Текст книги "Не считая собаки"

Я прыгнул вперед, накрывая кошку раскрытым саквояжем и подсекая, словно рыбу, за которой она охотилась. Одновременно со мной профессор Преддик рывком погрузил сеть и выдернул с извивающейся в ней добычей.

– Профессор! – окликнул я. – Мы вас повсюду ищем!

– Колюшка, – объявил он, вытаскивая улов из сети и запуская в чайник. – Здесь великолепные форельные места.

– Меня Теренс за вами прислал. – Я подал ему руку, помогая выбраться на берег. – Ему не терпится поскорее попасть в Пенборн.

– Qui non vult fiery desidiosus amet, – процитировал профессор. – Овидий. «Если не хочешь ты стать праздным ленивцем, – люби!» [26]26
  Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Пер. С. В. Шервинского.


[Закрыть] – Однако, усевшись на берегу, он все же натянул носки и туфли. – Жаль, что они с Моди разминулись. Она бы ему понравилась.

Я взял сеть и чайник – на ручке значилось «На память о Темзе». Сирил сидел на том же месте, где я его оставил.

– Молодец! – похвалил я, и он, тут же вскочив, с разбегу врезался мне в колени. Из чайника выплеснулась вода.

– Вперед! Уже полдня прошло, – возвестил профессор, поднимаясь, и заторопился к селению.

– Вы отправили телеграмму? – вспомнил я, когда мы поравнялись с почтой.

Профессор запустил руку за отворот мантии и вытащил две желтые квитанции.

– Аббатство, кстати, представляет некоторый исторический интерес, – заметил он, убирая квитанции обратно. – Разграблено солдатами Кромвеля во время Протектората. Вот на эти ворота пятнадцатого века стоит обратить внимание…

– Профессор Оверфорс, как я понимаю, считает Протекторат результатом действия сил природы? – поинтересовался я, увидев, что Преддик замедляет шаг, и увлек мгновенно закипевшего профессора к причалу, где пожилая женщина в чепце предлагала Теренсу кружку с изображением Боултерского шлюза.

– Прелестный сувенир на память о речной прогулке, – уговаривала торговка. – Каждый глоток будет напоминать вам об этом дне.

– Этого я и боюсь, – вздохнул Теренс и повернулся ко мне. – Куда вы пропали?

– Рыбачили. – Я забрался в лодку, поставил саквояж и протянул руку профессору, который, склонившись над чайником, разглядывал рыбу через пенсне.

– Он хотя бы телеграмму отправил? – уточнил Теренс.

Я кивнул.

– Собственными глазами видел две желтые квитанции. Сирил, пойдем! – окликнул я бульдога, который крепко спал, распластавшись на причале. – Профессор! Tempus fugit! [27]27
  Здесь: Время не ждет (лат.).


[Закрыть]

– Вы знаете, который час? – ужаснулся Теренс, размахивая передо мной «луковицей». – Черт! Почти одиннадцать!

Я уселся на весла, поставив саквояж между колен.

– Не беспокойтесь, дойдем в два счета. На всех парусах.

Глава десятая

Поверь, мой юный друг, нет ничего лучше – абсолютно ничего лучше, чем просто повозиться с лодкой…

Ветер в ивах. Кеннет Грэм

На всех парусах – Неживописный отрезок реки – Истоки викторианской любви к природе – О роли барахолок в истории – Мы встречаем Троих в лодке, не считая собаки – Сирил против Монморанси – Случай в лабиринте – Затор – Чертова кочегарка – О роли мелочей в истории – Еще лебедь – Кораблекрушение! – Сходство с «Титаником» – Уцелевшие – Обморок

Как ни удивительно, мы и впрямь шли на всех парусах – то есть на веслах. На реке стояла тишь да гладь, дул едва заметный ветерок. Вода поблескивала на солнце, я держал корпус, раскрывал и закрывал колени, опускал лопасть ребром, не ловил лещей и налегал изо всех сил, поэтому к полудню мы прошли Клифтонский шлюз, и впереди показался увенчанный церковью меловой утес Клифтон-Хэмпдена.

Карта определяла этот участок как «самый неживописный на Темзе» и предлагала до Горинга добираться по железной дороге, чтобы не тратить на него время. Но глядя на сочные зеленые поля, расчерченные цветущими изгородями, и на одетые стройными тополями берега, я даже представить не мог, как же тогда выглядит живописный отрезок.

Все было в цвету: золото лютиков, белое кружево купыря, лавандовая россыпь кукушкина цвета на лугах, ирисы и лилии по берегам, розы и львиный зев с резными листьями в палисадниках у шлюзовых сторожек. Принарядилась даже вода. Кувшинки протягивали на ладонях розовые чашки, камыши прицепили фиолетовые с белым бутоньерки. С цветка на цветок сновали переливчатые сине-зеленые стрекозы, над лодкой порхали огромные бабочки, временами присаживаясь передохнуть на груду багажа и грозя опрокинуть ее за борт. Чуть поодаль над вязами тянулся в небо изящный шпиль – для полной идиллии не хватало только радуги. Неудивительно, что викторианцы так млели от природы и видов.

Теренс сменил меня на веслах, и мы, обогнув круглый мыс, где стоял крытый соломой домик, весь увитый ипомеей, приблизились к арочному мосту из золотистого песчаника.

– Во что только превратили реку! – посетовал Теренс. – Железнодорожные мосты, насыпи, газовые станции… Весь вид испортили.

Мы прошли под аркой, оставляя позади еще поворот. Других лодок почти не попадалось – только двое рыбаков с плота, пришвартованного под березой, помахали нам, хвастаясь огромной связкой рыбы. Профессор, к счастью, в этот момент спал. Принцесса тоже.

Я заглянул к ней в саквояж, когда мы с Теренсом менялись местами, – даже не шелохнулась. Бархатная подушка да и только. Не верится, что ей под силу изменить историю, а тем более разорвать континуум, – как не верилось, глядя на пращу Давида, заплесневевшую чашку Петри у Флеминга или на бочонок разной всячины, который Авраам Линкольн приобрел на благотворительной барахолке за доллар.

Но в хаотической системе существенно все: и кошка, и телега, и простуда, и каждый пустяк может стать роковым. В бочонке оказалось полное издание «Комментариев к закону» Блэкстоуна, которое Линкольну нипочем бы не купить за настоящую цену. И нипочем бы не стать юристом, если бы не этот трактат.

Однако в хаотической системе имеются еще и упреждающие петли, и страховочные механизмы, и противовесы, поэтому огромное большинство поступков попросту нивелирует друг друга. Армады в массе своей не гибнут от бурь, чаевые не вызывают революций, а барахло с распродаж тихо пылится на полке.

А значит, шансы, что кошка – даже в случае четырехдневного отсутствия – изменит ход истории, стремятся к нулю, особенно если мы больше не выбьемся из графика.

– Пожалуй, такими темпами к часу пройдем Дейский шлюз, – рассудил Теренс, выгружая хлеб с сыром, купленные им в Абингдоне на обед. – На реке ни души.

И впрямь. Если не считать одинокой лодки, двигающейся нам навстречу с тремя усатыми пассажирами в блейзерах и небольшой собачонкой на носу, настороженно смотрящей вперед. Они подплыли ближе, и до нас донеслись обрывки разговоров.

– Когда уже твоя очередь, Джей? – пропыхтел гребец тому, кто лежал на носу.

– Ты всего десять минут гребешь, Харрис, – ответил тот.

– Тогда сколько до следующего шлюза?

Третий, самый грузный из троих, поинтересовался, беря в руки банджо:

– А когда будем делать остановку на чай?

Пес, заметив нас, залился лаем.

– Прекрати, Монморанси, лаять невежливо, – отчитал его пассажир на носу.

– Теренс! – Я привстал. – Лодка!

Он глянул через плечо.

– Нас не заденут. Главное – держите рули ровно.

Пассажир с банджо взял несколько нестройных аккордов и начал напевать.

– Ради всего святого, Джордж, не пой! – хором воскликнули гребец и возлежащий на носу.

– И ты, Харрис, тоже не вздумай, – предупредил Джей.

– Почему? – возмутился тот.

– Потому что петь ты умеешь лишь в воображении, – заявил Джордж.

– Вот-вот, – поддержал Джей. – Помнишь партию адмирала из «Передника»?

– Тум-пу-дум-пум-тум-ти-ту-ру-ру-пум-пум! – с готовностью откликнулся Джордж.

– Это они! – ликовал я. – Теренс, вы знаете, кто это? Трое в лодке, не считая собаки!

– Собаки? – усомнился Теренс. – Вы это называете собакой? – Он с нежностью посмотрел на бульдога, храпящего на дне лодки. – Сирилу на один зуб.

– Вы не поняли! Это же Трое в лодке! Банка с ананасами, Джордж со своим банджо и лабиринт…

– Лабиринт? – недоуменно пожал плечами Теренс.

– Ну да, когда Харрис отправился с картой в Хэмптон-Кортский лабиринт и повел всех за собой, а карта не помогла, и все безнадежно заблудились, и пришлось звать смотрителя, чтобы он их вызволил…

Я подался вперед, глядя во все глаза. Подумать только, Джером К. Джером собственной персоной и двое увековеченных им друзей (не считая собаки) во время той самой исторической прогулки по Темзе. Даже не представляют, что их слава не увянет и сто пятьдесят лет спустя, а над приключениями с сыром, паровым катером и лебедями будет ухохатываться не одно поколение.

– Следите за носом! – воскликнул Теренс.

– Именно, – подхватил я. – Обожаю этот момент, когда Джером стоит в Хэмптон-Кортском шлюзе, а ему кричат: «Посмотрите на свой нос!» – и он думает, что имеется в виду его собственный, а на самом деле это нос лодки прищемило воротами.

– Нед! – всполошился Теренс, а Трое в лодке закричали и замахали руками, и сам Джером, вскочив, тоже начал жестикулировать.

– Приятной прогулки! Берегитесь лебедей! – помахал я им в ответ.

И кувырнулся на спину. Ноги мои задрались в воздух, весла с плеском свалились в воду, багаж посыпался с носа. Я поймал на лету саквояж и попытался сесть.

Профессор Преддик тоже поднимался, сонно моргая.

– Что случилось?

– Нед не смотрел, куда правит, – объяснил Теренс, подбирая «гладстон», и я увидел, что мы врезались в берег на полном ходу. Точно как Джером К. Джером в шестой главе.

Я оглянулся на них. Монморанси лаял, Джордж и Харрис складывались пополам от хохота.

– Вы целы? – прокричал Джером.

Я энергично закивал, и они, маша нам сквозь хохот, проплыли навстречу коварным лебедям, Оксфорду и мировой славе.

– Я ведь просил держать рули ровно, – упрекнул меня Теренс.

– Знаю, простите.

Я переступил через Сирила, который проспал все происшествие, упустив случай познакомиться со Знаменитой Собакой. С другой стороны, памятуя драчливость и саркастическую натуру Монморанси, может, оно и к лучшему.

– Увидел знакомого, – объяснил я, помогая собирать рассыпанный багаж. – Писателя.

И лишь тут меня осенило: они ведь только поднимаются вверх по реке. «Трое в лодке» еще не написаны… Ладно, будем надеяться, когда книгу издадут, Теренс не станет заглядывать в выходные данные.

– А где моя сеть? – поинтересовался профессор. – Здесь должен отменно клевать Tinca vulgaris[28]28
  Линь (лат.).


[Закрыть].

До самого полудня мы распихивали и увязывали багаж, а потом оттаскивали профессора от Tinca vulgaris, зато после все пошло как по маслу. К двум позади остался Литтл-Виттенбаум. Если ничего не случится в Дейском шлюзе, мы еще успеваем к обеду в Стритли.

Дейский шлюз мы преодолели в рекордные сроки. И сразу же угодили в затор.

Вот почему до этого на реке было так пустынно – вся флотилия собралась тут. Плоскодонки, байдарки, катамараны, двухместные ялики, гребные катера, восьмерки, баржи, плоты и плавучие дома сбились в кучу, неторопливо пробираясь вверх по течению.

Барышни под кружевными зонтиками вели светские беседы, сидя в разных лодках, и просили своих спутников подгрести поближе. Перегнувшись через перила дебаркадеров, увешанных транспарантами «Ежегодная встреча Музыкального общества Нижнего Миддлсекса» и «Праздник матери», отмечающие переговаривались с пассажирами прогулочных суденышек внизу.

Никто из них никуда не спешил. Пожилые джентльмены на палубах плавучих домов читали «Таймс», а их пожилые жены с полным ртом прищепок развешивали белье.

Девушка в матросском платье и соломенной шляпе с лентой, медленно лавирующая на плоскодонке, залилась смехом, когда ее шест увяз в тине. Художник в желтой блузе неподвижно застыл на плоту посреди толчеи, рисуя пейзаж, хотя как ему удавалось что-то разглядеть за буйством цветов на шляпах, зонтиками и развевающимися по ветру британскими флагами, для меня оставалось загадкой.

Гребец оксфордского колледжа в полосатом кепи и свитере зацепился веслами с гребцами прогулочного ялика и остановился извиняться – в это время сзади в них чуть не врезалась парусная лодка. Я дернул за рулевые шнуры и лишь чудом избежал столкновения.

– Лучше я сяду за руль, – предложил Теренс, перебираясь на корму, когда наша лодка втиснулась на свободное место между четырехвесельным катамараном и тузиком.

– Да, пожалуй, – согласился я. Но грести оказалось сложнее. Сидя спиной, я каждую секунду рисковал налететь на какую-нибудь экскурсию верхнеслотерских жестянщиков.

– Хуже, чем на регате в Хенли, – признал Теренс, подтягивая рули.

Лавируя, он вывел лодку на главное течение, а оттуда к другому берегу, но просчитался, – там толкали шестами плоскодонки и тянули бечевой плавучие домики. Многочисленные веревки перегородили нам дорогу, словно минные растяжки.

Идущие по бечевнику тоже никуда не торопились. Барышни, пройдя несколько шагов, со смехом останавливались оглянуться на лодку. Влюбленные замирали, поедая друг друга глазами и напрочь забывая про обмякающую в воде бечеву, а потом, вдруг вспомнив, зачем оказались на берегу, резко дергали веревку. Джером писал об одной такой парочке, которая, заболтавшись, упустила лодку и долго шла налегке, волоча за собой оборванную бечеву, но я опасался другого – остаться без головы, – поэтому то и дело тревожно оглядывался, словно Катерина Говард.

Внезапно выше по течению началась какая-то суматоха. До нас долетел гудок, потом крик: «Дорогу!»

– Что такое? – встрепенулся я.

– Чертова кочегарка, – буркнул Теренс, и сквозь столпотворение пропыхтел паровой катер, гоня сильную волну и распугивая лодки.

Мы закачались, одно из весел выскочило из уключины. Я ухватил его и саквояж, а Теренс, чертыхаясь, погрозил кулаком расходящейся кильватерной струе.

– Напоминают ганнибаловых слонов в битве на Тицине, – заявил проснувшийся профессор и пустился в долгую лекцию об итальянском походе Ганнибала.

Всю дорогу до Уоллингфорда нас сопровождали Альпы и сутолока. Час с лишним мы угробили в очереди у Бенсонского шлюза (Теренс вытащил часы и каждые три минуты сообщал время).

– Три ровно, – извещал он нас. Потом: – Четверть четвертого. – Затем: – Почти половина. К чаю никак не успеваем.

Я разделял его опасения. Последний раз, когда я заглядывал в саквояж, Принцесса угрожающе пошевелилась, а когда мы вошли в шлюз, из ковровых недр донеслось едва слышное мяуканье, к счастью, заглушенное рокотом толпы и лекцией профессора Преддика.

– Вот из-за такой толчеи Наполеон проиграл сражение при Ватерлоо, – вещал профессор. – Артиллерийские повозки увязли в грязи, перекрыв дорогу пехоте. Как часто все решает какой-нибудь пустяк – дорожный затор, задержавшийся пехотный корпус, перехваченный приказ…

У Уоллингфорда столпотворение внезапно закончилось: туристы на плоскодонках причаливали на ночлег и разбредались готовить ужин; празднующие высаживались с дебаркадеров на берег и двигались к станции, а оттуда по домам. Река резко опустела.

Однако от Мачингс-Энда нас отделял еще один шлюз и шесть миль хода.

– Пока доберемся, девять пробьет, – безнадежно вздохнул Теренс.

– Можем встать у Маулсфорда, – оживился профессор. – Там над запрудой отменные окуневые места.

– Думаю, лучше остановиться в гостинице, – возразил я. – Вам ведь нужно где-то привести себя в порядок – чтобы не ударить в грязь лицом перед мисс Меринг. Побреетесь, вам отутюжат фланель и начистят туфли, и с первыми лучами солнца мы выступим в Мачингс-Энд.

А я, когда все заснут, выскользну с саквояжем и без помех верну кошку, так что, пока Теренс доберется до усадьбы, диссонанс уже начнет рассасываться. И Тосси встретит его под ручку с мистером Каплуном, или Коленкором, или как там его.

– В Стритли две гостиницы, – сообщил Теренс, сверившись с картой. – «Бык» и «Лебедь». Лучше в «Лебедя». Если верить Троттерсу, там варят исключительный эль.

– Там ведь нет лебедей? – уточнил я, с тревогой оглянувшись на Сирила, который проснулся и тоже заметно занервничал.

– Вряд ли. В «Георгии и драконе» ведь нет драконов.

Мы поплыли дальше. Небо окрасилось сперва в синий, как лента на моей шляпе, затем в бледно-лавандовый, и высыпали редкие звезды. Когда начали свой вечерний концерт лягушки и сверчки, из саквояжа снова донеслось слабое мяуканье.

Я с силой налег на весла, стараясь плескать погромче, а профессора Преддика попросил подробнее объяснить разницу между его и Оверфорса теориями. Так мы дотянули до Клевского шлюза, где я выпрыгнул, украдкой напоил кошку молоком, а потом поставил саквояж на груду багажа в носу лодки, как можно дальше от Теренса и профессора.

– Индивидуальные поступки – вот что движет историю, – растолковывал профессор. – А не слепые безликие силы, как у Оверфорса. «Мировая история не что иное, как биография великих», – пишет Карлейль, и он прав. Гений Коперника, амбиции Цинцинната, вера Франциска Ассизского… Историю вершит личность.

Когда мы дошли до Стритли, уже совсем стемнело, и в домах зажглись огни.

– Ну наконец, – обрадовался я, заметив впереди причал. – Мягкая постель, горячий ужин, здоровый сон…

Однако Теренс греб дальше.

– Вы куда? – удивился я.

– В Мачингс-Энд. – Он с удвоенной силой замахал веслами.

– Вы же сами сочли, что уже поздно для визитов, – с тоской оглядываясь на удаляющийся причал, напомнил я.

– Знаю. Хочу взглянуть на ее дом хотя бы вполглаза. Я не засну в такой близости от нее, пока не увижу.

– Ночью на реке опасно. Мели, водовороты и прочее.

– Тут рукой подать, – не сдавался Теренс. – Она говорила, прямо за третьим островом.

– Мы в темноте все равно ничего не увидим. Заблудимся, свалимся с запруды и утонем.

– Вот он! – Теренс указал на берег. – Она сказала, я узнаю его по беседке.

Белая беседка едва заметно светилась под звездами, а за ней, за покатой лужайкой, возвышался дом. Огромный и совершенно викторианский – с башенками, шпицами и прочими пряничными неоготическими изысками. Ни дать ни взять уменьшенная копия вокзала Виктория.

Свет в окнах не горел. Это хорошо, значит, они все уехали в Хэмптон-Корт вызывать дух Катерины Говард – или в Ковентри. И я смогу беспрепятственно вернуть кошку.

– Никого нет, – констатировал я. – Поплывем-ка мы назад в Стритли, иначе в «Лебеде» не останется свободных мест.

– Сейчас, буквально минутку, – проговорил Теренс, не сводя глаз с дома. – Дайте мне еще мгновение полюбоваться благословенной землей под ее ногами и священным кровом над ее головой.

– Похоже, семейство в отъезде, – заметил профессор Преддик.

– Возможно, просто задернули шторы, – возразил Теренс. – Тс-с-с.

Вряд ли в такой чудесный вечер им вздумалось зашториваться, но мы покорно умолкли. С берега не доносилось ни звука, только мягкий плеск воды, шепот ветра в камышах и приглушенное кваканье лягушек. И тихое «мяу» с носа лодки.

– О! – встрепенулся Теренс. – Вы слышали?

– Что? – уточнил профессор.

– Голоса. – Теренс высунулся за борт по пояс.

– Сверчки, – пожал я плечами, украдкой подвигаясь к носу.

Кошка мяукнула снова.

– Вот! – обрадовался Теренс. – Слышали теперь? Кто-то нас зовет.

Сирил засопел.

– Это птица, – успокоил я их, показывая на дерево у беседки. – Вон там, на иве. Соловей.

– Нет, на соловья не похоже, – усомнился Теренс. – Соловьи «славят лето горлом золотым и в упоении голос свой над миром льют»[29]29
  По «Оде соловью» Д. Китса. Пер. Г. Кружкова.


[Закрыть]. Тут совсем другое. Вслушайтесь.

С передней части лодки донеслось пыхтение. Я развернулся. Сирил, поднявшись на задние лапы и упираясь передними в груду багажа, энергично нюхал саквояж, подталкивая его приплюснутой мордой к краю.

– Сирил, нет! – крикнул я.

И тут произошло одновременно четыре события. Я рванулся вперед за саквояжем, Сирил виновато отпрянул и попятился на корзину, профессор сказал: «Только не наступите на Ugubio fluviatilis» – и наклонился вбок за чайником, а Теренс увидел падающий саквояж и выпустил весла.

Я, уворачиваясь от весла и от профессорской руки, повалился ничком, Теренс притормозил корзину, профессор прижал чайник с рыбой к груди, а я поймал уже летящий за борт саквояж. Лодка угрожающе закачалась, вода плеснула через нос. Я перехватил саквояж покрепче, поставил его на кормовую банку и, подтянувшись, сел сам.

Послышался плеск. Я снова вцепился в саквояж, но тот стоял как стоял, и тогда я посмотрел на нос – может, весло свалилось?

– Сирил! – закричал Теренс. – Утопающий за бортом! – Он начал срывать с себя пиджак. – Профессор, возьмите весла, Нед, кидайте круг.

Я перегнулся через борт, пытаясь разглядеть, куда он упал.

– Быстрее! – Теренс стаскивал туфли. – Сирил не умеет плавать.

– Не умеет? – поразился я. – Мне казалось, все собаки умеют.

– Воистину. Не зря же существует термин «плавать по-собачьи», подтверждающий от природы присущую семейству Canis familiaris способность, – глубокомысленно изрек профессор.

– Способность у него есть, – пояснил Теренс, стягивая носки. – Но использовать ее он не может. Он ведь бульдог.

Теренс, очевидно, знал, о чем говорит. Сирил мужественно греб к лодке по-собачьи, однако морда и нос его скрывались под водой, и вид у него был обреченный.

– Иду, Сирил!

Теренс кинулся за борт, чуть не потопив пса поднятой волной, и поплыл к нему. Сирил перебирал лапами и тонул. На поверхности виднелся только сморщенный лоб.

– К баку, нет, к штирборту, в общем, налево! – крикнул я, роясь в лодке в поисках спасательного круга, который мы, видимо, завалили вещами. – Прямо как на «Титанике», – посетовал я и только потом спохватился, что злополучный лайнер еще не построен.

Теренс держал голову Сирила над водой, ухватив за шкирку.

– Подгребите поближе! – попросил он, отплевываясь, и профессор, взмахнув веслами, чуть не наехал на него лодкой. – Нет, стойте! – крикнул Теренс, всплеснув руками. Сирил тут же скрылся с макушкой.

– К баку! – завопил я. – Наоборот!

Перегнувшись за борт, я подцепил Теренса за воротник.

– Не меня! – выдохнул он. – Сирила!

Вдвоем мы перевалили намокшего, словно губка, Сирила в лодку, где тот немедленно изверг из себя несколько галлонов Темзы.

– Закутайте его в одеяло, – велел Теренс, цепляясь за борт.

– Хорошо. – Я протянул ему руку. – Теперь вы.

– Со мной все хорошо, – ответил он, дрожа. – Сперва Сирила в одеяло. Он простужается в два счета.

Я развернул плед и укрыл мощный загривок Сирила, чуть не сыгравший с ним злую шутку, подло добавив потопляемости, а потом мы взялись за рискованное дело – затаскивать в лодку Теренса.

– Не перевешивайтесь, – командовал он, клацая зубами, – иначе все утонем.

Теренс слушался указаний еще хуже, чем профессор, и постоянно порывался закинуть ногу на борт, отчего лодка кренилась куда опаснее, чем «Титаник».

– Вы нас перевернете, – заявил я, засовывая саквояж под банку. – Не двигайтесь, мы вас втянем.

– Да я уже раз десять так делал, – отмахнулся он и забросил ногу.

Мы чуть не черпнули бортом. Сирил, завернутый в плед, запутался в лапах, пытаясь удержаться, и груда багажа на носу угрожающе закачалась.

– Никогда еще никого не переворачивал, – заверил Теренс.

– Подождите, я по крайней мере вес распределю. – Я отпихнул портплед на место. – Профессор, перейдите сюда, будьте любезны. А ты сидеть, место! – скомандовал я Сирилу, который, волоча за собой плед, шагнул посмотреть, как у нас дела.

– Главное – правильно ухватиться, – сообщил Теренс, передвигая руку.

– Стойте! – крикнул я. – Осторожно…

Теренс перекинул ногу через борт, подтянулся и повис животом на кромке.

– Самому Господу не под силу потопить этот корабль, – пробормотал я, придерживая багаж.

– Весь секрет в равновесии. – Теренс перевалился в лодку. – Вот, видите? – торжествуя, возвестил он. – Пара пустяков.

И лодка затонула.

Как мы добрались до берега, не знаю. Помню, как на меня ехал портплед, словно рояль на палубе «Титаника», а потом захлестывающая волна и попытки вцепиться в спасательный круг, который оказался Сирилом, камнем идущим ко дну, и снова барахтанье в волнах, и вынос утопающего на плече, а потом мы все валимся на берег, хватая воздух ртом, и с нас льет ручьями.

Сирил пришел в себя первым. Шатаясь, поднялся на ноги, отряхнулся, окатив нас дождем брызг, и тогда Теренс сел на песке, устремляя взор на опустевшие воды.

– «И вот уже судно сквозь ночь и мглу, словно призрак, цепями гремя, летит на Нормандский риф…»[30]30
  Лонгфелло, Генри. Гибель «Геспер».


[Закрыть], – процитировал он.

– Naufragium sibi quisque facit[31]31
  Кораблекрушенье каждый себе создает [сам] (лат.). – Марк Анней Лукан. «Фарсалия».


[Закрыть], – провозгласил профессор.

Теренс не сводил глаз с темной глади.

– Все кончено, – произнес он, в точности как леди Астор, а я вскочил, опомнившись, и кинулся в воду. Поздно, наше судно бесследно кануло.

Едва заметная волна лизала наполовину выброшенное на берег весло, а посреди реки покачивался профессорский чайник – единственные останки кораблекрушения. Никакого саквояжа.

– «И налетел ураган лихой, обрушился на корабль, – продекламировал Теренс. – Сорвал шкипер трос с расколовшейся реи и к мачте дочь привязал».

У Принцессы Арджуманд не было ни малейшего шанса на спасение. Из саквояжа под банкой… Если бы я выпустил ее, когда она замяукала, если бы рассказал Теренсу о находке, если бы перебросился куда нужно и голова работала получше…

– «Потрясенно смотрел на заре рыбак на кипящий морской прибой, – продолжал Теренс. – Мачту с привязанной юной девой несло штормовой волной…»

Я повернулся сказать ему, чтобы прекратил, и увидел белеющую позади нас беседку, куда предполагалось вернуть кошку.

Вернул, молодец. Довершил черное дело, начатое дворецким. Только в этот раз Верити-спасительницы поблизости не оказалось.

– «Соленым льдом одетая грудь, соленые слезы в глазах», – нараспев читал Теренс.

Я посмотрел на беседку. Принцесса Арджуманд, спрятанная в корзине для пикника, едва не попала под поезд, едва не кувырнулась в Темзу, ее сшибали и Сирил, и профессор, но каждый раз она избегала смерти – чтобы в конце концов утонуть здесь. Может, Ти-Джей не ошибся, и ей суждено было утонуть вопреки всем вмешательствам? Такова судьба. История самокорректируется.

А может, Принцесса попросту исчерпала отмеренные ей девять жизней. За последние четыре дня по крайней мере пять использованных я насчитаю без труда.

Хорошо бы дело оказалось в этом, а не в моем безобразном разгильдяйстве. Но вряд ли. И вряд ли так подумает Верити. Ради этой кошки она не побоялась рискнуть собой и навлечь гнев мистера Дануорти. «Вы не посмеете ее утопить», – сказала она. Так что вряд ли удастся свалить все на историческую самокоррекцию.

Меньше всего на свете я хотел бы встретиться с Верити при таких обстоятельствах, но другого пути нет. Сирил, даром что отряхнулся, все равно мокрый как губка, и профессор Преддик тоже, а Теренс явно промерз до костей.

– «Вот так и погибла “Геспер”, – неразборчиво декламировал он, отчаянно стуча зубами. – В полночный шторм и буран».

Необходимо обсушиться и переодеться, а других домов, кроме Мачингс-Энда, поблизости не видно. Значит, придется будить хозяев и просить пристанища, даже если в итоге нужно будет отчитываться перед Тосси, отыскалась ли ее «дуся-пуся Жужу». Даже если это чревато объяснением с Верити.

– Пойдемте. – Я взял Теренса под локоть. – Попросимся в дом.

Он не тронулся с места.

– «Упаси нас, Господи, смерть принять, как она, у Норманнских скал». Теперь Джавиц сдерет с нас пятьдесят фунтов.

– Об этом побеспокоимся позже, – заявил я. – Идемте. Давайте сперва постучим вон в те стеклянные двери – под ними виднеется полоска света.

– Я не могу в таком виде предстать перед родными возлюбленной, – поежился Теренс. – Без пиджака…

– Вот. – Я снял свой блейзер и выжал. – Возьмите мой. Они закроют глаза на то, что вы не одеты к ужину. Как-никак мы потерпели кораблекрушение.

Хлюпая на каждом шагу, ко мне подошел профессор.

– Я спас часть багажа. – Он вручил мне саквояж. – Однако все мои образцы, боюсь, пропали безвозвратно. И белый Ugubio fluviatilis, увы.

– Я не могу стучаться к хозяевам босиком, – противился Теренс. – Показаться перед возлюбленной полуодетым…

– Вот. – Я с преогромным трудом развязал мокрые шнурки одной рукой. – Возьмите мои туфли. Профессор, отдайте ему носки.

Пока они возились с промокшими носками, я скрылся за беседкой и заглянул в саквояж.

Принцесса Арджуманд, почти совсем сухая, сверкнула на меня глазами из темной глубины, а потом вскарабкалась по ноге прямо в объятия. Кошки вроде бы не любят влагу, но Принцесса с комфортом устроилась в моих мокрых руках и блаженно зажмурилась.

– За спасение не меня благодари, – честно признался я, – а профессора Преддика.

Но ей было все равно. Свернувшись поуютнее и прижавшись ко мне покрепче, она, как ни удивительно, замурлыкала.

– О, Принцесса Арджуманд нашлась? Отлично! – Теренс разгладил блейзер, видимо, уже немного севший от воды. – Значит, я угадал. Она все время была здесь.

– Пристало ли оксфордскому дону являться без носков? – усомнился профессор.

– Вздор! – уверенно заявил я. – Профессор Эйнштейн их вовсе не носил.

– Эйнштейн? Не имею чести знать.

– Узнаете, – пообещал я, поднимаясь по склону.

Догадка Теренса насчет задернутых штор, похоже, оказалась верной. Как только мы ступили на лужайку, они слегка раздвинулись, являя слабый мерцающий огонек, и послышались голоса.

– Невероятно интересно, – произнес мужской. – Что сначала?

– Возьмитесь за руки. – Голос похож на Верити. – И сосредоточьтесь.

– Ой, маменька, спросите насчет Жужу! – Это определенно Тосси. – Спросите, где она!

– Тс-с-с.

В наступившей тишине мы подошли к дому.

– Дух, ты здесь? – вопросил властный голос, и я чуть не выронил Принцессу. Один в один леди Шрапнелл, но ей здесь взяться неоткуда, значит, скорее всего это «маменька» Тосси, миссис Меринг.

– О дух с того света, – проговорила она, и я с трудом подавил порыв пуститься наутек, – снизойди к нам!

Мы перебрались через цветочный бордюр на мощеную дорожку, ведущую к французским дверям.

– Поведай нашу судьбу! – провыла миссис Меринг, и Принцесса, вскарабкавшись по моей груди, впилась мне когтями в плечо. – Войди, о дух, и принеси нам вести о пропавших близких!

Теренс постучал в дверь.

Повисла тишина, потом миссис Меринг дрогнувшим голосом сказала: «Войди же…»

– Стойте, – вмешался я, но Теренс уже распахнул двери. Ветер парусом надул занавески, и мы, моргая, уставились на немую картину при свечах.

За круглым столом, покрытым черной тканью, держась за руки и зажмурившись, сидели четверо: Верити в белом, Тосси в рюшечках, бледный молодой человек в пасторском воротнике и с выражением неземного блаженства на лице и, наконец, миссис Меринг, которая, слава Богу, не имела внешнего сходства с леди Шрапнелл. Она была куда обширнее, с массивной грудью и массивными подбородками.

– Войди, о дух с того света! – возвестила она, и Теренс, раздвинув занавески, шагнул внутрь.

– Прошу прощения…

Все открыли глаза и уставились на нас.

Мы, похоже, являли не менее живописную картину: расцарапанный Теренс, я босиком, все промокшие и потрепанные, словно крысы с корабля, и это не считая собаки, которая по-прежнему откашливалась Темзой. И кошки.