Текст книги "Не считая собаки"

– Меня отвлекли, – заявила серафима, сердито косясь на мистера Дануорти и воинственно скрещивая руки на груди. – Где ваш сапог?

– В зубах этой бешеной псины! Повезло еще, что ногу не оттяпала.

– Это был подлинный вэпээсный веллингтон, – вздохнула серафима. – А с формой вы что сотворили?

– С формой? Да ничего особенного, просто битых два часа спасал свою шкуру. Меня выкинуло все на то же треклятое кабачковое поле. Только на этот раз, видимо, позже, чем в предыдущий, потому что фермерша меня там уже поджидала. С собаками. Целую свору собрала – в рамках помощи фронту. По всему Уорвикширу небось клянчила… А ты что здесь делаешь? – Каррадерс вытаращил глаза, увидев меня, и похромал навстречу. – Ты же должен быть в лечебнице.

– Я отправляюсь в 1888-й.

– Просил ведь сестру не говорить леди Шрапнелл, что ты снова тут, – с досадой буркнул он. – Зачем она шлет тебя в девятнадцатый? Это насчет той пра-прабабки?

– Пра-пра-пра-пра, – уточнил я. – Нет, она ни при чем. Врач прописал две недели строгого постельного режима, вот мистер Дануорти и устроил мне отдых.

– Не получится, – покачал головой Каррадерс. – Ты должен вернуться в Ковентри искать епископский пенек.

– Я этим и занимался, ты сам меня оттуда выпихнул. Припоминаешь?

– А что было делать? Ты нес феерический бред – про благородного пса, лучшего друга человека на поле брани и у домашнего очага. На вот, полюбуйся, что сделал твой лучший друг! – Он помахал полуоторванным лоскутом комбинезона. – На поле брани! Этот благороднейший соратник чуть инвалидом меня не оставил. Когда тебя ждать обратно?

– Сестра сказала, две недели никаких перебросок. Зачем было сдавать меня в лечебницу, если я нужен в Ковентри?

– Я думал, они обойдутся уколом или таблеткой. Кто знал, что тебе запретят переброски… Как же ты теперь будешь искать епископский пенек?

– А ты его не нашел после моего отбытия?

– Я даже до собора не добрался. Весь день бьюсь, дальше кабачковых полей не пускает. Треклятые сдвиги…

– Сдвиги? – вскинулся мистер Дануорти. – Увеличилась величина сдвигов?

– Я ведь вам говорил, – напомнил я. – Кабачковое поле.

– Какое-какое?

– На полдороге к Бирмингему. С собаками.

– Я не могу попасть к Ковентрийскому собору в пятнадцатое число, сэр, – объяснил Каррадерс. – Только за сегодня из четырех попыток самая близкая – восьмое декабря. Нед пока подобрался ближе всех, поэтому я и хочу, чтобы он вернулся и еще раз покопался на развалинах в поисках епископского пенька.

Мистер Дануорти в недоумении наморщил лоб.

– А не проще ли искать пенек еще до налета, четырнадцатого числа?

– Вот этим мы две недели и занимаемся, – ответил Каррадерс. – Леди Шрапнелл велела выяснить, находился ли он в соборе во время бомбежки, поэтому изначально переброска предполагалась в без четверти восемь, как раз к началу налета. Но мы постоянно промахиваемся. Либо день не тот, либо время тютелька в тютельку, но в шестидесяти милях от нужного места, посреди кабачкового поля. – Он кивнул на свою заляпанную грязью форму.

– Мы? – нахмурился Дануорти. – И сколько вас таких уже промахивалось?

– Шестеро. Нет, семеро, – посчитал Каррадерс. – Все, кто не был занят на других заданиях.

– Насколько я знаю, посылали всех по очереди, – вставил я. – Поэтому меня и сорвали с барахолок.

– А с ними что?

– Да ничего особенного, это такая церковная ярмарка, где продают всякое ненужное барахло, в основном купленное на прошлом благотворительном базаре, и еще разное рукоделие. Чайные коробочки, вышитые игольницы, перочистки…

– Что такое благотворительный базар, я знаю, – прервал меня мистер Дануорти. – Я спрашиваю, были ли сдвиги на этих заданиях.

– Не больше обычного, – покачал головой я. – Разве что пространственные, не дающие заметить меня в момент появления – обычно меня выбрасывало где-нибудь за домом священника или чайным шатром.

Дануорти резко повернулся к Каррадерсу.

– А на сколько сдвигались ковентрийские переброски? Когда все-таки удавалось переместиться именно в Ковентри.

– По-разному. Паульсон вот попал в двадцать восьмое ноября. – Каррадерс помолчал, подсчитывая. – В среднем получается около суток. Самое близкое, куда удалось прорваться, – пятнадцатое днем, а теперь я даже туда не могу попасть. Поэтому мне нужен Нед. Новенький еще там, и вряд ли он знает, как возвращаться. Мало ли каких дров без присмотра наломает.

– Да уж… – пробормотал мистер Дануорти. – Скажите, увеличение сдвигов отмечается на всех перебросках или только на ковентрийских? – спросил он у серафимы.

– Понятия не имею. Я костюмер. Я всего лишь замещаю Бадри. Это он оператор сети.

– Бадри, точно! – воодушевился мистер Дануорти. – Замечательно! Где Бадри?

– С леди Шрапнелл, сэр, – ответил Финч. – И боюсь, они оба скоро будут тут.

Мистер Дануорти словно не слышал.

– За то время, что вы его замещаете, – продолжал он расспрашивать Уордер, – проводились ли переброски куда-то еще, кроме окрестностей собора четырнадцатого ноября 1940 года?

– Да, одна. В Лондон.

– И какой там вышел сдвиг?

Серафима, судя по выражению лица, хотела отрезать: «Мне некогда!» – но передумала и замолотила по клавишам.

– Пространственный – нулевой. Временной – восемь минут.

– Значит, дело в Ковентри, – задумчиво проговорил мистер Дануорти себе под нос. – Восемь минут вперед или назад?

– Назад.

Он повернулся к Каррадерсу.

– Вы пробовали перемещаться в Ковентри пораньше и дождаться бомбежки уже там?

– Да, сэр. Всех перекидывало на более позднее время.

Мистер Дануорти снял очки, пристально изучил их и нацепил обратно.

– Сдвиги получаются разными или последовательно увеличиваются?

– Увеличиваются.

– Финч, пойдите узнайте у Киндл, заметила ли она какие-нибудь загадочные совпадения или странности в Мачингс-Энде. Нед, оставайтесь пока здесь. Мне нужно поговорить с Льюисом.

Мистер Дануорти вышел.

– Что все это значит? – Каррадерс озадаченно посмотрел ему вслед.

– Брошка леди Уиндермир, – пояснил я, садясь.

– Вставайте! – велела серафима. – Переброска готова. Занимайте позицию.

– Может быть, дождаться мистера Дануорти? – засомневался я.

– У меня девятнадцать перебросок на очереди, плюс еще одна срочная для мистера Дануорти, а еще…

– Хорошо-хорошо.

Я подхватил ранец, портплед, саквояж, корзину и двинулся к сети. Занавеси по-прежнему свисали почти до самого пола. Пришлось поставить часть поклажи на пол, приподнять вуаль, поднырнуть, а потом втащить багаж.

«Викторианская эпоха отличалась стремительным развитием науки и техники, – заявил наушник. – Телеграф, газовое освещение, дарвиновская теория происхождения видов радикально меняли образ жизни и сознание людей».

– Возьмите багаж и встаньте на отметку, – скомандовала серафима.

«Изменилось, в частности, отношение к путешествиям и поездкам. Изобретение паровоза и появление в 1863 году первой подземной железной дороги подарило викторианцам возможность путешествовать с невиданными прежде скоростями и на невиданные расстояния».

– Готовы? – Серафима занесла руку над пультом.

– Кажется. – Я оглянулся, проверяя, все ли втащил в сеть, и обнаружил торчащий наружу угол корзинки. – Минуточку! – Я подтянул ее к себе носком ботинка.

– Ну что, готовы?

«Доступность путешествий расширила горизонты сознания викторианцев и начала стирать классовые границы, которые…»

Серафима, рывком раздвинув занавеси, сдернула с меня наушник и вернулась за пульт.

– Готовы наконец?

– Да.

Она забарабанила по клавишам.

– Стойте! Я не знаю, куда мне.

– Седьмое июня 1888 года, – отчеканила она под дробный перестук.

– Я имею в виду, куда мне там идти, – пояснил я, перебирая складки занавесей в поисках щели. – Я не совсем расслышал мистера Дануорти. Из-за перебросочной болезни. Тугоухость.

– Тугодумие! – буркнула она. – Мне некогда!

Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

– Где мистер Дануорти? – донесся ее голос из коридора. Вопрос, видимо, адресовался Финчу.

Вроде бы мистер Дануорти говорил про Мачингс-Энд и про лодку – или это было в наушнике? «Пустяковое дело, даже ребенок справится», – так вроде бы он сказал.

– Где он? – повторила в коридоре серафима неожиданно похожим на леди Шрапнелл голосом.

– Где кто? – уточнил Финч.

– А то вы не знаете! – загремело за стеной. – И не говорите, что он в больнице. Я уже достаточно наигралась сегодня в кошки-мышки. Он здесь, так?

Мамочки.

– Отойдите от двери, пропустите меня! – бушевала леди Шрапнелл.

Выронив багаж, я лихорадочно озирался в поисках укрытия.

– Нет, его там нет, – храбро отпирался Финч. – Он в Рэдклиффе.

Прятаться было негде, по крайней мере в этом столетии. Поднырнув под занавеси, я метнулся к пульту, молясь про себя, чтобы серафима успела ввести все настройки.

– А я говорю, в сторону! Бадри, велите ему отойти. Мистер Генри там, и я требую, чтобы он принимался искать мой епископский пенек, а не отлынивал, симулируя какие-то там перебросочные болезни.

– Он не симулирует, – вступился Финч. – У него острейший приступ. Двоение в глазах, трудности со слухом, нарушение логических связей…

На экране светилась надпись: «Готово. Нажмите “отправить”». Я прикинул расстояние до сети.

– Он слишком слаб для перебросок, – заявил Финч.

– Глупости! – отрезала леди Шрапнелл. – Немедленно отойдите от двери и пропустите меня.

Глубоко вдохнув, я нажал «отправить» и рыбкой нырнул в сеть.

– Поверьте мне! – в отчаянии увещевал Финч. – Его там нет. Он в Крайст-Черче.

– С дороги! – скомандовала леди Шрапнелл. В коридоре началась возня.

Я приземлился подбородком прямо на метку. Опускающиеся занавеси накрыли торчащий наружу ботинок, и я поджал ногу.

– Мистер Генри, я знаю, что вы там! – протрубила леди Шрапнелл, и дверь распахнулась.

– А ведь я говорил, – раздался голос Финча. – Его там нет.

Меня тут же не стало.

Глава четвертая

Все пути ведут к свиданью.

Уильям Шекспир

Жесткая посадка – Разница между литературой и действительностью – Сходство паровозных гудков и воздушной сирены – Польза адреналина – Я раздумываю о своем задании – Говардс-Энд – Вовремя подвернувшаяся газета – Две пассажирки – Опоздание – Альма-матер – «Оксфорд, город грезящих шпилей» – Журнал мод – Судьба – Разгадка тайны столбенеющего перед змеей кролика – Знакомство

Я вывалился прямо на рельсы, растянулся поперек, словно Перл Уайт в сериале начала двадцатого века – только у нее багажа было поменьше. Портплед и К° живописно рассыпались вокруг, а с ними и канотье, слетевшее с головы, когда я нырял в сеть.

В ушах все еще гремел голос леди Шрапнелл. Я настороженно огляделся, поднимаясь, – нет, вроде не видно. Реки с лодками, впрочем, тоже. Рельсы тянулись по травянистой насыпи, вдоль которой росли деревья.

Первое правило после выхода из сети – определиться во времени и пространстве, но как, скажите на милость? Здесь определенно лето: небо голубое, между шпалами какие-то цветочки, однако никаких других признаков цивилизации, кроме железной дороги, не наблюдается. Значит, где-то после 1804 года.

В визиках герою непременно попадается на глаза газета с громким заголовком типа «Налет на Перл-Харбор» или «Осада Мафекинга снята!» – а рядом витрина с точнехонько идущими часами.

Я машинально взглянул на свои. Их не было, и я в замешательстве уставился на запястье, вспоминая – может, их сняла Уордер, когда мерила на меня все эти пиджаки? Кстати, она, кажется, что-то совала в карман жилета. Пошарив там, я вытащил часы на золотой цепочке. Карманные. Да, правильно, в девятнадцатом веке наручные были бы анахронизмом.

Открыть «луковицу» удалось не сразу, римские цифры тоже поначалу доставили хлопот, но в конце концов я разобрался. Четверть одиннадцатого. За вычетом времени, что я лежал на рельсах и возился с часами, считай, попал тютелька в тютельку. Если, конечно, год правильный. И место.

Не зная, куда именно меня предполагалось забросить, я не мог определить, туда ли попал, но если временной сдвиг незначительный, то, наверное, и пространственный должен быть небольшим.

Я скользнул взглядом вдоль путей – сначала в одну сторону, потом в другую. На севере стальная нитка терялась в густом лесу. С противоположного конца деревья обступали железную дорогу не так плотно, и в небо уходила темная струйка дыма. Фабрика? Или лодочная станция?

Надо бы собрать вещи и пойти посмотреть, но я застыл на путях под ласковым летним солнцем, блаженно впитывая благоухание клевера и свежескошенной травы.

Сто шестьдесят лет отделяли меня от выхлопных газов, пробок и епископского пенька. Нет, вру. Епископский пенек передали Ковентрийскому собору в 1852 году.

Удручающая мысль. Однако Ковентрийского собора еще нет. Церковь Святого Михаила получит статус соборной только в 1908 году. И леди Шрапнелл не существует даже в проекте. До ее трубного гласа, до злобных псов и до разбомбленных соборов еще целый век – вокруг меня благословенная цивилизованная эпоха, когда время текло размеренно и чинно, а женщины были кроткими и благонравными.

Я окинул взглядом купы деревьев и цветочный ковер. Между рельсами желтели лютики и белели еще какие-то крошечные звездочки. Сестра в лечебнице сказала, что мне нужен покой – чего-чего, а покоя здесь хватает. Самую малость постоял на рельсах, а симптомы как рукой сняло. И в глазах не плывет, и сирена в ушах не гудит.

Нет, поторопился. Сирена взвыла снова, а потом так же резко смолкла. Я помотал головой, избавляясь от наваждения, и несколько раз глубоко вздохнул.

Да, я еще не выздоровел, но скоро поправлюсь – дивный чистейший воздух творит чудеса. На небе ни облачка – разве что струйка дыма стала выше и, кажется, ближе. Фермер жжет сорную траву?

Посмотреть бы на него – как он безмятежно помахивает граблями, не ведая о заботах и суете современного мира, у крыльца увитого розами домика, обнесенного белым штакетником, а в домике уютная кухонька и мягкие перины, и…

Сирена взревела прерывисто – как фабричный гудок. Или паровозный.

Адреналин – на редкость эффективный стимулятор. Встряхивает не хуже электрического разряда, придавая немыслимую силу. И скорость.

Похватав ранец, корзину, портплед, саквояж, картонки и шляпу, которая умудрилась за это время слететь снова, я швырнул их с насыпи и сам кинулся следом, когда плюмаж черного дыма уже показался из-за деревьев.

Корзина с крышкой, о которой так беспокоился Финч, осталась на путях – стояла себе на дальнем рельсе, не шелохнувшись. Адреналин толкнул меня к ней, заставив схватить в охапку и скатиться с насыпи под оглушительный грохот промчавшегося поезда.

Да, пожалуй, до выздоровления далековато. Я еще долго лежал у подножия насыпи, осмысливая этот печальный факт и пытаясь справиться с дыханием.

Наконец я приподнялся. Насыпь была довольно высокой, а мы с корзиной откатились на порядочное расстояние (прежде чем нас притормозили заросли крапивы). Отсюда открывался совсем другой вид: белеющий за ольшаником угол какой-то деревянной постройки в кружевной резьбе. Очень похоже на лодочную станцию.

Выпутавшись вместе с корзиной из крапивы, я вскарабкался по насыпи и осторожно посмотрел направо-налево. Дыма не заметно, тревожных звуков не слышно. Успокоившись, я перемахнул на другую сторону, подхватил свое добро, бодрой рысцой перебежал обратно и зашагал через рощу к лодочной станции.

Адреналин, кроме прочего, прочищает мозги, поэтому по дороге я отчетливо осознал несколько несложных истин, в том числе самую главную: понятия не имею, зачем мне туда нужно.

Мистер Дануорти сказал: «В первую очередь вам нужно…» – это я помню, а потом идет сплошной сумбур из ложек для стилтона, воротничков и сирены. И еще помню, он пообещал, что оставшиеся две недели в полном моем распоряжении. Оставшиеся. Не все. А напутственная фраза Финча: «Мы на вас рассчитываем»?

В чем рассчитывают? Что-то там было про лодку и реку. И какой-то Энд. Одли-Энд? Нет, непохоже. Начиналось на «Н». Или это я путаю с водяной нимфой? Надеюсь, вспомнится, когда приду к станции.

Станция оказалась не лодочной. А железнодорожной. Резная табличка над зеленой скамьей гласила: «Оксфорд».

И как теперь быть? В Оксфорде есть и лодки, и река. Но раз меня перебросили на станцию, не предполагалось ли, что я должен доехать поездом до Какого-то-Энда, а уже там сесть в лодку? Вроде бы мистер Дануорти что-то говорил насчет железной дороги. Или это в наушниках говорили?

Что, если на станцию я попал в результате сдвига, а на самом деле конечной точкой переброски назначался мост Фолли? Про лодки и реку точно говорилось, я помню.

С другой стороны, не многовато ли у меня багажа для лодки?

Рядом со скамейкой на перроне возвышалась застекленная доска объявлений. Расписание. Можно глянуть, и если там обнаружится Какой-то-Энд, значит, нужно садиться на поезд.

Перрон был пустынным – по крайней мере пока. Высокий, но не смертельно. Небо по-прежнему безоблачное – горизонт чист в обе стороны. Я внимательно посмотрел на пути, потом на дверь в зал ожидания. Ничего и никого. Еще раза три-четыре повертев головой – для надежности, – я метнулся через пути, закинул багаж на перрон и вскарабкался сам.

По-прежнему никого. Нагромоздив свои пожитки на краю скамьи, я направился к расписанию. Вот и направления – Рединг, Ковентри, Нортгемптон, Бат. Может, какая-то из промежуточных станций? Эйлсбери, Дидкот, Суиндон, Абингдон. Я проштудировал весь список. Ни единого Энда.

Что теперь – идти на станцию и спрашивать, когда ближайший поезд до Невесть-какого-Энда? Как же там было? Говардс-Энд? Нет, это роман Форстера, и он еще не написан. На Терл-стрит есть паб под названием «Биттер-Энд», но и это явно мимо. Начинается на «Н». Нет, это наяда. Тогда на «М».

Я вернулся на скамейку и напряг память. Мистер Дануорти сказал: «Вот что вам нужно сделать…» – потом начал про вилки для устриц и чаепитие у королевы. Нет, это не он, это из наушников. А, вот: «Вас отправят в седьмое июня 1888 года».

Наверное, лучше сперва установить, действительно ли я попал в седьмое июня 1888 года, а затем уже разбираться с остальным. Если я промахнулся во времени, мне точно никуда не надо ни поездом, ни на лодке. Нужно сидеть на месте, пока Уордер не установит привязку, не определит сбой и не создаст стыковку, чтобы меня вытащить. Ладно, хоть не кабачковое поле, и то хорошо.

Между прочим (до меня только теперь дошло), Уордер ведь наверняка ставила мои часы по заданному времени переброски. Так что и время не показатель.

Я заглянул в окно станции – нет ли внутри часов? Есть. Без двадцати одиннадцать. Я сверился со своей «луковицей». Без двадцати XI.

В книгах и визиках непременно полагается мальчишка-газетчик, услужливо разворачивающий страницу датой к путешественнику, или где-нибудь на стене календарь с вычеркнутыми днями. Тут же ни календаря, ни газетчика, ни словоохотливого носильщика, роняющего: «Чудная погодка для седьмого июня, не то что в прошлом году. В восемьдесят седьмом лета, почитай, и не было вовсе».

Я снова сел на скамью, пытаясь сосредоточиться. Мальборо-Энд, Мидлсекс-Энд, Монтекки-Энд, Марплз-Энд…

Просигналив гудком (теперь я узнал его моментально), мимо станции с грохотом и ревом промчался поезд, и мою шляпу сорвало порывом ветра. Я побежал вдогонку, поймал ее и уже нахлобучил на макушку, когда ноги мне облепил подхваченный тем же порывом газетный лист.

Я развернул его и посмотрел на заголовок. «Таймс. 7 июня 1888 года».

Значит, со временем осечки нет, осталось только разобраться, что мне здесь нужно сделать.

Я плюхнулся на скамью и сжал виски ладонями, чтобы лучше думалось. Каррадерса вытащили без сапог, Уордер хлопнула планшетом, мистер Дануорти что-то сказал насчет реки и связного. Связной!

«Свяжитесь с Теннисоном», – велел он. Только не с Теннисоном. Хотя начиналось на «Т». Или на «А». И Финч тоже что-то говорил про связного. Связной…

Теперь понятно, почему я не в курсе насчет дальнейших действий. Мне было велено только найти связного, а уже тот (или та?) все разъяснит. Какое облегчение! Ладно, положимся на связного.

Теперь самые пустяки – выяснить, кто этот связной и где он. «Свяжитесь с…» – зазвучал в ушах голос мистера Дануорти. С кем? С Чизвиком! Нет, это начальник Управления путешествий во времени. То есть бывший начальник. «Свяжитесь с…» Клепперманом? Мичман Клепперман. Нет, это тот моряк, который погиб при исполнении. Потому что его некому было проинструктировать.

«Свяжитесь…» С кем? Словно в ответ, тишину разорвала череда оглушительных гудков, и к станции подкатил поезд. Плюясь искрами и выпуская клубы пара, состав постепенно остановился. С подножки третьего вагона спрыгнул проводник, поставил перед дверью обитую плюшем приступку и поднялся обратно.

Через несколько минут он выскочил снова – с шляпной картонкой и большим черным зонтом. Свободную руку он подал сперва хрупкой пожилой даме, потом барышне помоложе, помогая спуститься.

Глядя на кринолин, капор и кружевные перчатки пожилой пассажирки, я сперва заподозрил, что все-таки ошибся веком, но длинная юбка в мягкую складку и сдвинутая на лоб плоская шляпка барышни меня разубедили. Личико у младшей было миловидное, а голос, которым она перечислила проводнику места багажа, вполне кроткий и благонравный.

– А я тебе говорила, что он нас не встретит! – констатировала пожилая безапелляционным тоном леди Шрапнелл.

– Наверняка вот-вот появится, тетушка, – заверила барышня. – Должно быть, задержался по университетским делам.

– Вздор! Опять сумасбродничает, – хмыкнула пожилая (надо же, они и в самом деле так изъяснялись). – Сидит где-нибудь с удочкой – вот еще занятие для солидного человека! Ты ему написала, когда мы приезжаем?

– Да, тетушка.

– И время, надо думать, указала?

– Конечно, тетушка. Уверена, он вот-вот будет.

– А мы до той поры изжаримся на солнцепеке.

Солнце всего лишь ласково пригревало – с другой стороны, это не я упакован в черное шерстяное платье с воротником под горло. И кружевные перчатки.

– Несусветная духота. – Дама принялась копаться в расшитом бисером ридикюле, ища платок. – Мне дурно. Осторожнее! – рявкнула она проводнику, который возился с огромным сундучищем. Финч был прав. Они действительно путешествуют с кофрами. – Задыхаюсь… – пробормотала тем временем тетушка, слабо обмахиваясь платком.

– Садитесь сюда, посидите. – Барышня заботливо подвела ее к соседней скамье. – Дядюшка не заставит себя ждать, вот увидите.

Зашуршав крахмальными нижними юбками, дама грузно опустилась на сиденье.

– Не так! – одернула она носильщика. – Это все Герберт виновата. Ишь выдумала, замуж! Как раз когда я собралась в Оксфорд. Не поцарапайте обивку!

Ни одна из пассажирок на роль связной не подходила, зато у меня, кажется, наладился слух. И, что немаловажно, я понимал сказанное – а в прошлом это совершенно не гарантировано. На первой благотворительной ярмарке меня ставило в тупик каждое десятое слово: филонить, гамаши, коверкот, непроливайка, штопальный гриб, пасма, гуммиарабик…

И склонность к сентиментальности вроде бы тоже прошла. Миловидное личико барышни (сердечком!) и изящные точеные лодыжки в белых чулочках, мелькнувших, когда она спускалась на перрон, не навевали ни малейших ассоциаций ни с сильфидами, ни с херувимами. Кстати, и те, и другие выговорились без запинки – тоже отлично. Похоже, я полностью излечился.

– Он совершенно про нас позабыл, – проворчала тетушка. – Придется нанимать кукушку.

Гм, кажется, все-таки не полностью.

– Что вы, думаю, нет нужды искать экипаж самим, – возразила барышня. – Дядюшка не мог забыть.

– Тогда где же он, Мод? – Дама расправила юбки, занимая ими всю скамью. – И Герберт туда же? Замуж ей, видите ли! Других занятий не нашлось! Где ей было взять подходящую партию? Ухажеров я запретила строго-настрого, а значит, она связалась с неподходящим. Каким-нибудь прощелыгой из мюзик-холла. – Дама понизила голос. – Или хуже.

– Насколько я понимаю, они познакомились в церкви, – терпеливо пояснила Мод.

– В церкви! Неслыханно! Куда катится мир! В мое время в церкви исполняли священный долг, а не заводили шашни. Попомни мои слова, еще сто лет, и собор будет не отличить от мюзик-холла!

«Или торгового центра», – согласился я про себя.

– А всё эти проповеди о христианской любви! – распалялась тетушка. – То ли дело прежде – о смирении, о том, чтобы знать свое место. И о пунктуальности. Твоему дядюшке не помешало бы послушать… Ты куда?

Мод направлялась к двери на станцию.

– Посмотрю время. Может статься, это не дядюшка опаздывает, а поезд пришел раньше.

Я с готовностью вытащил часы и щелкнул крышкой, надеясь, что не запутаюсь в цифрах.

– И оставишь меня здесь одну? – возмутилась тетушка, погрозив Мод пальцем в перчатке. – Наедине бог весть с кем? Некоторые, – театральным шепотом возвестила она, – только и ждут случая навязаться к одинокой женщине с беседами.

Я захлопнул часы, опустил их в карман жилета и принял самый безобидный вид.

– Чтобы затем, – обличал театральный шепот, – похитить у бедняжки багаж! Или хуже.

– Сомневаюсь, что наши вещи кому-то под силу даже поднять, а тем более похитить, – вполголоса возразила Мод, сразу взлетев в моих глазах.

– Тем не менее я должна за тобой присмотреть, коль скоро братец не явился нас встречать, и мой долг – уберечь тебя от пагубного влияния. – Тетушка мрачно покосилась на меня. – Ни минутой дольше здесь не останусь! Сдайте это все в камеру хранения, – велела она проводнику, которому наконец удалось водрузить кофры и три обширные круглые картонки на багажную тележку. – И не забудьте квитанцию.

– Поезд вот-вот отправится, мэм, – запротестовал проводник.

– Я уже сошла. И наймите нам коляску. С приличным извозчиком.

Проводник в отчаянии оглянулся на поезд, выпускавший огромные клубы пара.

– Мэм, я обязан находиться в вагоне во время отправления. Иначе потеряю работу.

Я хотел было вызваться поискать экипаж, но передумал – чего доброго тетушка примет меня за Джека-потрошителя. Или это анахронизм? Орудовал ли Джек в 1888 году?

– Вздор! Работу вы потеряете, если я сообщу начальству о вашей безалаберности, – пообещала тетушка. – К какой дороге вы относитесь?

– К Большой западной, мэм.

– Так вот, она скоро изрядно измельчает, если будет и дальше позволять сотрудникам бросать багаж пассажиров на перроне на растерзание мелким жуликам. – Еще один подозрительный взгляд в мою сторону. – И отказывать в помощи слабым пожилым дамам.

Носильщик, явно несогласный с эпитетом «слабый», посмотрел на паровоз, который уже вращал шатунами, потом на дверь станции, словно прикидывая расстояние, затем козырнул и покатил тележку к камере хранения.

– Пойдем, Мод. – Тетушка зашуршала юбками, поднимаясь из своего кринолинового гнезда.

– А если приедет дядюшка? – усомнилась Мод. – Мы разминемся.

– Научится не опаздывать, – отрезала тетушка и двинулась вперед.

Мод пристроилась в кильватере, кинув мне напоследок извиняющийся взгляд.

Поезд тронулся и начал набирать ход, огромные колеса вращались все быстрее. Я встревоженно оглянулся на дверь станции, но бедняга проводник не показывался. Медленно проплыли мимо пассажирские вагоны, потом зеленый багажный. Нет, не успеет. Наконец, покачивая фонарем, проехал вагон охраны – а за ним, вылетев пулей из распахнутой двери, промчался проводник и махнул тигриным прыжком с края перрона. Я вскочил.

Ухватившись за уплывающий поручень, он приземлился на нижнюю подножку и скорчился там, тяжело дыша. А потом погрозил кулаком в сторону оставшегося позади вокзала.

Наверняка в будущем он станет социалистом и примется пропихивать лейбористов в парламент.

А тетушка? Эта как пить дать переживет всю родню, но слуг в завещании не упомянет ни единым словом. Надеюсь, она благополучно дотянула до двадцатых, где ей как следует отравили существование сигареты и чарльстон. А Мод, хочется верить, встретила подходящую партию – хотя, боюсь, под неусыпным тетушкиным оком ее шансы равны нулю.

Я посидел на скамье еще немного, размышляя над их будущим и над своим собственным, которое казалось куда более туманным. Следующий поезд только в двенадцать тридцать шесть – из Бирмингема. Мне ждать связного здесь? Или предполагалось добраться в Оксфорд и отыскать его там? Кажется, мистер Дануорти что-то говорил про конку. Но откуда здесь конка? «Связной», – отчетливо произнес голос мистера Дануорти.

Тут станционная дверь распахнулась, и на перрон со скоростью догонявшего поезд проводника вылетел молодой человек. Одет как я, в белый фланелевый костюм, и усы тоже кривоватые, а в руках канотье. Выскочив на платформу, он стремительно прошагал в дальний конец, явно кого-то ища.

Вот он мой связной! Не встретил меня, потому что задержался. Словно в подтверждение, он вытащил карманные часы и с завидной ловкостью щелкнул крышкой.

– Опоздал, – констатировал он, захлопывая «луковицу».

Если это связной, он сам себя как-то обозначит, или мне полагается шепнуть ему: «Кхм, я от Дануорти»? А может, я должен знать отзыв на какой-нибудь пароль? Он мне: «Мармозетка отчаливает в полночь», а я в ответ: «Воробей уже на елке»?

Пока я прикидывал, что лучше: «Луна заходит во вторник» или «Простите, вы, часом, не из будущего?» – он развернулся, скользнул по мне мимолетным взглядом, прошел на другой конец перрона и уставился на рельсы.

– Скажите, – обратился он ко мне, возвращаясь, – лондонский одиннадцатичасовой уже был?

– Да. Отошел пять минут назад.

«Отошел» – это правильно? Не анахронизм? Может, надо было сказать «отправился»?

Видимо, нет, поскольку молодой человек, пробормотав «так и знал», нахлобучил канотье и скрылся в здании станции.

Минуту спустя он появился снова.

– Скажите, вы не видели тут старых перечниц?

– Перечниц? – На меня повеяло барахолками.

– Парочку вдовушек – ну, у которых «путь земной сошел под сень сухих и желтых листьев»[2]2
  Шекспир, Уильям. Макбет. Пер. М. Лозинского.


[Закрыть], согбенные, убеленные сединами, старость не радость – в таком духе. Должны были приехать лондонским поездом. В бомбазине и агатах, не иначе. – Он наконец заметил мое замешательство. – Две дамы в летах. Меня прислали их встретить. Не могли же они сами уехать? – Он растерянно повертел головой.

Наверняка подразумевались виденные мной две пассажирки, но молодой человек никак не годился в тетушкины братья, а к Мод не подходил эпитет «в летах».

– Обе пожилые? – уточнил я.

– Седая старина. Я их уже встречал как-то… в осеннем триместре. Не видели? Одна скорее всего в вязаном и в фишю. А другая – типичная старая дева: сухопарая, востроносая, идейный синий чулок. Амелия Блумер и Бетси Тротвуд.

Нет, точно не они. И имена другие, и мелькнувшие на миг чулки точно были не синие.

– Нет, – уверенно ответил я. – Не видел. Была молодая барышня и…

Он мотнул головой.

– Не мои. Мои абсолютно допотопные – если кто-то еще верит в Потоп. Интересно, куда бы их определил Дарвин? Допеласгические? Раннетрилобитские? Опять старик поезда перепутал, как пить дать.