Текст книги "Безмолвные клятвы"

– Когда дети становятся совершеннолетними, они способны сами выбрать свою дорогу.

– Вот как? Странно, что я не имел такой привычки.

– У тебя есть привилегия начать новую жизнь, Генри, – произнес Люк. – Договор с Речел – первая страничка этой жизни.

– Договор, который я не подписывал…

– Ты все подписал, Генри, – твердо проговорил Люк.

– Так же, как и дал брачный обет?

– Клятвы ничего не значат до тех пор, пока не наступит время проверить, чего они стоят на самом деле. А что касается формальностей, то ими занимаются чиновники. Или ты сможешь доказать, что твоя подпись подделана?

– Я смогу доказать, что в это время я ехал в поезде…

– Возможно. Но ты не будешь отрицать, что подписывал документ, в соответствии с которым я становлюсь твоим доверенным лицом? – Люсьен поднялся и подошел к окну. – Разве я не говорил, что твоя подпись на одном из них означает, что ты теряешь право на наследство и состояние, если не выполнишь условия известного договора?

Генри ждал, что слова брата вызовут у него гнев или отчаяние – словом, любую реакцию, которая неизбежна в такой ситуации… при таком предательстве. Но он ничего не почувствовал, кроме знакомого ощущения подавленности и пустоты, всегда возникавшего после общения с отцом. Пустоты, в которой не оставалось места даже для боли. Генри казалось, что душа его отлетела на минуточку и обнажилась, как лес поздней осенью. Он решил, что лучше не заглядывать в свою душу и не показывать ее другим, пока она не обретет достойное одеяние.

Речел заметила, как изменилось выражение лица Генри: злость исчезла, и оно стало застывшим и безразличным. Видимо, в душе его царила такая же апатия, Речел вспомнила, что девушки в заведении матери тоже постепенно становились бесчувственными – так легче переносить страдания. В детстве, если ее обижали подруги, она пряталась на чердаке, где научилась не бояться полумрака, черных теней и одиночества, научилась забывать обиды и подавлять желания.

Но Речел сомневалась, что Генри мог бы найти утешение в темной комнате. Его подавленность показалась ей слишком глубокой, пустота почти абсолютной. Вот он закрыл глаза и холодно сказал:

– Тогда решено. Пусть будет по-вашему.

Генри произнес это таким тоном, словно разговаривал с лавочником о какой-то покупке. Граф глубоко вздохнул, не переставая глядеть на брата, его сжатые пальцы выдавали внутреннюю борьбу.

– Я рад, что ты, наконец, согласился. Брак остается в силе. – Люсьен сел на диван рядом с Речел, откашлялся и опустил руку в боковой карман. – Прошу прощения, Речел, за мой неловкий трюк. Смею надеяться, что эта вещица убедит вас в том, что я действовал из лучших побуждений… – Он вынул изящную бархатную коробочку, расшитую жемчугом. – Это принадлежало нашей матери и перешло ко мне после ее смерти. Но, я полагаю, мать была бы довольна, если бы это носила жена Генри.

Генри открыл глаза, вяло наблюдая за происходящим. Его лицо оставалось таким же безрадостным, как и прежде, только брови чуть нахмурились. Речел уставилась на коробочку, не в силах взглянуть на человека, которого обманным путем заставили признать ее своей женой. Она согласилась участвовать в этом обмане. Более того, Генри понятия не имеет о ее прошлом, что усугубляет вину женщины.

Речел не сомневалась, что он не из тех, кто легко прощает. А если и простит ей участие в интригах брата – ведь она такая же жертва, как и он сам, – то не забудет, что она намеренно скрыла от него свое происхождение.

Сильная рука взяла ее за запястье и вложила в ладонь холодную коробочку.

– Прошу вас, откройте ее, Речел, – мягко сказал Люк.

Осмотрев коробочку, она нашла крючок и кончиком ногтя подцепила и откинула его.

– Крючок такой маленький, – пробормотала она. – Я никогда такой не видела…

– Вот так-то, Люсьен! Жена твоего брата ничего не понимает в ювелирных изделиях, – с иронией заметил Генри. – Лучше подари то, что она сможет оценить.

– Ты не прав, Генри, – возразил Люсьен. – Твоя жена способна оценить прекрасное, так как сама обладает красотой и утонченностью. Поэтому дорогие украшения ей как раз подойдут.

Красота и утонченность. Эти слова воодушевили Речел. Ей казалось, что Люсьен обращается скорее к ней, чем к брату, словно понимает ее волнение и хочет успокоить.

– О, Боже! – произнесла Речел, открыв коробочку и впервые увидев, что находится внутри.

На черном бархатном дне лежало ослепительно-белое жемчужное ожерелье, в центре которого гордо сиял крупный овальный рубин. Речел видела ожерелья и раньше – разноцветные блестящие шарики, нанизанные на нитку – их носили девушки в доме матери. Нитки часто рвались, и Речел помогала собирать по бусинке тусклые побрякушки. Но эта…

Ее пальцы дрожали, когда она гладила жемчужины. Их белизна казалась насыщенной, а сияние глубоким, что отвергало мысль об использовании краски или искусственного материала. Речел нерешительно посмотрела на Люка:

– Настоящее сокровище! Я не ожидала…

В изумлении она медленно покачала головой.

– А что вы ожидали, миссис Эшфорд? – спросил Генри, стараясь казаться равнодушным. – Что это будут фальшивые бусы?

– Я ничего не ожидала, мистер Эшфорд, – резко возразила Речел. – Ничего, кроме делового соглашения. Такой подарок едва ли соответствует ситуации.

– Ситуация ни при чем, – проговорил Генри. – Вы – жена Эшфорда, и вам необходимо иметь все необходимые аксессуары… – он переглянулся с Люсьеном, – истинной леди.

– Речел и без того истинная леди, – ровным тоном сказал Люк. – Я это понял сразу.

Коробочка выскользнула из рук Речел и упала в складки ее платья между колен.

– Мне не нужны драгоценности, сэр! И не нужны никакие титулы.

– Не относитесь к моему замечанию слишком серьезно, – произнес Люк. – Никто не заставляет вас носить драгоценности, но вы можете хранить их у себя.

Речел опустила голову, убрала ожерелье и захлопнула коробочку. Граф устало вздохнул, взял коробочку из рук женщины и потянул за крошечную золотую цепочку. Снова открылась крышка, обнаружив двойное дно. Речел затаила дыхание, разглядывая крупный золотой перстень с рубинами и бриллиантами, которые почему-то показались ей капельками крови и слез…

– Обручальное кольцо нашей матери, – негромко сказал Люк.

Подержав коробочку на ладони, Речел закрыла ее и протянула Люку. Генри хмыкнул:

– Не капризничайте, Речел! Люк хочет сделать вам подарок.

Повторяя жесты графа, Речел вложила коробочку в его ладонь, согнула его пальцы и посмотрела на Генри.

– В том-то и дело, мистер Эшфорд. Драгоценности принадлежат вашему брату. Он большой любитель сантиментов… – Она улыбнулась графу. – Спасибо, но мне не нужно ни то, ни другое.

Удивленно подняв брови, Люк опустил коробочку в карман.

– Вы можете, по крайней мере, называть меня Люком?

– Да, – просто сказала она. В дверь постучали.

– Еда готова, – послышался нетерпеливый голос.

– Прекрасно! – оживленно произнес Генри. – Фасоль с беконом?

– Здесь неплохо готовят, – проговорил Люк, открывая дверь.

Он встретил официанта и указал, куда поставить тарелки. Наблюдая за братьями, Речел отметила, что у обоих совершенно одинаковый цвет глаз – голубой, одинаково темные волосы, гладкие щеки, прямые носы, сжатые губы. Но лицо Генри показалось более подвижным, жесты – особенно нетерпеливыми и резкими, а глаза блестели ярче, на губах играла ироничная улыбка. Облик и движения его брата дышали невозмутимым спокойствием и довольством.

Речел подумала, что ее взору предстали две ипостаси одного существа, две стороны человеческой натуры – светлая и темная. И все же в характере обоих имелось что-то общее. И тот, и другой держали окружающих на расстоянии, скрывали свои истинные чувства – подобно тому, как Речел сама когда-то пряталась от людской злобы на чердаке дома мадам Розы, зная, что чем меньше света, тем меньше опасности. Не случайно Речел больше всего доверяла снам, которые обещали ей жизнь, совсем не похожую на ту, что она видела каждый день.

Она спросила себя, какие сны снятся ее мужу, – если он вообще способен их видеть сквозь темную пелену, скрывавшую помрачневший рассудок и усталую душу? Речел встретила взгляд Генри и заставила себя, не шевелясь и не моргая, смотреть ему в глаза. Точно так же она делала, когда встречала индейцев или оставалась один на один с горной пантерой, зная, что стоит ресницам предательски дрогнуть, как на тебя мгновенно нападут. С индейцами Речел всегда умела находить общий язык, а горную пантеру сумела застрелить. Но она предчувствовала, что Генри Эшфорд понятия не имел о том, что такое жить в мире.

ГЛАВА 6

Тишина… Это та же темнота, и тени невысказанных мыслей сгущались, чтобы лишить Генри покоя, терзать неизвестностью. Он остался наедине с Речел… своей женой.

Генри смутно помнил, как Люсьен объяснял ему, что он должен отправиться в лавку выбрать какое-нибудь вино. Совсем недавно услужливый официант вносил в комнату ароматную еду, дразнящую аппетит, Люсьен приподнимал крышки, инспектируя каждое блюдо.

Но сейчас крышки были закрыты, и запах лаванды тревожил Генри, заставляя все время чувствовать присутствие женщины, сидящей напротив, обостряя любопытство, отрицать которое он не мог. Генри хотел отвернуться, но его удерживал ее спокойный взгляд. Генри продолжал смотреть на Речел и не шевелился, словно зверь, ослепленный ярким светом.

Он смотрел на ее руки, лежащие на коленях и сжатые так нервно, как будто женщина держала в ладонях свою судьбу и согревала ее, чтобы та смягчилась и из нее можно было вылепить что-нибудь сносное. Затем Генри заметил на безымянном пальце ее левой руки простенькое кольцо – медное, с которого уже начала слезать тонкая позолота. И это вместо рубинов и бриллиантов?

– Вы отказались от настоящего кольца. Почему? – спросил Генри, нарушая тишину и удивляясь звуку собственного голоса.

Поймав его взгляд, Речел тоже посмотрела на свои пальцы:

– Потому что его дарил мужчина, который не был обязан этого делать.

– Переживаете, миссис Эшфорд? От вас я этого не ожидал.

Некоторые вещи стоят того, чтобы переживать, хотя я, признаться, плохо знаю, что это такое.

Простое признание, но в ее устах оно означало гораздо большее, нежели могла предположить даже сама Речел. Означало такую внутреннюю опустошенность и бессмысленность ее жизни, какую не испытывал даже Генри. Когда Люсьен предлагал Речел кольцо, Генри негодовал: ведь брат так беспечно распоряжался памятью о матери, для которой кольцо очень много значило, – как и ожерелье, подаренное их отцом. Она любила мужа до сумасшествия и пожертвовала рассудком, чтобы сохранить память об этой любви. Мать жила иллюзиями и унесла их в могилу, умерев с улыбкой на устах. Кольцо напоминало Генри о радостях и страданиях, пережитых в детстве.

Речел продолжала пристально смотреть на мужчину напротив, как будто пыталась угадать его мысли. «Она не такая, как все», – вспомнил Генри слова брата. Эта женщина и в самом деле возбуждала его любопытство. Но это ему не нравилось: если Речел вышла замуж из деловых соображений, то пусть не требует от него любви.

– Вы так внимательно смотрите на меня, мэм, – произнес Генри. – Что-нибудь увидели?

Ее ресницы дрогнули, ответ последовал не сразу, словно она не хотела выдавать свои мысли:

– Ничего не увидела.

Ничего. Странно, но Генри казалось, что Речел понимает все, что творится у него внутри – об этом говорили ее глаза. Он со страхом подумал, что так глубоко спрятал от посторонних глаз свою душу, что сам потерял ее и не в силах совладать с судьбой.

– Ничего – это именно то, что вы приобрели, – сказал Генри с вымученной улыбкой. – Вы продешевили.

Она покачала головой:

– Я не покупала вас, как и вы не продавали себя, сэр. Мы заключили деловое соглашение и через пять лет обеспечим друг другу будущее.

– То есть вы приобрели какие-то новые иллюзии? Я знаю, что существует только настоящее, которое является продолжением прошлого. – Генри прищурился. – Отчасти вы приобретете прошлое. Но скажите, что вы станете делать через пять лет? Разведенные женщины не пользуются в обществе особым уважением. Ни здесь, ни в Англии.

– Господи помилуй, Генри! Рассуждать о разводе, когда мы еще не выпили за свадьбу? – воскликнул Люк, заходя в гостиную с бутылкой вина в руке. Голос его звучал беспечно, но Генри безошибочно уловил в нем железные нотки. – Я умираю с голода. Наконец-то мы будем обедать посемейному и не швырять друг в друга тарелки.

– Разве люди так делают? – спросила Речел, принимая руку Люсьена и вставая с дивана.

– Есть такая традиция, и она не лишена смысла, – серьезно сказал Люк. – Это менее опасно, чем бросаться словами. – Он подвел Речел к столу и галантно помог ей сесть. – Генри, мы будем обедать?

– Конечно, – ответил тот, направившись к столу. – Откорми любого племенного быка, чтобы он успешно выполнял свои обязанности!

Генри сел на оставшийся стул – напротив Речел, чтобы не поворачивать головы, если захочется посмотреть на жену. Он вспомнил дом, наивные детские страдания, когда еда подавалась маленькими порциями, за столом нельзя было вертеться и выбирать блюда. Во время приема пищи и других подобных ритуалов родители учили его выдержке и терпению.

Почувствовав аромат умело приготовленной дикой утки, Генри посмотрел на Речел. Она уставилась в свою тарелку и сидела неподвижно. Генри нетерпеливо заерзал на стуле и кашлянул.

– Платье очень вам идет, Речел, – любезно сказал Люк и мерно застучал вилкой по столу.

Женщина подняла глаза:

– Благодарю.

Стук участился. Генри удивился, откуда у Люка такая привычка. Он снова кашлянул:

– Начнем?

– Да, Речел, окажите любезность. Мы ждем вас, – поторопил ее Люк.

Она выбрала вилку, подцепила кусок мяса и положила себе в тарелку. Генри облегченно вздохнул. Принявшись за еду, женщина внимательно следила за движениями Люка. Она ела не торопясь, откусывая такие маленькие кусочки, что можно было усомниться, получала ли она от пищи удовольствие. Впрочем, Люсьен ел так же медленно и осторожно.

Боже! Речел не знает, как пользоваться ножом и вилкой, а Люк, судя по всему, молча учит ее!..

Внизу на улице послышался истошный крик, и снова наступила тишина. Генри перестал жевать и поднял голову. Речел продолжала борьбу с уткой, тяжело вздыхая и искоса поглядывая на Люка.

За окном раздались ружейные выстрелы – один, еще один, затем – пронзительный поросячий визг и пьяные радостные крики. Ничего страшного – кто-то застрелил заблудившуюся свинью. Генри положил вилку на стол и вздохнул:

– Мне это надоело.

Он встал, подошел к Речел, не слишком нежно тронул за плечо и указал на ее столовые приборы:

– Ложкой накладывают, а едят вилкой. Ножом разрезают мясо и помогают вилкой… вот так.

Генри случайно коснулся ее руки и почувствовал холод. Его собственные пальцы неожиданно задрожали, и он выпрямился:

– Лучше всего забудьте о хороших манерах. Я не хочу есть эту утку даже за завтраком.

– Твое поведение возмутительно, Генри! – заметил Люк.

– Пока Речел научится правильно держать ложку и вилку, она умрет с голоду, – возразил Генри, вернулся на место и вцепился зубами в свой кусок.

Речел переглянулась с Генри и произнесла:

– Спасибо, что указал мне на разницу… между хорошими манерами и здравым смыслом.

Люсьен усмехнулся, откинулся на спинку стула и поднес к губам бокал с вином. Генри поднял свой:

– Поздравляю, Люк! Ты выбрал мне жену, у которой сообразительности больше, чем у нас с тобой вместе взятых.

Генри невольно оглядел лицо и фигуру Речел, любуясь ее чертами, гордой осанкой. Она обратилась к Люсьену:

– Действительно, почему вы выбрали меня?

– Генри уже ответил на этот вопрос. Потому что вы все быстро схватываете. Мне кажется, что даже если бы вы не повстречали Генри вчера вечером, то все равно догадались бы о подвохе. – Рассматривая свой бокал, Люк перевел взгляд на Речел: – Очень немногие способны нас различить.

Она кивнула:

– Вы очень похожи, но не во всем.

– Вот интересно… – произнес Генри. – За тридцать два года нашей жизни никто толком не научился нас распознавать.

– Мы по-разному разговариваем… – пробормотал Люк.

– Да, но не только это, – Речел посмотрела на Генри, выдержала его пристальный взгляд и взглянула на Люка. – У графа волосы гладкие и послушные, как будто кто-то их безжалостно укрощал. У вас – более волнистые, непокорные, растущие, как им вздумается. Люсьен и в ссоре миролюбив, а у вас даже в улыбке мало доброжелательности…

Генри смутился, а Люк бросил на Речел удивленный взгляд и спросил:

– И несмотря на все недостатки Генри, вы не бросите его?

– Я не брошу его, – мрачно ответила Речел. – У меня нет ни времени, ни сил, чтобы снова давать объявления и ждать ответа.

– Это верно, – огласился Люк. – Тем более теперь, когда все устроилось и вы знаете, кто ваш муж.

– Я его совсем не знаю. Вас я знаю лучше, – возразила Речел.

– Я бы почтительно удалился в свою комнату, чтобы не мешать вам обсуждать мои недостатки, – сказал Генри. – Но увы, у меня нет комнаты.

– Твои недостатки мы уже давно обсудили, Генри. Лучше расскажи жене о своих достоинствах.

– Я мужчина хоть куда, здоровый и чистый. Хватит или дальше?

– А что вы умеете? – поинтересовалась Речел.

– Мэм, я никогда не выступал в роли мужа, тем более не был производителем наследников. Поэтому не знаю, подхожу ли я вам, – откинувшись на спинку стула, Генри начал качаться. – С другой стороны, если вы решили, что «не бросите» меня, то вам сначала надо узнать, чего у меня нет. У меня нет дома, денег, планов на будущее. Что касается умений, то могу покрасить снаружи конюшню или сарай и умею совокупляться. Большего вы от меня вряд ли дождетесь.

Речел вспыхнула и отвела глаза:

– А как же условия договора?

Люк неожиданно взял в руки одну из бутылок и начал изучать этикетку. Генри насторожился.

– О каких условиях идет речь? – подозрительно спросил он.

– Ты же видел бумаги, Генри.

– Там слишком много пунктов, Люк.

– О собственности и наследстве, – пояснила Речел.

– Ну и что?

Речел хотела ответить, но ее опередил Люк:

– Даже если ты что-то не прочитал, Генри, можешь не сомневаться, что в документах все честно и справедливо.

– Справедливо? И какую же часть моей души ты отдаешь моей жене?

– Никакую, Генри. Ты сохраняешь право на свою собственность, а Речел – на свою. Если вы расстанетесь, то не сможете предъявить друг другу никаких претензий.

– А если у нас будет общая собственность? – раздраженно спросил Генри. Теперь в словах брата ему постоянно мерещился какой-нибудь подвох.

– Речел полагает, что если ты захочешь нарушить договор и уйти, то сделаешь это сразу или очень скоро. В таком случае никакую общую собственность вы нажить не успеете.

– Не успеем, понятно… Спасибо, Люк, что ты действуешь и в моих интересах!

– Я действую из лучших побуждений, Генри!

– Тогда мне остается принять во внимание твои побуждения – ведь в течение пяти лет мне будет совершенно нечего делать. – Генри перевел взгляд на Речел. – Скажите, мэм, если я не выдержу срок и покину вас, вы снова станете искать «приличного» мужа?

– Нет. Буду довольствоваться тем, что есть.

– Чем?

– Уваже… защитой, которую мне дает ваше имя.

Впервые на ее лице Генри увидел улыбку – робкую и неуверенную. Он подумал, что Речел редко улыбается – ей не дают для этого повода.

– …И если вы оставите меня до окончания срока, мне не придется страдать от несправедливых упреков и общественного осуждения, которые испытывает разведенная женщина. Люк устало вздохнул:

– Генри, тебе действительно следовало прочесть документы перед тем, как их подписывать. Если ты покинешь Речел, то обязан уехать с континента. Все будет устроено так, будто ты умер при любых обстоятельствах, типичных для здешних мест. Речел станет уважаемой богатой вдовой с приличным наследством.

– Понятно, – оттолкнувшись от стола, Генри встал и оглядел Люка и Речел. – Так как вам, миссис Эшфорд, нужно только мое имя, полагаю, что сам мужчина при этом свободен и может пойти развлечься в «Шайенн-клубе». – Он направился в прихожую, взял шляпу и тросточку и у самой двери обернулся: – Люк, тебе лучше уйти отсюда до того, как я вернусь.

– А когда ты вернешься?

– Когда волью себе в глотку достаточно «Ред Дога» и мне станет все равно, мужчина я или бык.

– Генри, ты грубиян!

– Кем я еще могу быть? – Генри приподнял тросточкой край шляпы, приветствуя Речел: – Я оставляю вас наедине с братом. Желаю приятно провести время.

– Моя затея оказалась не очень удачной, – признался Люсьен, когда дверь захлопнулась за спиной Генри. – Я никогда не пробовал распоряжаться жизнью других людей.

– Тогда зачем же взялись за это? – спросила Речел, чувствуя, что так же виновата в случившемся, как и граф.

Люк вздохнул:

– Генри объявил нашему обществу войну и теперь скрывается от него. Он уже не отвечает за свои поступки, а я не хочу его видеть вечным бродягой.

– Почему он скрывается? – спросила Речел.

– А разве вы не скрываетесь от общества?

– Я… но мое прошлое…

– Его прошлое тоже не безупречно, – мягко произнес Люк. – Брату нужно отдохнуть и избавиться от призраков.

– Меня не интересует его прошлое. Почему он должен интересоваться моим?

– Генри и не нужно о нем знать. Оно не имеет ничего общего ни с вашим настоящим, ни с вашим будущим.

Речел хотелось верить Люсьену, научиться скрывать страх так же легко, как Люсьен умел скрывать правду. Впрочем, какое это теперь имело значение? Она согласилась стать участницей нечестной игры графа, зная, что Генри возненавидит ее за это. Лучше бы ее мужем был Люсьен… Генри слишком груб и раздражителен. Тепло, ласка, нежность – вряд ли он способен их почувствовать. Такого человека невозможно любить. Чтобы с ним ужиться, нужно общаться как можно реже.

– Он сказал, что вернется, – проговорила Речел.

– Ему больше некуда идти. Однако, полагаю, жизнь в Шайенне вам не подойдет. Если решите поселиться в своем доме, буду счастлив проводить вас обоих.

Речел проглотила комок:

– Спасибо. Пока мы останемся здесь. Люк нагнулся и поцеловал ее в бровь:

– Я надеюсь на вас, Речел. Вы знаете гораздо больше, чем Генри. Знаете, что такое терпение.

Речел подняла глаза на Люка и покачала головой:

– Нет, я только знаю, как совершаются сделки по покупке и продаже живого товара – я это видела в доме моей матери, и это всегда казалось мне отвратительным.