать?

– Я не хочу в зоопарк.

– Смотри, тут сарай. Спрячься здесь, пока я буду в доме.

Я вошла и увидела стойла. Почти все они были пустые, только в дальних двух стояли лошади. Сначала я подумала, не забраться ли по приставной лестнице на сеновал, но я до сих пор никогда не видела лошадей – только в книжках с картинками – и решила посмотреть на них. Мне было страшно, что они меня лягнут или укусят, но они просто подошли познакомиться и были ласковые-преласковые. Как только я стала гладить большую, теплую лошадь, я сразу почувствовала себя лучше. Потом я забралась наверх и растянулась на сене.

Молли так долго не возвращалась, что я испугалась, не бросила ли она меня здесь. Я слишком переживала, что могу заснуть, поэтому спустилась и стала беседовать с лошадьми. Мы с ними сразу нашли общий язык. Одну я звала Пятнашка, а другую – Гнедая.

Наконец Молли все-таки пришла.

– Я никак не могла вырваться от хозяев фермы. Они такие добрые! Предложили отвезти меня домой, потому что все равно собирались в город, но мне надо было позвонить отцу. Сейчас они уехали в город. Я знаю их сына, он пока еще дома. Он учится класса на два старше меня в школе и ездит туда на школьном автобусе. Отец возьмет машину напрокат. Он приедет сюда, как только сможет, но все равно придется подождать. Про тебя я ему ничего не сказала. Что будем с тобой делать?

Я промолчала. Откуда я знаю?

В конюшню вошел мальчик. Сначала он спросил:

– Что это вы здесь делаете?

Но увидел меня и ахнул.

Я одета с головы до ног – ну, почти до ног, но и того, что он увидел, хватило.

– Ты кто?

– Большеногий снежный человек, – ответила я.

Он опустил взгляд на мои ноги и засмеялся. Мы все засмеялись.

– Я в тебя не верю, – сказал он.

– Никто не верит, – ответила я.

И мы рассмеялись еще сильнее.

Он решил не идти в школу – ведь Молли в школу не пошла – и пригласил нас на завтрак.

Пока мальчик готовил блины, он все время на меня смотрел. И все время все ронял.

Он сказал мне: «Мне нравится твой цвет волос», а потом: «Никогда не думал, что снежные люди бывают такими милыми», и еще: «У тебя красивые глаза». Я даже забеспокоилась. Хотя, возможно, он просто пытался меня ободрить. Наверное, я должна была ему за это сказать спасибо.