Текст книги "Золотой век. Книга 1. Лев"

7

Девять военных кораблей, держа строй, направлялись на юг, к Делосу. Хотя об этом не говорили вслух, команды Кимона не жалели сил, взбивая волны в белую пену, чтобы оставаться впереди. В конце концов, они несли кости великого афинского царя и считали себя возрожденными аргонавтами. Они были флотом Одиссея, частью истории. В любом случае, кем бы они ни были, они не могли допустить, чтобы в порт их привели старики вроде Аристида.

На второй день небо затянули тучи, грозя дождем. Накануне, отправляясь на юг, греки поставили паруса, но ветер переменился, и их пришлось снять, сложить и убрать. Мачты оставили, и на верхушке каждой стоял, претерпевая дождь и ветер, мальчишка-дозорный. Они переглядывались и даже ухмылялись друг другу, радуясь приключению, но в то же время соревнуясь между собой в стремлении первым увидеть пункт назначения, священную гавань Делоса. На посту они оставались до наступления темноты, если только раньше их не прогонял холодный штормовой ветер.

Оглянувшись назад, Кимон увидел шесть кораблей Аристида, упрямо преследующих первую тройку и не позволяющих ей оторваться. Для таких кораблей ветер опасен. Гребцы на нижних скамьях уже промокли насквозь от брызг, прорывающихся мимо кожаных рукавов. Аристид – афинский архонт и ветеран, напомнил себе Кимон. Он и его поколение стояли рядом с отцом Кимона на поле Марафона! Аристид командовал гоплитами в великой войне, когда греки сражались против персидского войска, нагрянувшего словно саранча. Аристид принадлежал к поколению его отца, которое состарилось, защищая Афины. Вот почему Кимон смотрел на него с благоговением и немалой завистью. Это не означало, что ему нравился этот человек, как не нравились и попытки загнать его домой, как непослушного ребенка.

Перикл поднялся снизу с ложкой и миской тушеной фасоли, которую, выйдя на палубу, посыпал щепоткой соли. Держа глиняную чашку на сгибе локтя, он хорошо сохранял равновесие, даже когда волны били в киль и палуба под ними содрогалась.

– Держи, согрейся. – Перикл протянул чашку старшему другу.

– А у тебя что-то есть? – спросил Кимон и, взяв чашку обеими руками, произнес, прежде чем приступить к еде, благодарственную молитву.

Перикл покачал головой и показал свою кашицу с чем-то красным, напоминающим кровь.

– Только вот это – вино, ячмень, немного тертого сыра. Попросил добавить мед, но повар лишь рассмеялся.

– А не муки ли любви лишают тебя аппетита? – усмехнувшись, спросил Кимон.

– Ты имеешь в виду ту женщину? – моргнул Перикл.

– Притворяешься, что не знаешь ее имени?

Юноша покраснел:

– Знаю. Фетида. Хотя, кажется, она положила глаз на тебя. Если я и думаю о ней, то на краю палубы.

Кимон с хмурым видом подобрал остатки тушеного мяса, которого в блюде было намного меньше, чем хрящей и подгоревших овощей. Популярная шутка гласила, что еда на корабле – ужасная гадость, и ее всегда не хватает.

– Аттикос все еще злится на нее, – заметил Кимон. – Он уже обращался ко мне. По его словам, женщина на борту – плохая примета.

Перикл похлопал себя по паху и сплюнул за борт, отгоняя сглаз.

– Она выставила его дураком, вот он и не может успокоиться. Как бы то ни было, оставить ее мы не могли. Высади на Делосе, если хочешь. В любом случае сейчас Аттикос до нее не доберется.

Кимон задумчиво почесал за ухом. Он серьезно относился к своим обязанностям, понимал, что несет ответственность за данное слово, и Перикл знал, что он попытается защитить женщину. Но и Аттикос накопил столько злобы, что мог утопить их всех.

Словно вызванный их негромким разговором, на палубе появился Аттикос, с трудом поднявшийся по ступенькам из трюма. Сломанная нога распухла до такой степени, что люди при виде ее невольно морщились. Мест для раненых на афинских военных кораблях было мало, и, кроме того, к тесноте добавлялась еще и сырость. Аттикос предпочитал морской воздух. Костыль, который выстругал для него плотник, сидел под мышкой гораздо удобнее весла, и к тому же Кимон поручил одному из гребцов сопровождать старого гоплита и помогать ему передвигаться. Теперь этот сопровождающий, плотный, крепко сбитый парень, следовал за подопечным, с беспокойством ожидая момента, когда тот начнет падать, и поглядывая на стратега.

Выйдя на палубу, Аттикос кивнул Кимону и Периклу. Он сильно потел и, очевидно, испытывал жестокую боль, но не жаловался, по крайней мере пока не спускался вниз. И даже там он позволял себе лишь проклятия, и не больше. Хотя погода стояла ветреная, Перикл уловил запах, распространяемый Аттикосом, и невольно наморщил нос, а потом, сделав шаг в сторону, встал с подветренной стороны. Старый гоплит наблюдал за его маневрами с очевидным подозрением. Перикл же, не обращая на него внимания, с гордостью наблюдал за идущими строем восьмью кораблями. Флот представлял собой огромную силу, и командовал им его соотечественник, афинянин Аристид.

На верхушке мачты дозорный взвыл по-волчьи и вытянул руку. Перикл ухмыльнулся. И действительно, на горизонте появился Делос, плоский, равнинный остров посреди моря. На его берегу родились Аполлон и его сестра-близнец Артемида. Остров изобиловал садами и храмами и славился большим портом. В обычное время, когда на Делосе не проводилось никаких празднеств, здесь жили только смотрители и священники. Остров считался нейтральной территорией, хотя финансовое бремя несли Афины, оплатившие строительство мраморных храмов и дававшие деньги смотрителям, мужчинам и женщинам, днем и ночью поддерживавшим огонь в лампах.

Перикл криво усмехнулся. Корабли – это торговля, торговля – это богатство, а богатство – да, власть.

В его размышления вторгся голос Кимона:

– Ждешь встречи с отцом?

Перикл невольно напрягся, заметив, что Аттикос повернул голову, чтобы услышать его ответ.

– Конечно.

Глаза его, однако, остались холодными. С того дня, когда они вместе стояли на персидском берегу, прошло немного времени, но горе изменило отца. После потери старшего сына Ксантипп словно лишился рассудка, совершая неоправданные жестокости и проливая кровь невинных. Перикл не видел его несколько месяцев, и мысль о том, что он снова столкнется с испытующим, словно ищущим в нем что-то – или кого-то – взглядом, совсем его не радовала. Он не мог стать своим братом. И не мог быть ничем, кроме как разочарованием для человека, явно желавшего, чтобы на том берегу погиб его сын Перикл, а не Арифрон.

* * *

В порту Делоса в тот год царило оживление, не меньшее, пожалуй, чем в великом афинском Пирее. Присутствие в одном месте такого количества кораблей, прибывших отовсюду, отозвалось у Кимона – и у всех остальных, кто был на Саламине, – болезненными воспоминаниями. Никто тогда не верил, что они смогут победить персидский флот. Однако они вступили в бой – и тысячи людей утонули или были убиты. Все, кто помнил тот день, потеряли тогда друзей, братьев или сыновей. С мрачными мыслями входили они теперь в порт Делоса.

Десятки кораблей либо покоились на берегу, либо стояли у причалов. Явившимся последними оставалось довольствоваться тем, что есть. В некоторых местах сойти на берег можно было по палубам прижавшихся бортами галер. Даже под руководством опытных капитанов команде требовался точный расчет и крепкие нервы, чтобы провести судно в подходящий для стоянки уголок, не обращая внимания на сердитые, возмущенные крики. Подведя триеры поближе и не рискуя идти дальше, Кимон передал ответственность капитанам и распорядился спустить лодку, которая доставила бы его на берег.

Аттикос пойти с ними не мог из-за сломанной ноги. Уже спускаясь по бортовой лесенке, Перикл вдруг подумал, что Фетиду нельзя оставлять на милость этого человека.

– Подожди, куриос, – бросил он Кимону, возвращаясь на палубу.

Кимон удивленно вскинул брови, но потом, когда Перикл вернулся с женщиной и направил ее к лестнице, понял, в чем дело, и кивнул.

Долгий летний вечер перетекал в серые сумерки, когда две маленькие лодки с Кимоном и его сопровождающими отошли от флагманской триеры. Впереди они увидели Аристида, стоящего в крепком маленьком суденышке с четырьмя гребцами, уже набравшем хороший ход. Вокруг царила суета: туда-сюда сновали лодки, летали брошенные канаты, гремели якоря. От берега их отделяло не более двухсот шагов.

– По тетрадрахме каждому из вас, если я ступлю на берег раньше Аристида, – сказал Кимон гребцам.

Предложение было соблазнительное – столько получали за два дня работы. Гребцы кивнули и взялись за работу с таким усердием, что море вскипело под веслами. Догнав и обходя лодку Аристида, Кимон сохранил бесстрастное выражение лица. Перикл старался не оглядываться, но ухмыльнулся, когда они подлетели к причалу. Кимон, торопливо поднявшись по ступенькам железной лестницы, ступил на камень. Верный слову, он бросил каждому из гребцов по тяжелой серебряной монете с изображением головы Геракла. Перикл вышел на берег следом за ним, последней была Фетида.

Оказавшись в чужой, незнакомой обстановке, она стояла рядом с ними, опустив голову и нервно переминаясь с ноги на ногу. Ожидая Аристида, Кимон задумчиво смотрел на женщину. Его лодка уже двинулась в обратный путь, но он слышал, как, проходя мимо стоящих на якоре кораблей Эретрии и Микен, гребцы предлагали свои услуги желающим попасть на берег.

– Если хочешь идти своим путем – препятствовать не стану, – сказал Кимон. – Решишь остаться с нами – здесь не брошу, доставлю в Афины. Тебе понадобится новая одежда, еда и место для ночлега, пока мы будем на острове. Я могу это устроить. Это не более чем воздаяние богам за наш безопасный переход и за помощь с гробницей Тесея.

Перикл улыбнулся. В Афинах Кимон заставлял друзей носить плотные плащи, а потом настаивал, чтобы они отдавали их первому встречному нуждающемуся. О его щедрости знали все, кроме, похоже, жителей Скироса, и теперь Фетида посмотрела на него с недоверием и даже подозрением.

– Я все еще под твоей защитой, афинянин?

– Если сама того желаешь, – ответил Кимон. – Я научился держать слово. На самом деле…

Женщина внезапно шагнула вперед и влепила ему пощечину.

Он удивленно посмотрел на нее:

– Зачем ты это сделала?

В его неподвижной позе таилась скрытая угроза, хотя Фетида, казалось, ничего не заметила.

– Ты убил моего мужа, афинянин. Или мужчину, которого я называла мужем. Пусть он немного для меня значил, но он был моим, а ты забрал его у меня, хотя он ничего плохого тебе не сделал.

Перикл уже шагнул, чтобы встать между ними и схватить ее за руку, но Кимон жестом остановил друга. К нему уже вернулось обычное спокойствие.

– Понимаю. Итак, теперь ты довольна? Или мне придется прикрывать спину всякий раз, когда ты окажешься так близко, чтобы напасть на меня?

Фетида моргнула. Перед ней стоял афинский стратег, полный здоровья и сил, сын афинского архонта. Его щека еще горела от ее пощечины, но он как будто уже забыл о случившемся и смотрел на женщину с едва уловимой иронией. Она поежилась.

– Я…

– И конечно, – с чуть большим нажимом продолжил Кимон, – я ожидаю, что ты сдержишь свое слово, так же как я сдержу свое. Некоторые считают, что женщины лишены чести, что они всегда нарушают обещания. Мои мать и жена называют их лгуньями. Итак, Фетида, дай мне слово, поклянись, что будешь вести себя хорошо. Я приму его. Никто не поднимет на тебя руки, никто тебя не обидит. И я высажу тебя там, куда ты пожелаешь отправиться.

Теперь покраснела она.

Из подошедшей к причалу лодки поднялся Аристид. Странная сцена привлекла его внимание, и он с интересом наблюдал за ее развитием.

– Я даю тебе слово, – сказала Фетида.

Кимон кивнул и повернулся, чтобы поприветствовать архонта:

– Рад видеть тебя целым и невредимым. По правде говоря, в какой-то момент я даже немного обеспокоился из-за непогоды.

Аристид присмотрелся к обоим афинянам. По всему причалу, разгоняя мрак, загорались масляные лампы. Старик понял, что у этой пары какие-то свои дела, которые нисколько его не интересовали и вникать в которые у него не было ни времени, ни желания. У юных свои проблемы, и, может быть, все дело в присутствии этой поразительной молодой женщины, которая потупилась при его появлении. По какой-то причине – может быть, потому, что из-за Кимона его гребцы включились в безумную гонку, но так и не пришли первыми, – Аристид почувствовал, что вся компания вызывает у него раздражение.

– Как я уже сказал, мы едва ли не последние. Перикл, твой отец надеется увидеть тебя перед завтрашним собранием. Передать, что ты зайдешь к нему?

– Конечно, – ответил Перикл и с удовлетворением заметил, что Фетида посмотрела на него с интересом.

Кимон указал на заполнявшие бухту и порт корабли. Такое нашествие остров Делос видел впервые.

– Ты не сказал, зачем нас призвали, архонт Аристид.

– Правда? Я думал, что сказал.

Старик потер подбородок, подбирая слова:

– Мы здесь, чтобы принести союзническую клятву. Если нападению подвергнется кто-то один, остальные обязаны вступить в войну. В этом суть дела. Этому нас научили Саламин и Платеи. Выстоять в одиночку не может никто, даже Афины. Но вместе мы одолели древнюю империю. Союз будет скреплен торжественной клятвой, запечатленной в железе. Один язык, один народ.

Перикл окинул взглядом корабли, пришедшие из тридцати или сорока городов и областей, но, как ни щурился, как ни всматривался в даль, так и не увидел тех, кого искал. Он видел их при Саламине, когда, стоя на дюнах, наблюдал за разворачивающимся сражением. В тот день они были в красных плащах.

– А где Спарта? – спросил он.

Аристид скривил рот, как будто высасывал кусочек хряща, застрявший между передними зубами.

– Эфоры отказались от нашего предложения, хотя твой отец лично ездил туда и пытался их убедить. Путешествие измотало его… – Аристид махнул рукой. – Такие гордецы, так высокомерны, хотя и не без основания. И все же вопрос слишком важен. Я сам сделал все, что только мог. Жаль, но мы обойдемся без них.

Кимон покачал головой. Он восхищался спартанцами больше, чем кто-либо другой, и даже взял за образец некоторые их приемы – в частности, установил жесткую дисциплину в собственной жизни, чего раньше ему определенно недоставало. На поясе у него висел спартанский нож-копис, которым можно было и срубить небольшое дерево, и убить человека.

– Спарта заслужила право быть во главе, – нахмурившись, сказал Кимон. – Ты был при Платеях, куриос. Ты знаешь.

Аристид посмотрел на него оценивающим взглядом. Бывший пьяница и беспутник, тративший деньги на развлечения и женщин, стал серьезным молодым человеком и ничем не напоминал себя прежнего. Вот почему к замечанию Кимона Аристид отнесся со всем вниманием.

– Да, я был там, и я знаю. Платеи были чудом, как и Марафон до них. Но вспомни Саламин, вспомни флот, вспомни Ксантиппа и Фемистокла. Где была Спарта?

Кимон начал было отвечать, но Аристид продолжил:

– Их сила не во флоте. Афины – великая морская держава, и мы намерены возглавить союз – со Спартой или без нее. Здесь посланцы Фракии и Халкиды, Лемноса и Керкиры и еще многих других. Почти каждый город, каждый остров, каждое царство, где говорят на греческом, представлены здесь. Спарта не может рассчитывать, что останется в стороне. Мы делаем большое… – Аристид заставил себя остановиться, хотя энтузиазм его не угас. – Думаю, ты сам увидишь.

– Без Спарты это опасная игра, – невозмутимо сказал Кимон, которого не убедила речь Аристида. – Они воспримут это как вызов.

Он повернулся к Периклу:

– Я знаю твоего отца как благородного человека, но идти этим путем опасно.

Аристид попробовал объяснить иначе:

– Пока ты искал царей древности, мы с Ксантиппом создавали союз друзей, братство. Мы с ним – свидетели его рождения. При Марафоне твой отец командовал только афинянами, но на море? Флот, отправившийся на север против персов, состоял из кораблей тридцати государств и полисов. Те из нас, у кого были глаза, увидели нечто такое, что нужно сохранить.

Кимон предпочел не отвечать и, чтобы не спорить, отвернулся к морю. Высказывая свою точку зрения, он был скорее спартанцем, чем афинянином. Аристид, похоже, понял это, хотя и опечалился.

– Что ж, отведи свою рабыню, – сказал он. – Может быть, Ксантипп объяснит это лучше. В конце концов, идея принадлежит ему.

– Я не… – начала Фетида.

Перикл покачал головой, и она закусила губу и последовала за ними к дороге, которая вела вглубь острова. Вся она была усеяна огненными точками, уходящими вдаль. Поток мужчин и женщин направлялся из порта к великолепному храму Аполлона, бога оракулов, поэзии и солнца. Целителя и распространителя чумы.

8

Храм Аполлона оказался на удивление скромен для места рождения бога. Перикл ожидал увидеть по крайней мере город или что-то в этом роде, способное соперничать с великими храмами, украшавшими Акрополь до прихода персов. Ожидания не оправдались – он увидел незамысловатое, освещенное факелами белокаменное здание. Вытянутое, невысокое, крытое черепицей, без пристроек. Интересно, подумал Перикл, где же живут жрецы, если они вообще остаются на Делосе после окончания празднеств.

Под крышей портика их встретил стоящий на страже гоплит, которому Перикл назвал их с Кимоном имена. Гоплит, молодой парень, свои обязанности представлял смутно, но, по-видимому, считал, что должен провести их дальше, и жестом предложил следовать за собой. Кимон едва заметно пожал плечами. Его позвали, он пришел. Что бы ни придумали за последний год Ксантипп и Аристид, он не нес за это никакой ответственности и только опасался, что эти двое в своих стараниях перегнули палку. Старики на склоне лет нередко заново переживают славу далекой юности и порой стараются поддерживать пламя слишком долго. Он с почтением относился и к Ксантиппу, и к Аристиду, но опасался их планов и амбиций, по меньшей мере в отношении к Спарте, которую ни один, ни другой так и не поняли.

Перикл замялся. Они привели с собой женщину и не знали, что с ней делать.

– Можешь подождать здесь, если хочешь, – нерешительно предложил он.

Гоплит наблюдал за происходящим с нескрываемым нетерпением, переминаясь с ноги на ногу.

– Хочешь избавиться от меня? – сказала она.

Перикл рассеянно кивнул; он уже всматривался в святая святых храма. В огромной медной чаше горел уголь, и в мерцающем свете он разглядел собравшихся группами людей, они разговаривали и выпивали. Вопрос Фетиды оставался без ответа, пока она не возникла в поле его зрения.

– Что? Нет, ты меня совершенно не интересуешь, – сказал Перикл. – Кимон дал слово доставить тебя в безопасное место. Я тоже имею к этому некоторое отношение. – Он махнул рукой. – Но не более того. Так что ты не моя забота. Подожди здесь.

– Вы оставите меня одну? В таком месте? Какая же это безопасность?

Перикл раздраженно посмотрел на нее. Вот же досада! Правда в ее словах была, хотя ему трудно было представить, что кто-то из приехавших гостей или стражников проявит интерес к одинокой женщине в такой важный для всех день принятия ответственных решений. В голосах, которые доносились до него, слышался говор по крайней мере дюжины областей. Если Аристид прав, то этот день и впрямь особенный… и надо увидеться с отцом.

Пока Перикл колебался, стражник напомнил о себе негромким покашливанием.

– Ладно, – сказал Перикл. – Пойдешь со мной. Держись рядом и молчи. Это ты сможешь?

Фетида, кивнув, улыбнулась. Улыбка так преобразила ее, что пораженный Перикл на мгновение замер.

Гоплит ждал, делая вид, что рассматривает потолок, а потом повел их по длинному центральному проходу.

Среди собравшихся Перикл заметил и нескольких немолодых женщин, две или три из которых, в изящных одеяниях, были, очевидно, жрицами Артемиды. Он услышал, как Фетида восхищенно ахнула, увидев женщину исключительной красоты: она вела беседу с богатым фракийцем. На поводке красавица держала олененка и, разговаривая, то наматывала на запястье, то разматывала кожаный ремешок, тогда как олененок, словно собачка, сидел у ее ног. Для поклоняющихся Артемиде в этой сцене не было ничего удивительного, но она усиливала ощущение нереальности, создаваемое горящими факелами, потрескивающими масляными лампами, золотом и тенями. И посреди всего этого, возле неугасимого огня, стоял его отец Ксантипп. Афинский архонт выглядел еще более согбенным, чем помнилось Периклу, и тяжело опирался на трость из оливкового дерева с серебром.

Вторгаясь в разговор, гоплит-стражник низко поклонился, и по тому, как мужчины повернулись и сердито посмотрели на него, Перикл решил, что они о чем-то спорили. Ксантипп уже отмахнулся от гоплита, но затем увидел сына и Кимона, а еще Фетиду. Она пряталась за их спинами и изо всех сил старалась, чтобы ее не заметили.

На мгновение воцарилась тишина. Ксантипп молча смотрел на них, и Перикл ощущал себя под его взглядом как под давящим бременем.

– Перикл, – холодно произнес архонт. – Кимон. Вы хорошо справились. Я уж думал, вы не вернетесь.

– Я тоже рад видеть тебя, отец, – сказал Перикл.

Ксантипп как будто не услышал и снова повернулся к собеседнику.

– Цеферус, это Кимон, сын покойного архонта Мильтиада, который командовал при Марафоне. Его спутник – мой младший сын Перикл.

Представлять своего спутника Ксантипп не счел необходимым, из чего следовало, что либо Цеферус занимает некое высокое положение, либо Ксантипп так и не научился относиться к сыну как к мужчине. Не укрылось от Перикла и то, что отец представил их обоих как чьих-то сыновей, словно сами они ничего собой не представляли. К такому отношению со стороны родителя он привык, но невнимание к Кимону отозвалось уколом негодования. Кимон командовал частью флота при Саламине, и Ксантипп был обязан проявить к нему уважение.

Цеферус кивнул молодым людям, довольный перерывом в их с Ксантиппом непростом обсуждении, и скользнул взглядом по Фетиде. От вопросов он воздержался, предпочтя сделать собственный вывод.

– Слышал, вы привезли с собой кое-что, – сказал Цеферус.

Брови у Перикла от удивления поползли вверх, и Цеферус рассмеялся:

– Слухи бегут быстрее огня. Быстрее, чем вы могли бы убежать из порта. Значит, правда? Это Тесей?

Ксантипп повернул голову, и в его глазах мелькнул живой интерес. Что ж, по крайней мере один человек эту новость услышал впервые. Занятому важными делами, его отцу определенно было не до праздных пересудов. Усталый вид Ксантиппа подтверждал эту догадку Перикла.

– Да, верно, – ответил Кимон, решив принять участие в разговоре. – Мы нашли его под обработанным камнем на холме, возвышающемся над морским побережьем. В могиле лежал воин необычайных размеров, в афинских доспехах.

Он поднял руку, и Перикл увидел толстое золотое кольцо, которого не замечал раньше. Вероятно, Кимон нашел его в останках, когда Перикл уже ушел от места захоронения.

– Оно принадлежало ему, – добавил Кимон.

Постукивая палкой по каменному полу, Ксантипп вышел вперед и, наклонившись, принялся рассматривать кольцо. Цеферус присоединился к нему.

– Сова, – пробормотал Ксантипп. – Печать царя Афин…

В голосе отца прозвучало изумление, и Периклу это доставило огромное удовольствие.

– …Однако ты не имеешь права его носить.

Улыбки застыли на лицах, когда он протянул руку.

– Отец, я не думаю… – начал Перикл.

Кимон же снова надел маску, которая скрывала все эмоции, и покачал головой:

– Нет, Перикл. Архонт Ксантипп, конечно, прав. Я не имею права владеть им только потому, что нашел. Оно принадлежит Афинам. Возьми, куриос.

Он передал кольцо Ксантиппу на глазах у собравшейся вокруг них небольшой толпы. Маленькая сценка не осталась незамеченной, и они вдруг оказались в центре внимания.

Ксантипп спрятал кольцо в мешочек и склонил голову. Кимон явно произвел на него впечатление.

– Спасибо. Ты напоминаешь мне моего сына Арифрона. То же чувство долга.

Он выдержал паузу и продолжил:

– Когда вернемся домой, я попрошу собрание проголосовать за выделение средств на новый храм со статуей Тесея на Акрополе. Мне трудно выразить словами, как это важно.

Взгляд его потерял ясность и ушел в никуда, а Перикл получил еще одно подтверждение того, как сильно постарел отец. Рука, державшая новую трость, заметно дрожала.

Наконец Ксантипп стряхнул с себя оцепенение и сказал:

– Добро пожаловать на завтрашнюю церемонию. Клятва будет принесена на суше, но скреплена печатью на борту кораблей. Думаю, посмотреть интересно. Будет о чем рассказать детям.

– Рад слышать, – сказал Кимон, – вот только может ли какой-либо союз быть по-настоящему законным без Спарты?

Казалось, храм объяла тишина. Не слышно было даже эха шагов. Только уголь в огромной чаше шипел и потрескивал. Перикл сглотнул. Кимон выдержал холодный взгляд его отца, не выказав ни малейших признаков слабости, напоминая, что отдал ему кольцо Тесея не из страха, а по доброй воле и собственному желанию. В присутствии знатных особ, в том числе Ксантиппа, архонта Афин, Кимон не оробел и не смутился.

– Мы свободные люди. Хочу напомнить тебе, что я просил Спарту присоединиться к нам наряду со всеми остальными государствами Пелопоннеса. Они предпочли отвернуться. Что ж, нас от этого не убудет. Наша клятва останется такой же крепкой, а цель неизменной. Завтра мы создадим нечто такое, чего еще не бывало в мире. Думаю, тогда ты поймешь.

Разговоры возобновились, звякнули чаши, зазвенел смех. Ксантипп чуть повернул плечо, закрываясь от двух молодых людей, и, наклонив голову, продолжил прерванный разговор. Кимон замер на мгновение, словно от оскорбления. Он хотел сказать что-то еще, но развернулся и ушел.

Перикл остался с Фетидой. Он принял кубок вина от прислужника и опустошил его до дна. Фетида посмотрела на него с молчаливым вопросом в глазах, и он отвел ее подальше, чтобы их не услышал отец.

– Какой суровый, – сказала она.

– Он не был таким… – возразил Перикл, задетый ее словами. – Ты не знала его другим. Я был ребенком, когда его изгнали из Афин. Слабый человек затаил бы обиду и смотрел бы на все со стороны. Но он забыл гордость и, когда его позвали, вернулся, потому что никто другой не мог взять на себя командование флотом.

– Для тебя он герой.

Теперь она стояла ближе к нему, и он чувствовал запах роз, как будто жар ее тела усиливал аромат. Интересно, где она нашла розовое масло за то короткое время, что прошло после их высадки на Делос?

– Он великий человек, независимо от того, что я думаю. И не важно, что он думает обо мне.

Фетида погрузилась в размышления, и между бровями у нее появилась морщинка. Заговорив, женщина оборвала себя на полуслове.

– В чем дело? – нахмурился Перикл.

Фетида вздохнула:

– Мужчина, которого я называла мужем… приходил ко мне со всеми своими горестями и беспокойствами, и мы обсуждали их вдвоем, ночью, в тишине. Старая привычка. Я едва не стала обсуждать твои проблемы с тобой. Извини.

– Так он не был твоим мужем по-настоящему?

Она покачала головой:

– Он похитил меня. Я была глупой девчонкой и, пока мой отец торговал, собирала ракушки на берегу. Гиппоник поймал меня, как рыбку в сеть. Потом был какой-то обряд, и я назвала его мужем. В нем еще оставалось немножко доброты.

Мысли ее, похоже, обратились в прошлое, и Перикл спросил себя, была бы она так интересна ему, не будь так привлекательна. Проклятие мужчин – видеть в красоте нечто большее, чем она есть. Если ее похитили девчонкой, понимала ли она вообще, что случилось.

– Ты жалеешь, что он мертв… – предположил Перикл.

Фетида горько усмехнулась:

– Он был моей защитой на острове. Я научилась угождать ему, чтобы он меня не бил. Понимаешь? Нет, конечно, ты не понимаешь. Если бы я не принадлежала ему, нашлась бы дюжина других мужчин, которые брали бы меня силой. С ним мне было безопаснее, вот и все. Теперь я понимаю, что его больше нет. Знала бы, что ты возьмешь меня на борт, наверное, не стала бы убегать.

Ее слова напомнили Периклу об Аттикосе. Вот у кого кровь кипела от злости. И доброты в нем было, возможно, меньше, чем в том, кого Фетида называла мужем. Кимон тоже мог быть безжалостным, о чем она, похоже, забыла. Но чутье ее не подвело – она правильно сделала, что убежала.

Кимон, вернувшись и увидев их вместе, криво усмехнулся. Его сопровождал храмовый прислужник, мальчик со свечой.

– Похоже, нам здесь определили какой-то закуток. Один на троих. Больше ничего подходящего нет. Я лягу на полу. Идемте. Не знаю, что там задумал твой отец, но начнется это рано утром.

Перикл, последовав за Кимоном и Фетидой, внезапно остро осознал, что ему придется провести с ней ночь в темной комнатушке. Сможет ли он вообще уснуть?

* * *

Он проснулся в темноте и не сразу понял, почему лежит на тюфяке, а не на качающейся палубе, завернувшись в плащ. После нескольких проведенных в море недель комната тоже как будто покачивалась. Перикл моргнул и замер, прислушиваясь к тихим ритмичным звукам, разбудившим его. Поняв их природу, он стиснул зубы, сдерживая злость и возмущение, чтобы не поддаться гневу и не вскочить. Единственное маленькое окошко находилось высоко, почти под потолком, но звездного света вполне хватало, чтобы разглядеть движущиеся под одеялом фигуры. Ревность пронзила Перикла насквозь. Тихо-тихо, как только мог, он повернулся лицом к стене, злясь на них обоих и на самого себя. Прошло немало времени, прежде чем тишину нарушил приглушенный вскрик. Потом они затихли, а он так и не смог больше уснуть.