Текст книги "Амулет. Святой. Паж Густава Адольфа"

Глава IX

Уже во дворе Лувра моим глазам предстало страшное зрелище. Там лежали грудой друг на друге только что убитые гугеноты из свиты короля Наваррского, многие из них еще хрипели. Спеша вдоль Сены, мы далее на каждом шагу встречали ужасные картины. Здесь лежал в своей крови несчастный старик с раскроенным черепом, там смертельно бледная женщина билась в руках грубого ландскнехта.

В одном переулке стояла могильная тишина, из другого раздавались крики о помощи и хриплые предсмертные стоны.

Я же, равнодушный к этим крикам и невыразимым страданиям, в совершенном отчаянии бежал вперед, так что Боккар и швейцарец еле поспевали за мной. Наконец, мы достигли моста и перешли через него. Я бросился бегом к дому советника, не спуская глаз с его высоко расположенных окон. У одного из них я видел размахивающие в борьбе руки: оттуда выталкивали седовласую голову. Несчастный – это был Шатильон – еще мгновение цеплялся слабыми руками за карниз, затем выпустил его и рухнул на мостовую. Я пробежал мимо разбившегося насмерть старика, в несколько прыжков вбежал по лестнице и бросился в комнату. Она была наполнена вооруженными людьми, а из открытой двери библиотеки доносился дикий шум. Я проложил себе дорогу алебардой и увидел Гаспарду, загнанную в угол, окруженную похотливой, ревущей сворой. Она удерживала ее на расстоянии, прицеливаясь из моего пистолета то в одного, то в другого. Она была бледна, как восковое изваяние, и в широко открытых голубых глазах ее сверкало страшное пламя.

С одного натиска растолкав всех перед собой, я очутился рядом с ней, воскликнув: «Слава богу, это ты!» – И она без чувств упала в мои объятия.

Тем временем Боккар со швейцарцем ворвались за нами.

– Эй вы! – пригрозил он. – Именем короля, я воспрещаю вам коснуться этой дамы хотя бы пальцем! Назад, кому дорога жизнь! Мне приказано доставить ее в Лувр!

Он стоял рядом со мной, и я уложил потерявшую сознание Гаспарду в кресло советника.

Тогда из толпы выскочил отвратительный субъект с окровавленными руками и испачканным кровью лицом, в котором я узнал осужденного Линьероля.

– Ложь и обман! – кричал он. – Разве это швейцарцы? Это переодетые гугеноты самого опасного сорта. Вот этот – я хорошо знаю тебя, неуклюжий негодяй, – убил набожного графа Гиша, а тот помогал ему. Бейте их! Великая заслуга истребить этих преступных еретиков. Но девчонки не трогать, она моя!

И с бешенством изверг ринулся на меня!

– Злодей! – крикнул Боккар. – Твой час пробил. Коли, Шадау!

Ловким движением он отбил вверх преступный кинжал, и я вонзил мою шпагу по рукоять в грудь негодяю. Он упал.

Толпа подняла бешеный вой.

– Прочь отсюда! – крикнул мне мой друг. – Бери жену на руки и следуй за мной!

Боккар и швейцарец, ударяя и коля, напали на сброд, отделявший нас от двери, и проложили путь, по которому я поспешно следовал за ними, неся Гаспарду.

Мы благополучно спустились по лестнице и вышли на улицу. Не успели мы отойти десяти шагов, как из окна грянул выстрел. Боккар пошатнулся, неверной рукой стал нащупывать на груди образок, выхватил его, прижал к бледневшим губам и упал.

Пуля попала в висок. Первый взгляд убедил меня, что я навсегда утратил его; второй, устремленной в окно, – что смерть настигла его из моего же, выпавшего из рук Гаспарды пистолета, которым теперь, ликуя, потрясал убийца. Гнусная банда следовала за нами по пятам, и с сердцем, обливающимся кровью, я покинул друга, над которым нагнулся его верный солдат, завернул за ближайший угол, в боковой переулок, где было мое жилище, достиг его незамеченным и по вымершему дому взбежал с Гаспардой наверх в мою комнату.

У дверей на первом этаже мне пришлось пройти через большие лужи крови. Портной лежал убитым, его жена и его четверо детей, кучкой свалившись у очага, спали сном смерти. Даже маленький пудель, любимец дома, убитый, лежал рядом с ними. Запах крови наполнял дом. Поднявшись по последней лестнице, я увидел, что моя комната открыта, ветер хлопал полуразбитой дверью.

Убийцы, найдя мое ложе пустым, не долго пробыли там, бедная обстановка моей комнаты не обещала им добычи. Несколько книг, бывших у меня, разорванными валялись на полу, в одну из них я спрятал письмо дяди, когда меня застал Боккар; оно выпало оттуда, и я взял его. Всю мою наличность я еще с путешествия носил на себе в поясе.

Я уложил Гаспарду на постель, где она, бледная, казалось, дремала, и, стоя рядом с ней, размышлял, что предпринять. Она была одета невзрачно, в платье служанки, вероятно, потому, что хотела бежать вместе со своим приемным отцом. Я был в мундире швейцарской гвардии.

Дикое отчаяние охватило меня при мысли о преступно пролитой дорогой и невинной крови.

– Прочь из этого ада! – вполголоса сказал я про себя.

– Да-да, прочь из этого ада! – повторила Гаспарда, открывая глаза и приподнимаясь на ложе. – Мы не можем оставаться здесь. Бежим через первые же ближайшие ворота.

– Подожди, – возразил я. – Тем временем настанет вечер, и сумерки, быть может, облегчат нам бегство.

– Нет, нет, – решительно сказала она, – ни мгновения я не останусь в этой луже! Что нам до жизни, если мы можем умереть вместе!.. Пойдем прямо к ближайшим воротам. Если на нас нападут и захотят оскорбить меня, ты заколешь меня и убьешь двух или трех из них, тогда мы, по крайней мере, не умрем неотомщенными. Обещай мне это.

Немного подумав, я согласился, так как и мне казалось лучше во что бы то ни стало положить конец беде. Убийства могли вновь начаться, а ворота по ночам охранялись тщательнее, чем днем.

Мы отправились в путь, медленно идя рядом по пропитанным кровью улицам, под синим безоблачным небом.

Беспрепятственно мы достигли ворот.

Под воротами, перед дверью в помещение караула, стоял, скрестив на груди руки, лотарингский воин с повязкой Гизов, устремивший на нас свой острый взгляд.

– Странные птички, – засмеялся он. – Куда направляетесь, господин швейцарец, с вашей сестричкой?

Нащупывая рукоять моего меча, я подходил, решив пронзить ему грудь, ибо я устал жить и устал лгать.

– Клянусь рогами сатаны! Вы ли это, господин Шадау? – сказал лотарингский капитан, при последнем слове понижая голос. – Войдите, здесь вам никто не помешает.

Я взглянул ему в лицо, стараясь вспомнить его. В памяти моей всплыл образ богемца, моего бывшего учителя фехтования.

– Да-да, это я, – продолжал он, прочитав по моим глазам мои мысли, – и, как мне кажется, я здесь кстати.

С этими словами он увлек меня в комнату, и Гаспарда последовала за нами.

В душном помещении на скамье лежали два пьяных солдата, игральные кости и стакан валялись рядом с ними на полу.

– Вставайте, собаки! – рявкнул на них капитан.

Один с усилием поднялся. Капитан схватил его за руку и вытолкал за дверь, говоря:

– На смену, негодяй! Ответишь жизнью, если кто-нибудь пройдет!

Другого, только издавшего хрюкающий звук, он сбросил со скамьи и ногой толкнул под нее, где тот продолжал свой мирный храп.

– Будьте любезны, господа, присядьте! – И жестом любезного кавалера он указал на грязное сиденье.

Мы сели, он придвинул сломанный стул, сел на него верхом и, облокотившись локтями на спинку, начал развязным тоном:

– Теперь поболтаем! Мне ясно, в чем дело. Вам нечего объяснять мне. Вы хотите пропуск в Швейцарию, не так ли? Я почитаю для себя честью отплатить вам услугой за любезность, с которой вы в свое время показали мне вюртембергскую печать, зная, что я знаток этих дел. Рука руку моет. Печать за печать. Теперь я могу помочь вам ею.

Он пошарил в бумажнике и вытащил несколько бумаг.

– Видите, как человек осторожный, я на всякий случай попросил милостивейшего герцога Генриха выдать мне и моим людям, нанесшим вчера визит адмиралу, нужные для проезда бумаги. Предприятие могло оказаться неудачным. Но святые смилостивились над добрым городом Парижем. Один из пропусков – вот он – выдан на имя отставного королевского швейцарца, Фурьера Коха. Возьмите его, он даст вам возможность свободно проехать через Лотарингию до швейцарской границы. Это, стало быть, в порядке. Что же касается дальнейшего пути с вашей красоткой, с которой я без лести вас поздравляю, – и он поклонился Гаспарде, – то прекрасная дама вряд ли хороший пешеход. Я могу уступить вам поэтому двух кляч, одну даже с дамским седлом, ибо я сам любим и катаюсь обыкновенно вдвоем. Вы мне дадите за это сорок золотых гульденов наличными, если у вас есть при себе столько, в противном случае я поверю вам на честное слово. Они, правда, немного загнаны, ибо мы сломя голову мчались по приказу в Париж, но до границы они еще продержатся.

Он крикнул в окошечко конюшенного мальчика, бродившего у ворот, и приказал ему спешно седлать.

В то время как я отсчитывал ему на скамье деньги, почти всю мою наличность, богемец сказал:

– Я с удовольствием слышал, что вы оказались достойным своего учителя фехтования. Мой друг Линьероль все рассказал мне. Он не знал вашего имени, но по его описанию я сразу узнал вас. Так вы закололи Гиша? Черт возьми, это не пустяки. Я никогда не ожидал от вас такой прыти. Правда, Линьероль думает, что вы немножко защитили себе грудь панцирем. Это на вас непохоже, но, в конце концов, каждый спасает себя как может.

Гаспарда сидела при этом разговоре безмолвная и бледная. Лошадей привели, богемец, от прикосновения которого она вздрогнула, по всем правилам искусства помог ей сесть в седло, я вскочил на другого коня, капитан поклонился нам, и, спасенные, мы помчались с гулким топотом под ворота и по грязному мосту.

Глава X

Две недели спустя в свежее осеннее утро я поднимался с моей молодой женой на последнюю возвышенность горного кряжа, отделяющего Франш-Конте от Невшательской области. Поднявшись на хребет, мы пустили наших лошадей на траву, а сами сели на скалу.

Перед нашими глазами открывался широкий мирный вид, залитый утренним солнцем. У наших ног светились озера Невшательское, Муртенское и Бильское; вдали тянулась свежая зелень возвышенности Фрибурга с красивыми линиями холмов и темной каймой лесов; задний план представляли только что начавшие очищаться от облаков вершины гор.

– Так эта прекрасная страна – твоя родина и наконец-то земля евангелическая? – спросила Гаспарда.

Я показал ей сверкающую слева на солнце башенку замка Шомон.

– Там живет мой добрый дядя. Несколько часов еще, и он примет тебя в свои объятия как любимое дитя! Здесь внизу, у озер, евангелическая страна, а там, где ты сможешь различить вдали шпили башен Фрибурга, там католики.

Когда я назвал Фрибург, Гаспарда задумалась.

– Родина Боккара! – сказала она. – Ты помнишь, как весел он был в тот вечер, когда мы в первый раз встретились в Мелене? Теперь его отец напрасно будет ждать его, он умер за меня.

Тяжелые слезы скатились с ее ресниц.

Я ничего не ответил, но с быстротой молнии перед моим взором промелькнуло роковое сплетение моей судьбы с судьбой моего веселого земляка и в моих мыслях обвинение и оправдание следовали одно за другим.

Невольно я схватился за грудь в том месте, где образок Боккара охранил меня от смертельного удара.

В моей куртке зашуршало что-то вроде бумаги; я вытащил забытое, еще не прочитанное письмо дяди и сломал бесформенную печать. То, что я прочел, повергло меня в горестное уныние. В письме было сказано:

«Милый Ганс!

Когда ты будешь читать эти строки, я уже уйду из жизни или, скорее, войду в жизнь.

Уже несколько дней я чувствую себя очень слабым, хотя нисколько не болен. В тишине снимаю обувь паломника и откладываю в сторону посох странника. Так как я еще могу держать перо, то я сам хочу поведать тебе о моем возвращении на родину и собственноручно напишу адрес на письме, чтобы тебя не огорчил чужой почерк. Когда я уйду, старый Иохем, по моему приказанию, поставит около моего имени крест и запечатает письмо. Красной, не черной печатью. И не надевай по мне траура, ибо я в радости. Оставляю тебе мое земное достояние. Ты же не забывай о небесном.

Твой верный дядя Ренат».

Рядом неуклюжей рукой был намалеван большой крест. Я отвернулся и дал волю слезам. Затем я поднял голову и обратился к стоявшей рядом со мной со сложенными руками Гаспарде, чтобы ввести ее в опустелый дом моей юности.

Святой

Предисловие

Перед тем как прочесть данную повесть, читателю следует хотя бы кратко познакомиться с эпохой, которая создавала столь необузданных людей, каким был король Генрих II, и людей такого железного мужества, как архиепископ Фома Бекет.

Начиная с VIII века современные нам маленькие государства скудного дарами природы Скандинавского полуострова – Швеция, Норвегия и родственная им Дания – разбрасывали избыток своего населения во все стороны мира. Младшие сыновья земельной знати и зажиточных крестьян не могли рассчитывать на наследство отцов и считали унизительным для себя тяжелый труд крестьянина на бесплодной земле. Являясь лишними в своем отечестве, они становились под начальство наиболее знатных, опытных или смелых людей и небольшими отрядами на легких судах уходили морем на поиски богатства и воинской славы.

Их вожди назывались конунгами. Это то же слово, что немецкое «кениг», английское «кинг» (король), русское «князь». Небольшие, но многочисленные дружины морских разбойников, или викингов (от этого слова происходит русское «витязь»), гордо именующих себя королями моря, проникли всюду, куда их увлекала воля вождей, куда заносили морские бури. Они грабили и разоряли прибрежное население Балтийского и Северного морей, высаживались на островах Британии, выходили в Атлантический океан, пересекая его, являлись в Америке, открыв ее на 500 лет раньше Колумба, нападали на Францию и, проникая по Западной Двине и Днепру до Черного моря, неожиданно являлись в Константинополе древней Византии. Славяне Новгородской земли прозвали этих людей «варягами» от скандинавского слова «вэринг»: этим именем называли себя те из пришлых скандинавов, которые поступали на службу к греческому императору или иным местным государям в качестве дружинников. Население Европы прозвало скандинавских выходцев норманнами – северными людьми, от английских слов: норд – север и ман – человек. Поднимаясь по путям рек внутрь стран, язычники-норманны жгли деревни, разрушали монастыри и, разрушив и разграбив христианскую общину, насмешливо говорили о людях, перебитых ими: «Мы пропели христианам обедню на мечах и копьях». Они уводили юношей в плен, превращая их в рабов, девушек и женщин в наложниц; не однажды, конечно, они терпели жестокие поражения, не однажды их поголовно уничтожало озлобленное население прибрежной Европы, жестоко страдавшее от их набегов. Но гибель не пугала их, они верили, что каждый воин, погибший в бою, будет вознесен девой-валькирией – служительницей бога войны – на небеса, в чертог бога Одина, и там будет вечно пировать, слушая песни о своих земных подвигах, вечно будет сражаться, нанося и получая раны, но не страдая от них и оставаясь бессмертным. Из всех религий человечества религия норманнов была наиболее активной – борьба, подвиги считались норманнами священным смыслом жизни.

Это героическое представление о будущей жизни как о вечном празднике битв и пиров вызывало у некоторых из них настроение, близкое к безумию, и эти воины, носившие имя «берсерков», то есть «медвежьих шкур», – потому что они вместо железных доспехов и лат шли в бой прикрытые лишь шкурой медведя, – часто бросались в бой против людей, закованных в железо, обнажив грудь, вооруженные только секирой или мечом. Иногда, одержав победу, они, подчиняясь исступлению восторга победителей, бросались в огонь пожара и погибали в нем.

Об одном из таких людей, Рагнаре Лодброке, история рассказывает: «Он правил ладьей, как добрый ездок послушным конем, он разумел науку рун» – древней норманнской письменности, – «он знал, какие знаки нужно вырезать на клинке меча, чтобы победить, какие на корме судна и на веслах, чтобы избежать крушения в море». Свои первые набеги он направил на балтийское побережье, потом многократно воевал в Британии и Галлии. Тридцать лет он воевал и грабил, пока наконец Элла, король английской области Нортумберленда, не победил его. Взятый в плен Рагнар Лодброк был брошен в темницу, наполненную ядовитыми змеями, и, умирая от их укусов, создал – по преданию – «Смертную песнь», которая считается одним из лучших образцов скандинавской поэзии.

Тысячами погибали в морях и на суше эти удивительные люди, но их жизненная энергия была неиссякаема, и на место погибших являлись новые тысячи. Однако с течением времени они поняли и оценили преимущества мягкого климата, плодородной почвы и общих условий жизни Европейского материка и, постепенно соединяя маленькие дружины в крупные армии, превратились из кочующих грабителей в оседлых завоевателей.

Раса завоевателей всегда и всюду являлась земельной и военной аристократией, обращая побежденных в своих рабов, – так было всюду, где сильные, смелые, хорошо вооруженные люди овладевали землей и жизнью населения, уже привыкшего к тяготам мирного труда, утомленного им и, до некоторой степени, утратившего способность сопротивления.

Как известно, один из вождей дружины бездомных воинов, норманн Рюрик, явился организатором Новгородского княжества и родоначальником великих князей, царствовавших в Киеве и Москве почти 800 лет, вплоть до избрания боярами на престол Михаила Романова. В то бурное время норманны вообще являлись наиболее удачливыми строителями государственной жизни. Они создали в Европе целый ряд государств, из которых наиболее интересным является королевство Сицилийское, основанное в XI веке искателем приключений норманнским бароном Робертом Гвискаром и отличавшееся в эпоху жестокой религиозной нетерпимости широкою свободою вероисповеданий. В столице Сицилии, Палермо, мечеть магометан-арабов стояла рядом с храмом христиан и синагогой евреев; в совет короля входили на равных правах с христианами представители и других религий, король старался привлекать к своему двору ученых, путешественников, техников, и вообще это королевство было наиболее культурной организацией XII века эпохи темной и жестокой.

Еще в X веке норманны прочно осели во Франции по берегу пролива Ла-Манш, отделяющего эту прекрасную страну от островов Англии, – эта земля, включающая маленький полуостров Котантэн, где теперь стоит портовый город Шербург, и до сего дня удержала за собой имя Нормандии.

Немного раньше, одновременно с поселением норманнов во Франции, их одноплеменники с островов Дании вторглись в Англию, уничтожая древнее население этой страны, племена саксов и англов, обращая их в рабов, оттесняя в глубь острова, в болота и горы.

Но сами победители непрерывно должны были отражать нашествие все новых и новых дружин скандинавов. По берегам островов Англии каждый год стучали мечи, рассекая кольчуги и шлемы, а внутри страны англосаксы постепенно развивали скотоводство, кожевенное дело, ткачество, – страна становилась все богаче, все более разжигала зависть норманнов Франции.

В 1035 году во главе их встал герцог Вильгельм, сын герцога Роберта, прозванного за свой неукротимый характер Робертом Дьяволом. Однажды, по преданию, этот Роберт Дьявол, увидав на берегу реки девушку, дочь простого кожевника, полоскавшую белье, влюбился в нее, вступил с нею в связь, и через год она родила ему сына Вильгельма. Когда мальчику исполнилось семь лет, его отец отправился, – как это было в обычае тогда, – пешком в Иерусалим замаливать свои грехи. Бароны, вчерашние крестьяне, подвластные ему, пытались удержать его, указывая, как худо будет им без предводителя, без силы, которая сдерживала бы их честолюбие, постоянно возбуждавшее междоусобные кровавые столкновения между ними. «Я не оставлю вас без господина, – сказал им Роберт. – У меня есть мальчишка с левой руки, я точно знаю, что это мой сын. Если он, бог даст, вырастет и станет разумным человеком, возьмите его господином себе, а я теперь же отдаю всю Нормандию в его владение».

Бароны, понимая, как необходима для них власть, хотя бы она воплощалась в беззащитном ребенке, дали маленькому Вильгельму клятву верности. Роберт Дьявол умер на обратном пути из Иерусалима в 1035 году, а его «мальчишка с левой руки», воспитанный баронами, вырос человеком крайне честолюбивым, жестоким и мстительным. Однажды он напал на французский город Алансон; осажденные французы, стоя на стенах города и желая посмеяться над незнатным происхождением матери Вильгельма, показывали ему шкуры животных и кричали:

– Кожа, кожа! Кожаный герцог!

Вильгельм приказал отрубить руки и ноги всем пленным алансонцам и перебросить окровавленные члены в осажденный город.

Он часто переправлялся через пролив в Англию на помощь англосаксонскому королю Эдуарду в его борьбе с викингами-датчанами, видел там тучные луга и пастбища, многочисленные стада скота, густые леса, обильные дичью, видел, что там тоже немало норманнов, и у него явилось желание завоевать эту богатую страну. Он долго лелеял это смелое, честолюбивое намерение и наконец, получив от Эдуарда, в награду за оказанную помощь, право на английскую корону, после смерти его, собрав несколько тысяч воинов, закованных в железо, вооруженных длинными копьями и обоюдоострыми мечами, высадился 28 сентября 1066 года на берег Англии близ города Гастингса. Англосаксы вышли против этой небольшой, но страшной по тем временам армии с топорами в руках, – все это были уже люди, привыкшие к мирному труду: пастухи, плотники, кожевники, шерстобиты. Они дрались мужественно, но были разбиты, их король и двое его братьев погибли в бою, норманнские бароны одним ударом кончили дело и стали владыками земли и жизни англосаксов. Они тотчас же объехали все пространство, завоеванное ими, составили точные описи частной и общественной собственности побежденных, привели в известность имена всех англичан, которые погибли в бою, всех пленных, переживших свое поражение, и даже тех, которые не выступали против норманнов с оружием в руках. Все имущество этих трех разрядов людей – земля, лес, скот, движимость, – все было захвачено победителями; дети убитых были навсегда лишены права наследования; второй разряд тоже был ограблен, и даже люди, не принимавшие участия в битве, были объявлены лишенными собственности.

Был ограблен весь народ поголовно, и, разумеется, англосаксы делали несколько попыток свергнуть гнет завоевателей, но эти вспышки гнева заливались потоками их крови. Положение саксов было ужасно. Вот как рисует его саксонский летописец в 1197 году:

«Жестоко обременяли бедный народ этой земли постройкою замков; а когда замки были выстроены, они поместили там дьявольских и злых людей.

Тогда стали хватать тех, у кого предполагали какие-нибудь достатки – ночью и днем, мужчин и женщин, – и терзали их, золота и серебра ради, несказанными мучениями, каких не случалось никогда терпеть самим мученикам.

Одних вешали за ноги и коптили в густом дыму, других вешали за большие пальцы или за головы и жгли в то же время их ноги огнем; иным затягивали петли вокруг головы, так что веревка, сдавив череп, доходила до мозга; иных ввергали в темницы, полные змей и других гадов, и таким образом истязали; иных ввергали в круцеты, то есть в короткие узкие и низкие сундуки, наполненные острыми каменьями, и давили до перелома костей.

Во многих замках были ужасные и ненавистные снаряды, которые два или три человека едва могли надеть; этот снаряд был устроен таким образом, что узник прикреплялся к бревну, и острая железная цепь охватывала горло и шею узника, так что он не мог ни сидеть, ни лежать, ни спать, и его давило постоянно это железо.

Многие тысячи людей погибли от голода, и нет возможности исчислить все раны и все бедствия, которыми удручали они бедное народонаселение этой земли, и это продолжалось девятнадцать лет, так что каждый день становилось тяжелее. Они очень часто налагали на города новые дани, а когда бедняки до того обнищали, что нечем им было платить, тогда они грабили и сжигали города.

Путешественник мог целый день ехать, не встречая на пути ни одного города населенного, ни одного участка обработанной земли.

Вздорожал хлеб, вздорожало мясо, сыр и молоко, потому что не стало их совсем в стране. Бедные гибли от голода; многие, которые некогда были богаты, ходили по миру, питаясь подаянием; многие выселились из земли. Никогда еще до тех пор земля эта не была в столь бедственном состоянии, никогда язычники не причиняли такого зла. Они не щадили ни церквей, ни кладбищ, и даже в этих местах грабили все драгоценности, а потом сжигали церкви со всеми вещами, которые в них еще оставались.

Они не попустили владениям епископов, аббатов, священников, но обдирали и монахов, и духовных, и кого только могли. Как только два или три всадника приближались к какому-нибудь городу, все горожане тотчас разбегались, полагая, что они разбойники. Епископы и духовенство всегда их проклинали, но тщетно, потому что все они были люди окаянные, безбожные и погибшие. Труд был напрасен, земля, опустошенная вследствие этих событий, не приносила никаких плодов. Говорили, что Христос уснул вместе со своими святыми. Тому подобное и многое, чего не можем передать, терпели мы в продолжение девятнадцати лет за наши грехи».

Огюстен Тьерри, француз-историк, написавший прекрасную книгу о завоевании Англии норманнами, рассказывает такой случай, определенно рисующий отношения победителей к побежденным:

«Однажды в царствование Вильгельма Рыжего, сына Вильгельма Завоевателя, 50 саксов, сохранивших – по счастливому случаю или за политическую подлость – некоторые остатки своего благосостояния, были обвинены в том, что охотились в королевских лесах. Обвиненные решительно отрицали свою вину; тогда норманнские судьи решили испытать их невинность пыткой раскаленным железом, – хотя по древнему англосаксонскому закону эта пытка применялась только по согласию обвиняемых. Очевидец пытки говорит: «Горько было смотреть на это дело, но Бог доказал невинность гонимых и злобу гонителей. Когда же королю Гильому донесли, что тела пытаемых остались невредимыми после пытки, он сказал: “Что ж из того? Бог не судья в этом деле, я сам рассужу”».

Вот в какую эпоху, среди каких людей разыгралась драма короля Генриха II, правнука Вильгельма Завоевателя и архиепископа Фомы Бекета, сакса по крови. И в данной повести автор почти не погрешил против исторической правды. Читателю могут показаться сомнительными разве что рассказы арбалетчика о связи короля с дочерью Бекета и о попытке Ричарда Львиное Сердце примирить короля и «святого»; хотя это неудавшееся примирение – факт исторический, но неизвестно, какую роль играл в нем Ричард.

Могущество норманнов в Англии было велико, но англосаксы умели сопротивляться, и, по мере того как растущая власть королей раздражала страсти баронов, саксы постепенно все выше поднимали голову. Скоро норманнам стало ясно, что без помощи саксонского городского населения им не ограничить власть королей.

Фома Бекет был убит в 1170 году, но уже в 1215-м король Иоанн, сын Генриха, вынужден был дать баронам и горожанам Великую Хартию, акт, который остался до сего дня основанием прав английского народа, коренным законом государственного строя Англии, источником ее парламентаризма. Великая Хартия установила свободу выборов на церковные должности, поставила торговлю городов под охрану закона, расширила городское самоуправление, улучшила порядок судопроизводства и всем этим она соединила древние англосаксонские права личности с феодальными учреждениями норманнского государства. Таким образом, резкая противоположность между местными жителями и потомками гордых завоевателей была в значительной мере устранена, и обе группы населения, благодаря этому акту, сливаются в единую нацию – английскую.

Само собою разумеется, что это событие, сильно ограничивая власть короля, облегчало только положение дворянства и горожан, почти не касаясь крестьянской массы, но все-таки это был первый в Европе большой шаг вперед к организации народного представительства и правового государства.

В заключение еще несколько справок.

Центральная фигура повести, король Англии Генрих II, был сыном француза, графа Готфрида Анжуйского, из рода Плантагенет, и его жены Матильды – внучки Вильгельма Завоевателя. Родился он 5 марта 1133 года. От отца он унаследовал довольно обширные владения во Франции, от матери – герцогство Нормандия и право на английский престол, который он и занял в 1154 году. Его французские владения значительно расширились еще благодаря его женитьбе (в 1152 году) на Элленор, графине Пуату, разведенной жене французского короля Людовика VII (1137–1180), вполне заслужившей резкую характеристику, данную ей в этой повести. Элленор была старше своего царственного супруга на одиннадцать лет. Брак их был очень несчастлив, но он сделал Генриха обладателем почти третьей части всей Франции. Тридцать пять лет продолжалось его бурное царствование, полное борьбы и тревог, побед и поражений. Особенно тяжел был для него конфликт с Фомой Бекетом, его любимым канцлером, возведенным в сан архиепископа Кентерберийского и поставленным им во главе всего английского духовенства в надежде на его помощь в борьбе с притязаниями Папы Римского. А последние годы жизни Генриха были омрачены восстанием против него родных сыновей. Умер он 6 июля 1189 года.

От его брака с Элленор осталось четыре сына, которые все появляются в нашей повести, хотя только мельком. Старший из них, Генрих, умер уже в 1183 году. Рано скончался и второй, Готфрид, не сыгравший никакой роли в истории. Третий же сын, Ричард, прозванный за неукротимый нрав и беспримерную личную храбрость Львиным Сердцем, унаследовал после отца английский престол и занимал его в течение десяти лет (1189–1199). Наконец, младший сын Иоанн (принц Ганс в повести), по прозвищу Безземельный, занимал престол после Ричарда с 1199 по 1216 год. Его царствование было одним из самых бесславных для Англии: оно принесло этой стране ряд глубоких унижений, но с именем Иоанна связано издание (в 1215 году) Великой Хартии вольностей.

Второе по значению из действующих лиц повести – Фома Бекет – был на четырнадцать лет старше своего повелителя: он родился в Лондоне около 1119 года и много лет был ближайшим советником и канцлером короля Генриха. В 1162 году он был возведен в сан архиепископа Кентерберийского при условиях, по существу, точно переданных в повести. Двадцать девятого декабря 1170 года он был убит по приказу короля и уже в 1172 году причислен к лику святых.