Текст книги "О некоторых современных собственно литературных вопросах"

Ограничимся только этими словами о важном вопросе философии. Показать ее точнейшее определение, указать на место и отношение к другим областям духа должно быть предметом особой статьи. Мы не берем теперь на себя этого труда, а пройти всю связь наук в виде оглавления мы считаем недостойным предмета. – Но вся наша литературная деятельность, какая она ни будет, конечно, выходит из той истинной точки зрения, которая дается философией. Здесь повторим только, что современный вопрос, вопрос самый важный и преимущественно относящийся к молодому поколению, есть вопрос о философии.

Вопросы, о которых мы сейчас говорили, не должно принимать в смысле противоречия, стремящегося себя разрешить и достичь примирения своих отвлеченных сторон, как идеализм и материализм, свобода и необходимость, идея и форма, – нет: здесь, с одной стороны, видим мы такое противоречие решенным, с другой же, видим направление, отвергающее это решение; одна сторона вопроса положительная, а другая отрицательная; но так как решение этого противоречия произошло только во внутреннем духе, то оно стремится перенесть себя во внешнее и утверждает повсюду права свои; истина стремится распространить царство и уничтожить встречающееся противодействие, и таким образом становится она живым вопросом. Этот вопрос только что начинает проявляться у нас во внешней стороне нашей литературы.

Припомним здесь, что говорили мы в начале нашей статьи о состоянии нашей литературы вообще. Мы сказали, что само в себе истинное и полное тождественное содержание является все-таки только стороною в отношении к внешнему (здесь – литературному) его проявлению, которое еще разъединено от него, еще его не выражает. – Форма вытекает всегда из самого содержания, но в теперешнем содержании еще не дано у нас себе формы, ему соразмерной, и в стремлении содержания проявиться вовне и в противодействии прежней внешности, еще не уничтожившейся и не могущей уничтожиться вдруг (задолго до идеи начинает форма разрешаться), заключается борьба, вопрос. – Наша литература, сказали мы, не представляет действительного явления; напротив, она разнится на две стороны: с одной стороны, форму устаревшую, лишенную жизни, разрушающуюся собственным гниением; с другой стороны, содержание незаметное новой истинной жизни, еще не перешедшее в действительность, еще не давшее себе из самого себя внешнего определения. – Внешняя форма, лишенная духа, необходимо производимостью возникающего из нее, будто бы живя и играя, разрушает сама себя и должна исчезнуть совершенно, когда жизнь внутренняя вступит во все права свои. – Такое состояние нашей литературы, такая борьба, такой вопрос выразился внешним образом в двух наших столицах: в Москве и Петербурге. Представительница внутреннего – литературная Москва; представитель внешнего – литературный Петербург. Эти города в их литературном отношении находятся в прямом противоречии друг с другом, выражая собою две противоположные борющиеся стороны. Внутреннее, не давшее еще себе формы, не выражается еще вовне, только еще начинает переходить во внешнее. Это находим мы теперь почти, по-видимому, в бездейственной, безмолвной, богатой мыслями Москве. – С другой стороны, внешность, которую оставило внутреннее содержание, становится плодовитою в случайных наших проявлениях, не условливаемых никакою идеею. Во всяком месте, оставленном жизнию, заводятся во множестве разные черви и другие насекомые, дети гниения, в бесчисленных роях; то самое теперь представляет нам внешняя сторона нашей литературы или, другими словами, петербургская литература. Взгляните на эти бесчисленные рои поэтов-однодёнок и прочих писателей, жужжащих возле всякого места, где немного появляется гниение, каковы большею частию наши журналы. Смешно сердиться на г. Сенковского за его крики и хлопоты о себе, смешно пытаться отучить его от этого: он выражает себя, он возник из вышеопределенного состояния нашей внешней литературы; как хотеть, чтоб он был не то, что он есть? Он теперь внешне современное явление, имеющее случайный, преходящий смысл, которое исчезнет и следов после себя не оставит. Пусть же он бранит немцев, философов, идеи; сам того не замечая, действует он в пользу того, против чего ратует, истощая все силы из исчезающей формы и разрушая ее в то же время. Можно ли после этого сердиться на него? Нужно только понять, что он такое, и тогда с самым мирным и приятным выражением будем мы смотреть на его ученые труды. Мы можем назвать его самым сильным явлением нашей внешней литературы, а читателям не нужно повторять, как мы определили и объяснили настоящую его производительность. Зачем сердиться на г. Полевого, на этот устарелый анахронизм, который силится, что жалко видеть, удержать свою исчезнувшую современность. Всего же жальче видеть его в его теориях. Г. Полевой явление отсталое; он должен это видеть, но все-таки ничтожны большею частию и бедные его усилия уверить себя в противном. Посмотрите, сколько около этих двух главных мест толпится всякого рода литераторов. Г-да Булгарин с Гречем, Якубович и Ершов, Панаев и пр. и пр. и пр. Но когда жизнь, вытекая из Москвы, вступит в право, тогда все эти порождения однодневной Петербургской литературы исчезнут сами собою без малейшего следа.

Таково значение Москвы и Петербурга в литературе, таково их взаимное отношение. Немудрено видеть, с которой стороны будет победа в этой борьбе, как решится вопрос, который станет предметом еще гораздо сильнейших споров и борьбы; и когда содержание вполне перейдет во внешнее, тогда и самый Петербург проникнется тем же содержанием, которое теперь заключает в себе Москва (что уже начинает совершаться), когда, одним словом, внешняя форма будет вполне соразмерна идее, теперь только что воплощающейся, тогда литература наша представит действительное явление; а жизнь внутренняя, повторяем, вытечет из Москвы, этого вечного источника жизни для России. Москва была всегда хранительницею и спасения, и источником новых сил для нее во всех случаях; вспомним события нашей истории; всюду среди смут и бурь виднеется Москва; на нее самые тяжкие удары и от нее и за нее самый мощный отпор. Тяжко было состояние России в 1612 году, вся страна была разорена, большая часть городов взята, и в других волнения; Москва вышла из бурь и бед и спасла Россию собою. И вот через 200 лет снова над Россиею собралась беда, снова пришлось ей отстаивать свою независимость. 200 лет прошло; могущество России давно выросло; много богатых и сильных городов было в России; новая столица цветет на берегу моря; но все же Москве пришлось и на этот раз постоять за всю Россию: она же приняла на грудь свою напор неприятеля; все же она вынесла на плечах своих спасение России. Но еще важнее значение в смысле, нами указанном. Москва! Вечная! О, как несносно мне слышать, когда называют тебя старушкою, седою, дряхлою, тебя, вечно юная, вечно полная жизни, могучая силою духа Москва! Проявления духа стареют, исчезают, но дух никогда не дряхлеется. Все вокруг тебя будет стареть, исчезать, разрушаться, но Москва никогда, – наша жизнь, наша истина, наш дух!

Здесь кончаем мы статью нашу: вопросы, нами предложенные, рассмотрены здесь очень кратко и сжато: каждый из них мог бы быть предметом долгого и пространного исследования. Но этой краткой статьей мы старались по возможности дать полноту и ясность. – Я знаю, из собственных моих выводов мне должно быть ясно, что большею частию скажут об этой брошюре, что многие не увидят и важности в этих литературных вопросах; но я пишу не для тех, которые становятся теперь анахронизмом и на стороне которых остается разве еще количество; я пишу для молодого поколения; я знаю, что в нем, преимущественно просвещающем себя искусством и знанием Германии, слова мои найдут отголосок и настоящая важность вопросов оценится.

Для России наступает теперь время мысли, эпоха истины. – Кто раз покинул берег непосредственного озарения и пустился в море мышления, тому уже нет возврата, тот должен плыть вперед. Безгранична кажется даль Океана, много опасностей, высоко и страшно поднимаются грозные волны, бездны открываются вокруг, много бурь, и грозит гибель, и бури ужасны… Но

 
Там, за далью непогоды,
Есть прекрасная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой…
 

1839. 25 августа Москва.